Конечно же, старик Эд выглядел как выродок русского народа, его отмеченное странным сиянием приблудное дитя, — то ли в пруду такое утопить, то ли попу отнести: пусть, может, помолится, окропит чем-нибудь.
«Дед, поди…» — вдруг прозвучало по рации.
Короче, этот вариант при внимательном разборе никуда не годился.
У меня на такие просьбы ответ всегда был один и тот же: на войну надо ехать от счастья, а если спиваешься — чего там делать, можно и дома спиваться. Нет, Кость, написал я, тебе не надо, не возьму.
Там же оттоптался на Томиче (боевом, между прочим, офицере, заработавшем реальной службой офицерское звание, дважды награждённом) — за то, что тот плохо его встретил в Луганской народной республике: старик Эд заезжал туда на день, считал, что достоин встречи с Плотницким, — но Плотницкий, большая оловянная голова, едва ли вообще знал, кто такой старик Эд; когда б узнал, опустил бы городские ворота, сверху бы вылез пушкарь с зажжённым фитилём, прокричал бы: «Уходите! Иначе стреляю!»
Пару раз, не больше, чувствовал некое оцепенение во всём теле: уже третью ночь совсем не сплю толком с этими переездами и перелётами, — и всё-таки делал привал.