«Любим! — обрадовалась Феодосья. — Любимушка… Ах, кабы мне такого Любимушку-скоморошка…»
— Ну, не знаю, баба Матрена, — недовольно промолвил Путила. — А только про тот горшок везде по Москве бают.
Феодосия, ожидавшая от матери и сродственниц сочувствия, но никак не битья, забилась в угол и, прекратив, наконец, плачи и вопли, загнанно дышала сквозь всхлипы.
Усадив супругу свою, Олегию, в возок, отче заботливо подоткнул вкруг нея толстый войлок, ибо матушку следовало беречь. Во-первых, она должна была разродиться первым чадцем, а во-вторых, поп, лишившийся жены, становится распоп, что могло помешать карьерному росту батюшки. Устроив пожитки, коих у них было немного, он тоже уселся, взяв в руки вожжи и, сказавши «С Богом», покатил вдоль стен Тотьмы, забуселых от утреннего инея, по подмерзшей от ранних морозов дороге.
— А вот говорят: Смерть сослепу лютует! Бывает такое? Уж извините, если не дело говорю.
Упоминание глупой Авдотьей библейского эпизода более всего прогневило отца Логгина. Поскольку напоминание это поставило батюшку впросак. Как втолковать дурной бабе разницу в звездных событиях? Та звезда была Вифлеемской. А эта — тотемской. Ну, есть разница?! Та звезда вела к пещере, в которой агнецы в стойле стояли. А Авдотье дай волю, псов в святую вертепскую пещеру наведет!