Феодосья была женой зело смышленой. Она умела делать выводы из разрозненных фактов. Обобщать, казалось бы, несвязанные события. И на основе увиденного и услышанного — измысливать совершенно новые знания.
— Тебя бы медведям-то заломать, умовредную, — накинулась на Парашку Василиса.
— Добро пожаловать! Милости прошу! Проходите, проходите!.. — принялась кланяться Феодосья. — Чем богаты, тем и рады! Давненько не виделись!
«Как же Истома лютый мороз перенес? Жив ли? А что, как его уж освободили? Где же он голову приклонил? Али в лесу? Волки да медведи… Волки! Что не привиделись ей в ночи его глаза? Что, как серые разбойники его задрали?»
В протяжении рассказа Матрена то заводила руки, указывая траекторию полета котла, то хватала в пясти невидимую елду и вдаряла в колокол, то клевала себя в лоб сжатыми в куриную гузку перстами, изображая скудоумие церковного сторожа Устьки. Но все сии картины были лишь предтечей основного рассказа — о расколовшейся от мороза небесной тверди.
— И чем же ты еще перед дорогой дальней в афедрон давала?