Начали думать про соседей с другой стороны. Можно было попробовать зайти с их позиций: они стояли в некоторых местах едва не лоб в лоб с неприятелем. Домовому там разрешали поработать, присмотреться, даже пострелять, не жадничали.
Я увидел медленно, почти заговорщически подошедшего к нам официанта — и попросил у него рюмку водки. Исключительно себе назло. Он ушёл.
Здоровались по-донецки: не протянутой, а согнутой в локте, вертикально поднятой рукой; цепким замком сцеплялись ладони; мне нравилось так здороваться.
Нет, если развивать наступление, то был бы, — но кто б нам, одному батальону, дал развить наступление. Положим, корпусных соседей слева и справа мы предупредили б, и они б нас прикрыли — такие варианты с ними обсуждались. Допустим, мы зачистили бы сам посёлок — там ничего серьёзного у нашего несчастного неприятеля не стояло. Но за Троицким, дальше, — боже мой, чего там только не было: отведённая арта, танки, прочая железная техника, ждавшая своего часа.
Следующим шагом было свести Томича с Главой.
С кладбища поехали на поминки — огромный зал, сотня накрытых столов, пиджаки, погоны, снова речи начались, рассказывали больше о себе, чем о нём; я и сам так делаю уже триста страниц, — но в тот день пробыл минут пятнадцать и вышел вроде как покурить.