Феодосья кричала и то жерновами крутилась на месте, то кидалась на лари, сундуки и шкапы.
— Четыре поклона, несомненно — верное уложение, — осторожно согласился отец Нифонт. — Но, с другой стороны, народ-то ленив становится. Завтра он вообще не поклонится, а после завтра плясать во время молитвы начнет, — а чего еще делать, коли ноги свободны? А вообще я со всем новым согласен, ежели, конечно, сие новое утверждено нашим духовным Собором.
— Тело на тело — доброе дело, — пробормотала Матрена, не открывая глаз.
— А ведь, я слыхала ночью, как лопнул котел, — вдруг припомнила Феодосья. — Я думала, это у меня в главе от страха какая жила лопнула и загудела. Значит, сие был котел…
— Сказывают, под Москвой бысть такой Троицкий монастырь. А в ем бысть медный горшок, — заворачивая пальцы кочедыком, дабы изобразить округлые бока сего мифологического горшка, принялся за новую баснь Путила. — Кладут в его каждый день с утра кореньев обычную меру. Ну там луку, репы, брюквы, петрушки, чеснока, моркови и всего, чего полагается для варева. А в обед начинают черпать и раздавати монахам, паломникам, блаженным, странникам и всем, кто в сиим монастыре случится, ну всем, кого черт принесет. И всегда варева исчерпывается ровно столько, сколько в сий день хавальщиков!