И вот, говорю, ночь, самый дальний её закуток, самые крепкие жмурки.
Я пожевал ртом — они мне на вопросы не отвечают, чего мне им рассказывать про свою жизнь.
Люди прибывали на кладбище понемногу; скоро догадался, что пустят сюда только избранных: иначе эти горегорьские сиротные тысячи здесь просто не поместятся.
Я должен был испытывать — что там? стыдливость? гадливость? — а я лёжа ел вишню: Граф нарвал, принёс в ковшике; и ещё вымытую пустую тарелку, чтоб я косточки сплёвывал.
— Едва ли он так же отреагирует в этот раз, — сказал я.
«На Алтае или у себя?» — спросил я; Алтаем называлась одна из его ставок.