Ага, я и сам догадался, что пришла пора ложиться.
Россия тогда посмотрела на это отчуждённо; Украина, что объяснимо, раздражённо; всех посадили. Томича, конечно, тоже. Сидели в украинских тюрьмах. Сидеть было сложно; но справились.
Проблема в том, что на Пантёхе можно было загонять «вундер-вафлю» через свои же позиции — ракете для полёта оставалось достаточное количество пространства (точность у этой самопальной заготовки, как мы помним, варьировалась весьма широко); на Сосновке же такая забава не проходила: здесь ракета, как только перелетает через наши окопы, уже должна падать, — но не факт, что она пролетит положенные триста метров; а если не триста, а только сто? — нас же самих накроет: будем лежать смирно, почти как живые, только зелёного цвета.
Я вышел на улицу и посмотрел на солнышко.
От наших окопов и почти до самого Троицкого — лежало поле: оно просматривалось и, кроме того, было минировано-переминировано.
Однажды: «Мама, а где папа?» — «Папа нас оставил». — «Ты его любила? Расскажи что-нибудь самое интересное, самое трогательное, самое-самое».