Мужики молча поднимали и опускали журавль, вытаскивая на поверхность бадьи рассолу и выливали содержимое в глубокое деревянное корыто.
— Господи прости! Нешто и крест на главе у кита стоит? Нешто и колокол?
По лицу Феодосьи пробежала рябь мелких движений — испуганно вздрогнули брови, собрались, но удержались извергнути слезинки очеса, подрожали губы, и вырвался прерывистый тихий всхлип. Брови ея качнулись и свелись, словно две темные лодки на волне, бисерные зубы закусили нижнюю губу. Не промолвив более ни словечка, Феодосья разжала онемевшие пальцы, по которым сразу побежали мелкие мурашки, сползла с плашки и, еле-еле переступая сапожками, едва живая, испуганно поводя глазами, но, не оглядываясь, побрела вдоль темного высокого частокола, — вершить грех во спасение.
— Ох, ноженьки устали, — пожаловалась она, обращаясь к скомороху.
— Батюшка-а… Аз ведь об вашем животе страдала, как бы вас волки не растерзали.
— Кто здесь? — удивленным гласом вопросила Феодосья.