— Ну, уж щи, хоть муде полощи! — обругала Матрена и Парашку заодно. — Шлеп манда во щи — кушайте, дорогие гости. Пошла прочь! Иди на двор, карауль, хозяева следом сейчас приедут усталые.
Глотку у Феодосьи перехватило тугим ремнем. Она попыталась было шевельнуть ногой, но попытка была безвольной, и руководила этим равнодушным движением не нынешняя Феодосия, а какая-то прошлая, веселая и счастливая. В голове с ужасным воющим звоном лопнул чугунный колокол, и Феодосия сделал покорный шаг навстречу волку. И когда вожак уже изготовился к прыжку, из-за изгиба кубового полотна, устилавшего улицу, вдруг загрохотало, зашумело, закричало, залаяло, загорелось огнем.
— Не по грехам нашим Господь милостив… — глядя сквозь повитуху, как заговоренная, произнесла Феодосья. — Он грех мой великий простил, чаду безбрачному жизнь оставил в великой доброте своей. А я чем его возрадовала? Чем отплатила? Тем, что вместо пестрых одежд темные надела? Ах, неблагодарная аз…
— Давай, на крышу еще взлезь али на сосну, как Симеон-столпник, авось к Богу ближе станешь, авось Он тебя услышит, — громыхая посудой, басила Матрена.
— Да оставьте его. Весельчак, что тут возьмешь? — махнула рукой Феодосья. — Книжки читать аз от скуки взялась. Целый день одна в дому. Словом перемолвится не с кем. Юда Ларионов впотьмах уезжает, впотьмах приезжает, круглый день на варнице, просолился уж весь до костей…
Матрена ухватила с сундука старый половик, вдарила Феодосье поперек спины и тяжелым половиком.