Испугался воевода: «А, ну как старый князь перстень печатный тоже в лоне у жены обронил?» И кинулся вон.
— А-а… Авраама… Ну что ж, коли надо, и аз за чадо свое жизнь отдам, — согласилась Феодосья.
— А так ли любишь ты Господа, как любил его Авраам? — глядя на Агеюшку, вопросил отец Логгин.
— Слон по окрику главного скомороха поднимает елду и начинает охапивать да обласкивать ей блудную девку…
— Жених на дворе, так девка — за прялку, — пробормотала она со смехом.
— Цяй сие! Цяй! — убедительным голосом докладывал он Орефе Васильевичу. И то смотрел вниз правежного столба, дивясь тому, как веретеном сходятся в утоптанном снегу и кажутся маленькими ноги. А то взирал на узкие лодочки расслоившейся древесины, бывшие в вершке от глаз. И не понимал, почему ему забавно, что одна из щелей напоминает овраг? Раненное стегно дергало и жгло. А древесные слои потрескавшегося пыточного столба, сдвигающиеся и расходящиеся, совершенные без изъяна, как языки пламени, все не отпускали внимания Истомы. Он смотрел на вылущившуюся тонкую занозу. Длинный седой волос обвил ее легкой петлей и развевался на ветру. — Чай. Питие такое. Чайный лист из Китая.