Затеялся совсем маленький, моросистый, как бы размазанный, несфокусированный дождик — и уверенный Араб очень красиво смотрелся в этом дождике на фоне маслянистого, отекающего солнца.
Корпусные нам, от своих щедрот, ещё два небольших участка задарили: вот, говорят, у нас народа не хватает — а там дыры, хоть шары закатывай; займёте?
— Надо отползать! — крикнул боец позади нас. — Надо отползать!
Приезжаем — как чёрный рот ужаса — выдолбленное окно на пятом, на шестом, на седьмом этаже, — в эту воронку будто засасывает воздух, если птица близко пролетит — может разом остаться без перьев, облысеть. Под этим окном висит пыль, битое стекло на траве. Соседи у входа в подъезд стоят в халатах, в тапках. Видны голые живые ноги в синих венах.
Старик Эд десятилетиями наблюдал нацболов — отчаянных парней с городских окраин, — подпитывался от них. Хоронил их одного за другим. Это, знаете, наука.
Расчёт едва не слетел в первый же день: поначалу я выбесил Захарченко. «Казак, кого ты мне привёл?» — говорил весь его вид. У Захарченко страшно болела нога, простреленная в Дебальцево, от боли он не переставая курил, лежал под капельницей, снова курил.