Все цитаты из книги «Цветочный крест. Роман-катавасия»
— В уме повредилась?! — громко осудила Мария родственницу. — По свету только блудодеи блудят.
Феодосья рассеянно слушала и кивала, а мысли ея летели вослед Истоме, идущем по их улице широким и разбитным шагом любострастца, уверенного, что ему вослед жадно глядят жены. Душа Феодосьи волновалас…
А се… Феодосья измыслила поселиться в лесном скиту именно в Лешаковом бору для большего числа трудностей: известно, как нелегко жить праведно среди большого количества нечисти. Найти поганое место бы…
— Ой, чучело, — возмутилась Матрена, — видишь, Юдушка дорогой, какие страхолюдные девки бывают?
Феодосия присела поближе к скомороху, поцеловала его в грудь, в плечи, быстро осыпала невесомыми прикосновениями уст щеки, скулы. Прикоснулась к густым кудрям, завешавшим лоб.
— Да не все ли равно теперь? — быстро перебила Феодосью Матрена. — Было, да сплыло. Уплыли скоморошьи муде по вешней воде.
К чести батюшки, он не испытывал суеверного ужаса при виде елды, черепов и шкур, ибо знал всю научную ошибочность верования в каменных и деревянных кумиров. Отче даже смело решил повалить каменный фа…
— Ну, так будет тебе, в середу с переду, а пятницу — в задницу!..
— Бысть одна жена, Олигария, в такой вот нечистоте. И сидеть бы сей смрадной жене дома. Так нет, поперлася она по селищу. И за тыном вдруг закачался перед ней куст калиновый. Жене бы вернуться домой.…
— Верно, батюшка. А то взяли моду: тут тебе ноги вверх, тут и красный угол. Любуйся, Господь вседержитель!
То, что исповедь против воли опять свернула к теме афедрона, несколько смутило отца Логгина, но, в конце концов, он мудро решил, что начать с самого тяжкого греха не есть грех.
— Да зачем такой светозарной девице куны? Ты же жена наилепая, али он устоит? За твое-то белое тело любой душу дьяволу продаст.
— Согрешила аз не с Юдой и об том обязана ему доложить.
— Только иноверцы некрещеные вместо: «хлеб Господен» — фьюкают. Все бы кругом иноверцами стали. Вот как!
— Домыслы! — стучал он щепотью пальцев по своему лбу, намекая на глупость их распускающих. — Сие Феодосья! Я тому ручаюсь!
«А где же Истомушка? — подумала Феодосья. — Али волк его задрал?»
— Так чего ж ты, щурбан, баешь не к месту? Иди, передай, чтоб пироги несли, — распорядилась Василиса. — Даром что ли всю ночь черемуху парили? Мы с Матреной до третьих петухов глаз не сомкнули, гляде…
— С Песьих Денег прибежала баба, вся растрепанная, распоясанная, как есть расхристанная. Ей люди говорят: чего ж, ты, баба бесстыжая, простоволосой тащищься? А она плачет: «Насилу живая ушла от медве…
Из-за дверей на улицу вырвался теплый застоялый дух.
Матрена пошарила в потемках и, отыскав, наконец, скобу, распахнула дверь и втиснулась в горницу.
— А так им и надо, Власьевым, это их Бог наказал, — сказала Василиса. — Оне, ироды, соль продают подмоченную да с каменьями. А покупатели опосля обижаются на всех тотемских, мол, лиходеи в Тотьме и г…
К обедне зазвонили колокола одного лишь храма, Богоявленского собора, сзывая всех идти туда, где уж готовился мысленно к своей важной речи отец Логгин.
— Да все доля не выпадает. К нашему берегу не плывет бревно, а все говно да щепки… А отчего так — не ведаю.
— Уж чего такого, батюшка, аз и рекши? Господи, помилуй! Али мороз — от дьявола?
— У меня на жопе — мука?! — Матрена аж бабам на руки повалилась. — Да аз вдовица неискусная уж десять лет! Ты сама на Проньку-кузнеца взлезала! Тьфу!
— Ага! Ведь бысть у меня в книге иллюстрация сего дьявольского огня. Сей час принесу.
— Ой, батюшка, смогу ли я два дела сразу делать? — с сомнением сказала Феодосия. — Как бы не сбиться?
Возбудителем речей отца Логгина стала встреченная им на паперти Феодосья. Она всю ночь простояла на ступенях церкви, проникновенно и сосредоточенно молясь. Отец Логгин вовсе не алкал столкнуться с бл…
— А ты знай про себя, да сери под себя, — подскочила Матрена к Феодосье и понизила голос, как бы давая понять, что тайна сия останется тайной. — За язык тебя никто не тянет?
Удачно найденное слово — «кукла», к вящей радости отца Логина, дало толчок его розмыслам, и гневное нравоучение зело жарко и изящно полилось из уст святого отца. Огнестрельно обводя взглядом тотьмиче…
— На словесах только. Юда Ларионов мне книжку дали, «Роспись, как зачать делать новыя трубы на новом месте», так я маленько почитала, чего смогла. Про црен вот запомнила.
— Девки, — крикнул леший, скатился под сосну, на подстилку из мха, и пустился в коленца, треща валежником и давя мухоморы. — Живем!
— Исполню сие! — твердо сказала Феодосия. — Благословите, отче.
— Все сама, все сама Феодосьюшка наша срукодельничала, — усердно заливалась Матрена. — Уж все-то лето ходила в полюшко, глядела, как лен растет. Сама своими белыми рученьками пряжу пряла, полотно тка…
— В нечистотах кровяных с мужем грех творила?
— Что вино — кровь Господня, это мне ясно. Но, что хлебцы — тело Его? Тут такие у меня сомнения… Ладно, коли перст Господен мне в просвире попадется али ланиты, али пуп. Ну, а если срам Господен? Сра…
— Потерпи, милая, потерпи родная… — услышала Феодосия и догадалась, что смерть уговаривает роженицу, мающуюся родильной горячкой.
Сквозь веки Феодосья видела слабые алые пятна. Ясно, что это были отблески костров под котлами для грешников. Возможно, котлы были пока еще пусты и ожидали новых покойников, поскольку криков мученико…
— А! Это твое рукоделие? И это все — тоже? — Юда обвел пудовыми ручищами разложенные на лавках и поставцах вышивки, сорочки, полавочники и прочие тканые вещи. — Золотые у тебя персточки.
— Кому, отче? — вопросивши жена, как только почувствовала на себе взгляд попа.
— Ох, и наелась-напилась! — весело сказала вдова. — Аж, жопа трещит.
— Или осердье лошье с огубьем в капусте наварят и вот наминают конину, будто последний раз. Куда столько? Добро на говно переводить? А потрох гусиный? С желудков кожу снимут, порубят, печенки с серде…
— Кается! Прощения просит. Ну, да чего с него взять? Мужик сиволапый. Теперича можно производить осмотр варничного хозяйства. Чего, бишь, вы вопросили, Феодосья Изваровна?
— Тела младенцев, вытравленных грешницами из чрева, — вымолвила пожилая жена. — В назидание всем любодейкам!
Толпа вздрогнула, жены покрепче прижали детей.
— Вот и добро. Эх, слезы бабьи, тут и высохли, — смягчился Извара. — Мы с матерью не вороги тебе, Феодосья. И так порешили, что не допотопные теперь времена, чтоб невеста с женихом впервой на свадьбе…
— К хорошему — сей крест! — закричали тотьмичи. — К добру!
— Чего это она? — спросил дедуля у бабуси на своем языке.
— А я так думаю, что, если чирей на носу или в подпупии выскочит, то — Божье наказание, а если в задней дыре — дьявола козни.
— Дают ему бабы гороху, а он просит черного моху!..
И тут же смех умножился, и затрещали сосны.
— Али жито хорошо уродится? — предположила Василиса — Да Феодосью замуж выдадим?
— Час, — наконец, порешил он. — На кого гнев-то держала? Впрочем, не говори… Бог и так видел.
— Тело на тело — доброе дело, — пробормотала Матрена, не открывая глаз.
— Золовке внове сказала: ох, Марфа, отъела ты гузно! А батюшке в сердцах рекши, мол, хозяйство вести — не мудями трясти.
— Да-да, это истинно, — сраженная силой аргумента, пробормотала Феодосья. — Что же высилось бы на главах церквей, коли креста бы не существовало?
Сперва Феодосья замыслила воздвигнуть крест, как можно более высокий вверх. Мыслился ей в мечтах крест высотой никак не меньше вавилонянской башни. Аж, дух захватывало у нея, когда поднимала она глав…
…Феодосья проснулась от беготни в сенях. Что-то загрохотало. Зашумела Василиса.
Феодосья принялась зевать, потряхивая головой, как телушка, морду которой облепила мошка.
О чуди шахтной, или чуди подземной, в Тотьме и окрестностях баяли с таким же восторженным ужасом, опаской лишний раз помянуть, нелюбовью и крепкой верой в ее безусловное существование, как и о любой …
Едва добравшись до ложа, Юда рухнул на перину и, пошарив возле себя в поисках жены, заснул, бормоча и всхрапывая.
— Поедим, отец Логгин, — с сожалением возвращаясь мыслями в каморку, согласился отец Нифонт.
— Жены стесняться — детей не видать, — пробормотала Матрена.
— Тем более… принимая во внимание ваш богатый опыт… Может, масла подплеснуть, так это, назаметно?
— Доченька, хватить прясть, встреть, усади жениха дорогого, — проворковала Василиса.
Ах ты, бражник поганый, почто напомнил ты Феодосьюшке песни на торжище?!
— Эка страсть! А то они не знают про женские нечистоты! Нечистой жене нельзя дежу замешивать, хлебы ставить, муку трогать. До просвир, упаси Бог, касаться. Ничего чистого делать нельзя! С мужем в одн…
Она осторожно обняла смерть за плечи, почувствовав запах сырой земли, и стала приподнимать гостью с табуретки.
— Так разве только жены наказаны месячными кровями? А мужи — нет? — вопросила Феодосья.
Феодосья засмеялась. Не над Агапкиным битьем, нет! Распотешил ея вдруг Агапкин веселый нрав, так напоминающий Истомин. Феодосья усмеялась впервые с того дня, как был казнен Истома. И потому тут же ос…
Феодосью дружно усадили в подушки. Парашке хоровым криком велено было бежать за ушатом для сцы. «Да передай пищное нести, дура!», — крикнула ей вослед Мария, которой алкалось сделать какие-либо хозяй…
Феодосья вернулась в обеденный покой в мрачном расположении. Что за люди, Господи! Смрад, зловоние, бражная вония!
— Гореть тебе в огне!.. — на всякий случай сказал отец Логгин, дабы сохранить подобающий вид.
— Ох, отче, что ты речешь? Зотейка наш еще чадце отдоенное, доилица его молоком кормит.
— В темноте! — твердо произнес отец Логгин.
— Чего это ты вдруг? — удивился скоморох.
— Толк-то есть, да не втолкан весь, — весьма похабным, как ей казалось, смехом ответила Феодосья.
Истома удивленно и жадно глядел на Феодосью.
Один из актеров с поклонами и веселыми шутками принялся собирать из грязного снега деньги.
— Уж заломает мой Любимушка берез да калиновых кустов! — визгливо смеялась Мария.
Феодосья кричала и то жерновами крутилась на месте, то кидалась на лари, сундуки и шкапы.
— А может, в каких землях нет холопов? — спросила Феодосия.
«Блуд сей во имя любви», — услышал бы Истома, доведись ему прислушаться к тому, что шептали губы Феодосьи.
— Несомненно, что крест сей сотворен не людьми, ибо такая великая постройка не могла быть произведена в столь короткий срок — за одну ночь, что никто ничего не заметил, — рассудил отче. — Ей, не людь…
— Ох-ти мне! — глумится Пронька. — Ошибочка вышла! Сии гвоздики не для вашего монастыря, отец Филлоний, а для палат матушки Фавиады, оне просили гвоздочки особые, чтоб играючи всаживались.
— Феодосья Ларионова, выходи! Ты арестована по обвинению в богоотступничестве, идолопоклонстве, колдовстве и глумлении.
Женщины молча разинули рты и принялись торопливо креститься, с наслаждением предвкушая услышать ужасные вещи.
— То не с похотью, то не грех, — успокоил отец Логгин. — Говорила другому про его срамоту?
— Нет, отче, — пламенно заверила Феодосья. — Как можно?
В протяжении всех этих бесед и событий сердце Юды так размягчилось, что рукоделие, принесенное Феодосьей, он рассмотрел с необычной душевною ласкою, лишь самую малость выказав свое мужеское мировоззр…
— А если перси черные, то какому же молоку быть? Не белому же?
Но, подарок был чудным! Ах, Истома! Знал, что преподнести Феодосье! Не коралловые бусы, не золотой канители на шитье, не бисера. А восточную игрушку — мандарин, выращенный и высущенный внутри хрустал…
Ей хотелось облегчить боль Истомы, покрыв шрам поцелуями, вытянув из него устами муки огненные. Но рубец был так отвратителен, что в первое мгновение Феодосья не смогла осилить отвращение и прильнуть…
Лишь к утру он с Божьей помощью разгадал подоплеку событий, имевших место в регионе — отец Логгин очень любил употреблять сей термин взамен слова «приход» — регионе его духовного надзора. Во-первых, …
— А како, сестра, не сажей ли адской наведены у тебя брови? — въедливо вопросил отец Логгин.
Феодосия скорбно при сем действии промолчала, но только теперь почувствовала, как в сердце вливается тоска, и гнетет пудовым камнем плечи и все члены такая кручина, так что, аж, ноги не идут.
— Да оставьте его. Весельчак, что тут возьмешь? — махнула рукой Феодосья. — Книжки читать аз от скуки взялась. Целый день одна в дому. Словом перемолвится не с кем. Юда Ларионов впотьмах уезжает, впо…
— Баба сия взяла да и кинула кровяную свою печенку в бане в угол…
Проводив шум гульбы, она взмахнула топором и ожесточенно ударила по колоде.
Как и полагается повитухе, была Матрена благонравной вдовой.
Облюбовав площадку, жена начертила вострой палочкой на бересте чертеж шестиконечного креста и произвела расчеты соотношений длин основания и двух перекладин — перпендикулярной к оси и наклонной. Расч…
Феодосья слушала, широко раскрыв глаза, внимая сердцем.
— Жопа — боярыня, что хочет, то и лопочет, — закрякала Матрена. — Прости мя, грешную, Господи!
— И я так мыслю! — обрадовалась Феодосья. — Точно так! А то некоторые говорят, мол, солнце позади тверди и светит через дырку, для него проверченную. А почему же эта дырка всегда разной величины?
— Али исповедоваться хочешь? — постным голосом вопросил отец Логгин Юду. — Так сейчас аз занят. Приходи завтра.
— А чего мне сердиться? На сердитых черти воду возят. Аз же жена благодушная. Да, Мария? — ткнула Матрена в бок свою последнюю роженицу, дабы заручиться ея подтверждением своей благонравности. — Мари…
— Чтоб мне язык вырвали, — заверила Матрена.
— Агеюшку? — пугливо пролепетала Феодосья.
Феодосья сияла лицом. И уж в мыслях стояла под венцом, облитая, как житом небесного урожая, влюбленным взглядом жениха Истомы.
— Окружили ея мужики с дрекольем да вызвали попа. Поп и святой водой ведьму кропил, и ладаном кадил, и божьим словом спасал. Наконец, С Христовой помощью, всадили мужики той ведьме осиновые колья во …
После сего своего аргумента отец Логгин расправил плечи и окинул взором устремленную вперед дорогу, по которой должен был он въехать в новую прекрасную жизнь.
Явились, напужавшись, родители Феодосьи. Но обнаружили, что ест дочь не из собачьей миски, хотя и не серебра. Но, творится сие по ее воле. А, Юда Ларионов, наоборот, всячески стремится сократить разм…
Феодосья правильно истолковала, что сие — благодарность за то, что несет она язычникам слово Божье и, удовлетворенная, пошла в свою избушку.
— Али аз этакого дурня не обведу вокруг пальца? — храбрилась она и негромко, но бурно смеялась. — Щурбан осиновый! Да, Истомушка? Стоеросина он, а не караульщик!.. Нашел, кого сторожить. Ты воров кар…
— Так что же, разворотили вы идолов, изничтожили чудей языческих? — нетерпеливо прервал служивых отец Логгин.
— Надобно, Путила, повышать нам цену за соль. Чтоб на такой грабежный случай иметь запас, — измыслил Извара.
— А-а! — вскрикнули, подскочив, господские жены.
Долго еще бормотала Феодосья, расспрашивая Господа, в чем конкретно может она усмирить свою плоть ради других варничных страдальцев?
Истома ослабил хватку. Феодосия, пылая, вырвалась из рук скомороха и ринулась к толпе. Зрители очнулись и радостно загомонили. Забыв об Истоме, Феодосья с ликованием подняла Господа над головой, крае…
К дымам Феодосью вывела тропа, проложенная стадом лосей. Сохатых в окрестностях Тотьмы была такая тьма, что засоленные шкуры их отправляли в Москву обозами в сотни саней. Не меньше, чем баб у колодца…
— Что ты, батюшка… Разве я вас с матушкой ослушаюсь?
— Да что ты, чадце? Тебя мы еще прошлой ночью с Божьей помощью обнаружили да в дом внесли. Это вторая ночь пошла, как ты в беспамятстве. — Василиса всхлипнула и утерла слезу. — Вся горела, вся жаром …
— Волос глуп — и в жопе растет, — поддакнула Матрена. — А как начнет тебя супруг Юдушка Ларионов баловать нарядами да аксамитами, не только про дрищавые волосья забудешь, так и плешь в усладу будет.
Матрена налила себе имбирного узвару, придвинула ржаных рогулек с поджаристой манной крупой.
— Ох, ноженьки устали, — пожаловалась она, обращаясь к скомороху.
— Ох, баба Матрена, как бы на твое брюхо царская монополия не пришла, — засмеялся Путила.
Феодосью дружно усадили на сундук, подсунули под бок расписную прялку, в руки — резное веретено. Матрена успела подскочить со смазанным маслом гребнем и гладко учесать волосы надо лбом Феодосьи да на…
— Так и надобно с нашим народом, — промолвил высоким от смеха голосом Извара Иванович, — народ-то нынче лукав! Все бы самому лакомиться!
Долго еще с решимостью и надеждой размышляла Феодосья, стоя в своей деревянной келье. И исходил от нея такой светлый аер, что ни один зверь лесной, ни волк, ни филин, не посмел тронуть ее. А потом см…
— Терзает, отче, — едва слышно призналась Феодосья. — Во сне. Уж аз на постном ложе сплю, под голову вместо взголовья солому кладу, чтоб тело не нежить, молитву читаю трижды за ночь. Но иной раз прис…
— Мы вместе крикнули, и он, и я одновременно: «Кто ты? Али нечисть?» Он стоит и молчит. И только вдруг борода и волосья развеялись ветром, и, когда тот ветер дошел до нас, охватил нас такой смрад, та…
— Понятно, понятно… Что ж, все логично, все замечательно… Аз уж на утренней службе коснулся вопроса казнения, полагаю, что и прочие духовные особы посвятили сегодняшнюю службу сему же…
— Какими, рекши, идолами? — заинтересовалась Феодосья.
— Верно, Путила тебя, доченька, и спас, — подтвердила Василиса. — На дворе три волчьи шкуры висят.
— Бысть у тебя кровям сегодня али завтра, бо, вишь какая умовредная ты нынче! Орешь на сродницу, как дьяк приказной, — обиженно сообщила Матрена и вышла из горницы, пробормотав напоследок про дрислив…
— Это хорошо, что ты соль помянула, значит, слюбимся мы с тобой и не один пуд соли вместе съедим.
Феодосья замолчала. Матрена утробно вздохнула, издала звук, каковой происходит при протыкании кадки с квашеной капустой деревянным пестом, и опять перекрестилась.
— Отче, не надо убивать их! — подавшись телом к берегу, взмолилась Феодосья. — Оне незлые люди и готовы перейти в православную веру! Там чадца малые и старики!
И все кинулись к одру. Причем Парашка, чья дислокация на лавке у двери оказалась самой выгодной, случилась возле ложа первой, за что и была крепко торкнута в бок Матреной.
— Что — кому? — охваченный подозрениями, рекши отец Логгин.
Отчасти рассказ был правдив. На поляну к заповедной жертвенной скале вышел старичок-чудь, которому постариковски не спалось. Все остальное же — мрак, смрад, ледяной сквозняк, гигантские размеры старц…
— Отца и матерь била или лаяла? Испортила ниву чью или скотину? Или напилась без памяти, и блуд кто творил с тобой? Или взирала на кого с похотью? Вкладывала ли язык свой мужу в уста, по-другому гово…
— На что она нужна, гниль-то? — не размежая вежей, пошлепала губами Матрена. — Мертвых срать возить?
Пироги с черемухой любила Феодосья, для нее оне и были затеяны. Черемуху и калину с осени запасали у Строгоновых корзинами. Сушили в печи, а, коли осень стояла золотая, то и на вольном воздухе, прист…
Быстро ли, медленно ли, а в положенное время пестрая процессия достигла Государева луга. Простор его сиял, как серебряный оклад, начищенный к празднику клюквой. Дерева вкруг белели новеньким льняным …
Она была роскошно и пестро наряжена, серьги свисали из-под оголовника до самых плеч. Пожалуй, даже и нарумянена была Мария клюквой. Али это бросило ея в жар от неожиданной встречи?
Феодосья сидела на лавке и слушала, как в доме пляшут и поют. Когда топот и крики затихли, она вытащила из-под перины испачканное кровью портище и положила возле Юды.
— Кто? — только и успела жалобно промолвить она матери.
— А вот говорят: Смерть сослепу лютует! Бывает такое? Уж извините, если не дело говорю.
— Вот, паршивка! Сблудила-таки! Да когда хоть ты успела? Где? Из горницы не выходила! Все пряла да вышивала…
— Отмеряно уж! — дико закричала Феодосья. — Потекло уж в реку огненную за грехи наши тяжкие!
— Ладно — ладно, иди сейчас с Богом, да, как придешь каитися в грехах, о саже напомни, дабы наложена была на тебя епитимья.
…Отец Логгин выпорхнул из церкви боевитым весенним воробьем. Огляделся окрест восторженным взором, глубоко вдохнул свежий зимний аер. Церковь Крестовоздвиженья сияла под снегом в солнечном свете, как…
— Ходила ли ты к волхвам, чародеям, кудесникам, баальникам, зелейникам либо знахарям?
Испугался воевода: «А, ну как старый князь перстень печатный тоже в лоне у жены обронил?» И кинулся вон.
— Верно, господин хороший, есть такая глума шутейная для веселья. Чтоб порадовать уважаемых высоких зрителей, отвлечь от кажинных забот.
— Здравы будьте, — неожиданно для себя, низко поклонившись, охрипшим голосом произнесла Феодосья.
Известие о поимке тотемским воеводой Орефой Высильевичем разыскиваемого опасного государственного преступника Андрюшки Пономарева было, действительно, объявлено утром во всех храмах, церквах и часовн…
— Господи, хоть ты мне встретилась на пути, — вцепившись в волосы, взвыл Истома.
— Бог явился к Аврааму и сказал: «Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака, и пойди в землю Мориа и принеси его во сожжение на одной из гор…»
— А это где ж мы возьмем? — крякнул Извара Иванович. — Коли сами с хлеба на квас перебиваемся?
— Верно, дочка, — неожиданно назвал Извара невестку дочерью, отчего та порозовела да принялась увещевать Феодосью пуще прежнего.
— Ну, молодец царь Алексей Михайлович, прижучил воров! — вдарил себя по стегну Извара Иванович.
Отец Логгин нервно почесал пазуху под мышцей. Перекрестился. Воззрился на Феодосью.
— Что ж ты с собой наделала?! Говори, подлая! — театральным голосом вопила Василиса, охаживая дочь лыком.
— Нельзя. Ни к чему это, чтоб в девичью комнату заходил муж.
— Так ты замужняя мужатица? — с напускным сожалением спросил Истома и тяжело вздохнул.
— А Путилушка пищали снарядил да показал дуракам, как стрелять огнем. А то ведь постреляли бы вместо волков башки свои дурьи.
— Значит, не скажете, где живете? — спросил Истома.
Стояла тишина. Только обломилась ветка, упав черной сухой лапой на снег, да прошумели крылья невидимой тяжелой птицы.
— Да нет уж, маменька, пока пряжение не закончу, с места не встану, — с издевкой изрекла Феодосья.
Все три года паствования отец Логгин усердно и настойчиво выкорчевывал из горожан басни о чуди шахтной, что обитает где-то под землей. Не единожды в год слыхал он очередную страшную побасенку, как де…
— А чего тут хитрого? — утирая взмокшее лицо, подала голос Матрена. — Коли девка захочет, сквозь замочную скважину даст.
— Да какая лошадь такую работу выдержит, Феодосья Изваровна? Лошадь на такой работе отборным овсом надо кормить, а холоп кореньев вареных похлебает, хлеба из корья да чеснока для духу — и, знай, воро…
— Аз так понимаю, — с обидой промолвил отец Нифонт. — Коли вера верная, то и за две тысячи лет она смысла не утеряет. А вас послушать, так, ежели сказано было — «не убий!», так теперь говорить нужно:…
— Ладно, слушайте. То бысть притча, а это будет притчица!
Известие о будущей мужеской мощи чада Путилой было принято благосклонно.
— Истомушка, да как же такое возможно, чтоб государь дал хоромину под глумы?! Ведь грех это — позоры со свистоплясками. Зело срамны оне… Вон, щурбан-то ваш с персями подъемными — срам ведь!
Олей-о! Феодосья! Зачем ты глядишь на Истому? Не весенний лед крошится в его глазах… И не имбирным узваром пахнут его власы. Смрадным огнем горящих селищ пропах его меховой охабень. И крест его огром…
Матрена захватила кусок пирога с морковью, нарочно оттягивая кульминацию кровавой драмы.
— А тебе — какого подавай? Как кузнец Пронька-блудодей, что ли? У того елда по колено, а дров ни полена! Или об Уруске-древоделе девки тебе наговорили? У Уруски балда, хоть в оглобли заправляй, — вот…
— И чего же ты такой голодный? Жена редко кормит? Ты, скоморох, женат? — поинтересовалась Мария.
Отец Логгин с наслаждением вопросил Феодосью. Так охваченный сладострастьем муж с умелой настойчивостью шарит в одеждах девицы, возбуждая ее телесный жар до того, что она не только не противится, но …
И был тут пир на весь мир, наш тотемский воробей туда летал, от каравая крошки клевал, с залетной воробьихою колотился. А самовидцы Зотеюшкиного соловьиного мехиря с той поры говорят: «Уд мал да удал…
— А коли и собьешься в скокотании, через раз подмахнешься, так не велика беда. Главное, молитву тверди без запинок. Тогда соитие будет не для любострастия, а для деторождения. Не столь сильно оно буд…
— Хозяйка молодая, дозвольте у хозяина изволения спросить? — с поклоном протянула холопка.
— Драчун? Сие в независимости от того, — витиевато ответствовал отец Логгин.
— Аз не к мужу пришла. Хочется на варницу взглянуть. Никогда не видела, как соль промысляют. Вы бы мне показали?
Некоторое время шли молча — уж очень запыхались жены, преодолевая сугробы.
— Во сне истицаешь похотью?! — гневно вскрикнул батюшка. — Так это сам дьявол совокупляется с тобой!
«Ишь, крепкая какая, что твоя репа, — отметил отче, — плодородны в Тотьме жены. А в главе глупость одна. Коли видишь, что идет духовная особа в розмышлении, так не прерывай…»
— Святости!.. — возмутился Юда. — Мы святых едим, да чертями серем!
— Ест одну сухую корку в день, запивает колодезной водицей и все молится, все молится!
До приезда в Тотьму гонцов либо комиссии с указами, Феодосью оставили в остроге в одиночестве, без допросов и каких-либо объяснений.
— Олей! Олей! О! Порадовал Митрошенька ныне колотьбой!
— Да почто же это? — выпучила глаза Мария.
— Юродивые, это семя святое, — тепло промолвил отец Нифонт, уповая поставить точку в прениях отца Логгина, с утра докучавшего коллеге пламенной лекцией о блаженных и юродивых Христа ради.
— Феодосьюшка, — медовым голосом испросила Матрена, — какой утиральник подать Юде Ларионовичу, тот, который ты на той седьмице закончила, али тот, на котором ты рдяных петухов вышила?
— Ну, здравствуй, Марьюшка, — промолвил Путила, засияв. — Сына, значит, мне родила?
— Аз… — с облегчением произнесла Феодосья. — Грешна… Ох, грешна-а-а!
— Пряжу прясть — пожалуйте. Особенно красного цвету работу можно делать. Вышивать красным, али шить из алого шелку. Так, без дела, полежать тоже не грех. Молиться побольше, поклоны класть, все это не…
Матрена вновь подмигнула Василисе, мол, вот и утряслось, вот и облегчилась у девки душа. Доброе это дело — битье. Никому еще не повредило!
— Уморилась! — помахав себе в лицо дланями, сообщали Матрена и, оттерев Марию, взялась за дело: обряжать Феодосьюшку. Уж она вздевала на нея шерстяные юбки, уж напяливала красно-золотые душегреи, уж …
Феодосия пребывала на росстани чувств. Вернее, хотелось ей себя убедить, что на перекрестке она и не знает, что делать… То ли глядеть вослед уходящему Истоме? То ли вернуться по знакомой тропинке дом…
Завидев голый пуп и насурьмленные брови плясуньи, воевода двинул коня в сторону.
И внезапу Феодосия оттолкнула Марию и бросилась к балагану. Она вытянула руку с перстнем из-под шубы и вырвала тело Господне с креста!! Посыпались облупившиеся деревянные гвозди. Над пологом появилис…
Феодосьюшка бросила скорый взгляд на горницу под крышей хором и тут же отвела очеса.
Но повитухин рассказ в такой назидательный момент и сам черт бы не остановил.
— Сей час ты у меня запоешь аллилуйю красную, — промолвил воевода и кивнул палачу, бывшему и пытальщиком, и караульным в едином лице.
— Уж, обижайся на меня, Путилушка, не обижайся, — кланяясь, заливалась Матрена, — а только аз правду скажу, не побоюся, аз и Марии рекши: бысть Любиму изрядным баболюбом!
— Меня, скомороха? Актера, что не имеет ни злата, ни серебра, ни речного бисера, чтобы осыпать тебя, небесную княгиню? Бродягу, что, кроме охабня, не имеет других палат?
— Так, крест сотворила Феодосья Строганова? — не смог сдержать удивления воевода, обычно хладнокровно принимавший любые известия о событиях во вверенном ему городе. — Так, оно не руками Господа?
— Ой, батюшки! Из-за бани?! Али сваи подгнили?
Девицы стояли на дворе и не чувствовали мороза. И не хотелось им уходить, а хотелось снова и снова околичными незначащими словами вспоминать дерзкого скомороха.
Днесь еще полна была Феодосья любовными надеждами. И вдруг! «Отец об женихе тебе сообщить желает. — Об чьем женихе? — Не об моем же?..»
— От Тотьмы до Кинешмы мудями докинешь ли? — произнес Юда, который сегодня был необычайно, на редкость, красноречив. — Широко шагаешь, порты бы не порвать.
— Поцелуй меня, Истомушка мой! — попросила она, прижавшись к скомороху. — Ах, задохнусь! Задушишь же ты меня, скоморох!
— Гляди-ка, Феодосья, плясавица! — всплеснула дланями Мария. — Рожа-то размалевана белилами, ланиты красные, а уста-то, уста! Кармином намазаны! Тьфу, как из блудного дома блудища! И пуп голый! Ой, с…
А видно-то ему было уж сейчас. Как накинет он Феодосьин плат, натянет шубу, да и — поминай, как звали в темноте! Желание вызволиться так яро охватило Истому, что не хотел он думать про рост Феодосьи …
— А если всенощная на Рождество? Неужели пропустить такое благолепие? — расстроилась Феодосья.
— Сама блудовала, с разбойником етилась, замуж блудью растленной выходила, дитя проглядела, а теперь меня позорит! Ах, ты, манда сучья! — бранилась под нос Мария, усаживаясь в сани.
Бысть в одном княжестве княжья жена. И бысть та жена красотою тела зело лепа: очеса-зеницы светозарные, уста сахарные, перси — яблочки овощные, стегна — белые лебяжьи, подпушье межножное — червонного…
— Спелая, ой, спелая! Сорок два года, а манда, как ягода, — бормотнула с сундука Матрена.
Задав сей вопрос, Феодосья несказанно обрадовала Юду. Ибо он со вчерашнего дня, когда Извара Иванович подъехал к нему верхом и, не чинясь, предложил разговор об слиянии соляного промысла посредством …
Феодосья переползла на одр, откинула перину, взлезла на тюфяк и в ужасе накрыла голову лебяжьим взголовьем, надеясь спрятаться от нечистой силы.
По докладу Матрены, осколок улетел на колокольню, да там ударил в колокол. Сторож Устин решил, что внезапно сам собой раздавшийся колокольный гул — божественный знак. Взобрался на колокольню, глядь —…
— Какие же оне мои? У меня плясавиц нет. Оне — сам по себе. На что оне мне нужны? Идут себе с ватагой и идут, не гнать же?
Феодосья растерянно замолкла. Верно ли она поняла, что должна со сторожем…
…Сия тайная вещь удалось, как по-маслу, словно сам черт Феодосье с Марией помогал!
— Понравилось тебе, любушка?.. — ласковым вибрирующим голосом вопросил Истома.
— Свят-свят! На Дону аз отродясь не бывал.
— Да чего его усилять? Затрещит разбойник, как миленький! Али не видали вы, как плоть горит? Скирдой вспыхнет говно разинское, прости Господи!
— Феодосью привели! — выкрикнула некая востроглазая бабка.
— А грешна ли ты, Феодосия, в грехах злых, смертных, как — то: сребролюбие, пьянство, объядение, скупость, резоимание ложа бо пуповины, срамословие, воззрение с похотью, любодеяние?..
Холопки собрали на стол завтрак. Феодосья, как это обычно бывает после горючих слез, хоть и сидела с зареванным лицом, но чувствовала душеньку свою облегченной и просветленной. Произошла у нее нечист…
— Аз вижу, вас не переспорить, отец Нифонт. Поедим, что ли хлеба?
— Да что ты сына-то жмешь, как в ступе? — силилась Матрена вырвать из рук сродственницы Агея. — Али бредишь? Дома ты, а не в церкви. Вот Бог, а вот — порог. Уймись! И так Бог тебя поберег вдоль и поп…
Отец Логгин и сам не мог бы изъяснить словами, почему так ополчился он на Феодосью. Разве расскажешь кому, как чуть было не искусила его Феодосья на грех мысленной измены жене своей, как пленила его …
Но, отец Нифонт почему-то не засмеялся. Наоборот, отец Нифонт расчесал перстами бороду. И взгляд его сделался мечтательным.
Феодосия смешалась и опустила голову, пряча глаза. Никак она не ожидала, что Юда вдруг заговорит о любви!
Феодосья была женой зело смышленой. Она умела делать выводы из разрозненных фактов. Обобщать, казалось бы, несвязанные события. И на основе увиденного и услышанного — измысливать совершенно новые зна…
— Тогда направо поворачивайте. Осторожно, не спотыкнитесь!
Феодосья расслабленно прислонилась к стене. В главе ея стоял радостный звон.
— Господи, — прошептала она тихо, — засыпь меня живую, чтоб стала я мертвая.
— Не по грехам нашим Господь милостив… — глядя сквозь повитуху, как заговоренная, произнесла Феодосья. — Он грех мой великий простил, чаду безбрачному жизнь оставил в великой доброте своей. А я чем е…
— Титка, легче от снега-то? — крикнул Истома.
— Отец наш господин, — робко подала голос одна из жен. — Почто же Боженька волками чадо задрал? Али по-другому нельзя было призвать младенца? Во сне, али еще как…
— А если плод сей — репейник, который аз выпалываю с огорода?
— Ну! Ну! Не торопью на девку, не по две вдруг! Ишь, насели, как черт на попадью! Василиса, чего ты вцепилась девке в волосья, как рак?! Али девка виновата, что Юда ее ссильничал? Дитятко наше во хме…
Феодосия слушала, лихорадочно измысливая, как втиснуть в басни повитухи тему волков и их ночных жертв. И уж порывалась было спросить напрямую, но каждый раз осекалась, что тот вор, на котором шапка г…
— Да кого, баба Матрена, сие волнует? — с упрекой вопросил Путила. — Боярам надобно казну пополнять, а мы — крайние. Да может государь Алексей Михайлович ни о чем и не догадывается. Вернее всего, что…
— В стекле Африкию не увидать. Не узрить в бесовском огледале сирийскую келью ростом в сорок локтей и финик, впивающийся в плоть.
— Пошли в дом, — приказал Юда жене. А войдя в хоромы, грозно вопросил: — Это что за зрелище?
— Эх, аз в Москве видал помост, так помост! — мечтательно проговорил молодец утром, когда древодели впотьмах достигли Государева луга, где воеводовы люди уже с ночи жгли костер, дабы разморозить земл…
— Взирала ли на святые иконы с помыслами нечистыми?
— Нет, уж на пути домой, — пояснил Путила уже из сеней. — Вот короб-то, стоит-дожидается, никуда не убег.
— Эк убивается. Да уж… При муже жить, эт-та тебе не при отце с матерью в перинах перекатываться…
Всю ночь ее крутило в огненных вихрях. Всю ночь она чуяла запах серы.
У Василисы с плеч свалилась шуба. Мария опрокинулась на лавку. А Матрена, сама же напугавшись, клацнула зубами.
— Хороший петух — никогда жирен не бывает, — молвил Истома, поглядывая на Феодосью. — А заездили меня не черти, а чертовки… Вроде тебя такие, бойкие.
— А вот, и сказал отец Нифонт… Аз сама не слыхала, потому, в церковь в тот день не ходила, но матушка мне истинно все пересказала. Гляди, говорит, Феодосья, очадешь в грехе, так лешак чадо утопит либ…
— Баба Матрена, у меня и без того мальчик родится. Бо аз все девять месяцев об сем каждодневно смиренно прошу в молитвах.
Все стояли в оцепенении, не зная, разбегаться врассыпную, падать ли ниц или молиться?!
— Небеса треснули? — недоверчиво переспросили Василиса с Марией.
— Проводи кающегося, — приказал отец Логгин и, развернувшись, торопливо скрылся в служебной каморке.
— А далее поглядим мы уже готовую скважину.
Богомолицы и странницы, коих теперь бессчетно гнездилось в доме Юды Ларионова, мучительно урчали желудками.
— Ни, боже мой! А жалко мне иной раз рабов. Разве Акулька виновата, что муж ея, Филька, Акулю вместе с чадцами и избой за деньги батюшке моему продал? Деньги все пропил в корчме за седьмицу либо за д…
— Сие невозможно. Кто тогда рабскую работу будет выполнять? А, ежели, кому зело тяжкий холопский труд и выпал, так, то испытание от Бога. Бог тяжелее всех испытывает то чадо, которое больше всего люб…
— Попаду ли я в сады небесные, если огласит отец Логгин обвинения в глумлении и богоотступничестве?
Орефа Васильевич сурово насупил брови, ибо сии события означали, что желание, которое он испросил с молитвою, сидя на белом могучем коне и глядя на крест на другом берегу Сухоны, не сбудется. А желал…
— Ажно, кувалдой бьет в сердце, когда холопы ленивые на гнев искусят, — подтвердила Василиса.
— А Христос? — логично вопросила Феодосья. — Он ведь по свету ходил?
Золовка тоже делала грозное лицо, но, не утерпев, то и дело зыркала хитрыми глазами, прикрыв смеющийся рот дланями, сложенными подобием кающегося. Наконец, не выдержала и, пользуясь эдаким случаем, с…
— Истомушка, а ты как мыслишь, есть на Месяце звери али птицы? Или одне черти там скачут?
— Да хоть закрестись тогда, — согласился с отцом Путила. — Но, архангельские промысли пугались, что на рыбий зуб царь введет монополию. Да на китовую ворвань.
— Ишь, ты! — Василиса двумя перстами левой руки отерла заеды на устах, правой же поскребла под оголовником.
«Нет, точно дура, — трясли головами тотьмичи, опасливо отступая в сторону. — Разве может быть келья в сорок локтей ростом? Да еще в Африкии, где князья да бояре до сих пор в перьях бегают?»
— Аз без поры душу не вынимаю. Её Бог вложил, он и забирает. А я только тело вскрываю, чтоб душе вырваться легче было, чтоб не держали ея плоть с похотью.
— Волк, задравший раба Божьего Агея — суть дьявол! В кровавой схватке с коим умерло лишь тело, но не душа! Это было бы не в радость Богу, коли принял бы Агей смерть во сне, в цветах луговых. Нужно см…
— Матрена, чего же это? — пристали Строгоновы с вопросами к повитухе.
— Натощак пришла? — строго произнес отец Логгин и, не глядя на кивок Феодосьи, суровым шагом пошел к поставцу с книгой, крестом и покрывалом. Когда Феодосия встала рядом, отец Логгин бросил взгляд в …
— Все-таки, людишка сие сделал, с целью глумления над истинной верой, — пробормотал батюшка и пылающим взглядом оглядел лес, в надежде увидеть и схватить разбойника.
— Господи, святые угодники, да что же сие такое? — плачущим голосом пробормотала она, цепляясь за бревна и взлезая вновь на плашку, приложенную под щелью.
И обладатель охабня с бранью вырывался, жертвуя поясом, рукавицей, а то и червленым сапогом, коли случилось ему проезжать мимо Феодосии верхом на коне.
Подрубив осину или иву, Феодосья до поры оставляла ее висеть на ветвях соседних кустов или дерев. А когда весь осинник был подрублен, в одну ночь растащила его на две стороны в лес. Когда казалось ей…
Истома взял туес, выдернул пробку и жадно выпил пряный горячий навар.
— Девка уж, почитай, просватана, а ты ей все игрушки на куны меняешь, — ревниво изрекши в бок мужу Мария. — Поберег бы куны-то, чай у тебя сын теперь!
Итак, отец Логгин выскочил на третью поляну. На другой ее стороне, обирая малину с веток, стояла худая клочкастая медведица, а может, медвежонок. Так показалось батюшке в первый миг. Но, сморгнув оче…
— Извините, что не провожаю до ворот, — холодно пробормотала Феодосья и помчалась вдоль лавок, скидывая крышки с кадушек.
— Жених на дворе, так девка — за прялку, — пробормотала она со смехом.
При сих словесах Матрена подмигнула Феодосье.
— Слон по окрику главного скомороха поднимает елду и начинает охапивать да обласкивать ей блудную девку…
Наконец, с чувством испив навар и съевши сосновую лепешку, Смерть поднялась с лежанки и твердо стала на ноги.
— Пойду я… — еле произнесла Феодосья и вышла прочь, в сени.
— Гос-с-поди, срам какой! — охнула Матрена. И припечатала. — Озорство сие, а то дак и блуд! От манды должно пахнуть мандой, а не красной Москвой!
— А ты не подъелдыкивай, — внезапно развязным ясным гласом произнес Истома, ибо примнилось ему в гордыне, что тотемский воевода, кучей сидящий на коне, такой же кучей и мыслит. Лицо Орефы Васильевича…
В первый миг, когда Феодосья только разглядела преступную буквицу и явственно была поражена, Истома готовился извергнути грубо самые гадкие словеса. «Что, не знала, что буке давала? — должна была усл…
Все дружно осуждающе покачали головами. Золовка поджала губы.
— А надобно, так и плуг волоком в твою горницу приволоку, — осмелев, погрозила Матрена. И постучала кулаком в грудь. — Пускай у бабы Матрены пуп развяжется, а только ради своей ласточки Феодосьюшки а…
— Да почто же у меня, добронравной жены, от межножия всяким клевером должно зловонить? — вопросила Мария, не упуская случая упомянуть о своем благонравии. — Али у меня там сеновал? Да у меня, окромя …
— Грешна, батюшка… Повитуха Матрена в грех ввела. Про Африкию рассказывала. Как можно было не смеяться, когда Матрена такие глумы сказывала! Не поверишь, отче, в Африкии живут черные люди…
— Олей! О! — вяще прежнего довольна девица, девства не растлившая.
— А в бумаге сей сообщалось, что скоморох Истома, сидящий под стражей в остроге и называющий себя Иван, родства не помнящий, есть никто иной, как наипервейший сподвижник разбойника Стеньки Разина, мо…
— От щедрот ваших мне и доброго слова, да привета достанет, — пустила лукавую слезу повитуха. — Много ли мне, благонравной вдове, надо? Лишь бы на том свете бабушке Матрене зачлось…
— Что же ты пирог не берешь? — всхлипывала Феодосья. — А здесь — сбитень с медом.
— Коли Смерть пришла, так ни об чем не переживай: лег под образа да выпучил глаза, всего и делов. Поверх земли лежать не оставят. Земляная домовина и бездомному от Бога припасена.
— Мясо Мухтару кинули, так что завыл, что завыл!.. — подала от дверей голос Парашка. — Боится волка-то, и живого и мертвого…
— Веретеном али прялкой до брюха не дотрагивайся, а только кочедыком, молотом али другим мужеским инструментом, — принялась наставлять Матрена. — Вот парень и будет в утробе расти.
— Да не дождутся! — вновь прервал воевода. — Особенно теперь, когда аз самолично изловил опасного государственного разбойника.
— Ладно-ладно, после доскажешь, — замахал дланью отец Логгин. — Замолвила ли срамное слово ради похоти?
Феодосья, глупая, в первую мысль решила даже, что батюшка прознал про скомороха и вымолвит сей час свое отцовское слово: посягнути любимой дочери Феодосье в брак с Истомой! Но тут же, вспомнив нрав о…
— Прекрати вопросити! — резко осадил его отец Логгин, вновь муля песком на мелководье. Тихон поспевал по теплой воде босиком, прижимая сапоги к животу. Он зело обиделся на грубость батюшки. И не сказ…
— Случились у Пречистой Девы крови. Поняла она, что это наказание будет всем женам. И решила тяжесть месячную одной себе оставить, чтоб остальные девки и жены не мучились в нечистоте. Сняла Богоматер…
— В огонь? — выдохнули Василиса с Марией. И с удовольствием спросили: Да что она, дура совсем? Разве можно в огонь? Таким дурам дай волю, так они и на крест святой помойной воды плеснут!
— …центральная часть ствола, по-другому говоря, нутро, сгнивает. Гниль-то мягкая и легко ея изринуть.
Но Истома уже шел к кудлатым рыжебородым товарищам, чьи головы с разинутыми ртами все еще торчали над занавесом.
— От лукавого зрить себя в стекле. Ибо криво любое зеркало! Показывает лишь часть человека! И, дробясь, дробит облик человеческий! А человек создан Творцом натурой цельной!
— Бес и доставил, — усмехнулся скоморох. — Посеял чертово табачное семя на могиле блудищи, а когда взросло зелие, высушил его и принялся курить. А тут мимо — аз иду с ватагой…
— Аз волков не боюсь, — дрожащим голосом ответила Феодосья.
В груди у Феодосьи оборвалось, словно лопнула верева и рухнула в темноту полная рассолу бадья. В выю, в самую яремную ямку, вошел кол осиновый, не давая ни вздохнуть, ни вскрикнуть.
— Все кругом грех! — убедительным голосом приговаривала повитуха. — Не так встал, не так сел, не так глянул, — все грех. Помирать, что ли, теперь? Помолилась, перекрестилась, али ты не знаешь? Не сог…
— Только мерзкий богохульник станет обнажать телесный уд в присутствии лика Божьего, — ободренный найденным аргументом, возвысил голос батюшка. — Лжедмитрий, пес самозванный, ложился с Маринкой на од…
И поднялась с мягкого ложа мха и иголок, колыхавшегося приятно, как качается под ногами лодка у берега Сухоны.
— …и настоятельно тебе рекомендую позрить в Кремле, на башне, часомерье, — мечтательно промолвил голубоглазый монах и обрисовал носом плавную дугу. — Что за дивный механизм! Каждый час выходят фигуры…
«Накажет меня Бог, коли согрешила», — подумала Феодосья, не прекращая копаться в люльке.
— Сим мудреным словом отче дальний путь нарек?
— Сгниет под снегом, и никто уж через год и не вспомнит об нем.
— Слава тебе, Господи, жива!.. — молвила Смерть себе под нос и опрятно перекрестилась. — Аз думала, что уж вечным сном усономлюсь. Эх, живем, пока мышь головы не отъела. И тяжек мой крест, да надо мн…
— Вот он, — с поклоном вручила Феодосия черную изношенную котомку.
После таких утешительных розмыслов юродивая вновь принялась тайно внимать запахам и звукам, надеясь разгадать обстановку, ее окружающую.
Ленты и ткани Феодосья рвала, призывая рвать так же плоть свою, а не украшать ее одеждами.
Когда Феодосья уже перестала считать дни и ночи и только по цвету кусочка неба, видневшегося над частоколом, да по морозному воздуху, проникавшему в оконце, чувствовала осень, дверь раскрылась не так…
— Что это оне там деют? — шутливо вопросил Феодосью Истома.
— Какого хрена осина?! — пробормотал леший, у которого на эту ночь были совершенно другие планы: он ждал русалку, с которой рассчитывал блудить до утра. Наконец, смысл Феодосьиных слов дошел до него …
Как это обычно бывает, когда после драки непременно машут кулаками, пытаясь восстановить справедливость и повлиять на исход событий хотя бы мысленно, Феодосья изврегнулася потоком аргументов, толкуя …
— Тому уж бысть примеры. Извергался железный огнь на грешный город Помпеус. Из горы Везувиус вырвались тучи смрадных газов…
— Грешна, отче. В святки однажды с подружкой нагая на снег выбегала — гадала на жениха.
— А разве Господь не видит в потемках? — живо заинтересовалась Феодосия. — Разве он не разглядит блуд, коли погасить в горнице свечи?
— На воре шапка горит! — вдруг истошно, как на пожаре, завопил Истома.
Блаженная жена вскарабкалась на сугроб, наметенный к комлю и увенчанный черной дырой, из которой струился дымок, и, не имею уж сил загребать и обминать снег ногами, повалилсь на него тяжестью тела, в…
В середине шествия шла Феодосия, сопровождаемая толпой холопок. Мужчины ея семейства ехали верхами, Василиса с Матреной — в санях. С почетом, в новеньких резных санках, укрыв ноги медвежьей шкурой, а…
— Ей Богу? — самольстиво повторил вопрос скоморох.
— Как говоришь, Ваня? — ласково промолвил воевода. — На чужие кучи глаза не пучи? А свои навали, отойди да гляди?
— Пирогами! — заколыхалась Мария. — Как бы муж мой дубинкой тебя не накормил досыта!
— Как у тещи широко! — подмигнул товарищу рабочий.
Но тут же вновь вернулась она мыслью к идее со смирением и даже как бы постным видом сидеть на лавке, не кидаясь под ноги али на шею взошедшему супругу, дабы он сам радостно ринулся в первую очередь …
Феодосья встала с лежанки, обвела прощальным взглядом свою подземную обитель и вышла на белый свет. Заря окрасила небо в нежное розовое золото. Свистала где-то в лесу птаха. Стучал дятел. А вкруг зем…
— А береза?! — наконец торжествующе воскликнула она. — Береза от мороза раскололась? Аж, сверху до самого комля!
Кивнув головой старшему из охранников, отец Логгин взглядом показал на руки Феодосьи. Стрелец связал их сзади припасенной лыковой веревкой.
— А это смотря, кому какое добро уберечь надо, — с ухмылкой произнес еще один голос, и в клубах появился посадский мастеровой с деревянной лопатой в руках. — Иная скоба и бабе подойдет.
— Ой, хорошо! Славную обедню отстояли… — Мария подмигнула сродственнице. — Только подлые холопы Васька с Тимошкой ту обедню испортили своим запойством. Ну, ничего, батюшка их, лиходеев, выпорет приме…
Напустив презрительный вид, Мария нарочно расспрашивала Истому о плясуньях и крестилась, и охала, деланно ужасаясь богомерзкому сладострастью и скопищу грехов актрис. Она страсть как любила послушать…
«Почему кровь на пальце — алая, а на синем шелке делается бурая? — заинтересовалась Феодосия. И вздохнула. — Пойду, у Юды, проклятущего, спрошу, он все знает. Ой, нет! Ну его к лешему… Заведется опят…
— Какая Феодосья? Не знаю аз Феодосьи. Коли хлеба принесла, так давай.
— Иди ты к лешему! — обсердилась Феодосья и вновь взялась яростно долбить колоду.
— Здеся, — Матрена приложила насупротив неохожих грудей вилку с ломтем обмасленной томленой репы, — легочная жила у человека проходит, через которую человек дышит. Здеся — сердечная жила. В сердце са…
У Феодосьи дрожали веки и ресницы. И алая прожилка в зенице, похожая на тонкий мочальный корешок, разливалась от розового влажного уголка, окрашивая око наваром шиповника.
— Редька это воняет, — на всякий случай сказал Юда. И бросился прочь, к своему коню, стоявшему под навесом с торбой на морде.
— Я так и подумала, что иноверцы! — сокрушенно промолвила Феодосья. — Нехристи! Татарины, знамое дело, татарины! Оне ж язычники. Тетка Матрена рекши, татарцы чад своих едят!
— А сами вы — где обитаете? — равнодушным голосом спросил Истома, исподтишка приглядывая за Феодосьей.
«Нищему не подай, а воину дай», — неизвестно почему вдруг всплыло у Феодосьи в мыслительной жиле. И сии словеса ея приободрили. «Караульщик — тот же воин, ему дать не грех, дабы…» Что именно «дабы», …
— Иудифь!.. — обрадовалась Феодосья. — Как же я запамятовала? — Она радостно рассмеялась. — Ох, вот что значит, во время обратился ты, Истомушка, к Богу. Он сразу и ответ дал! Иудифь…
— И попросил тогда смиренно Алексей Михайлович прислать ему из Уломы для врачевания горшок блох. Бают, блох этих как-то там настаивают на водке и опосля с осторожностью втирают в царские чресла.
Не будем судить батюшку строго за излишнюю его ретивость, ненужную в делах простых, книжность, упорство и амбициозность, ведь 9 октября 1673 года было ему всего 24 года, и был он слишком молод, чтобы…
— А ты променяла лимонный цвет на алую плешь? — шутил Истома.
— Сколько же бадей рассола поднимают из колодца те рабочие? — тревожно спросила она.
— Не святой аз, Феодосьюшка, — промолвил Истома, отводя Феодосьину длань. — Это ты у меня ласточка безгрешная, вот и власа твои на две стороны расчесаны, на две косы… А при мне-то святых вон выносить…
— В собственной жене нет греха, — промолвил Юда.
Очнувшись от размышлений, отец Логгин замер: о-о-о! В ересь ввергся он, представив на маковке часовни льва али петеля.
— Истомушка!.. Ты ли это? Оченьки-то у тебя какие страдальные… Намучили тебя? Напытали? Да как же ты вырвалсято? Прости ты меня, Христа ради, что не смогла тебя вызволить…
— Нож сей равномерно подрезает стенки в земле по губе скважины, — грохотал Юда, могучими конопатыми дланями изображая подрезание стенок. — Обсадная колонна свободно, под собственным весом опускается …
Тень пошевелилась и ударила Феодосью в висок черным кистенем.
— Спасибо тебе, Феодосьюшка, дорогая, за приют. За мной теперь должок! Пошла я до патриарха Нифонта. Идти еще далеко.
— О-о-ой! Чего аз надеяла-то!.. — простонала Феодосья.
— Не пойду! — неожиданно сурово ответила Феодосья.
— Вольный? Уж не на Дону ли тебе вольную выписали?
Божье око, через которое Господь с небес следит за паствой, известно всем православным, как известны архангелы или сады эдемские. Но видеть его доводилось мало кому.
— После, после… Не видишь, исповедаю аз? — сказал машинально отец Логгин.
— Сия сковорода, хоть и похожа на адскую, но не она.
— Так ты — Смерть, что ли? — обозрив черное одеяние, заикаясь, произнес стрелец.
Феодосья, шмыгая носом, впихнула еще одни кусок.
— Баба Матрена, чего ты кривду баешь? — пискнула Феодосья. — Какая пьяная?.. Какой Юда?..
— Святой великомученик Савостьян Пучеглазый, обитавший на греческой горе Метеоре, жаждал бдить в молитвах не только дни, но и ночи, и вырвал себе веки. Святая угодница Феодора отрезала себе груди, да…
— Тьфу! Мерзость! — сплюнул отец Логгин в сторону столба.
Матрена, румяная как кулебяка, загородила Феодосью и, рьяно вырвав из ея рук веретено, подтолкнула сродственницу к столу.
— Вспухнет гора, как грыжа, а потом лопнет, как чирей!..
— Ох, не могу, одна в пологу! Нету милого дружка, почесать брюшка, — завелась шутить Матрена.
— Скитаюсь аз по горькому свету, и не мечтая об иной жизни. Устал мечтать о нежных любовях. К чему это? Мука одна. Аз уж и не помню давно, каковы девичьи ласки?
— Да хранит вас Господь, Пречистая Богородица и все святые в битве с чудью поганой! — несколько театрально выкрикнул вослед отец Логгин, подскочив в лодке, отчего она качнулась на сторону.
— Господи, спасибо Тебе за то, что забрал раба твоего Агея в светлое царство вечного блаженства, избавив его от страданий земной юдоли. Прости, Господи, что смею аз, недостойная раба твоя, после тако…
Мария, в протяжении всего хуления московских жен сидела с постным видом, скрывая удовлетворение, но при упоминании неведомых товаров не удержалась.
— Хороша… — перемигивался мастеровой с подручным. — Вот бы этакое яблочко надкусить хоть разок.
— Кто был, того уж нет, баба Матрена, — ответила Феодосья. — Пошел прахом по ветру… дымом над рекой…
— Скважины всяко делаются, — пояснял розмысля. — Эта вот — колодцем. Вырыли колодец четыре аршина на четыре.
— И что теперь с ней будет? — выкрикнул кто-то из толпы, когда отец Логгин замолк.
— Благослови, батюшка, — окликнула жена отца Логгина и поклонилась, не снимая коромысла. Ушата кочнулись, в воде сверкнули диски небесной тверди и верхушки деревьев.
Лицо ее окоченело, да и по спине пробирал холод, но внутрь, в тело, он не проник. Жена вспомнила все, что открылось ей в сию божественную ночь, быстро съела очередной сухарь, вылезла из дупла и энерг…
— Матрена, ты не знаешь, котел-то у Шарыниных или у Власьевых лопнул? — с тайным удовлетворением вопросила Василиса.
— Так люблю, что ненавистны мне любые искушения! — сжав ручку сына, промолвила Феодосья. — В погреб бы мне упасть лицом, когда искушает меня мысль согреться в луче солнца! В гноище бы навозное низвер…
— Одари меня, княгиня!.. — просит воевода.
В камеру вошли двое стрельцов, приказной дьяк со свитком в руках и незнакомый батюшка, видимо, нарочно вызванный из ближайшего монастыря. (Так оно и было, отец Логгин предложил пригласить для последн…
— Сказывают, под Москвой бысть такой Троицкий монастырь. А в ем бысть медный горшок, — заворачивая пальцы кочедыком, дабы изобразить округлые бока сего мифологического горшка, принялся за новую баснь…
— Али мне холопку звать при живой жене? — оскорбленный ея тоном, зло бросил Юда.
— Чем дело-то кончилось, сын мой? — примиряющее спросил отец Нифонт, втайне согласный, что с иным дьяволом одной молитвой можно и не совладать.
— Воло-о-сья! У тебя, зато, волос долог, да ум короток.
— Ну, то не грех. Или обругала хромого, кривого или слепого? Или мертвеца грабила?
— Кашу, Орефа Васильевич, маслом не испортишь. Огоньку никогда не помешает. Чтоб, значит, до небес пламя вилось.
— А что, Федосьюшка, черти еще не гонят смолу из грешной твоей дыры? — нарочито страшным голосом вопросила повитуха Матрена после того, как с удовлетворенной икотой откинулась от стола.
— Пришел сказать, чтоб оставил ты, отец родной, в покое мою жену, Феодосью. Не надобно ее учить, как с мужем жить, по каким дням давать, а по каким отказывать. Сами разберемся, без советчиков.
— Истомушка, сие аз, Феодосья, — произнесла Феодосья в бок окошечка, не решаясь вновь взглянуть внутрь.
— Смерти не надо бояться, ибо душа наша бессмертна.
— А так ослабят, что не вздохнешь, — крушился Путила. — Ослаба нам, промысленникам, только на том свете будет. Знаешь, чего в Москве-то творится?
— Спи-спи, душа моя. Это я об Божественном размышляю, — заверил отец Логгин.
— Для чего вы ищите живого среди мертвых? — в раздумье произнесла Феодосья, вновь вспомнив речие Смерти о том, что ея, Феодосии, в списках нет.
Послышались звуки чинимой короткой расправы и упоминания «манды болтливой», которую Агапке сей же миг заткнут «осиновой елдой».
— А плясавица что же? Али отказывает такому красавцу? — исподтишка ревниво допросила Мария.
— Сие явление — сиречь перспектива. Еще греки (отец Логгин благоговел от всего греческого) знали, что увиденное нами вдали сокращается в розмерах. Но, греческие философусы доказали, что перспективное…
— Ну, так ведь, то в дорогу дальнюю, отче. Как же не пригубить на дорожку, на ход ноги? Грешна.
— Ну, уж щи, хоть муде полощи! — обругала Матрена и Парашку заодно. — Шлеп манда во щи — кушайте, дорогие гости. Пошла прочь! Иди на двор, карауль, хозяева следом сейчас приедут усталые.
— Что это? — сперва рассеянно сказал она.
— Да уж у нас с Изварой Ивановичем все договореннось, — заверил Юда. — Моя варница да ваши четыре. Всего — пятерик. А ближайшая — в Соли Вычегодской. До нея скакать, не доскакать. Извара Иванович — и…
И батюшка торопливо скрылся в сенях храма. Там он поспешно промчался в служебную каморку, словно пытаясь укрыться за ее дверями. Но напрасно опасался отец Логгин. Феодосья давно уж не входила в храмы…
— Если, в грехе заполучила ты плод сей, то вручил его бес, а если в богоугодном деле получен плод, то ниспослал тебе его Господь наш, — возвышая глас, но не теряя самообладания, произнес отец Логгин.
— Господи, конечно, помню! — обрадовалась Василиса. Ей было приятно, что она, Василиса, самолично зная Анницу, тем самым остается в стороне от ее греха (а то, что новобрачная из Песьих Денег совершит…
— Иди. Путила, езжай в Соляной Посад к Юдашке, извести его об жене.
— А на лбу у его не написано, — проворчала повитуха.
— Легче, — с печальным удивлением промолвил Тит. — Вроде, не печет брюхо.
— Баба Матрена, — звонким шепотом нарушила тишину Феодосья. — Как ты думаешь, к чему сие чудо произошло? К добру?
Жены вытаращили глаза, дружно повернули головы к образам и перекрестились.
Долго лежала так Феодосия, безотчетно внимая благодати Господней, мягкими волнами набегавшей на нее. Наконец она открыла глаза. Повела главой к окну. Ветер качал лубяную корзинку, в которой лежала чу…
Матрена ухватила с сундука старый половик, вдарила Феодосье поперек спины и тяжелым половиком.
Демон уже подбирался к межножию отца Логгина. И вприсядку, с коленцами, плясали черти, предвкушая падение святого отца. Но Спаситель вновь пришел на помощь юному своему ратнику.
Феодосья легким, как след заячьей лапки, шагом подошла к порогу и слабо глянула в щель.
— А тебе — синие подавай? Глаза — что? — тараторила Мария. — Глазами жену не уделаешь.
Улыбаясь от удивления, Феодосья принялась крутить и трясти скляницу да рассматривать дно и бока бутылочки. Но нигде не было видно швов или склееных частей.
— Ну, это ты, Матрена, кривду лжешь, — не верили бабы.
— Но, кто ты?! — столь громко выкрикнул отец Логгин, озирая лес, что в лодке поднял и прислушался звонарь. — Али ты сатана?!
Осторожно пробравшись под соснами и елями, хоронясь за кустами, батюшка по дуге обогнул поляну и помчался прочь. Покружив немного, он, тем не менее, не заплутал, а вышел на другую поляну, больше преж…
— Тьфу! — сплюнул отец Логгин. — Что ни слово, то злая вонь! Не мог отец Нифонт такой богомерзости рекши. Наказывает един Бог, а у идолов такой силы нет!
И своротил челюстью набок, втянувши главу в плечи: мол, знаю, что ни к селу ни к городу встрял, да удержаться не мог — скучно, слово не перемолвя, соль цельный день лопатой отгребать.
Феодосья вновь рассыпалась круглыми тихими смешинками.
— Детищ… — радостно повторила за печью Феодосья. — Баба Матрена, а кто? Отрок либо отроковица?
— Нет, не она это, не Феодосьюшка, — с надеждой сказала Василиса, когда исхудавшую Феодосью возвели на край сруба, и прослезилась.
— Знамо дело, сама захотела, — молотя в ворота, с пониманием кивнула Матрена. — Тишка, отворяй! Заснул, пес?! Сука не захочет, кобель не вскочит… Молодым завсегда охота… И хочется, и колется, и матер…
— Что? — переспросил Юда, услышав, как тихонько охнула Феодосья.
— Вот благодарствуйте! Это — чего? — указала Феодосья на огромную железную сковороду, укрепленную над, невероятных размеров, костром.
Впрочем, перечисления яств вызвали у отца Логгина бурление в пищной жиле. Так что он бросил сии примеры и перешел к другой теме.
Батюшка принялся водить веками и раздувать ноздри.
— Ну, выходит, что не согрешила, — несколько притомившись, согласился отец Логгин.
— Таковой псевдо-юродивой является и Феодосья.
— В Москву какой-то Африкийский царь прислал в подарок нашему государю-батюшке, Алексею Михайловичу, слона.
— А где же он, баба Матрена? Где чадце Иисус? Пусть его принесут. Надо его покормить.
— Слышали мы, что желаешь ты, лепая девица, быть мужатою мужатицей, вступить в женитву.
— Ну, не хочешь, не говори, — согласилась повитуха.
«Что, как сказать про Истому?» — подумала она и бессильно вздохнула.
Рубец, едва заживший, болезненно-розовый, особенно страшный в неверных колебаниях свечного пламени, рваным, диким мясом изгибался буквицей «буки».
— Святая блаженная Феодосьюшка, помолись об здравии раба Божьего Амельки, бо занемог он. Твоя молитва быстрее до Бога дойдет.
— Сие — да, — согласились Василиса с Марией.
«Любим! — обрадовалась Феодосья. — Любимушка… Ах, кабы мне такого Любимушку-скоморошка…»
— Естественно! В бою ратников кто ж соборует? Никто. А смерть на поле брани — самая красная!
— Оно, конечно, — важно согласился отец Логгин, вспомнив утрешнюю тотьмичку с пустыми черпалами, — но — отчасти! А за то, что спор затеваешь да в святых церковных стенах поминаешь елду — сиречь мехир…
Старший товарищ, исполненный хмурого внутреннего достоинства, лишь сурово сморкался и молча шевелил губами.
— Ей! Црен. Да вы уж знаете в солеварении?
Найдя сей ответ, отец Логгин приосанился и смело поглядел в глаза Юды. «И как она его полюбила? Рожа, ровно миска киселя. А зенки рыжие, как толокно», — ревниво отметил батюшка.
— А ежели, кто против, то подай-ка, мать, мне ухват!..
— Пребываете во тьме язычества! — нашелся батюшка.
— Верно, — переглянулись Извара с Василисой.
Отец Логгин долго бормотал, отчаянно призывая всю святую рать, могшую помочь ему в борьбе с таким сверхблудным умовредием.
— На щите! — так неизменно удовлетворенно произносил батюшка, приведя невидимому противнику последний сокрушительный аргумент.
— У меня, что же, чадце будет? — произнесла вдруг Феодосья, всю дорогу от Государева луга до поворота к своему концу не промолвившая ни слова.
Мужики молча поднимали и опускали журавль, вытаскивая на поверхность бадьи рассолу и выливали содержимое в глубокое деревянное корыто.
— …Уныние, оклеветание, отчаяние, роптание, шептание, зазрение, прекословие, празднословие…
Увы, обещание отца Логгина пастве о скором суде затянулось. Нарочного с указаниями из Вологды не было, как и гонца с прошением и рекомендациями на отбытие на повышение — в Москву. Измучившись ожидани…
Монахи частью заржали, частью закрестились, а отец Филлоний возьми да и дай глумам ход: доложил об Пронькиной выделке куда следует. Сперва проорал приказной дьяк тотьмичам, что приколочен будет мерза…
И в тот же миг один из зрителей схватился за высокую меховую шапку на своей главе.
— Кто здесь? — удивленным гласом вопросила Феодосья.
Теперь Феодосия принялась корчевать с креста подлесок, поднявшийся после пожарища. Натянув на руки чуни из лосиных шкур, которые зимой надели ей на ноги чуди шахтные, жена колом, под который был подс…
Феодосья заметила плавную ложбину в снегу, словно пробежал когда-то между елей ручей, и пошла по ней налево от лосиной тропы, на запах дыма. Поляна, на которую она вскоре вышла, оказалась утыкана дым…
— Прости, прости, что огорчил твою душеньку, — жалобно рекши скоморох.
— Нам по кельям бдеть некогда. Солевары мы! Соль земли выкачиваем у бесов-то из-под носа.
«Что же делать? Какое слово молвить? Али брякнуть, мол, не желаешь ли, Палюшка, со мной полюбиться? Ой, Господи!» — лихорадочно перебирала в голове Феодосья и, сама того не замечая, тонко воздыхала.
— А за такие игры будет тебе женихом черт! Вскочит в твое естество женское, станут потом черти его оттуда кочергой доставать! Восемь дней тебе за это есть капусту с водой.
Голос отца Логгина сорвался и дал петуха.
— Пусть так, — покорно произнесла Феодосья. — Пусть так…
— Нахрен мне твое исповедание? — мрачно ответил Юда Ларионович.
— Да аз ведь по дороге скрутил торговца бесовским табачным листом, — сообщил Путила. — С товарищами кинули его в правежной избе. Эдаким самоправным держался, охабень расшитой, до земли, что твоя риза…
Поднимаясь с сундука, Феодосья украдом спихнула с плеч одну из душегрей, после чего повеселела.
Феодосья решительно вошла внутрь, не глядя, где ступить дорогими малиновыми сапожками. И сразу стало трудно дышать, словно изринулся на лицо пар от брошенной на банную каменку воды. Только каменка та…
— Зелие? — ласково прищурив рыжый глаз, вопросил воевода, стараясь не выказать незнания. — И от каких же недугов?
— Почти что, — взвыл отец Логгин. — Только звали его Исааком.
Феодосья огляделась, вдруг замерла, узрев на полке нож, схватила его и, уронив табурет, пала на колени перед киотом. Пробормотав молитву, словеса которой Матрена не разобрала, Феодосья дико вскричала…
— Мне твой охабень теплее любых хором, — с жаром заверила Феодосья.
— Не облекайся в портище, — потянул за подол скоморох. — Так лепнее… Дай еще не красоту твою светозарную полюбоваться.
Сперва гостинцы вручены были матушке, Василисе: иконка, писанная аж в Афоне и уложенная в деревянное влагалище с толстой склянкой, похожей на рыбий пузырь, наполненной святой водой из реки Иордан; ше…
— Служите с Божьей помощью? — вопросила Феодосья. — Государевы интересы блюдете?
— Обработка ея весьма затруднена, — гнул свое Юда. — Но обработать надо! Для первой обсадной трубы берется ствол с комлем, с той, стало быть, частью, которой осина вверзается в тотемскую нашу мать-сы…
Хотя Тихон проинформировал батюшку о посетителях во множественном числе, возле сеней стояла одна жена. Тихая, как птаха на гнезде. И, пахнущая медом, как травы эдемские.
— Гм… Хм… Каюсь, Господи! Или оклеветала кого? Или в церкви не достояла до конца службу? Или в сон веровала? Или истолковала его?
— Будет тебе наговаривать на себя, — подъелдыкнул Извара. — А как же дьяк приказной из Леденьги?