Протянутая рука была суха, спокойна, в меру крепка.
Брат, писал он, возьми меня к себе в батальон; помнишь, как мы куролесили в Грозном? — а теперь я спиваюсь, мне тошно, мне невыносимо. Я точно сопьюсь.
Тот взбеленился, заорал: «А чего вы мне звоните? Я что, комбат? Звоните комбату! Хотите, Захару передам трубку — с ним поговорите!»
— Оу, — сказал организатор конференции. — Я знаю, знаю, — добавил он, и сделал совершенно безупречный жест рукой: всего один полувзмах аристократическими пальцами.
В другой раз он закатился в столицу нашей родины — чтоб помузицировать со своей забубённой командой и провести встречи на пафосе с благоухающими людьми. Мне в подобное общество и близко не было хода до сих пор, — я и не ходил, — но тут меня вызвонил, вызволил, выманил его первейший, добрейший импресарио, — чтоб я оказался рядом с Эмиром в его приезд. А у меня уже был свой батальон — может, месяца четыре, но был, и уже «трёхсотых» было в батальоне на половину больничной палаты. Но поехал; махнул рукой Томичу, Арабу, личке: «Буду послезавтра, подарки привезу», — и сгинул.
— Собери, — ответил он. — Только из других подразделений никого не тащи.