Все цитаты из книги «Некоторые не попадут в ад»
Недолго думая я объявил об этом вслух, — кажется, мы не просидели тут и двадцати минут, дольше ехали сюда; меня моляще ухватил за рукав кто-то из моих дворняжьих товарищей — зашептал на ухо: «Эмир ра…
Я метался каждый вечер: Донецк, Новоазовск, Коминтерново, обратно, Донецк, Новоазовск, Коминтерново, обратно, Донецк, Новоазовск, Коминтерново, обратно. Все ждали наступления ВСУ; выдали бээрку (боев…
Тайсон был, говорю, явным монголоидом, хотя и причислял себя к украинской нации.
Через полтора часа я уходил мимо этих деревьев, откуда-то зная, что мы никогда больше не увидимся, и не оглядываясь. Рассеянно, лениво думал: «Император уйдёт, явится другой, третий. Но ничего уже не…
Он был, как собственный рюкзак, крепко, укладисто собран из войны, чёрно-белого романтического кино эпохи веры в идеалы, отдельных советских идеологем, вынесенных из пионерии и аккуратно сохранённых,…
В комнате было две кровати и две тумбочки, стол у зеркала и телевизор.
— Ой, ну прекрасно, — сказал я. — Что-то ещё?
Начал бить троих, девка впуталась, ей тоже попало. Всех победил.
Очередные наши позиции были в районе Пантелеймоновки, через дорогу от этой деревушки. Мы называли своё месторасположение — Пантёха. Кто-то из бойцов вскоре давал всякому населённому пункту, куда нас …
Денег вообще ни у кого не имелось. До первой зарплаты оставалось три недели.
Военный подошёл к хозяину автомастерской, они, видимо, были знакомы. Хозяин встал, и они шёпотом, совершенно не слышным мне, обменялись несколькими фразами.
Зашёл Томич: Араб нашептал ему, что я уезжаю по делам, а возвращаться не очень хочу.
Никакие компроматы не пугали меня тогда и уж точно не пугают сейчас.
— …я им говорю: предлагайте мне российского олигарха хотя бы! Что вы мне киевского навяливаете! У вас своих нет? К чёрту мне украинские?
Ташкент размышлял о правильных вещах. Но только, подумал я, ничего этого не будет. Придут не те, про которых он говорил.
Ещё год-другой службы, объявил я, и на батальон из двухсот пятидесяти человек останется порядка ста семидесяти ног, примерно такое же количество рук, глаз.
Старик Эд считал, что все они — скучные неповоротливые сундуки с рукописями; но, кажется, я получше него знал биографии русских писателей: он был из этой великолепной породы. Я могу собрать старика Э…
Да и чем тушить: из котелков? Водопровода нет, пожарных не вызовешь, вода — родник — за пятьсот метров, не набегаешься.
Я говорю: «Братан, а ты попиарься, кто тебе не велит?»
Захарченко весь день был с нами; не со мной — чего он, меня не видел? — пацаны мои его тоже мало заинтересовали, он и так жил в мужском мире, — Батя был с моими девочками (у него-то три сына) и с мое…
Там сидел раздетый по пояс боец, чуть бледный, два медика уже наклеили ему на рану пластырь и готовились бинтовать плечо.
— Мы даже туда и не целились, — сказал Томич и засмеялся.
Пишу жене: «Приезжайте ко мне, тут безопасно».
И Ташкент, и Трамп были действующими офицерами и руководили собственными воинскими подразделениями.
Ничего, это неважно, поясняли мне. Важно, что ты станешь — вместо Ташкента — вторым человеком в республике. Даже бо́льшим по статусу, чем он. Почти равным Главе. Это собьёт приехавшим всю игру. Они ни…
Сидя в машине и выруливая на трассу, я повторил их вслух.
Никакой реакции ни на «командира», ни на «хоронил».
(Ну, правда, это ж забавно — как из моего домика таскали президенту разливное и воблу; если вы знаете ещё одну такую страну — то скажите, я запишу в книжечку, каждую букву названия в отдельную клеточ…
И здесь вдруг вижу, что на её бейджике — ничего нет. Белое полотно. А с кем я тогда разговариваю?..
И жена бросает полусонных детей, забивает ими полную машину, — в отчаянии, в остервенении, — и — кивнув мне? махнув мне рукой? — едва ли бы мы стали в таком состоянии обниматься, — садится в машину.
— С какой целью посещали Донецкую республику? — холодно, заученно спрашивала пограничница, быстро смерив меня взглядом.
В республике ежемесячно случалось по два, по три покушения на первых, вторых, третьих лиц. Каждые два, три месяца покушение — удавалось; но не обо всех говорили.
Конечно же, старик Эд выглядел как выродок русского народа, его отмеченное странным сиянием приблудное дитя, — то ли в пруду такое утопить, то ли попу отнести: пусть, может, помолится, окропит чем-ни…
Ходил в такую разведку боем, где оставалось пять из пятидесяти, и всех мёртвых он знал по именам. (Думаю: как потом эти имена складировать, где их использовать? Когда тебе нет и четверти века, а у те…
Любимой поговоркой Злого была: «Сложные задачи решаются немедленно, а невыполнимые чуть позже», — произнося это, он всякий раз бесподобным образом хохотал.
В бане мы умеренно выпивали — по нашим меркам умеренно; иные сказали бы — без жалости к своим бренным телам, — но мы считали, что всё нормально. Пили на двоих, я и он: два других Саши категорически н…
У него были сложные отношения с Ташкентом. Трамп подозревал, что раз Сашка Казак, и я заодно, теперь слишком сошлись с Ташкентом, — значит, ему надо держаться в стороне от нас; что-то такое.
— Нельзя перечить воле императора, — сказал я, разминая плечи и потягиваясь, как от лёгкого недосыпа. — Никто ничего не будет дезавуировать. Это нелепо.
Впервые меня затащил к Захарченко его советник — Саша Казак. На тот момент — а это 15-й год, и ещё две тысячи лет от Рождества, — я полтора года крутил круги на Донбассе.
— Между прочим, Глава души в тебе не чает. Ты нравишься ему куда больше Томича.
Тем удивительней был разговор возле «Пушкина» с одним из Саш: «Захар, оставь телефон на столике…» Мы отошли за ресторан в закрытый дворик, куда не отходили при самых секретных переговорах. Личка моя …
Фигня не фигня, а если б это упало нам на крышу — нас бы тут всех размотало.
— Поедешь обратно, — цедил, — смотри, чтоб у тебя таксист оружие не отобрал. А то будешь просить: «Дяденька, оставьте хоть один патрон, я военный! В спецназе служу!» «Молчи-и, душара! — скажет тебе. …
В ту ночь у нас на передке загорелся центральный блиндаж: надёжный, крепкий, стольких людей спас. Горел всю ночь. Заодно с той стороны обстреливали, чтоб наши ничего не тушили, а тихо грелись у косте…
Потом проходила неделя (на первый раз — неделя) — и Араб с некоторым сомнением сообщал мне о том, что дату наступления знает уже весь батальон. А значит — все остальные батальоны тоже знают. А значит…
А что я должен был подумать? «Какой ужас!» — так?
Я, признаться, знал её имя в основном по строчке из одной рэп-композиции: «Мечта заводит пацана как Моника Беллуччи!» — но, когда она вошла, всё сразу стало ясно; это была королева; я, конечно, видел…
— Я хочу сказать тебе только, что ты подонок и мразь.
Вспоминаю часто эту историю: шли отец и сын по зимней реке, лёд треснул, угодили в полынью, отец рванулся раз, лёд крошится, рванулся два, лёд ломается, сын тянет на дно. Теряя сразу ставшие малыми с…
Так и сделал тогда: выключил телефон и лежал. Без одеяла.
Злой впереди отлично управлялся по-пластунски, я, ленясь, встал на карачки — но тут же услышал явственный свист над своей бритой в области черепа и небритой в области скул, челюстей, подбородка голов…
Утром жена вышла с детьми — у нас четверо, — не поймёт, что за украшения.
— Военный? — равнодушно спросила она; они всегда так спрашивали: положено.
Между тем, старик Эд по-прежнему управлял, как он это называл, экстремистской организацией — воистину мифической сцепкой диковатых подростков, когда-то придумавших в русской политике то, что спустя д…
Позиции, тем не менее, догадались — с правого края заработал «Утёс», а с дальнего левого ДШК, именуемый бойцами «Дашкой».
За информацией о моей службе в составе армии Донецкой народной республики средства массовой информации обратились в российское Министерство обороны. «Как так, значит, Россия всё-таки поставляет своих…
Я ведь как представлял: встречаются две глыбы, две эпохи, две судьбы, — один другому говорит: что, старик, переберём, пересмотрим нашу утварь — коллизии, аллюзии, диссонансы, неологизмы, — потрясём к…
На первом же листе мелькнула многократно воспроизведённая в каждом абзаце моя фамилия и официальное название нашего подразделения: 4-й РШБ ПСН (разведовательно-штурмовой батальон полка специального н…
Граф служил в разведке, в спецназе, снайпером, пулемётчиком, в охране Плотницкого и ещё где-то: четыре года — не шутка.
Привет, милая. Если ты читаешь эти строки (а ты читаешь эти строки) — знай, что тебя всё равно однажды найдут. Нас всех найдут. Мы дети Господа — и как мы можем потеряться, подумай сама. Он всех нас …
Многие местные министры, командиры, чиновники искали дом в том же районе, где я свой выхватил без проблем, — и никто ничего не нашёл. А они так хотели прибиться поближе к Главе.
— …два варианта, оба плохие. Первый: сделать внутреннюю экономическую перезагрузку. Чтоб когда к вам зашли и сказали: отдайте вот это, освободите вон тот пост, и сдайте те вот дела, — вы не упирались…
Надо, впрочем, уточнить. На Донбассе жило и молча тянуло лямку великое множество людей, которые были несравненно храбрей меня и куда лучше знали военное дело. Которые свершали немыслимые подвиги и не…
Ощущение было — сродни детскому мультфильму, где убежавший из дома пацанчик, собака, кот, ещё какая-то живность приехали в деревню и заняли пустующий дом.
Батальон наш расположился в дачном посёлке Донбасс, метров за пятьсот от Пантёхи. До украинских позиций был километр с гаком.
В объявившихся вдруг русских местные вглядывались как разномастные сибирские партизаны, загнанные в непроходимую дебрь, в стройных конников Блюхера, Унгерна или Колчака.
Потом, опустив руки, она поймала мою кисть и крепко сжала.
Вышел ещё потолкаться, подышать, посмотреть на бойцов.
Граф уволился и развёл хозяйство: быков, птицу, огород. До его посёлка на той стороне по-прежнему пять километров. К матери приезжали из СБУ, вывалили целую кипу его красивых фотографий в форме, гово…
Комментарии за кофием, чаще всего, в точку: в этом не откажешь.
Зашедшая рота начала разбирать чёрные брёвна выгоревшего блиндажа — бойцы с лопатами вылезли на бровку окопа, давай лопатить, — в итоге два двухсотых за одну минуту: снайпер.
Да, мы, разведовательно-штурмовой батальон, мало разведывали и точно ничего не штурмовали: не было приказа; сидели на месте, там, где скажут. Зарывались, ждали, стреляли по сторонам, ждали, стреляли,…
Линия фронта большая, тыл вообще необъятный — кто там за кем уследит.
(Я точно читал эту книжку. Писемский, что ли? Тургенев? Лесков? Ну не Помяловский же. Точно, Писемский. Надо полистать, вспомнить.)
Мою машину все, кому надо, в Донецке знали: многие месяцы на одних номерах.
Ташкент был несколько озадачен, отложил спиннер и взял зубочистку.
Ещё через несколько дней: открывает дверь в подъезд — нет, не кетчуп, — семечек нагрызли; причём такое количество шелухи, словно тут тридцать человек лузгали подсолнухи; что это символизировало, до с…
— Оу, — сказал организатор конференции. — Я знаю, знаю, — добавил он, и сделал совершенно безупречный жест рукой: всего один полувзмах аристократическими пальцами.
Потом забудешь про это — а у человека на всю жизнь обида; три жизни пройдёт — а он тебя не простил.
— Трамп, — Батя имел в виду своего министра внутренней политики, — уже в Москву поехал: на случай моего увольнения, искать новую крышу. Пушилин вообще из Москвы не вылезает…
Я говорю: это какие-то подростки, переростки, не бойся. Побалуются и отстанут.
Он моргнул глазами: да? Ну, ладно. Ну, и хорошо. Все на своих местах, значит, — вот так моргнул.
Лось как раз пошёл в атаку, несомый не столько ногами в незашнурованных берцах, сколько инерцией веса. Удар был точен, в равной степени бережлив и беспощаден: так бывает.
Я поднялся из нижнего дворика по каменной лесенке и пошёл, через дорожку, к домику охраны: по запаху было слышно, что они там готовят кофе и уже размешивают сахар в крупных чашках.
Раненая коза безуспешно пыталась поднять себя.
Отошли за какую-то кирпичную, раздолбанную кладку.
— Ладно, — обрывал он, — Сань, налей ещё по рюмке. Всё равно не пьёшь.
Выдохнул, и: «Никто не приедет, — сказал неожиданно. — Мысли никакой нет. Ты прав».
Из воды мог появиться старый ржавый умывальник, осклизлое чёрное дерево, рыба-меч, просто рыба, просто меч, дурак с поганой весёлой харей в рыжих водорослях, русалка, наконец, вся в серебре.
Я вышел на улицу и посмотрел на солнышко.
Брат, писал он, возьми меня к себе в батальон; помнишь, как мы куролесили в Грозном? — а теперь я спиваюсь, мне тошно, мне невыносимо. Я точно сопьюсь.
Если всё растащили и свалят на нас — не верь. ПМ не нашли. С собой увёз?
Хаски вёл себя с удивительным достоинством, — в сущности, несмотря на некоторое своё нарочитое внешнее упадочничество и некоторое даже юродство, он возрос в городской среде, знал её законы, был там с…
«Как, сука? Ну вот как? Я два года тащу, тащу, тащу в батальон — куда всё это девается?»
Всё время моего выступления жена директора Русского Дома стояла справа от небольшой сцены и внимательно смотрела на меня, никак не выражая отношения к произносимому мной.
Помимо моего «круизёра», на целый батальон к тому моменту приходилось всего две легковушки: ржавые, побитые, доживающие последнюю зиму. На одной из них возили комбата, Томича.
— Вообрази, Бать, пройдёт десять лет, — мы сидим, — вот с тобой, и Казак рядом, — где мы можем сидеть? — в Абхазии, например, и ты сам, ты сам говоришь: а помнишь, зимой пятнадцатого, или зимой шестн…
— Саша, я приехал в республику, ты же знаешь — сам, без кремлёвских заданий, на свои деньги, на своё здоровье. Горблюсь тут, то ползаю на пузе, то скачу скакуном, тяну жилы — на них уже можно «Кузнеч…
Батя был в тельняшке и в камуфляжных штанах. Курил, естественно: он курил не переставая.
В первый день у нас один «трёхсотый», на второй день — ещё «трёхсотый»; когда «задвухсотят» кого-то — вопрос дней, нет, дня, а то и нескольких часов. Можно перезванивать каждый час на Сосновку и спра…
— И я тоже хочу отдохнуть, — вдруг вступила жена. — Я отвезу Захара в аэропорт? А Егора ты заберёшь.
То же самое случилось и на второй песне, и на третьей, и на десятой.
Раньше я думал, что ему противопоказан этот напиток, — что-то личное, или со здоровьем, — но нет, он опрокидывал одну за другой, ещё наливал — но оставался безупречно трезвым, изъяснялся предельно чё…
Операции, которые комбату, начштаба или мне приходили в голову, — мы ни с кем не согласовывали.
Звонки в час ночи на домашний телефон — это классическая тема. Звонок — выползает в коридор только уложившая последнего из детей жена — «Алло?» — там тишина, потрескивание, похрюкивание, животная жиз…
Меня удивляло: множество взволнованных и рассерженных в России людей именно эту сорокакилограммовую поэтессу из Киева с заячьими зубками избрали виновницей всего случившегося здесь, — и шли суровой т…
Часто повторял эту фразу — как бы назвать, кому повторял? — это называется: «личный состав»; огромным, злым, с выгоревшей кожей, с почерневшими глазами людям, которые, вообще говоря, никого уже не до…
Мы уселись в «козелок» — я на переднее сиденье, и рванули вниз, к посёлку; по дороге было метров тридцать, когда мы находились в зоне видимости с той стороны, а дальше пропадали, — тридцать метров пр…
Форма на мне была отличная, непродуваемая, красивая: «Бундесвер»; в моём кармане лежали пачка сторублёвок, пачка тысечерублёвок, пачка пятитысячных. Я был обеспечен — но только до той степени, чтоб п…
…Есть смысл осознать — ведь мы не осознавали тогда, — что одновременно происходило в мире.
Сейчас неприятные люди его побьют, и можно будет снять побои.
Но когда стреляют именно по тебе, из чего угодно, — всякий раз возникают особенные чувства, почти праздничные: вот, снизошли, разглядели, вот я танцую в прицеле, что ему в моём теле, что ему… в моём …
— Ну а куда. В Москву, за руль, я оставил там свою машину, и в Донецк. Двенадцать часов — и на месте.
Может быть, у нас кончилась память, оборвалась связь, что-то навек заклинило, — и мы больше никуда не поплывём на волнах, как её, ностальгии. Раньше была история — мелькали имена, как шары в Господни…
Это скрасило путь и объединило нас в общем занятии. Мы стали привыкать друг к другу. Наше общение длилось более часа — что ж, это срок.
Вокруг нас бегала хозяйкина мерзкая собачка — три килограмма непрестанной истерики, две бешеные бусинки на месте глаз, крысиная мордочка; она не столько лаяла, сколько дребезжала от негодования. Едва…
Давайте сейчас я честно себя спрошу: «Мне льстило, что звали?» — честно и отвечу: да нет, не льстило, я не ищу дружбы со знаменитостями; я многие месяцы прожил, каждый вечер разговаривая то с Графом,…
В тот же день все ответственные люди в министерских рангах выдохнули, и на весь мир дали комментарии: поехал и поехал, его дело.
Исподволь подступило тихое, чуть тошное ощущение, что чаемого три предыдущих года подряд — не будет. Не состоится никакого наступления, нет его в Господнем распорядке на ближайший год, а, возможно, и…
Только в самом конце я сказал: мы воюем не за Россию — мы воюем за Украину, — и, кажется, всем это понравилось, сидевшие стали аплодировать, найдя каламбур удачным; разве что одна половина державших …
Мы уселись за столик под навесом, крытый клеёнкой. Как в моём деревенском детстве: там всегда была эта клеёнка. В углу висел, для красоты, рисованный на доске портрет Ленина. Наверное, в каком-то из …
Некоторое время я полз по-пластунски, потом плюнул и ещё немножко не то, чтоб на четвереньках, но как-то так, по-вараньи, прополз — сам над собой успевая потешаться: до чего нелепо устроен человек — …
С бойцами поднимал эту тему. Вижу: сидит Глюк — в юношах за год до войны был чемпионом Украины по боксу, широкий, тяжёлый, кажущийся — так бывает с очень хорошими боксёрами — медленным; с ним Саран —…
Казарму нашему свежесобранному разведовательно-штурмовому батальону определили поздней осенью. Местом расположения стала разворованная в хлам ледяная гостиница, носившая имя чешской столицы и торта.
Донецкую таможню проехал, как обычно, без проблем: по левой, выделенной для чиновников и вояк в больших офицерских званиях, полосе.
Но тогда я об этом не успел подумать, оттого что ракета — будто бы заметив что-то любопытное — повела себя как живая, разумная, внимательная рыба, и резко пошла вбок.
— Вы ведь сегодня уезжаете? — спросил директор под десерт.
В конце концов, старик Эд сочинил, додумал себе аристократическую генеалогию — и сам в неё уверовал: ну должно же всё это как-то объясняться, боже мой.
Томич подобрался и дальше — молодец! — перечислил все операции, с датами, со своими должностями; более того, когда дошёл до Дебальцево, и Глава сказал: «Я был в этом месте», — Томич спокойно (по мне …
Они чаще всего чувствовали подобное отношение.
Собственный батальон оказался зверской заботой.
Россия тогда посмотрела на это отчуждённо; Украина, что объяснимо, раздражённо; всех посадили. Томича, конечно, тоже. Сидели в украинских тюрьмах. Сидеть было сложно; но справились.
В свою очередь, генерал обладал мощным генеральским голосом, сбивавшим часть неожиданных собеседников с ног.
Женщин, которые не смогли с ним жить, я понимаю. Но, понимая это, я думаю: а с кем им ещё жить, как не с Шаманом, — более надёжного, более внимательного, более мужественного человека и вообразить нел…
Поздравил бойцов с очередным днём рождения, и всё.
За ужином меня посадили к директору, к его жене, к их сыну.
Как быть? — думал некоторое время; потом махнул рукой: явлюсь в указанное людьми Эмира место — а там разрулим, договоримся, решим.
— На позициях опять всю ночь кошмарили друг друга. Утром сменились. По дороге ни на что не жаловался. Зашёл в комнату на располаге, сделал шаг — и рухнул. Потрогали: готов. Сердце встало.
— Вам надо немедленно выступить с заявлением по поводу Малороссии.
Обычно сделают два торопливых полукруга около машины, бардачок распотрошишь, сумку для вида распахнёшь, они для вида посмотрят, и — бывай.
Объявили тревогу, Граф встал на дверях и поставил взвод в курс: пьяные на построение не идут.
Выехал в Донецк на следующий день; не очень торопился — всё уже случилось, точно не опоздаешь.
Позвонил Томичу в Луганск: как ты там, не заскучал? готов перебраться в Донецк? батальон соберём с тобой?
Мне было настолько хорошо сегодня, что я согласился: расскажу приличным европейцам о нашем террористическом житье-бытье.
Потом обронила как-то на вопрос «Почему?!» — «Я заново полюбила с ними мир и людей».
Но самое главное, что выяснилось: мировая политика рукотворна.
— Ну, зови его, — сказал Батя. — Пусть сейчас приезжает.
Позвонил Казак: «Батя нахмурился на твоё объявление об отставке. Ты серьёзно? Что ему сказать?»
Я говорю: «Что ты смотришь? Вообрази на миг, что ты решил стать известным. Расскажи мне, как ты это будешь делать? Кто приедет тебя спрашивать о том, что ты думаешь? У тебя есть какая-то важная мысль…
— Или будем сидеть, старые, в Абхазии, невыездные — думать: «А ведь могли же…» И самое тоскливое, что мы будем повторять это не раз или два, а из года в год, старея, дурея и всё сокрушаясь: как же та…
Могу говорить так долго, что постареют мои собаки, заснувшие у ног.
Мне пришло письмо от сослуживца по прежней, давней уже кавказской кампании.
Тайсон уволился и гуляет по дворику своего детства. Волнуюсь за него.
— И что? — спрашивает женщина за стеклом.
При желании можно было обнаружить другой смысл: эй, парень, понаехавший на Донбасс, мы тебе добра не хотим, но и зла не желаем: имей в виду, тебя могут убить, и уже скоро; поэтому — берегись.
Много интересного в жизни получается, если долго стараться.
— Стоп, — сказал Захарченко, сделав мимическое движение лицом — будто прокололо в груди. — Знаешь что, Захар. Попроси его о встрече: чтоб он меня принял. Только так может что-то получиться.
Местный офицер — нарушая субординацию — взмолился, чтоб мы ушли, наконец. Глаза у него были совершенно несчастные.
…американские генералы весь день в муках пытались запомнить и воспроизвести слово «Малороссия» — смешно же!
«Да, внучок, мы все погибли, я тоже погиб».
Позвонил Томичу: «Есть время? Зайдёшь в штаб? Или нам к тебе зайти?»
Из месяца в месяц меня не покидало одно и то же чувство: не то чтоб всё происходило не со мной, — определённо со мной, — но едва ли я должен быть на этом месте: меня с кем-то перепутали.
Он там жил и начал борзеть. Явились мы и убили его. Еле-еле получилось.
Я немного поглазел в бойницу, ничего, естественно, не увидел, рядом стоял Араб, и всё, в отличие от меня, понимал: вон там, сказал шёпотом, укреп, вон там — посёлок, вон в той стороне у них техника с…
Мне что, сказать Арабу: «Пока без меня» — и мчать к границе, как будто я дезертир?
Суп только принесли, а на телефоне высветилось: «Личка Главы». Я взял трубку.
Ракета ушла за пределы видимости и жахнула, грохнула, грянула где-то там, вне пределов видимости.
Потянулся руками к солнцу, похрустел костями, сплюнул, и побрёл обратно к своему «круизёру». Там у меня открытая, уполовиненная бутылка коньяка стояла — прямо в подстаканнике между водительским и пас…
Она аккуратно собирает листки со стола и кидает в невидимую мне урну.
— Повтори ещё раз, — улыбнулся я. — Мне кажется, ты шутишь.
Выкурил ещё пятнадцать сигарет, остался совсем без курева, сидел плевался, злился и тосковал.
Он был самый известный серб в мире, звали его Эмир.
А он всё не хотел обращаться в дедушку Серафима, он хотел обратиться в Савонаролу: призывать бури и камнепады, — и чтоб они случались, — а он, стоя посреди площади, взмыв руки, кричал что-то, неслышн…
— Премьер донецкий, и прочая, и прочая, вставай, вставай, тебя ждут великие дела! — ласково попросил сам себя утром.
Второй этаж, дети внизу — дым сразу выветрится. Никто не умрёт. В конце концов, Хаски ко мне приехал — а клуб на нём зарабатывает.
Позвонит Захарченко, спросит: «Захар, срочно нужен, ты где?» — отвечу: «На границе. Сейчас, погодите меня».
Водка возникла и смотрела на стол недвижимым, змеиным, ледяным приглядом.
Беда (или радость? или замысел?) заключалась в том, что мы оба проиграли, чего уж тут.
Дело в том, что Москва тоже ничего не понимала.
— Захар, это подстава. Я вчера мыл машину. Мы всегда моем машину перед твоим выездом. Моем и пылесосим. Мойщики знают, что нужно проверять на предмет наличия боеприпасов. Они специально всё перерываю…
Берётся один элементарный факт — и на него накручиваются километры трактовок, обоснований, допущений, интерпретаций… В моём случае все они — подчёркиваю, все, повторяю, все, — были лживыми.
— С Донбасса уходят только вперёд ногами — ты не понял?
(Как нам с той стороны иной раз звонили.)
Он был человек невероятного природного дара. И невероятной вживляемости в любые времена.
Я перенёс сюда прежнее имя: с ним всё росло, как на дрожжах.
Понятно что: услышали ещё один выход «вундер-вафли».
Он, видимо, хотел пойти рядом с Арабом, докладывая по пути, — но тот его услал: сам посмотрю.
Один из них служил в нашем батальоне, рассказывал мне эти истории. Граф слушал очень серьёзно, иногда поправлял.
Ага, я и сам догадался, что пришла пора ложиться.
Трамп: «Да у меня денег нет. Может, занять у кого?»)
Расчёт был банален, но верен: мы хотели дождаться ответа с той стороны на раздражающий огонь.
Ездили однажды всем республиканским начальством на большой праздник, в другой конец республики.
Через полчаса явился командир разведки, Домовой.
Казак сказал как-то, печалясь по поводу очередной скрытой склоки: «Захар, ты пойми: здесь, в сознании кое-кого из местных, не просто просматривается периферия. Они ведь выросли даже не на периферии Р…
По буеракам, через луг, скрываемые взгорьем, мы проехали ещё двести метров. Оттуда уже пешком, бочком, пригибаясь, — к позициям, где только-только начал работать в ту сторону «Утёс».
Последний раз мы сидели на берегу, у ставка, — Батя, Саша Казак, я… Охрана по периметру. Кажется, это был уже август.
Определённо, это музыка. Что это за песня, откуда она, кто её поёт?
— Пока причин для паники нет, — ответил Араб после секундного молчания.
Центровой показал, что у него в поднятой руке пульт ворот, чуть раскрыв пальцы.
Заходил ещё один Саша — позывной Трамп, министр внутренней политики, тоже, как и Ташкент, вице-премьер.
— Они там в Киеве думают, что убили, и теперь будет им проще. Но могут прийти другие. Жестокие. Не такие, как Батя. Совсем беспощадные.
— Короче, Граф, — вспоминал я, — на чём мы остановились?..
Это была его первая полная фраза за весь вечер.
Наряду с чехами, французами, итальянцами, представителями всех бывших республик, — среди ополчей было особенно много сербов. У нас в бате — имелись свои: улыбчивые, бесстрашные, хитрованы.
Я едва в обморок от ужаса не упал, когда услышал первые истории.
Мне вообще эта манера нравилась — до Тайсона не сталкивался с подобным: чего бы не передал я ему, — на кухне, в машине, в окопе, — он говорит: «Беру!.. Взял!.. Даю!». Полезная привычка: во-первых, то…
В личке попарно работали четыре бойца: Граф, Тайсон, Шаман, Злой; они менялись каждую неделю.
В какой-то момент Трамп спрашивает у Захарченко: «Бать, можно, я ему в ногу выстрелю, если это продолжится?» Тот говорит: а выстрели.
Вождь радикальной лево-правой партии, воспитавшей многих из нас — явившихся потом из северной стороны в донецкую степь, — он обладал замечательным и вспыльчивым характером.
Возле ресторана, на углу, сидел молодой каменный Пушкин. «Как ты, брат Пушкин?» — «Да так как-то всё…»
Им Европа шлёт деньги — вагон денег, другой вагон, — потом приезжают, смотрят: а где деньги? Им в ответ: «…деньги?» Как эхо.
Будут заехавшие разбираться, кто сидит в машине? Нет.
Вскроется и другое; я хотел бы дожить — просто из любопытства: обязательно найдутся те люди, которые приезжали убивать меня, но не убили — по крайней мере, вовремя. Отыщутся эти приказы — где есть мо…
Я согласился на заботу — всё равно без дела тут толкаемся.
— Ни о чём не беспокойся, — ответила она.
Мы усаживаемся в «круизёр», Арабу бросаю, опустив стекло: «Буду скучать», — он молча кивает; срываемся с места — до свидания, мальчики, ма-а-альчики…
И зачем я столько пил. И зачем я столько курил. Последние двадцать лет: зачем.
Так себе бандит, конечно, судя по домику, — но нам много и не надо было.
— Одиннадцать двухсотых подтверждённых. Но должно быть больше.
Многие из его собратьев по ремеслу делали вид, что они стопроцентные, что они true, — но именно за Хаски стоило бояться, как за настоящее (бойцы так и относились к нему: бережно).
Казак и Ташкент смолчали; или им не дали сказать, или Ташкент не в силах был говорить, а Казак слова не просил.
Затеялся совсем маленький, моросистый, как бы размазанный, несфокусированный дождик — и уверенный Араб очень красиво смотрелся в этом дождике на фоне маслянистого, отекающего солнца.
Врач, басурман, говорит: мы не будем браться, езжайте обратно — откуда вы, из Донецка? — «Нет, я из Киева». — Неважно, езжайте откуда приехали, там сделают операцию, мы не рискнём, — хотя за такую-то…
Что это, необходимость создать определённый смысловой фон, вбросить дезу? (Как тогда, со сливами о скором наступлении, которого не было.) Но что это за фон такой — за три дня до убийства? Что это за …
Подмывает сказать: на всё воля Божья, — но такое стоит говорить, только когда тебе самому голову отстрелят. Сидишь такой, смотришь на мир сквозь дыру во лбу: обозрение стало — до горизонта видно, — и…
Один раз проснулась — дети стоят все уже одетые у кровати, собрались: «Мама, мы в школу. И ты вставай».
По мне долбили густым огнём все киевские средства массовой информации. Обо мне накатали множество новостей европейские медиа.
Проблема в том, что на Пантёхе можно было загонять «вундер-вафлю» через свои же позиции — ракете для полёта оставалось достаточное количество пространства (точность у этой самопальной заготовки, как …
Когда от этого гробика отходишь — хочется не одну бомбу бросить, а жечь землю, чтоб ни одного блиндажа, ни одного схрона не осталось на той стороне, чтоб там трава не росла, птица мимо не летела; и к…
…В общем, Саша, который Казак, говорит: «Захар, мы тебя позвали как умного человека, который говорит умные вещи, — и, обращаясь к первым лицам республики, вполне серьёзно пояснил, как будто они видел…
Тогда ещё не было никакой войны, тогда ещё был мир.
Мы все смеялись, и Захарченко хохотал больше всех, откашливая остатки смеха, и снова заливаясь, как самый голубоглазый и лобастый ребёнок, которого щекочут.
Пили всегда тоже что-то простое, из местного магазина. Редко, когда Глава коньяк подарочный привезёт — ну, и его выпьем. Потом всё равно на местную водку переходили.
Не обманул. Ещё сутки поговорили и отпустили.
Старик Эд мог дать дельные советы. А мог не дать. По настроению.
«Забавно, — подумал, — если таксист привёз меня куда-то не туда. Сейчас я выпью здесь всё шампанское — и пойду искать правильное место».
Ничего, сейчас разгуляюсь. В такие минуты всегда знаешь: надо начать, а там пойдёт.
…Поздней осенью нас перегнали на очередной передок, закрутилась прежняя круговерть.
— Да нет, не очень, — ответил я, искренне подумав.
Оно было обнесено проволочным заграждением: чтоб не подходили. Под слабым сентябрьским солнцем печально стояли несколько бойцов оцепления. Подсыхали принесённые цветы. Буквы названия кафе либо осыпал…
Мне было приятно; я обычный человек — и мне было приятно; но я отлично знал, что они, эти же, завтра начнут жрать меня зубами и полоскать моё имя — как только им чего-то в очередной раз не хватит, ед…
Вообще здесь часто так бывало: сидим в кафе, смеёмся, сидим, смеёмся, ещё сидим, снова смеёмся, — потом вдруг вскочили, запрыгнули в машину, исчезли из пределов видимости, — вдалеке где-то постреляли…
С машины меня пересадили на яхту. Была жара, было маревно в голове; на яхте собралось полно весёлого народа, сновали повара, играли музыканты; в голове моей тоже играли на все лады мои перелёты, пере…
— Там через посёлок «скорые» туда-сюда летают. Много раненых.
Граф взял пиво и, проходя с этой кружкой, задел кого-то плечом, ему говорят: «Ты, блять, слепой?» — вроде достаточно, да?
Печалило, что армейский корпус дурил не только, к примеру, меня, но даже, кажется, Главу: как минимум один раз он купился на прогон о наступлении; глаза его сияли не хуже, чем у Злого.
По утрам иногда заходили в гости другие бойцы — но, блюдя субординацию, не открывали калитку, а приветствовали с дорожки: доброе утро, отцы! — мы им: доброе!
И посредине живу я: меж Главой и батальоном.
Ну, ладно, не бомбят, уже отбомбили, — заходят в город. Мне куда деваться? Заскочить к ним, сказать: садитесь в машину и вон из города, пока можно выехать!
У Казака, самого старшего среди нас по возрасту, и лет, думаю, двадцать назад пережившего тяжёлый роман и не менее тяжёлый развод с алкоголем, был свой зарок: выпить бутылку водки из горла в Киеве, к…
Другое развлечение: выключать дальний свет, когда появляется встречная фура, и включать, как только поравняюсь с ней.
Он посмотрел на каком-то столике среди бутылок, не нашёл; я говорю: сам найду, мне нужно занятие.
Шепнули раз знакомые ополченцы с другого батальона, взрослые мужики: «Тут все говорят, что тебя пригнали на замену Бате».
Боец вглядывался в нас. Возраст его, как часто бывает у ополченцев, определить, тем более при свете луны, было невозможно: щетина по самые глаза, и больше ничего.
— Но он хочет публично извиниться перед тобой. Поломать им игру. Ты примешь извинения?
Пришёл Араб: ему надо было понять, куда мы будем бить со 120-го, сверив то, что нам докладывала разведка, с его личными наблюдениями и прочими вводными (которыми я мог не заморачиваться, просто потом…
…На Сосновке нас встретил Домовой — как всегда, улыбчивый, в отличном настроении; снова показывал — на карте — владения соседей и уточнённые данные по нашему несчастному неприятелю: часто, помню, лов…
«Дед, поди…» — вдруг прозвучало по рации.
(Одного вскоре взяли. У него была фотография Главы, курящего на балконе своего дома. Снято было с километрового расстояния — снайпер не решился бить так издалека; лучше выбрать момент получше, поближ…
Предпоследний раз мы виделись в самом начале войны; он тогда извлёк из зелёной папки (старик Эд был аккуратист) иссохший, жёлтый, осыпающийся на сгибах листок: это была справка о его участии в сербск…
Это было бы трогательно, накоротке, интернационально. Я бы себе нравился в эту минуту; хотя делал бы вид, что хочу нравиться им, чешским ополченцам. Они бы потом, годы спустя, на самом склоне отседев…
Допил пиво, пошёл на улицу. До вечера искал: чтоб человек десять было, меньше — не резон. Нашёл-таки, сидят — зверьё, а не дети, только и ждут чтоб кого-то загрызть. Попросил мелочь — так они дали. П…
День недели забыл, число тоже, но своё местоположение запомнил: уже выпили с Графом по чаю в нашем съёмном домике, уже обсудили моё ли, его ли прошлое, — Тайсон кивал и посмеивался иногда, — уже я за…
В «Пушкине» едва ли не ежедневно сидели первый Саша, который Ташкент, и второй Саша — главный советник Александра Захарченко, позывной Казак: умница, очаровательный тип, три телефона на столе, все тр…
На словах соседский комбат нас поблагодарил, — молодцы, мол, так и надо с моими демонами, — а на деле затаился: всё-таки его бойцов замесили, это унижение; да и в другой раз, если ему самому надо ноч…
Ещё полчаса длилась странная тишина — думаю, в день Апокалипсиса будет примерно то же самое: выйдет человек, зевая, на крыльцо… И вот. Свет погас. Или, напротив, загорелся слишком сильно.
Убили шесть человек. Сели за стол, дальше едят. Точно так же, как вчера, теми же руками.
И всё равно Донецк заново расслаблял маревной, умиротворяющей своей внешностью — опять и опять казалось, что всё плохое уже случилось… разве возможно в такое лето умереть. Ладно ещё осенью, зимой, ла…
Шаг за шагом Казак отвязывался от кремлёвских своих кураторов — и со временем зарплату начал получать только в Донецке. Казаку из России намекали, что он вообще может домой не вернуться, — там всё бо…
Только подумал: как он раздобыл в три часа ночи её российский телефон? Этого номера ни у кого здесь, в Донецке, не было.
— Собери, — ответил он. — Только из других подразделений никого не тащи.
Мы с ним ещё в первую батальонную зиму, найдя подходящее пустое помещение, открыли свою молельню в батальоне; приехал добрый батюшка, знакомый нашего Кубани, освятил; другие добрые люди, мои друзья, …
С моими пацанами во дворе — футбол ежедневный.
Расплачивался, и мы усаживались в машину.
Вдруг наш район, нашу улочку уже бомбят? В гостевом моём домике даже подвала нет. Есть у хозяйки, во дворе, но хилый — 120-й миномёт не выдержит.
Такая огромная жизнь: начнёшь пересказывать синопсис двух недель, выбрасывая половину событий, должно вроде было поместиться на страничку двенадцатым шрифтом — а получается эпопея с эпилогом. При том…
Короче, этот вариант при внимательном разборе никуда не годился.
В последнюю ночь ворочался; открыл окно, сел в кресло, выкурил три сигареты, опять лёг, еле заснул.
Главное, лицо не перепутать. Вроде, брюнет. Вроде, худощавый. Рубашка в крапинку, белые пуговички. На ногах… что на ногах? Кеды какие-то, что ли.
Хотел его найти на следующее утро, сказать спасибо, но некогда было — отмахнулся сам от себя: в другой раз.
«Кто мы без них? — повторил Захарченко. — Кто бы нас ещё терпел».
Минуты три поглазев на работу, я прошёл в блиндаж, и слушал звуки перестрелки, попивая из кружки тут же заготовленный дежурной медсестрой чаёк, с ей же предложенным леденцом вприкуску, и привычно раз…
До Бати было — рукой подать. Мы соседствовали.
И Саран служит в нашем бывшем, распущенном, но вновь действующем батальоне.
По правую руку отчего-то усадили меня, приблудного, по левую — действующего министра. Следом, поочерёдно: православный батюшка — мудрец и, более того, не в ущерб сану, остроумец, напротив — харизмати…
Мы перебрали дюжину разных пунктов — Казак умело подсказывал, все подсказки по делу: он знал дела в республики в сто (не преувеличиваю) раз лучше, чем я (я был в республике никто, — уже можно признат…
Потом смотришь: нет руки, нет пальцев, ничем не шевелишь.
Старик Эд был в берцах, в пиджаке, в чёрных джинсах; протянул сухую жёсткую тонкую руку.
Граф и Тайсон привычно обыскали с утра багажник на предмет нахождения там чего-то совсем не нужного российским пограничникам.
Позвал старшего из лички, приказал: «Набери Пушилина — скажи, пусть даже не думает; пусть сделает, как я велел».
«А, хорошо, — сказали мои. — А это наш дворик».
На полпути развернулся: вызвал к себе на дом Батя.
Мы спрыгнули в окопы, и Араб сразу, натянув мрачную, обычную в его случае, личину, — чтоб не лезли с дурацкими вопросами, на которые начштабу приходится отвечать ежеминутно, — пошёл по всей линии, пр…
С юности я знал добрую сотню музыкантов, пил с ними, подпевал им, радовался им — но здесь сложился единственный случай, когда вертикальный взлёт вверх случился у меня на глазах.
— …я себе только чай приготовил, — рассказывал сиплый своему длинному начальнику штаба, — всю последнюю заварку извёл, и эдак поставил на край, вот тут, в бойнице, — так кружку сдуло, командир, аж во…
— Да. Я не пойду туда, — согласилась она и, подойдя в упор, взяла меня двумя руками за голову и трижды поцеловала, по русскому обычаю: в щёки.
Я поискал внутри реакцию на это: её не было. Это война.
Потом только понял: за этим стать, крепь.
Мчал всю ночь; был на месте в шесть утра. Республику закрыли: выезд из неё был запрещён. Паники боялись? Нет, никакой паники не было. Не хотели выпускать убийц?
— Позвонил Пушилин и попросил передать мне, что Москва требует всё дезавуировать. Немедленно. Я ему запретил. Он сделает какое-то заявление.
У меня на такие просьбы ответ всегда был один и тот же: на войну надо ехать от счастья, а если спиваешься — чего там делать, можно и дома спиваться. Нет, Кость, написал я, тебе не надо, не возьму.
— Это всё ерунда, — говорю, — а как мы Главу спасать будем?
— Мы так и подумали. Спасибо за бдительность. Давайте оформим изъятие. Сейчас понятых позовём.
Я б спросил: «Товарищ генерал-майор, как же так?» — «Риск — часть нашей профессии». — «Точно; глупости спрашиваю. Давайте напрямоту: мы вам ещё семьдесят пять, а вы нам — её адрес». — «Что вы несёте……
В ту минуту я испытал приступ родникового, ключевого, чистейшего счастья — что моей семьи, моих детей нет в Донецке.
Когда Майдан закончился, и пришла война, полетели самолёты, загрохотали танки, — отец сказал: «Кто-то должен остаться живым»; собрал вещи, жену, малое дитя, нажитое в новой семье, уехал в Россию.
Помимо этого, он заседал в государственных советах, владел, по слухам, алмазными копями и деревообрабатывающими производствами, присматривал за всем остальным кино сразу, и был советником императора …
Они все встретились: Трамп, Казак, Ташкент, — уже за пределами Донецкой народной республики, вчерашние её отцы.
Чиновник, ругавшийся с Трампом, ушёл на больничный, и на рабочее место больше не вернулся.
У бойцов, постоянно торчавших на передовой, руки были схожие — только почерней.
— Да, наш Кубань молебен ночью проводил, — закончил Злой. — С миномётов садили так, что… все сползлись молиться.
Граф картинки с девками бегло, секунды за три, веером пролистнул и скривился, как будто зуб прихватило.
Мы наметили с ним лёгкое полуобъятие, ударившись плечами: обниматься можно со здоровыми, мясными, мышечными мужиками, тогда это имеет смысл, — а он выглядел как ребёнок. Лицо его и телосложение были …
Утром я в Сосновку вернулся: бойцы говорят, попали из чего-то такого особенного — подожгли.
Зашёл военный — тоже, как и я, без знаков различия. Вид у него был — как у сильного человека, только что получившего жуткое известие: замес расхристанного отчаяния, боли, но тут же в глазах и походке…
Я сидел в багажнике, как скворец: только что показывал им завалявшиеся грязные тактические перчатки и выворачивал их наизнанку.
Семья у меня красивая, сыновья ничего так, жена прекрасна, а дочери — вообще не люди, а нечто сотворённое из неги, лазури и цветочной пыльцы. И глаза приделаны к этому.
Я отключился и некоторое время с улыбкой смотрел на Араба.
У меня была установка: если можно кого-то не убивать — не убивайте.
Ещё через минуту у меня телефон подпрыгнул и побежал к чашке кофе её забодать. Я сбросил звонок и развернул телефон. Он помчался к Ташкенту жаловаться, что я игнорирую звонки.
Когда ворота полностью поднялись, там стояли три знакомых нам на лица мужика, идеально обустроенных физически; на них смотрело сразу три автоматных ствола.
Я должен был испытывать — что там? стыдливость? гадливость? — а я лёжа ел вишню: Граф нарвал, принёс в ковшике; и ещё вымытую пустую тарелку, чтоб я косточки сплёвывал.
Он же изучил внимательно биографии всех этих великих — старик Эд в каждой третьей своей книге загибал пальцы: Сальвадор Дали — да ладно, жулик; Есенин — бесхитростный, хотя наш, да; Муссолини — ничег…
Девять человек работали с «вундер-вафлями»: им аккуратно поставили задачи, куда они будут в следующий раз запускать свои ракеты.
Я ничего не мог поделать — и за все эти годы так и не избавился от лёгкого, ненарочитого снисхождения к необстрелянным людям в форме, которые пытаются утвердить надо мной, только вчера ещё бродившим …
Открыл к ним дверь: дайте, говорю, кофе, и ещё покурить.
Те вещи, что были сейчас самыми главными для меня, — казались ли они столь же важными там, в поднебесье?
Чудо, которое даровало ему удачу, он последовательно ставил под удар.
«Круизёр» опять покатился в сторону Горловки. В машине играл рэпер Честер.
Понятно было в первый год, что, пока всё вокруг грохочет и клокочет, не до лишних пропускных пунктов; их же обустраивать надо — а тут киборги туда-сюда бродят боевыми колоннами; но, когда все киборги…
В Москве зашёл к старику Эду, чтоб посоветоваться о встрече с императором.
Не прошло и десяти минут, как рация, которую держал один из сопровождавших длинного бойцов, ожила.
Они все засмеялись. Мы обнимались так радостно, будто не виделись неделю, две, три. А мы не виделись — полтора дня.
Я послушал и говорю: приезжай ко мне в гости, попозже ты будешь гений.
Прощались с Главой — в театре. На стене театра висел его огромный чёрно-белый портрет. Он был отличный мужицкий экземпляр. В простой лепке его лица — за счёт упрямых, бешеных глаз и бесподобной улыбк…
Позиций там было — на две роты сразу; раскиданы, как после бури.
Пару раз рассказал любопытствующим реальную историю: про то, как напился, сделал один звонок риэлтору, заехал, спать хотел, ничего толком не посмотрел, даже названия улицы не спросил, расплатился и у…
Томич повторял «понял» или «я понял-понял» на каждое второе слово Главы, тем самым мешая Главе разговаривать, перебивая его, — но Глава и это терпел, будто не замечая, — хотя при иных обстоятельствах…
Как себя чувствует Ташкент, было непонятно.
Из местных на весь дачный посёлок оставалось немногим более десятка гражданских: в основном старики.
Решительно сворачивал с трассы, парковался, почти вываливался, не в силах собраться, из машины, шёл, с трудом, по частям, собирая своё тело воедино, будил тётку, спавшую в подсобной комнатке под одея…
Официант — безупречные балетные движения, белые брюки, белая рубашка — собирал посуду с непроницаемым лицом. Он тоже когда-то служил в ополчении, я знал. Был грязный, контуженный, с ошалевшими глазам…
…Мне было лет, наверное, шестнадцать, когда я впервые увидел один его фильм.
Однажды: «Мама, а где папа?» — «Папа нас оставил». — «Ты его любила? Расскажи что-нибудь самое интересное, самое трогательное, самое-самое».
— А! Я выиграл! — закричал этот бугай, и тут же направился ко второму. — Гони сигареты. Початая пачка! Как «нет целой»? Уговор!
До Москвы решил ехать на «круизёре»: на обратном пути подарков захватить батальонной братве.
Я прошёлся по бывшим номерам гостиницы, — даже батареи смотрели так, словно хотели загрызть кого-нибудь и сами замёрзли больше людей.
Ещё раз пожав друг другу руки, мы попрощались с комкором и направились в разные стороны: комкор и его сопровождающий налево, а мы направо и назад.
У него было такое же бесстрастное выражение физиономии, тонкие губы, серые уши. Пиджак тоже светло-серый, рубашка какая-то помятая. Ничего выдающегося.
К вечеру знало сто человек, на следующий день — весь батальон, на третий — жёны, дети.
Едва темнело, начинались перестрелки; поначалу, пока обживались, мы смотрели на работу соседей: небо общее, в небе много интересного можно рассмотреть.
Мне проще было не обращать внимания на эту суету — прыгнул в «круизёр», уехал, и вот уже сижу с Батей: никто не подступится, только облизываются, и запоминают на потом, — а Томич оставался с этим нае…
Утром проснулся свежий, полный сил, довольный. Проспал восемь часов — по моим меркам это много. На улице — звук метлы.
Когда эти — серые, ходячие, трое — вышли из расположения, они увидели на улице большой, чёрный, тогда почти совсем новый джип: номер — три пятёрки, а буквы — НАХ. Случайно такие номера попались, клян…
В ту ночь мы допили чай, или что там было, чай с коньяком, и я пошёл спать.
Конечно, казалось. Всё было точно таким же, как прежде. Только трава была какой-то пожухлой, словно не желала здесь расти.
Самая главная российская фамилия не звучала.
Помню: никогда никаких малейших запахов от него не было; мужики пахнут то по́том, то перегаром, то кобелём, то жратвой какой-то, — ни разу ничего подобного.
(Как школьные хулиганы; ничего не изменилось.)
В обед наш батальон полковым приказом сняли с передка. Ротировали нежданно, негаданно, одним звонком, — да и то не мне, и даже не комбату, а начальнику штаба, Арабу.
Перед отъездом навели порядок в нашем домике, даже подмели. Замки навесили на место, Граф скобы самолично прикрутил, сделал крепче, чем было.
Граф бросил на друга мокрое полотенце, пошёл разбираться, — весь в отца.
На этот раз она не улыбнулась, некоторое время выдерживала взгляд, потом дважды сморгнула, словно что-то попало на ресницы, и, опустив глаза, некоторое время разглядывала край своей тарелки.
Начали думать про соседей с другой стороны. Можно было попробовать зайти с их позиций: они стояли в некоторых местах едва не лоб в лоб с неприятелем. Домовому там разрешали поработать, присмотреться,…
Только водитель заметил, что нас кроют, и чуть пригнулся к рулю, словно это могло спасти.
Они даже не знали, что убит Захарченко. Имени его не слышали.
Я немножко подержал эту стекляшку в руке и бросил обратно. Она успела поймать на лету солнышко.
Кажется, что, разглядывая старинные грузинские литографии, однажды неизбежно найдёшь его лицо: князя, победителя, святого, мученика.
Некоторое время, двадцать два упомянутых года, он прощал меня — за неглупую любовь к нему.
— Да, да, да, мы поналезли, — Хаски в своей манере кивал, что-то в этом было от движений красивого животного, кивающего при ходьбе головой: лошадь, только маленькая и хищная — бывают такие? Нет? Пуст…
Тот взбеленился, заорал: «А чего вы мне звоните? Я что, комбат? Звоните комбату! Хотите, Захару передам трубку — с ним поговорите!»
При таких объятиях сразу ощущалось, что род мой захудал, что предыдущую тысячу лет медок я пробовал только в гостях, да и молочка с яичком доставалось мне не всегда; но грех жаловаться всё равно — до…
Прозвучало как: в сербском народе вообще нет склонности к самоубийству.
Невиданный индивидуалист, сумасшедший эгоцентрик, — старик Эд носил внутри, в качестве огромного, всё уравновешивающего веса, чувство нижайшей растворённости в народе.
Школы, садики — всё побросали. Здесь, в Донецке, — никуда не пошли, жене хватило нервных перегрузок там, в большой России; обучались на дому, чтоб под приглядом.
Протянутая рука была суха, спокойна, в меру крепка.
Привычно удивился: война, а риэлторы всё равно существуют. Все мирные профессии в наличии, просто некоторые держатся в тени.
По дороге, мимо нас, прогромыхали четыре красивые незнакомые машины. Чья-то большая незнакомая башка с неудовольствием на меня посмотрела с задних сидений; я подмигнул башке.
Злой отвечает: с класса пятого школа гоняла его на соревнования по всем видам спорта, он выступал и за свой возраст, и за старшие классы, и как угодно; привозил медали — ему прощали всё остальное.
— Захар досадовал, что европейцам сложно понять донецкие реалии, но что-то меняется, — пояснила она.
Было ощущение, что летящая сначала позади нас, в нашу сторону, потом над нами, потом дальше, прочь от нас, ракета накручивает воздух, как рыбацкую сеть на пропеллер, — со всеми рыбами, птицами, звёзд…
Наконец, она позвонила мне (у нас нет привычки созваниваться и мотать друг другу нервы, но тут не выдержала) и расплакалась.
(Письмо с ошибками, но смысл был понятен.)
Неделей или двумя позже сидели в клубах дыма у него за столом, и я впервые говорил Захарченко о том, что он и сам без меня знал, но тем не менее — слушал: нас, говорил я, загоняют, нас стреножат, — н…
Как будто дни сепаратистов сочтены, и осталось совсем немного, вот совсем чуть-чуть: р-раз, и парад в Донецке. И можно будет вешать, наконец, тех, кто не успел сбежать.
Потом один из них, со вполне добродушным и чуть заговорщическим видом подошёл снова.
Тысяча триста километров до Москвы — мне нравилась эта трасса, это вдруг явившееся одиночество.
Выпил чаю. Покурил один на кухне — наслаждение во всём теле не покидало меня.
Посмотреть, что там за обстановка, как люди обжились.
Ищу там себя, тороплюсь, вожу пальцем по бумаге.
Иногда я думаю о ней. О её морально-волевых. О каких-то деталях её службы, её будущего. Рассматриваю другие варианты её судьбы.
— Ну, ничего, — сказал. — До кладбища доеду.
Вернувшись в Донецк, Глава лёг спать часа на два, может, даже на четыре; но едва раскрыл глаза — подчинённые, будучи уверенными, что пришла шифровка, доложили Главе: лошадь в Ростове и ждёт приказа з…
С малого расстояния — некогда было отбегать — Кубань засадил, будучи в разведке, из гранатомёта в украинский БТР, всех убил; через неделю ему опять представился подобный случай, и ещё один БТР, и он …
В прошлый раз наш борзый неприятель подполз ночью почти к самым окопам, накидал гранат; не добрасывали, правда, но всё равно было очень обидно: как будто не гранаты летели, а помойной водой плеснули …
В первые ряды не встраивался, шёл поодаль.
Но это ничего не меняет в том разговоре, который веду сейчас.
Не те вещи, о которых я готов думать всерьёз.
Граф не сказал, но отец догадался (сосед был пьяный, орал там в соседнем дворе за свой забор). Отец говорит: «Пойдём».
Мне нравилось, как Батя общался со своим дитём: вкладываясь в сына, имея с ним общий язык и ряд отработанных обрядов. У сына, помимо прочего, на полу лежало оружие, по-моему, даже не муляжи, — единст…
У Томича был отдельный — в составе бригады — разведвзвод в Луганске, который я курировал, кормил, одевал, обувал.
На подоконниках стояли пустые, примёрзшие банки из-под консервов, со вдавленными в них чинариками, докуренными до размера ноготка.
Он посматривал на меня, ничего не отвечал, но взгляд был внимательный.
— Смотрю пока, — деловито отвечал Казак. — …пишут: столицу перенесли из Киева в Донецк. Пока никто ничего не понимает.
Ещё можно его брать лобовой атакой: положить половину батальона и не взять.
Иногда с той стороны запускали пулемётную очередь — но никого это всё равно не могло заставить ползать. Понятно было, что хождения продолжатся до разу, — но мало ли кому что понятно.
Через день я включил ноут, нашёл то письмо, быстро набрал текст: «Помню о каждом своём бойце». (Соврал, у половины не запомнил даже позывные.) «Чем смогу помочь?»
Я сказал, что это забавно. Сказал, что я за любую замуту.
Взял два бокала, один тут же, залпом, выпил и поставил на поднос, а со вторым отправился прогуливаться по дворику.
Таисию, жену директора, я мысленно переименовал в Таю, чтоб покороче.
Иногда по утрам мы с моей личкой завтракали в ресторане «Пушкин».
— Ау, бойцы, — это кто нас приветствует? — спросил я с некоторым сомнением. — Это наши нам так рады, что сдержаться не могут?
Тротил — в любимом ресторане всей донецкой верхушки! Где личка на личке катается, личкой погоняет. Ресторан — напротив резиденции Главы!
Явился, и правда, натуральный дед: древний, с белой бородой. В форме без знаков отличия.
— Конечно, — ответил я, хотя догадывался, что сегодня уже не приеду, но мне лень было прощаться, заставлять начальство подниматься из-за стола, всё такое, — церемониал этот.
Последний сухарь выбрасывался под ноги визгливой, с лебединым именем, но похожей на половую тряпку, собачке, живущей во дворе нашего гостевого домика, — на́, тварь, только не визжи.
Эмир улыбнулся, я клянусь, совершенно восхитительной улыбкой. Эта улыбка всё расставила на его лице по местам.
От наших окопов и почти до самого Троицкого — лежало поле: оно просматривалось и, кроме того, было минировано-переминировано.
«Злой, — спросил, — как ты вообще школу закончил?» — в ответ на его признание о том, что когда мы с Шаманом разговариваем, ему кажется, будто мы говорим на иностранном языке.
Мы в этом классическом сюжете — не родители и не Людка, кто бы спорил.
Разговор наш носил характер ритуальный. Я был частью ритуала: вовремя подвернулся.
Тот рассказал, что Костя — наш хохочущий, отличный, мужественный Костя, который не так давно просился ко мне в батальон, а я лениво, свысока отказал ему, — застрелился. Лежал в квартире две недели, п…
Или: мальчишка заревновал приёмного сына к родителям, взял и оттащил его на ледяной балкон, и оставил там. Вдруг явились родители — и видят эту картину. Говорят: «Ты рехнулся, сынок?» — а он кричит: …
Я стал чувствовать, что из меня сосут жизнь. Стал чувствовать, что я — Аральское море. Может, мёртвые присосались?
Следующий кадр: мы, я и жена, на машине — Захарченко за рулём, — едем к нему домой; часа, наверное, два ночи уже. У меня мы всё выпили, даже чай — он с удовольствием пил чай из больших кружек, — но п…
Сон приснился: режиссируют почему-то сразу Эмир и Никита Сергеич, оба с усами, оба жестикулируют, а я посередине — кого-то играю, но кого — не знаю, и не стыжусь этого. Хлопаю глазами, перетаптываюсь…
За руль моей сел Граф, справа с ним — Тайсон.
«Саш, я не буду на всё это смотреть», — сказал Казаку.
Помню себя в детстве — сколько мне лет было? — девять, думаю, десять, может, одиннадцать, — совсем пацан, — и вдруг обнаружил где-то на чердаке сборник украинских стихов, без перевода.
Весила, как снаряд «Града», — девяносто. Внутри имелись: движок от того же «Града» и взрывчатка, придуманная в недрах оборонных ведомств, управляемых кумом Главы — тем самым Ташкентом.
Трамп обладал хваткой. Но у него не было такого сильного лобби, как у Пушилина. Наверное, Трамп слишком поздно этим озаботился.
У отца не хватило сил остаться живым после смерти.
Так, за компанию, отправляются в плавание люди, твёрдо осознающие, что впереди льды — и все погибнут.
Они находились в первой половине жизни и до второй могли не добраться. Я находился во второй, и пока не мог решить: если первую половину жизни я провёл, в целом, правильно — что делать теперь с остав…
Глава, Батя, — был частью своего народа, и все общие иллюзии (и не иллюзии) — разделял.
«Кажется, что-то будет», — подумал я спокойно, с некоторым, совсем не трагическим предчувствием, и вышел покурить на улицу — хотя Казак дымил в помещении и мне предложил следовать его примеру.
Общение строилось так, будто ничего не случилось. Если б стоявшие люди были голыми, реакция сидевших оставалась бы точно такой же: никакой.
Вернулся домой — друг ушёл, как и не было. Эта — тоже мне — даже кровать не застелила.
Я был счастлив её явлению; оно давало шанс на то, что смертоубийство обретёт однажды завершение.
Посвистывало: постреливали, — но так, по деревьям.
Сегодня какая-то пара — с веранды их было видно через огромные стеклянные окна — расположилась внутри; скорее всего, жених и невеста обсуждали скорую свадьбу.
Промёрзшие занавески выглядели увесисто: в них можно было трупы заворачивать и бросать хоть в море, хоть в шахту, хоть в кратер — ничего трупу не будет: сохранится как новенький.
— Ну, вы тогда сообщите мне новости? — сказал я через часок. — Поеду мундир почищу.
Из машины я не стал выходить: спросил, приспустив стекло: «Всё готово?»
Длинный даже не повернулся в мою сторону, но неотрывно смотрел в темноту, словно видел там и деда, и тех, что по рации сообщались.
— Вы же должны разыскать. Иначе как я поеду? Меня даже не посадят на поезд. Быть может, я прошёл под псевдонимом? Или есть какая-то отдельная книга, где, не знаю, по званиям, должностям люди собраны.…
Шаман и Злой проявляли себя во всей красе, когда в очередной раз большие люди по секрету мне сообщали: «Захар, телефон выключен?» — «В машине оставил». — «Пятнадцатого октября (февраля, мая, июня) — …
Он был отличным, от природы, боксёром, — хотя занимался, конечно, понемножку, в перерывах между приводами по хулиганке, — с невероятной скоростью ухода и удара.
— Надо всё дезавуировать. В течение получаса, — сказал он тихим, скучным голосом.
Они уже опаздывают в школу, в садик; жена пытается достать, отлепить — но внедорожник огромный, у жены не хватает маленьких женских рук; посадила на капот самую младшую дочку — та помогла с лобовым с…
Бо́льшую часть батальона составили луганские ребята. Многие пришли из личного спецназа Плотницкого — луганского главы, похожего на внебрачного ребёнка северокорейского генерала и заведующей продмагом …
— Товарищ комкор! Беспилотник! — доложил подбежавший, из местных, офицер.
И вот, говорю, ночь, самый дальний её закуток, самые крепкие жмурки.
Я выключил музыку и опустил стёкла: на случай прилёта, который можно услышать, и заблаговременно покинуть автомобиль.
Я уже сбегал, если верить их новостям, пять раз минимум; ничего нового, я привык.
Говорить с ним было — сущее удовольствие.
У меня был козырь в рукаве. Я его достал.
В общем, решил: вернусь на передок, там залипну. На Сосновке, пожалуй, безопасней.
Рядом стоял Шаман: у него даже дыхание не сбилось. Посмотрел на Злого — и у того тоже. Он только чуть покраснел и пошёл пятнами — но это от возбуждения.
Минут десять мы разминали тему — о чём я могу поговорить; мне нужны были максимум три пункта, три коротких пункта, — больше меня слушать не стали бы, даже если б позвали.
Он верил, что я могу поговорить. Как тогда, в самом начале: «Заступись за нас?»
Понятно было, что корпус утомлял Захарченко тем, что слишком ориентируется на Москву, и все эти — не-мира-не-войны — соглашения ему давно обрыдли: мечталось хоть о метре, хоть о километре своей земли.
«Брат, — с почти мурлыкающим удовольствием в голосе говорил Тайсон, озираясь в коридоре домика, — да я в тюрьме сидел, я знаю, что где прячется».
Мне потребовался час — дорога позволяла, — чтоб подумать и понять: команду Захарченко из Донецка выбьют.
Свет луны, маленькая донецкая улочка, мы идём — он, я… Где теперь, в каком разделе хранится эта картинка, этот кадр?
Два батальонных года был занят, как ощенившаяся собака: метался, принюхивался, что-то вечно тащил в зубах, бессмысленно глядя скисшими от натуги глазами себе под ноги.
Наконец, простейший вариант: выстрелил фрик или дурковатый пацан — не зная в кого, просто в чёрный джип; на чёрных джипах здесь всегда перемещалось начальство.
Подходило время нашего расставания: я уже начинал его раздражать. Я дорос до того состояния, чтоб он мог позволить себе вслух расстаться со мной: сотни других двуногих, изгнанных им из своей жизни, о…
Убили этого чудесного парня, любимца женщин, любителя «травки», прирождённого воина, танкиста, нёсшего в себе, помимо русской, ещё и какую-то кавказскую кровь — об истоках которой, впрочем, он забыл …
— Знаю я всё это, знаю. Откуда ты вот знаешь?
Так же неспешно поехали вниз ворота гаража, шесть ног исчезли под опускающимся навесом. Никто даже не переступил на месте, пока ворота не закрылись.
Когда начался Майдан, Тайсон сидел в луганской тюрьме: за хранение и распространение. Потом началась война и принесла, помимо всего прочего, амнистию. В благодарность за дарованную свободу, или по ка…
Меня спросили: а что Москва? Как посмотрит Москва?
Далёкое прошлое населено исполинами. Ближайшее прошлое искрошили на винегрет: ковыряешься вилкой, раздумываешь: пробовать, нет? — о, бровь чью-то нашёл; мочку уха. Закажите себе три порции винегрета …
Киевская пресса танцевала: сбежал очередной полевой командир и террорист.
Батальону всегда выдавали зарплату с задержкой в один месяц: так повелось с первой зимы, пока его собирали, и с тех пор эту дурацкую инерцию так и не переломили.
Боже мой, какой ужас. Какой ужас, боже мой.
— А кто тогда наши… спины прикроет от ударов начальственной суковатой палки?
— Узнал, — говорю. — Я встречусь. Надеюсь, что всё получится. Я попрошу его, чтоб тебя приняли.
«А что, ко мне могут быть вопросы?! После того, что я сделала?»
— Привет, ассасины! — поприветствовал я встречавших меня бойцов: Араб на своей машине и моя личка. Я ещё часов десять назад придумал, что именно так с ними поздороваюсь.
А как быть? Собрать бат, объявить всем: «Мужики, у меня разлили кетчуп возле двери, я не могу. Ухожу».
Если б не было меня — он жил бы себе и жил, как обычный комбат, среди многих других комбатов, которые жили как жили.
В иерархиях этих людей не было понятного места для бродяг и дворняг, подобных мне.
Какими-то другими словами я пересказал уже сказанное — на самом деле, пересыпал ту же крупу из ладони в ладонь; источники не назвал, многозначительно дёрнул на вопрос о них щекой — мол, не важно.
В руках у меня — книга записанных в рай. Она без названия, но, как во сне бывает, я откуда-то знаю, что это такое.
Два столба поочерёдно выросли по направлению к нам, и только тут идущий впереди взводный закричал что-то.
— Я и не говорю. Я просто называю, какие возможны варианты. И отвечаю: вариантов нет. Глава останется один. Нас не жалко, вас не жалко, никого не жалко. Просто для меня республика — это он. Не в обид…
— А то у тебя стоял, — ответил кто-то из угла. Наверное, тот самый Полтава.
Я укатил на Сосновку: выбирать между очередной рыбалкой, верней, присмотром за чужой рыбалкой, и работой со 120-го.
Может, надо было в ту ночь его поддержать? Предложить своих людей? Сказать, что один из объектов — возьмём на себя?
Из признаков роскоши имелась только собственная машина: мой бодрый, непотопляемый «круизёр».
Хотя не хохотал вовсе. Даже не улыбнулся ни разу.
— Красиво, — сказал Казак. — И тем не менее.
А мы не гордые, мы можем и потоптаться под пристальным взглядом пограничницы в будке, всегда чуть медлящей, прежде чем отдать мне паспорт.
Я их обожал. До сих пор никто меня не может так рассмешить.
— Да, можно и так, — сказал Томич в ответ на мои предложения.
Война — она всегда за детство, за первые стихи; а вы как думали — за дураков и чью-то корысть? Нет, сначала за собственное детство. Всё остальное — потом.
Он поднимал людей в атаку, на самой кромке передовой: сначала метался по окопу, орал на всех, пугающихся встать, потом сам, первым, вылез; до тех позиций оставалось полсотни метров, добежал, спрыгнул…
И они сюда не явились, а этот декадент, этот кусачий жеребёнок, этот выродок, вообще на русского не похожий, с вечно печальными глазами, изящным срезом скул, ордынской обрывочной чёрно-рыжей щетиной,…