На словах соседский комбат нас поблагодарил, — молодцы, мол, так и надо с моими демонами, — а на деле затаился: всё-таки его бойцов замесили, это унижение; да и в другой раз, если ему самому надо ночью на Пантёху заехать — по сторонам теперь озираться?
— Если что, имей в виду, у меня проблемы. За мной явились прямо в дом Захарченко. Не дают даже вещи собрать.
В общем, решил: вернусь на передок, там залипну. На Сосновке, пожалуй, безопасней.
Бросок загнал отца под льдину — не выбрался. Зато сын оказался за полтора десятка метров от полыньи. Встал, позвал отца, поплакал, поорал, пошёл к берегу — живой.
Он умер сразу, мгновенно. Он, наверное, не успел ничего подумать.
Оттого его непонимание было таким болезненным, детским: если император столь велик — отчего он не расслышит то, что кричат отсюда?