Я сидел в багажнике, как скворец: только что показывал им завалявшиеся грязные тактические перчатки и выворачивал их наизнанку.
— Ну, вы тогда сообщите мне новости? — сказал я через часок. — Поеду мундир почищу.
Потом мимо плывёт лодка, в лодке сидят люди, поют песню, — слушаешь песню и понимаешь: всё было, как в песне.
Последний сухарь выбрасывался под ноги визгливой, с лебединым именем, но похожей на половую тряпку, собачке, живущей во дворе нашего гостевого домика, — на́, тварь, только не визжи.
Там теперь разбираются, спрашивают? — а тот самый пистолет покажи! — а ополоумевшей тётке, не рыдавшей уже, а хрипевшей, — ты что сказал, какое слово? — откуда ты это слово извлёк, где его прятал? — а пленных тогда отпустил — сотню сразу, говорят, — это зачем? — мог бы продать их, обменять, или кровь из них выпить, много чего мог, а взял и отпустил, без выкупа, как так?
Я был счастлив её явлению; оно давало шанс на то, что смертоубийство обретёт однажды завершение.