Все цитаты из книги «Тракт. Дивье дитя»
Лес Егорку встретил ласково, усмирил метелицу, уложил ветер. Лес был прекрасен, как серебряный чертог Государя; под белесым, быстро темнеющим небом, как тихая вода, стоял сонный покой. Егоркина душа …
– Чудак ты человек, – сказала Матрена. – Вроде парнишка еще молодой, а рассуждаешь, как старик, да складно так… Ты из староверов, что ль?
– Ну что же, – в тон отвечал Игнат. – Можно дело поднять, властям сообщить. Он в церковь не ходит, лжепророчествует, шарлатан – это дело подсудное… Но сомневаюсь, что получится быстро, и – кто знает,…
Егорку разбудил Симка. Хорошо разбудил – хихикал над кошкой, стучал печной вьюшкой, убежал к корове – у Егора даже на душе полегчало. Холодная затхлая изба была одухотворена живым Симкиным присутстви…
– Струсили? – спросил Федор презрительно. – Собственной тени боитесь? В бабьи сказки верите? Ну-ну, убирайтесь. Посмотрим, что скажете, когда подать платить нечем будет. Думаете, от леших бежите, дур…
– Поиграл – и будет тебе, – сказала Оленка, тяжело дыша. – И так ужо…
Федор оглянулся. Под фонарем, облитая сладким желтым светом, словно медом, стояла Оленка. Ее коса, переброшенная через плечо, стелящаяся по тулупчику из-под алого полушалка, блестела, как золотая.
Ее гибкое тельце мелькало в ветвях, дразнило, егозило – но никак не попадало под выстрел. Федора охватил охотничий азарт, куница уже была делом принципа – хорошо добытая куница, с целой шкуркой, грам…
«Вот упрямец, – подумал Федор с сердцем. – Такому хоть рубль предложи, хоть два – не отдаст, коли уперся. Волчонок как есть».
– А ты – крещеный? – спросила Матрена, сузив глаза и оттопырив нижнюю губу в презрительной гримасе. – А, бродяга?
Оттого и сватал Демьян ее за Иванку, что был Иванка хоть и конопатым, да живым. Оттого и решился с лешаками связаться, что за детей ее будущих боялся.
Гремин хмыкнул и отвернулся. Егорка ушел наверх, а оставленное им общество принялось договаривать начатые разговоры и допивать остывший чай и согревшуюся водку.
Он порой терялся, что думать об этом – то ли свезло, то ли нет. Это глядя по тому, как бытие в Нави понимать; сулили жизнь вечную – а вышел навий сон, морок, где время идет не по-людски, да и жизнь в…
Симка неловко повел плечами, посадил ворону на лавку и сам примостился рядом с Егором, спрятав лицо у него на груди. Матрена недобро сощурилась.
Мимо проехала груженая фура, запряженная рыжей парой. Мокрые лошади плелись понуро и грустно. Навстречу пролетела почтовая тройка; ямщик остервенело нахлестывал коней, из-под копыт веером разлетались…
– Что ж, и все? Экая ты, хозяйка, неласковая, – рассмеялся он и приобнял ее за талию. – Ни погреться не позовешь, ни чайку испить?
– Да ты не грусти, ничего, – сказал Егор. – Я теперь в Прогонной жить буду. Еще приду вскорости. Надоесть успею тебе.
– Вот чая… нет. И сахара… прости… так только…знаешь – кипрей, он…
Симка остался дома, греться и ставить самовар. Егорка увел к Лаврентию лошадь. Только парой благодарных слов с ним и перемолвился, но этого вполне хватило, чтобы оценить теплый покой, воцарившийся в …
– Эй, лешак, – сказал тот тихонько. – Пора мне. Заболтался я тут с тобой, а ведь ждут меня… В землю уж не хочешь меня уложить?
Лаврентий в сердцах швырнул в сани молоток.
– Что, убивец, жизнь оборвал да радуешься?
– Ну ты нахал! Ну нахал! Чай, и свет-то таких не видел…
– Ишь тихоня, – не мог успокоиться Влас. – Со всем согласный, а в мыслях у себя, чай, всякую каверзу думаешь! Знаю я этаких-то, насквозь вижу…
Штык вошел, как нож в масло. Быстро и легко: рр-раз – и два мертвеца. Как в плохом романе. Лежат в последнем, как говорится в том же романе, объятии.
«На что ты меня смешил? Птички-белки… Я ж, чай, знаю, что в лесу-то… такие вот, как ты… как величать-то их?»
– Я и на ваших бедных пожертвую, – сказал он, улыбаясь. Его вдруг снова понесло злорадное удовольствие от чужой растерянности и он с наслаждением смотрел, как у священника увлажнился нос и глаза масл…
– Я тебе, Егорка, добыл подмогу. Бродит тут один, из нави – так я его вижу, чую и позвать могу. Мертвяк он, плоть у него обманная – пройдет в любую избу сквозь двери-запоры, у твоего купца кровь высо…
Укроту настоящую не дали – не укротили или не укоротили, не обуздали.
Лаврентий ухмыльнулся собственным мыслям. Хотел положить нож в сумку, но сообразил, что прекрасное лезвие прорежет ее, как бумажную. Так и пошел к дому, держа нож в руке.
– Не годится со спины-то нападать, – сказал он. – Чай, честные-то бойцы так не делают.
Гроб на полотенцах опустили в могилу. Федор поднял горсть красноватой земли, смешанной со снегом и хвоей, бросил в могильную яму – мерзлая земля глухо стукнула по крышке гроба. После него и Игнат бро…
Однако, когда, оставив жеребца у пустой коновязи, Федор вошел в кабак, там не оказалось почти никого – только пили чай проезжие возчики, ел в уголке кашу постоялец, похожий одеждой и лицом на мастеро…
– А може вси человецы пойдем… – уныло вздохнули певчие. Вот спасибо, обнадежили! Ну уж нет, мне туда пока совершенно не надо, думал Федор. И не так я глуп, чтобы собственной блажью загонять себя в эт…
– Не бойсь, Егорка, ничего не будет. Я ежели и поднял которых, так уложил уже – чего там теперь жилы-то тянуть? А мужики эти – ты послушай меня – они сволочи распоследние. Им что зверя даром убить, ч…
– А-а-а! – присоединился Филька, сорвался с места и понесся в туман с воплями. – Нечистая! Господи, помилуй!
Насчет своего тяжелого нрава Лаврентий не заблуждался – разум у него был ясный. И этот ясный разум подсказывал, что в один прекрасный момент может выйти калечество или смертоубийство. А что, ну что п…
– Зачем секрет… А только… Что делать… Было бы золото, а что делать, ужо сыщется. Загуляю тогда, паря. Барином жить стану, рысаков заведу, самых наилучших, коляску на резинах… Дом в три этажа построю……
«Вот те раз, – подумал Егорка. – Ай да глазки! Ну и что прикажешь делать с тобой, с таким глазастым?»
Как это может быть – человек вместо чужой вещи?! А помощь – как кража!
– Точно говоришь! – Кузьма хлопнул ладонью по столу. – Глызин-то по пятерке платит за шкурку, а лесорубам-то – по целковому в день! Самое время зажить-то! А ты, Игнат, чудак-человек, крутенек, да пра…
Николка опустил арбалет и задумался. Он ожидал учуять исходящую от мертвяка жестокую силу, еще более темную, чем та, что источают охотники – ледяную ненависть к людям, помноженную на навью ненависть …
Устин торопливо придвинул стакан, тарелку с закуской. Федор выпил водку в два глотка и швырнул стакан об пол.
Лаврентий же смотрел доверчиво, а в темных глазах его мерцали желтые волчьи огни.
В этом даже самой себе было стыдно признаться. С чего? Парень видный, Симка к нему льнет, как к сроднику какому, четвертной билет отвалил, как и не деньги – облагодетельствовал, да еще и с мельником,…
Высокий статный парень, весь укутанный в серо-зеленое, скрестив на груди белые руки, смотрел на Кузьмича так, что от взгляда кровь застыла в жилах. Глаза, голубые, зеленые, переменчивые, мерцающие, х…
– Стало быть, золото нужно тебе, чтоб другие тебе золото добывали?
Погода совсем испортилась. Дождь летел наискосок, ветер гулял между деревьев, и лес стонал тяжелым, мерным, несмолкающим гулом. Под ногами, во мху, хлюпала вода, пахло болотной сыростью, жухлой хвоей…
– Во, знахарь, – ухмыльнулся Лука, мужик тощий, сутулый, с носом уточкой. – Ворожей, что передок без гужей. Ты гляди, Маланья, он те наворожит…
– Да что, Федор Карпыч! Дурочка – и больше ничего. Нонче с утра Кузьма с Петрухой на волков-то потащилися – волк Кузьме руку-то и откусил, али отстрелили ее, ничего у них не поймешь. А Оленка прибежа…
– Это что ж ты делаешь, дубина безмозглая! – взвизгнула мать, подскочив к нему. – Что ж ты…
– Об душе я и толкую, – сказал Егорка и вынул из футляра скрипку.
Только что было еще совсем светло, и лес был светел, и заря еще только разгоралась, вызолотив небо. Ариша думала, что вернется домой засветло, и ей было весело. И то сказать, идти по мхам, как по бар…
Устин Силыч придвинул рюмку водки, тарелку с хлебом и ломтиком балыка, нагнулся с угодливой миной. Федор проглотил водку одним глотком, откусил хлеба. Посидел молча.
Рыжий не шевельнулся, только тень болезненной улыбки промелькнула на его лице, совершенно нечеловеческом, белом, как мрамор, с зелеными горящими глазами. Промахнуться с пяти шагов никак нельзя было –…
– Наше почтеньице, – сказал мертвяк весело. – С приятным свиданием, ваше лесное благородие.
– Завтра же сюда позовем отца Василия, – сдался Федор. У упрямого сектанта был такой убежденный вид, что мужики слушали уж слишком внимательно.
Лаврентий медленно пошел назад, разглядывая на мху следы своих сапог. Следы довели его до зарослей кедрача, потоптались рядом – и все. Дальше по ним, вероятно, можно было бы дойти до самой Прогонной,…
Стрела с черным оперением вонзилась в шею управляющего.
Егорка вышел на тракт и затворил калитку. Вот же незадача. Нет, не то, чтобы Лаврентий был лесу смертным врагом, но он мог в запале что-нибудь натворить… и кто знает, чем это для него закончится! А с…
Егорка остановился только, когда домишко бобылки, последний в порядке, остался далеко позади. Мелкий снег сыпался с мрачного неба, земля побелела; только Хора осталась такой, как была – медленной, ст…
Все выглядит неплохо, совсем неплохо, а глаза у отражения все равно испуганные. А вдруг и нынче не заедет. Передумает.
– Только не говорите снова, что я неверующий, – упредил его Федор, заметив, что священник собирается что-то сказать. – Я трезво мыслю. Я могу верить во Христа, которого я не видел, потому что умнейши…
– Ты, Матрена, даром сюда пришла, – сказал он, улыбаясь. – Аксинья без того не может, чтоб норов свой не потешить. Мы лучше в Замошье, на ярмарку в воскресенье сходим. Там купцы-то, чай, по-людски то…
Оленка, запыхавшись, задыхаясь, влетела в Силычев кабак и остановилась у двери, пытаясь угомонить бешено колотящееся сердце. Здесь, слава Богу, были люди – здесь было даже более многолюдно, чем полаг…
– Я тебе еще проломлю башку, сволочь, – выкрикнул Кузьма, чуть не плача от бессильной злости. – Еще кровью умоешься, гнида рыжая! Погоди!
Андрюха смотрел, окаменев лицом, опустив руки. Дятлы, сойки, белки, бурундуки, ежик, брошенная медвежья берлога… уж не говоря о полевках, землеройках и разных совсем уж крошечных существах. Филина, А…
– Бродяга и есть. Подвез бы ты меня, добрый человек.
– Ты, грил, Мотря, мне верь, – продолжала женщина тем же тоном, каким рассказывают сказки. – Мне, грил, старец явился весь в светах, стоочитый, и велел, значит, к первой встречной бабе идти – а тута,…
– Что-нибудь случилось? – спросила Софья Ильинична упавшим голосом.
У мертвяка, а по-господски говоря, вампира, век долог. Он в Нави не то, что сто лет, а и триста прожить может. И Аришка маленькая состарится, и дети ее, а Демьянка так и будет погостным барином – бол…
Оленка звонко рассмеялась. От ее платка и волос пахло сеном, теплом и чистым жарким зверенышем. Запах опьянил Федора, как водка; он врезал вороному в бока – и конь взвился вихрем, ударился с шага в г…
– Проветриться тебе надо, – сказал Игнат, глядя на него. – Голову освежить. Фетинья, дура еловая, угару вчера напустила – сам чуть живой хожу. На воздух надо.
В потемках видно было слабенько, но Ариша разглядела высокого чужого парня. Только и видно, что лицо у него белое и чистое, а волоса как будто темные и одежа тоже темная. Ружья при нем не видать – но…
Сосновые и лиственничные стволы валились вниз, ломая ветки, как кости. Эти ветки с ожесточением стесывали топором, отшвыривали в сторону. Из дупла падающего дерева метнулась ошалевшая белка. Сосна ру…
И вид у него был уже такой, будто разговор закончен, совсем закончен.
Федор, улыбаясь, вошел в горницу. На столе стоял самовар и чайная посуда; за столом, кроме верных опричников, обнаружился отец Василий. Вид у батюшки был встревоженный, он нервно похлебывал чай, глад…
– Ну-ка, музыкант, дай-ка руку-то… Ишь ты, от скрипки, что ль, твоей?..
Егорка вздохнул, погладил замерзший шершавый ствол.
– Ваше степенство… – Архип, позеленевший с лица, со страшными, черными кругами под глазами, сделал шаг вперед из негустой толпы перешептывающихся лесорубов. – Ваше степенство, дозвольте сказать. Я во…
– Обидно стало мне, – сказал он, пытаясь скрыть смущение нервным смешком. – Маешься-бьешься, как проклятый, а скотина – полтора одра… ишь, рысак, трех поленьев свести не может… Обидно, вот и вся недо…
– А вот кренделем его кормить – это баловство, – сказал он.
Это и удивило Оленку больше всего. Волк держал во рту нож за рукоять – такому и собаку не вдруг обучишь – и Оленка подумала, что не станет этот зверь нападать да кусаться, когда у него зубы заняты.
– Ты, Наум, чай, дедушки Селиверста внук?
– Ну болтают, – сказал он дрогнувшим голосом. – А тебе почто? Я чай, узнает твой муж, что ты мне говорила – беда будет. Ай, нет?
Был купец, «ваше степенство» – а стал – ну, скажем, почти стал – барин. И сидел Федор на подоконнике, смотрел на заснеженный двор, на яблони, обвязанные лапником по стволу и припорошенные снегом, на …
– На что ему ворона-то? – спросил Наумка глухо, наполовину отвернувшись, изображая равнодушие взрослого мужика.
– Если будешь бить свою жену, Кузьма – умрешь, – сказал Егор тихо.
– Нет, нет. Уж не за этим. Поглядеть надо мне – большая беда грядет аль как-нибудь малою обойдемся.
– Да какое тебе дело? Ваше дело – работать, понимаешь ты, старик, работать, а не собирать сплетни! И не мутить народ! Развели тут… секты…
– Ишь, Прохор, чай, в уезде рыжие цыгане есть?
Антипка, каким-то непонятным для самого себя образом попавший в первые ряды, вдруг покраснел, как рак, и пробормотав: «Я, ей-Богу, домой пойду», – стал протискиваться назад. Его пропустили. Мужикам б…
– Не трог, Евсейка! Это что, курица твоя, что ль? Чай, ворона-то не твоя, Божья!
Федор распахнул калитку и шагнул Оленке навстречу в тот самый момент, когда она проходила мимо. Оленка рассмеялась и шарахнулась назад в комическом испуге.
– Да, да, – кивнул Егорка, прислоняясь к лиственничному стволу и закрывая глаза. – Я поговорю. Прости, страж – я снова вижу… просто – вижу… ты ж знаешь, дано от Государя мне…
Егорка, пришедший сюда именно для того, чтобы попросить Лаврентия не бродить по лесу без крайней нужды даже днем, выслушал эту новость мрачнее, чем хотел бы.
– Хороший это ножик, Лаврентий. Ты его береги, а я тебе ужо все расскажу. Только не сейчас – куда сейчас, коли ночь на дворе… Пес брешет да лошади жахаются оттого, что тулуп волчьим духом пахнет, ты …
Ужас и ярость взъерошили шерсть у волка на загривке, приложили его уши и обнажили белые лезвия клыков. Здесь был чистый лес, только злая судьба могла привести сюда людей, просто-таки нечистый дух – и…
«Сам един еси бессмертный, сотворивый и создавый человека, земнии убо от земли создахомся и в землю тую же пойдем, яко же повелел еси создавый ми, яко земля еси, и в землю отыдеши…» Очень утешительно…
– Ах ты, бесстыжая рожа! – взвизгнула она, вскидывая кулаки. – Что это – балаган, что ль, глядеть-то тебе!? Молодой парнишка мается, мать места не находит – а ему все б забавляться! Куды! Чтоб вам пр…
Обычная настороженность, опаска перед диким зверем, канула в небытие, уничтоженная любопытством. Лаврентий даже ухмыльнулся в ответ.
– Сперва фигу казала, потом застеснялась да листик сорвала. Березовый листик-то, не правду говорю?
И верно, хорошо. Никаких конкурентов черт не приволок.
Федор в окружении верной свиты стоял чуть поодаль от раскрытой могилы. Он смотрел на гроб, уже припорошенный снегом, на струйку синеватого ладанного дыма, на огонек своей поминальной свечи – и думал.
Егорка моргнул, и лицо у него стало простым, человечьим. С Филькиной души будто громадная тяжесть обрушилась. И жар прошел, и озноб отпустил, и вздохнулось легко. Все чудное и ужасное как-то забылось…
– Куда лучше, – отозвался Игнат, ухмыльнувшись. – С рабочими больше нехватки не будет у нас. Они ж душу заложат за четвертную бутыль, сам знаешь. Зеленых чертей не боятся, а уж леших-то…
Уже потом, когда волк скульнул ушибленным щенком, тонко и жалобно, Кузьмич осмыслил произошедшее. Его рука тверда и глаз верен, несмотря на солидный возраст – шестой десяток, что ты хочешь. Шкура нын…
– Благодарствуй, – сказал, стараясь казаться серьезным, перехватывая зайца за задние лапы. – Порядочный заяц. Ишь, тяжеленный…
Егорка обнял его за плечи, увел в избу. Матрена ушла еще засветло; в избе было тихо, очень тепло, жарко горела печь, кипели в чугунке щи с сушеными грибами, пахло лесом, молоком и дымом – живо и чуде…
– Рыжий рудого спросил: «Чем ты бороду красил?»
– Ишь ты… Сокол-ястреб… Или сова, а Оленка?
Мать выскочила из чулана, кутаясь в платок. По ее лицу было видно, что она только что проснулась и в ярости из-за того, что ее разбудили.
– Почем он знает, что я кошку пинаю? – сказал Кузьма, поджимая губы. – Колдун. Он колдун, мужики. Его так, колом, не возьмешь. И он себя еще окажет, вот увидите.
Морок спался, как туман. Егорка стоял в трех шагах, скрестив руки на груди, и дружки Кузьмы смотрели поодаль, не подходя близко. Стало совсем темно, а снег посыпал, как из мешка, крупными мохнатыми х…
– Эх, Федор Карпыч, – сказал он мрачно. – Такой взгляд до добра не доведет. Я по долгу духовного лица скажу, что вы…
– Ах ты… каторжник! – рассмеялся Лаврентий. – Ты, что ли, ихний атаман, а, бродяга?
– Егорка, что делать-то мне? – выдохнул он в отчаянии. – Ведь сродники они мои теперь, стая-то! Увидят когда – ласкаются, что дети малые, играют, с собой зовут… Ведь это ж все равно, что по братьям м…
– Точно, – Наумка как будто слегка смутился, но старался не забывать, что он взрослый и самостоятельный мужик, и потому держался степенно и с достоинством. – Дедушка бает, жаль, что ты без веры пропа…
– Об том, что счетов сводить не станешь. Волки тебя слушаться будут, как малые дети – отца. Что прикажешь, то и сделают. Во зло не приказывай им.
– А там, поди, и куры-то дойные, в уезде-то евонном!
– Ты, Антон Поликарпыч, его не трог, – холодно бросил Тит. – Он дело бает. Нечего нам тута делать. Вон тут греха-то сколько – все округ беси, будто мухи, засидели. Лешка, пошли, говорю. Будет языком-…
Жена Кузьмы обмерла, оцепенела, как тот же бурундук перед хищным зверем. Кузьма набычился и яростно уставился на Егорку.
Только барыня-то чем виновата? Блудлива, конечно – но не пугать же ее за это до смерти… Добрая баба и глупая, хоть и барского роду.
Евсейкина компания, хохоча и отпуская злые шуточки, двинулась прочь. Наумка тяжело вздохнул и сделал шаг в сторону. Симка поднял на Егора страдающие глаза и протянул к нему ворону.
– Ничего плохого, конечно, не случилось, – сказал подчеркнуто спокойно. – Мужики дурят. Я озяб, Софья Ильинична, холодно в лесу. Вы бы пуншем угостили меня…
– Ну что! И я, окаянный, могу чему-то служить, как видно.
– Ах ты…! – Егор воткнул топор в колоду и махнул через плетень. – Иди в избу, Симка, я сейчас!
Разве только когда на Татьяне женился – что-то ровно в тумане брезжилось. А потом еще хуже стало. Отец помер, оставив Лаврентия одного с бабами. Мать, что всю жизнь пикнуть не смела, после отцовой см…
– Что за Настасья? – Николка тон сбавил, а стрелу не опустил, целил мертвяку под подбородок. – На что ей навьё сдалось?
Не иначе, как от человечьего зла завелось. Такое, ежели страж или охотник увидит – так и тянется рука назад в землю уложить. Николка сжал в кулаке арбалетную рукоять, вытащил стрелу с белым пером – с…
– Чушь! Я видел тело. Бедняга Кузьмич умер своей смертью.
Федор рассмеялся. Игра становилась все забавнее.
– Ну вот и славно, – сказал Федор и улыбнулся. – Я понимаю, вам не сладко пришлось за последние дни, батюшка, но все, слава Богу, уже позади. Устин коньяку шустовского где-то раздобыл, так вот и помя…
– Уши-то поразвесили, да рты порасстегивали! – выговорил русый парень, давясь от смеха.
Мама лежала в рыжей глине у тракта. Ее тело принял лес, так что от него давно не осталось следа. Ее душа отправилась куда-то далеко, в такие края, куда не достает даже острый взгляд лешака. К Государ…
Выйдя из трактира, Егорка столкнулся с Федором лицом к лицу. Проходя друг мимо друга, они обменялись долгими взглядами.
Волк положил нож на снег, облизался, вздохнул и попытался встать. Оленка наклонилась и принялась поднимать его под живот, стараясь не дотрагиваться до больного бока, как поднимают, если случится, нов…
– Возьми в разумение: умрешь, если будешь бить жену. Нехорошо умрешь. Все.
Матрена грузно плюхнулась на скамью и принялась жадно хлебать чай, отдуваясь, фыркая, ухмыляясь, шаря рассеянным взглядом по избе.
– Тебе кажется, дорогая. На самом деле, уверяю тебя, вид у меня обычный, все прекрасно и к тебе я
– Отец-то Василий, – снова заговорил Шустенок, – он чего еще баял… Никаких, мол, леших нет. Есть, мол, только Божий промысел, недоступный уму…
– Девка эта, что ли? – спросил Николка. – Мне вот чудно увидать, как живая девка мертвяка на свиданки звала, чтоб убил он ее.
А Егорка сидел на окровавленном снегу в обнимку с мертвым названным братом и думал, что, кажется, все, действительно, кончилось. На некоторое время. Симка придумал свой собственный способ отвести зло…
Волк устал от тревоги и от слишком долгого бега. Когда небо начало смутно сереть, он сменил стремительный мах на неспешную рысь, давая отдых напряженным мышцам – и трусил теперь, занося вбок задние л…
– Ты что ж, страж, в деревне делаешь? Чай, неуютно тебе?
Морок лесной, колдовская марь, шелест ветвей в ясный день, под свежим ветром, с птичьим пересвистом, с солнечными пятнами, с запахом кедровым, можжевеловым, болотным… медленная река, как живое серебр…
Так уж Лаврюшка Битюг, он же ныне волчий пастух, был от Господа-Бога устроен, что о драках ему легко думалось, а о подлостях он почасту забывал вовсе…
Неохотно поднялся, улыбнулся на прощанье, не спеша побрел по мху, как по персидским коврам, по прекрасному лесу – по этому вечно живому Государеву дворцу под высоченным небесным сводом, в котором люб…
– Нет, ты скажи! – крикнула Маланья вдогонку. – Ишь, шустрый какой!
– Да не бойсь! – рассмеялся Николка. – Я уж с бережением. Тебе же помогаю – глядишь, и купчина твой обгадится. А любая передышка лесу в радость…
Егорка взял флягу, благодарно улыбнулся. Отвернул крышку – запахло ушедшим летом, морошкой, земляникой, свежим хлебом и семью тайными травами. Лучше Марфы никто из окрестных лешачек кваса не настаива…
– Не сметь так говорить! – рявкнул управляющий, багровея. – Молчать!
– Ой… – женщина остановилась и принялась, сощурившись, рассматривать Егора. – А ты-то кто ж? Ко мне, чай?
Симка коротко рассмеялся и качнул головой.
– Много, Устин, – Федор придвинул к стойке табурет, уселся. – Плесни-ка мне хрустальной, замерз я.
– Никак, страшно идти одной-то? – игриво спросил Федор, замирая от жаркого предчувствия.
Однако, пройдя малое расстояние, остановился.
Егорка сел в уголок в обнимку со скрипкой, прислушиваясь к голосам. Голоса тоже были нехороши – что-то в них прорезалось с болью, разламывая души, и вот-вот готово было прорезаться. И видеть эти рост…
Лаврентий вернулся в деревню, когда небо едва начало светлеть.
– А песенку-то, чай, сам сочинил? Ты, музыкант, вот что, ты вот сыграй «Погиб я, мальчишечка», это дельно.
Покойному Вильгельму Карловичу перед трагической кончиной сравнялось пятьдесят три… И кроме него ничего в жизни не было и ничего не предвиделось, если бы не Федор…
– Был, – сказал Егорка. – Не больно долго, но был. Пойду я, Алемпий. Благодарствуй за рассказ. Не серчай, что задержал-то тебя.
– А угадал. Гляжу – красавица лесом идет, вот и думаю себе: чай, Аришкой звать, никак иначе.
– Да нет, господин хороший, – отозвался Егорка, улыбнувшись в ответ. – Последние три версты пешком дошел. Холодно нынче, осень ранняя будет…
– Ну, кто… Городской, чай, ссыльный. Копейки считает, Яков, что сласти возит – изюм, да чернослив, да яблоки моченые… яблоки дороги нынче – три копейки штучка… Старатели с дальнего. Парнишка со скрип…
Ясный вечер был, золотой… откуда дождь натянуло?
– Эй, красавица, – окликнул Егорка вдруг охрипшим голосом.
– Как есть ничего… А, нет. Сальников, слышь, буры привез. Двойной закалки, золотое клеймо. Передать велел, может, взглянуть пожелаете.
Тьма сгущалась и сгущалась; снег все порошил, кутая деревню в белую пухлую вату. Сумерки потихоньку валились в ночь, и ночь наступала тревожная. У Николки в ту пору вдруг стало нехорошо на душе, будт…
– Я помочь могу, – сказал Егорка. – Но не стану, коли не хочешь.
На лицо молодухи тенью нашла злость, еле прикрытая привычным тяжелым терпением.
Федор проснулся в холодном поту. Потемки в горнице рассеивал только слабенький огонек лампадки. За оконцем темнело мрачное небо, и сквозь бревенчатые стены было слышно, как воет в лесу ветер.
– Ты, Кузьма, нынче жену бить боишься, так кошку беременную ногами пинаешь, – сказал Егор, и от его голоса Кузьме вдруг стало холодно. – Слабых бьешь в лицо, сильных норовишь в спину. Что мне с тобой…
Волк, матерый зверюга в густой шерсти, с мордой, покрытой шрамами, с рваным ухом, лежал на боку в обрызганном кровью брусничнике. Он был смертельно ранен, но еще жив – его глаза, уже подернутые туман…
– Солнышко вызолотило, – усмехнулся Егор. К дразнилке этой и иным, похожим, он уже привык как к собственному имени. Мотнул рыжей гривой и подошел к стойке.
«Как же медведь спит всю зиму? Как же ему есть во сне? Лапу сосет? Неужто лапа у него вкусная такая? А сурки тоже лапу сосут?»
– Голодом сидишь, значит, а уставов навьих не нарушаешь?
«Любопытно, – думал он, – это что ж, он любую так приманить может? Диковинный парнишка… полезный. Вот кабы…»
«Ты же домой идешь, – попытался Егор себе внушить. – Ну и что, что ты с давней поры там не был – пустяки это. Там тоже твой дом, там ты родился, хоть и уже и позабыл – что ж тебя тревожит? Глупо, глу…
– Это я, – сказал Симка. Ворона спланировала с шестка на пол, пешком подошла к нему и уселась на валенок. Симка взял ее в руки, взглянул на мать с кроткой укоризной. – Ее – Евсейка, – объяснил он, чу…
«Наша потеряшка, – думал он печально. – Ровно искорка в потемках. Душенька, верно, отроду открыта, а как жить с этим – не ведает. А тело-то – былинка на ветру… Как оставить тут – на погибель же… Стре…
– Что это ты, малой, показывать собрался? – спросил Андрюха. – Не будет ли? Государь-то…
– Да пусть дурак болтает, – сказал Егорка, все улыбаясь. – В ихнем доме-то, не ты, чай, дура, а вовсе другие…
– Ну что же это, Федя? Надо же мужиков собрать, пусть устроят на этих волков облаву или что… Это же страшно… А что если они забегут за ворота? А если на кого-нибудь кинутся?
– Экая ты скрытная. Для здешних что-то больно храбрая… Ты что, не в Прогонной живешь?
– Ну почему же, батюшка? – Федор высыпал себе в чашку горсть сахару и налил рому. – Я верую. Но по-моему, одно дело – вера, а другое – простонародные суеверия. Ну не изволите ли – лесной царь…
– Идите, берите что даю вам, – прошептал он ледяным шелестом. – Государь над вами, он нам судья!
– Как же можно человека-то губить? – Лаврентий неловко повернулся, вздрогнул от резкой боли, выпрямился. – Охота как лучше, сделать, а выходит, как всегда… – и улыбнулся неожиданно и ярко. – Волков-т…
– Эва, – сказал Лаврентий вполголоса, не ухмыляясь, но, по глазам видно, желая ухмыльнуться. – Скажи-ка ты мне, чай, Кузьмича-то и впрямь леший застрелил? А? А опосля того глаза отвел православным-то?
А у Симки есть друзья в деревне. Правда, и они того не понимают, и лешачонок не понимает – но они же не умеют быть добрыми друг к другу иначе, чем был сегодня добр Наумка. Даже это для Прогонной – мн…
Егор осторожно принял ворону из Симкиных рук. Ворона тоже взглянула страдальчески: крыло, правда, оказалось не сломано, но ушиблено серьезно – мышцы не держали, оно бессильно висело вниз.
– Нет, голубчик. Волки-то в наших краях все больше по дурости своей дохнут. Все суются, болезные, куда их не просят…
Софья Ильинична честно пыталась смириться с судьбой. У нее не было детей. Она играла на фортепьяно по нотам, выписанным из Петербурга, читала выписанные из Петербурга романы, плакала длинными вечерам…
Федор замолчал, глядя в сгущающуюся серость за окном. Он задумался; впервые ему было очень не по себе.
– Бог, которому люди молятся – это капелька Государя, я думаю. Искорка. Не всё.
В гостиную вошел лакей Никифор, ленивый дурак с толстой мордой, которого Федор мечтал сразу же после свадьбы с Сонькой рассчитать и отправить в деревню. Потоптался у дверей и покашлял, изображая особ…
– Пока тут пьют чай, где-то что-то происходит, дамы и господа.
Федор сделал шаг наугад, протянув руку вперед – и рука нашла мягкую лошадиную морду. Он вскочил в седло, не выпуская ружья из рук. Ненавистный лес затаился вокруг, как настороженный враг. Федор толкн…
– Пока неплохо, – Игнат с удовольствием сел в кресло. – Завтра, завтра с волками потолкуем – мужики готовы, с собаками. Выследим – и устроим Софье Ильиничне волчью шубу, об этом не волнуйся. Лучше по…
Уже потом Кузьмич думал, что сворачивать с тракта в лес тоже не следовало. Но в тот момент, когда он сворачивал, желая сократить путь, интуиция молчала. Сигнал тревоги был для Кузьмича слишком слаб и…
Егорке очень мешала темнота. Он взял Лаврентия за рукав и потянул к фонарю у водопоя. Лаврентий покорно пошел и под фонарем остановился – Егорка уже человечьим зрением увидел его растерянное лицо с к…
– А ты почем знаешь? – спросил Пров Лишин, у которого в голове потихоньку укладывались некоторые вещи. – Про лес-от?
Плащ из грозового облака, конь из черного дыма, колчан, полный стрел, несущих страшную смерть, не выбирая жертву, всем, кто оказался на пути, попал в прицел… Убивая, защищаю жизнь вечную…
Баба услыхала и удивилась, приподняв белесые бровки.
– А ну открывай, тварь поганая, нечистый дух! Открывай, пока избу не спалили! – а мужики, бранясь на чем свет, загомонили, не давая ему договорить.
Егорка потерянно огляделся – и увидел, как, легко распихивая толпу и широко ухмыляясь, к нему идет Лаврентий.
Егор печально улыбнулся, растрепал Митькины волоса – ржаную солому, русую, золотую – вздохнул.
– Спасибо тебе, – сказал Егорка прочувствованно. – Утешил ты меня. Половину забот с души смыл.
– Дивлюсь… – Оленка перестала удерживать волка, но теперь помогала ему держаться на ногах, позволяя опереться на свое бедро. – Впервой слышу, сколько живу, чтоб волкам Мотря пропащая зачем-то нужна б…
Игнат, отступив на шаг, с совершенно дикими глазами, не опуская ружья, выстрелил из второго ствола – в грудь Демьяну, в упор.
И Симка, сменивший человечью плоть на лесной морок, привалился к плечу, бормотал виновато: «Ты меня прости, Егорушка, только не мог я на это глядеть. Мамку-то жалко, а иначе-то не вышло…» – а Егорка …
– Смотри, Филька, – сказал Егор, вставая и усмехаясь. – Не забудь. Обидишь лес – не по-намеднишнему отплатит.
– Пойдемте в столовую, Федор Карпыч, – обернулась к Федору барыня с такой же заискивающей улыбкой. – Надеюсь, вам понравится обед. Тут утром мужик принес глухаря, так что будет такое жаркое…
– Что-й-то? Кобылу, что ли, барынину, волки загрызли? Аль купчине твоему полушубок порвали? К спеху как вам душегубство занадобилось…
Лаврентий погладил волчонка по спине – и тут сообразил, что стоит в окружении волчьей стаи. Это было бы страшно, если не было бы так нереально: волки рассматривали Лаврентия, как простой люд смотрит …
Простые эти слова отчего-то насмешили его слушателей.
– Ничего ты не видишь, только хвастаться мастер!
Возненавидевший лешак становится охотником.
Слова вызвали эффект, совершенно противоположный ожидаемому.
– Отчего – с хвостом? – удивилась Софья Ильинична. – И почему – Гете?
Пламя, золотое, зеленое, голубое, полыхало посреди поляны, не касаясь земли, не трогая хвои и опавших шишек, не трогая мха, разливая вокруг мягкое живое тепло. Четверо бесстыдников, охламоны, нарушив…
– Что ты, милостивец?! В лесу тебя недострелили – в деревне кольями забьют! В лес тебе надо – да отлежаться…
Куница плясала на мушке, никак не поворачиваясь, как надо.
– Тебе чего-то… – начала Аксинья, но Егор слушать не стал.
К вечеру небо прояснилось; над черной дорогой розовела, золотилась холодная заря. Скорченные темно-синие тени пролегли от черных стволов, рыже мерцала между ними земля, усыпанная хвоей. Предвечерний …
Федор огляделся, поискав глазами плачущую – и поразился, увидав Оленку. Она сидела за столом под портретом генерала Замошникова, уронив простоволосую головку на руки и вздрагивая плечами, а рядом с н…
– Охота ваша и меня с живыми вместе в землю уложит, – сказал он в тоске. – Да только что я могу? Я барыне моей, Гликерии Тимофеевне, обещался, крестной моей в Темноте – у меня, чай, тоже душа!
– Провожальщик, – проворчала Ариша, но уж не с сердцем, а так, по обычаю, чтоб незнакомец не много забирал себе в голову. – Много вас, этаких-то…
– Мы тут со всем, что есть, разберемся, – сказал Федор вслух и тихо рассмеялся.
– Не токмо своей волей – с соизволения Государя жизнь твою обрываю, – отдалось в сердце громовым эхом. – Душа – миру, прах – праху, да будет воля Государева!
Лаврентий отстегнул от пояса ножны из толстой бычьей кожи и поднес к Егоровым глазам, но в руки не дал. Да Егору и в голову бы не пришло пытаться тронуть это руками. Никто из… таких, как Лаврентий, н…
«Как мне все удается! – думал он с удовольствием, идя через двор. – Умный человек везде найдет возможность пожить со вкусом. Забавно, забавно… жить забавно!» Он вспомнил, как Соня Штальбаум, заспанна…
– Не дружки они мне, – сказал Егорка, и это была чистая правда. – Я взгляну только и уйду. Хорошо?
– Ты не замай! – крикнул Кузьма. – Морду разобью, чтоб не лез, куда не просят, бродяга поганый!
Договорив это заключение мрачно и веско, Селиверст Вакулич, не торопясь, направился прочь. Управляющий в ярости сплюнул на землю и полез в карман за портсигаром. Мужики из мирян, исподтишка наблюдавш…
Егорка улыбнулся, и у Лаврентия отлегло от сердца.
– Пусти! – зарычал мужик, как рычит, нападая, медведь, и бешено рванулся.
Сперва ладили телегу: Егорка из сухой слеги выстругивал новую ось и укреплял колесо. Потом одолжили у Лаврентия его одра и уехали-таки за дровами, благо дороги еще не завалило снегом по-настоящему. И…
– Поди водки выпей, – сорвалось у Лаврентия с языка само собой. – Согреешься, чай…
– Скажи-ка, Федор Карпыч, помнишь ли того бродягу со скрипкой, что у Силыча останавливался? Рыжего такого? Смазливая такая физиономия, а взгляд очень неприятный? Так вот, друг мой, мужики говорят, чт…
Ладаном и холодом повеяло так, что аж лицо обожгло.
– Надо дров привести, – сказала Матрена с сердцем. – Да на чем только? Телега есть, да без колеса, а в телегу я, что ль, запрягусь-то?
– Ну, – голос чары, как золотой колокольчик, отозвался в мозгу. – Ты подойди, сокол ясный, подойди, чего ждешь-то?
– Вели поставить самовар, Соня, – сказал он. – Чаю хочется.
Земля под его ногами тяжело колыхнулась. Неясный ропот, глухой шум донесся из чащи. Николка быстро обернулся – на его бледном лице зелено горели глаза, он улыбался жестоко и весело.
– Хорошо, – отозвался парень. – Ни разбойников не повстречали, ни конокрадов – зря, чай, лес глазами-то стриг, а, Влас?
Та вздрогнула, дернулась, дернулась снова…
– Здорово… Егором тебя звать? Волк подстреленный ко мне приблудился…
– Вот и кипяток-то остыл, – сказал он огорченно.
Влас присмотрелся. Глаза у парня, похоже, были острее, чем у него, но и он разглядел в тумане помаргивающие огоньки. Ворчать сразу перехотелось.
– Прочь с дороги, живой! – прошипел Демьян, чувствуя, как вместе с кровью из раненого бока течет навья сила. Он знал, что выглядит жуткой нежитью, был уверен, что Игнат шарахнется – и ошибся.
Волк боднул Лаврентия головой – и вдруг завалился на спину и взмахнул лапами в воздухе, как молодая играющая дворняга. Его великолепная шкура блестела от росы, а на морде было написано выражение тако…
– Ты, Влас, зря не мели, – возразил Егорка, улыбаясь. – Когда это я тебе про барскую науку говорил?
Симка хихикнул и зевнул, как котенок. Еще небольшое время Егорка слышал, как он возится, устраиваясь поудобнее, и обнимает свою кошку. Потом Симкино дыхание выровнялось – он спал.
– Он был холодный, весь туманный. Я его застрелил – и он растаял, мертвое тело растаяло! Он был белый, высоченный, седой весь, а с лица – парень… Ой, да что! Не дай Бог кому-нибудь увидать такое! Не …
Симка развеселился – с приветом, мол, да лаской от хворой вороны! – разыскал валенки – тоже еще умора, старые валенки-то чуть не до пояса достают, хоть прячься в них! – забрал кусок и убежал.
И выхлебал второй, не притронувшись к закуске. Гулять, а потом… разобраться.
– А скажи-ка ты мне, – Егор чуть замялся. – Скажи… вот кто из лешаков в Прогонной бывал? В самой деревне, и вернулся с людским духом? А?
Влас чуть не поперхнулся, услыхавши. Но тут же сообразил, что это опять действует на него лесной морок. Мало ли Мариных-то в окрестных краях? Уж верно, не один десяток…
– Ладно, – сказал снисходительно. – Будет тебе поп, душа христианская. Не повредит, да и болтать перестанут. Пошли, когда приедем, к отцу Василию – скажешь, побеседовать зову.
И отошли-то всего шагов на полтораста, никак не более, и стоял вокруг белый день, и люди были вовсе рядом, и отец Василий завел, было, беседу о пользе упования – и вдруг случилось то, чего случиться …
– И то, – вторил Влас. – Чай, песня-то душевная!
А если бы я подошел? Что бы эта ведьма сделала? Защекотала бы меня? Удушила? Кто она такая? Бесовка? Кикимора? Какая-то деревенская тварь, которая зачем-то следит за мной? Кто?
Уже в своей горнице Федор оттолкнул его от себя, швырнул в угол шапку, пнул стул. Тяжело плюхнулся на постель, сминая атласное покрывало.
– А ты скажи, можно ль пожить у тебя, – сказал Егорка с самой теплой улыбкой. – Чай, Симка-то разрешит… Да, Симка?
– Будь ты парень, – сказал он, отвязывая повод, – я б решил, что лошадь свести хочешь.
– Не слыхал что ли? Да уж оттого… Нечего тут… – Алемпий затянулся и закашлялся. – Так уж…
– Ох, не место, – покивал мертвяк. – Ох, правда. Народ тут лют, живое и неживое одной метлой метет. Попадись им – один разговор будет: кол промеж лопаток и вся недолга. Что тебе здесь?
Отец Василий укоризненно покачал головой.
– Эй! – Федор едва вернул дар речи. – До свиданьица, краса неописанная!
– Где? Да на ржавом гвозде, с третьей полки, где дохлые волки!
– Я тебе вот что скажу, Антон Поликарпыч… Беси-то, они, просто так, не знай кому, не кажут себя. Тоже с разбором. Есть за что, по всему видать. Не божий человек твой Федор Глызин. Не то, что мирской …
Оленка нагнулась, чтобы погладить кошку – и тут дверь в сени открылась с чуть слышным скрипом. На пороге стоял рыжий, накинув на плеча тулуп, и глядел на Оленку серьезно, пристально и, пожалуй, приве…
– Нет, правду сказал. В Бродах, верно, бывал, да не нынче, сестру твою знаю – точно, но тебя-то нечаянно встретил. Я в темноте-то, словно кошка, вижу…
– Ты, Егорка, говори, да не заговаривайся! – рявкнул Кузьма. – Удумал – человека с тварью ровнять!
Волк, впечатывая лапы глубоко в сыпучий снег, добежал почти до своей заветной поляны – и вдруг его остановил резкий человеческий запах, вонь кислых овчин, перегорелого вина и браги, онуч, сопрелых ва…
– Пойдем отсюда, – сказал решительно и первый пошел прочь от старостина дома.
– Это чего же? – голос у Маланьи стал выше, а руки сами собой уперлись в бока. – Глызин-то в день по рублю платит! Рубль ведь! Этакие деньжищи-то! За зиму, чай, чуть не сто рублев скопить можно!
– Гоже как, – пробормотал Прохор с мечтательной улыбкой. – Ишь ты, песня-то и вовсе незнакомая, а гоже… На голос-то как? Как поют-то ее?
– Ты, нечистая тварь, убирался бы в свой лес подобру-поздорову – пока не поздно. Отец Василий вернется – освятим деревню, а пока я уж ее очищу от твоих поганых дружков, будь спокоен. В первую очередь…
– Эй, Егорка, что за содом-то? – сипло выкрикнула окончательно проснувшаяся Матрена ему в спину, а Симка и Лаврентий переглянулись – да и выскочили следом.
– Ляг поспать, – сказал Игнат. – Завтра разберемся.
– А я ведь за делом пришла-то, – сказала Марфа, подавив рыдания. – Меня Микитич послал.
– Да? – усмехнулся Федор в ответ. – Лучше скажи-ка мне, как волки нынче себя чувствуют?
– Дома ли хозяин, красавица? – спросил Егорка.
– Куды! К отцу Василию, святой водицы испить, да…
– Здорово, охотник, – сказал Егор грустно. – Не ждал встретить тебя здесь в эту пору, Мартын.
«Ты чего такой хмурый? – спросил Симка удивленным взглядом. – Нешто не хорошо?»
Это был дурной лес, проклятое нечистое место.
– Чай, согреться желаете? Можно казенной, вроде, так сказать, живительной влаги…
Игнат тронул рыжего с места, и Федор тоже дал шенкеля. На душе прояснилось.
– Когда эта ерунда закончится, я пожертвую, – сказал Федор и надкусил булку.
Недавние дожди превратили почтовый тракт в совершеннейший кисель – хоть хлебай его ложкой – и лошади еле плелись. Влас их понимал, не понукал – но уже темнело, спустился холодный туман, а до Прогонно…
Барыня его, Гликерия Тимофеевна, ночная княжна, совсем иные мысли звала. Ее и бабой-то назвать язык не ворочался – ровно изваяние изо льда да сахара или морок снежный и морозный, чистый, жестокий, хо…
Лаврентий стащил Федора с седла и врезал ему в подбородок. Федора спасло только то, что рука Лаврентия тяжело двигалась из-за раны: он не был убит наповал, лишь на некоторое время потерял память. Пот…
Алемпий нахмурил брови, отчего они встопорщились, как пучки мха. Вздохнул.
Симка хохотал, сгибаясь пополам и обнимая кошку, когда Егор услышал, как хлопнула дверь и зашуршали в сенях.
Он зашел в кабак, усмехнулся, увидав Игната среди деревенских мужиков. Жаль было звать его – ладно шло дело – но позвал. Игнат так встал да подошел, будто и не пил вовсе.
– Софья Ильинична, – сказал он фатовским тоном, – а покажите-ка мне эту сову! Сейчас мы ее, – и прицелился пальцем в заоконную темноту, – бабах! – а после чучело вам набьем. Для смеху, а?
– Чай, спать давно пора тебе… Завтра с утра поговорим еще. Все сговорим, успеем…
– Ратуйте, православные – не было волков на барском дворе! Ни единого не было! Хоть убейте! Их ноне и близ Прогонной-то нет! Вот хошь, Лука, застрели меня – я правду говорю! Неча любую беду на волков…
– Сегодня мужики еще в лес не пойдут, Лаврентий. Поздно уж. Да и время надо облаву-то подготовить. Завтра, чай, соберутся – а нынче ночью ты стаю свою уведешь. Подале уведешь, за Мокреть, в Гиблую Па…
Не ушла из-за Егорки. Ну что за парень! На что ему! Сраму захотелось, что с гулящей живет? Или – что ему надо?
– Федя, его до смерти напугали! А может, внушили – взгляд у рыжего вполне магнетический, ты сам видел.
– Лес Федора Глызина проклял. Из-за него тут может быть очень много грязи – чай, сам видишь, что в деревне-то делается. Лес рубят без пути, без разбора, вот-вот зверье без счета стрелять начнут, пока…
Федор спрыгнул с вороного у коновязи, бросил повод Игнату в руки, поежился – дождь моросил – и поспешно вошел в трактир, в тепло. По позднему времени местные мужики разбрелись по домам, а проезжающие…
Матрена бросила на него неодобрительный взгляд.
– Да не десять, а уж одиннадцать-двенадцать тому… Помню я, помню. Не понравился он мне о ту пору. Точно что глазки синие, лицо умильное такое, да и глядел на тебя, как на землянику… разлакомился… Не …
– А тринадцатый. Ты не думай, Егорка, что он дурачок – деревенские, они без понятия болтают. Блаженный он у меня, это не без того, а разумения-то у него на пятерых нашенских хватит…
– Снежные воины, – сказал Егорка с мечтательной полуулыбкой. – Гонцы от самого Государя. Чуешь, как холодно стало? Вот, несут, стало быть, морозы, несут метели, лес засыпают снегом, сковывают льдом…
Он вернулся в деревню как раз вовремя. Тут, по крайней мере, двоим беззащитным существам требовалась немедленная подмога. И это было так заметно, что помогать принялись другие, не имеющие отношения к…
– А знаешь, красавица, не стоят сотни твои коровы-то. Разве лишь все шесть вместе – и то еще поторговаться можно. Хорошие коровы, да не стоят. Напрасно и хвалиться. Прощай, голубка…
Федор успел оглядеть девку с головы до ног. Овчинный тулупчик нараспашку был накинут поверх синего ситцевого платья, голубая косынка едва прикрывала волосы – фигурка плотная, гибкая и сильная, а лицо…
Лаврентий дружески хлопнул Егорку по спине. Лошадь, вероятно, завалилась бы на бок от такого удара, но Егорка лишь чуть подался вперед. Мужики восторженно заулюлюкали.
Егорка кивнул. Марфа погладила его по щеке, пошла прочь, вошла в тень, сама стала тенью, исчезла в мокром холодном мраке.
– Да не бредни, – сердито перебил отец Василий, оставив в запальчивости обычную благостность и мягкость. – Не бредни, а уж Иван Кузьмич видел лешего.
– Об Оленке говорить изволите, Федор Карпыч?
– И точно! И точно! – выкрикивал молодой мужик из соседней деревни, кажется, из Бродов. – Как в прошлом годе на Пасху: сойтися в овраге с двух сторон – наши супротив ваших, стенка на стенку…
– Слабенько видишь, – сказал парень весело. – Я уж забыл, о чем говорил с тобой, а ты все ту ж дугу гнешь. А что я в мыслях думаю, скажу, пожалуй. Вон, впереди, никак, огонечки? Чай, Прогонная…
– Ну ладно, Георгий, а деньги? И слава! Неужели вам все равно?!
Ариша встала как вкопанная, боясь оглянуться. Голос был незнакомый, а звал по имени. Лешие, говорят, люд православный часто морочат вот этак…
И в этот самый миг фигурка дрогнула и заколебалась, как отражение в воде – а Федор вдруг сообразил, что эта девка, невероятно красивая девка, закутанная в шаль, простоволосая, с огромными дикими глаз…
Федор выпустил ее пухлую ручку, мягкую до бескостности, взглянул в лицо. Ишь, и губы задрожали. Жалостливая ты наша, подумал он с неожиданной тихой злостью. Уже, тороплюсь тебе все рассказать. Жди.
Конь дернулся вперед, через миг был на тропинке, пошел мелкой нервною рысью – а Федор все вглядывался в глухую лесную темень, и злоба душила страх.
– Нежная душа! – фыркнул Мартын и дал шпоры.
– Смеешься, бес?! – лицо Кузьмы дернула судорога. – Смейся, смейся. Я еще посмотрю, как ты посмеешься. Я знаю, кто ты есть. Еще увидим…
Он был выше Егорки на голову и вдвое шире в плечах; рядом с ним Егорка казался бледненьким барчонком – и поэтому покрасневшее лицо мужика и его вздувшиеся жилы выглядели удивительно, совсем неестеств…
И не спеша, направилась по тракту к околице. Федор проводил ее взглядом.
– Не будут, – сказал Вакулич, и Егорка понял, что за свои слова он совершенно отвечает. – А ежели кто и попрется – так сам виноват, – и перехватив Егоркин взгляд, добавил: – Не бойсь… Егорий Храбрый.…
Федор кивнул. Его глаза сузились, а смущенная ухмылка превратилась… в весьма сложную мину… и, пожалуй, жестокую.
– Да брось! Вся Прогонная тебя Битюгом зовет – и дельно. Ты же, говорят, можешь мирского быка голыми руками на землю повалить – или болтают?
Мертвяк пожал плечами, усмехнулся и вышел следом за Егором. На дворе кабака, однако не остались, пошли прочь по тракту; мертвяк скользил рядом струей дыма, но исчезнуть не порывался. Видать, разговор…
Симка кивнул. Егор вынул из футляра скрипку. Тонкая зимняя мелодия поплыла по избе, и были в той музыке холод и покой, ледяной сон усталой земли. И заслушавшийся Симка сам стал спящим лесом, медведем…
– Нет, слышь, от ветерка гнусь, зато слово знаю. Только спроть Лаврентия поможет слово-то?
– Стой, – сказала Оленка. – Дальше я ужо сама дойду, – и скользнула с седла плавным ласочьим движением. – Спасибочко.
И потому относился к усталым с особым чувством – а уж они-то его привечали. Старики, кто уж жить измаялся, те даже ворчали порой, где, мол, тебя, навьё, носило столь времени, давно заждались, мол. Ба…
– Ахти, Мотря, никак тебе женишок нашелся! – язвительно расхохоталась она. – Гляди-ка, молодчик какой! Ты, рыжий, ужо, поберегись, чай, мир не простит тебе, что сокровище такое у него отбираешь! У не…
– Вот как, – Федор улыбнулся. – Это печально. Что же вам помешало?
– А что ты за лекарь, чтоб пособить ей? – хмыкнул Николка.
– Сядь на лавку, – сказал Егорка. – Слушай.
Николка поправил за плечами колчан, окинул Егора взглядом – оценил его заминку, оценил усталый вид, осунувшееся лицо, тени под глазами. Отстегнул флягу.
– Это земля наша, – сказал Егорка тихо. – Ежели сейчас уйдут хранители, и ежели Охота не отобьет у людей желания гадить, то лет через сто вот этак и будет. Смерть будет. А из нашего народа, кроме охо…
Ямщик ухмыльнулся, и сидящие с ним за столом развеселились.
Он поднял глаза к образам. Их было вовсе не видно в глухой тьме, но Лаврентий вроде бы знал, что они там, и перекрестился, переложив нож из правой руки в левую. Его мучила совесть – но вдруг этот кам…
Кратко говоря, воспитанному, утонченному, интеллигентному человеку жить тут было весьма и весьма тяжело, одиноко и печально.
Тени, чернее ночной темноты, обвились вокруг Николкиных ног, он запустил пальцы в клубящийся сумрак, как в кошачью шерсть, упоенно улыбаясь.
– Ну да, знаю я, знаю, – Егор присел, протянул лисе руку, она обнюхала пальцы. – Видишь, им-то тоже не сахар… А медведю и росомахам-то куда похуже твоего будет. Место свое оставил из-за этой вырубки …
Егорка отломил кусочек черствого хлеба, улыбнулся.
Как этот день быстро сворачивался в ночь…
– Нашла время для забавы, – проворчал Андрюха и невольно улыбнулся. – Только ты, Николка, гляди мне, ты бережно с ними, не буди всех…
– Брожу. Захочешь жрать – будешь бродить-то. Чай, без зову нельзя мне, а зовут-то… С Прогонной в Броды, с Бродов – в Выселки, а там – на Красну Горку иль в Замошье… ноги по колено собьешь, бродивши…
– Ты, как тебя… – Федор взглянул на лакея со смесью раздражения и ненависти. – Игната волк задрал, видишь? Надо тело в дом отнести – только предупреди барыню. Послать за батюшкой и за урядником. Ну, …
– Ну чего ты суровая такая, – сказал парень, подходя ближе. – Я, чай, не хотел обижать-то тебя. Вон, в лесу потемнело, а ты одна идешь… Я проводить тебя хотел.
Молодуха замялась и ее розовый нос тоже исчез в платке.
– Мартын, я прошу! – голос Егора дрогнул. – Просто-таки не спешите с Охотой и все. Я сам с купчиной сговорюсь. Хоть уедет, хоть… да пусть даже и подохнет, не велико горе, лучше пусть один, чем весь п…
– Коли и наживу чудом каким капитал-то, с неба, к примеру, свалится, так в руках не удержу, Устин Силыч. Такой талан, чтоб деньги иметь, не всем дается. Вы – дело одно, а я – другое, и не умею я, и н…
– Да ты не бойся, – сказал он, продолжая улыбаться. – Не трону я твою куницу. И без нее полно в тайге…
– Да прямо иду. Поселок-то, что к нам ближе всего – Прогонная, что ли?
По избе бродила серая кошка. Она заглядывала во все углы, принюхивалась, вытягиваясь в струнку, и время от времени, поднимая голову, тихо, сипло мяукала. Парнишка подошел к кошке, поднял ее и прижал …
Снилось, правда, что-то тяжелое, сумбурное и противное, но сон забылся, распался на части, как только Федор открыл глаза. Потянулся, зевнул. Откинулся на подушку, жмурясь, попытался припомнить сон. К…
– Ишь, прошибло тебя… Да не бойсь, не родня же она тебе! Убежала дура, значит, сегодня, значит, убежала, а завтра Семен обдумался да искать ее пошел. И то сказать: на дворе осень, вроде как нынче, а …
Егорка совсем забился в угол. Ростки зла вытягивались прямо на глазах. Чистому лесу вокруг Прогонной приходил скорый конец – чистый лес должен будет сдвинуться дальше на восток, на север, за Хору… Ил…
Оленка вскинула голову и Федор тихо восхитился ее злым заплаканным лицом с горящими глазами.
– Вы, господин хороший, надолго ль останетесь? – спросил он, сладко улыбаясь. – Чай, лестно было бы еще послушать, сударь мой, и взял бы я недорого с вашей милости…
– Устин, – сказала она тихо, – это Лаврентий.
Софья Ильинична долго тянула историю с продажей леса на своей земле, потому что боялась лишиться его визитов, когда сделка будет, наконец, заключена. Но визиты не прекратились, хотя каждый раз, когда…
– Егорушка… Купцов пес Тихона из Бродов застрелил. Из ружья, – голос Марфы охрип от слез.
– Тетя Маланья, – вставил Егор в кусочек получившейся относительной тишины. – Я не любопытствую, я умею испуг отливать.
В трактир вошла маленькая мокрая фигурка – девчонка, решил бы Егор, если б платок не был повязан по-бабьи. Личико, совсем детское, бледненькое, курносое, с круглыми серыми глазами в светлых ресницах,…
– Ишь ты, умный, – усмехнулась Оленка, и волк встал на ноги, сразу прихватив нож в пасть. – А ножик-то тебе зачем? Чай, зарезать захочешь кого – так зубами своими зарежешь, каторжник!
– Отчего – как самоубийц? – Егорка взглянул беспомощно.
– Волки отпоют, оплачут… лес примет. Тошнёхонько, Егорушка!
– Я не понимаю, – сказал Федор обезоруживающе наивно
– А так. Нрав у него отрывистый. Пожелал – да и пошел.
– Потеха, братка! – хихикнул Лешка. – Час-то от часу не легче! Бесей-то им, чай, мало, так они антихристова слугу скличут!
– Опасные рассуждения, – отец Василий покрутил головой. – Так Бог знает до чего можно договориться…
Егор присвистнул. Его бледное лицо побледнело еще больше.
– Нехорошо с мамкой вышло, да? – спросил Егор, который потихоньку начинал понимать Симку без слов, как понимал любого из дивьего люда – все на лице да на душе написано.
Симка ответил жарким преданным взглядом, а Матрена совсем смешалась.
Слишком уж у Егора вид был спокойный да строгий. А у Лаврентия хоть и впрямь рубаха в кровище, но на зверя-оборотня, которому ничего не стоит человека живьем сожрать, он все равно нимало не похож. И …
– Мы и не прибедняемся. Свое место знаем. Лес ваш – погост наш. Вы в наши дела отродясь не лезли – и мы в ваши не смеем. Обращение понимаем.
– А ты, леший рыжий, песенку-то сыграешь? Потешишь обчество?
– Да затоптали вы все, олухи, – фыркал сторонский досадливо. – Собачонка эта наследала, Кузьма тож… где тут разобрать…
– Бога боишься – в церковь сходи, – усмехнулся Игнат. – Отговейся, исповедайся, свечку поставь. Покайся – простит Бог-то. Бог всех прощает. А если грешить тебе страшно – каяться не забывай. Полегчает.
– Попрощаемся ли? – еще тише прошептал мертвяк.
Митька сидел поодаль на корточках. Струи тумана серо мерцали в его пальцах. Он перебирал туманные пряди и улыбался.
Николка удовлетворенно кивнул, и мертвяк с видимым облегчением скользнул в густую тень между избами, в любимую навьём тьму. Впервые за все немалое время, которое Николка пробыл стражем, он мог не тол…
– Чего-й-то ты раскипятился, не самовар, чай? – ехидно спросил Лешка.
– А барыня Софья Ильинична десять рублей обещали за волчью шкуру, – с готовностью сообщил Устин Силыч. – Волк тут такой бегает, черный, громадный. Игнат из Глызинских пытал собрать мужиков, да облаву…
– К Соньке поедешь? – осведомился Игнат непочтительно.
Хозяин дома действительно умер без покаяния. Но умер сам по себе. Во всяком случае, никто не резал его ножом. Он просто до самого последнего своего вздоха держал в руках этот нож – свою самую драгоце…
И почему-то никто не усомнился, что Егорка спрашивает в своем праве. Ему ответили.
– Слышь-ка, братка, – ляпнул Лешка в настороженной тишине неожиданно громко. – Батюшка-то осерчает, коль прослышит.
– Ох, ты, Господи, – пробормотал, возвращая очки в обычное положение. – Грех-то какой… Чуть гостей не проспал… Милости просим, Федор Карпыч, завсегда рады! Поздненько вы нынче пожаловали, чай, дел в …
Сыч демонстративно отвернулся. Егор осторожно снял его, хотя сыч сделал слабую попытку удержаться когтями за тулуп, и поднес к низко свисающей ветке. Сыч ухватился за ветку растопыренными лапами – ем…
Филька сглотнул зевок и прислушался. В лесу стояла шелестящая тишина дождливой ночи.
– Глупости! Я в вашем обществе, моя очаровательная соседка, душой отдыхаю.
– Ишь ты, любила! Укроту, стало быть, настоящую не дали, – на этот раз Алемпий не удержался от плевка. – Так и ходила, негодная, пока пузо уж на нос не полезло… Я уж так думаю, что у Семена больно на…
Хотя, матушка поискала бы толкование у Мартына Задеки, усмехнулся Федор и спрыгнул с кровати.
– Нет. Он в деревню пошел. Сказал, в чащобе людей не видал, взглянуть интересно, какие, мол…
Егорка невольно улыбнулся. Оставив Симку гладить кошку, смешно повисшую в его руках, будто живая игрушка, Егор прошелся по избе, оглядывая углы. Нашел на полатях груду тряпок, откинул грязную юбку, с…
– Я и сама не желаю, – глухо сказала молодуха, глядя в пол. – Батюшка велит. Со двора гонит, сам, чай, знаешь… Серчает шибко… Пойдем…
– В пору ты в Прогонную пришел, в пору… Не нашего толку, говоришь? А какого?
Кусты расступились, раздвинутые широкой грудью матерого волка.
– Друг, – сказал Егорка совершенно серьезно. – Показывай, где оставила его.
Земля рядом с ним была сдвинута в два крохотных, в мужицкую ладонь длиною, могильных холмика, и над каждым стоял крестик из двух щепок, связанных веревочкой. Третий холмик парнишка еще сгребал, а щеп…
– Не обессудь, приятель, – сказал Егор. – Тебе со мной нельзя.
И добро бы еще дом был новый, только что срубленный – так ведь нет! Лаврентий отчетливо видел в сером предутреннем свете эту избу, почерневшую от непогод, заросшую мхом и плесенью, со слепым оконцем,…
Софья Ильинична побледнела, уронила пяльцы.
Но стрелы не было. Медвежья шуба была совершенно цела.
– … а я и говорю: «Хва-ат! Поучить бы тебя… чем сарай подпирают!» – закончил тот при общем смехе.
– Ступайте работать, – Федор мотнул головой. – Битый час трепали языки, а дело стоит.
– Нет уж, мне еще жизнь дорога! Да ты не болтай зря – я ж по делу пришел. Охотишься?
– Ты, Аксинья, все не об том баешь, – попыталась возразить Матрена. – Что это – я про корову тебе, а ты мне – про это самое… Ты скажи…
– Не об чем нам говорить, паскуда, – Кузьма яростно дернулся, Егор его отпустил и он угодил кулаком в собственную челюсть. – Что тебе надо, сволочь?! – выкрикнул Кузьма, чуть не плача от досады. – Че…
– Нет, не пойду. Я ж по делу. Волки – как?
Слишком чистый да сладкий. Зовущий, навий, обманный. О таком-то Николка только слыхал, да и то – мельком.
– Влас вот говорит, сударь, что деньги, мол – вода. Притекли – утекли… Да сказать по чести, много ль надо человеку-то? А слава… Коль в кустах черемуховых, у околицы, соловей заведется да петь станет,…
– Ты, маменька, не серчай, а я ужо и сам не пойду.
Кузьмич возвращался с прииска, когда начали сгущаться сумерки, но настоящий вечер еще не наступил.
А с пола тяжело подымался бледный с лица, как мел, в окровавленной рубахе, Лаврентий Битюг.
– Ну хорошо, – сказал становой. – Понятно. Вы не видели. Так ведь и мы с доктором и, вот, с Федором Карпычем, тоже не видели. Тело как тело. Без признаков насилия. Верно, Федор Карпыч?
Федор сел верхом, нагнулся в седле, протянул руки – Оленка даже не попыталась отстраниться – поднял ее за талию и посадил впереди себя, боком, на холку вороного.
Он нагнал Кузьму на темном порядке, куда уже не доставали пьяные вопли и хохот из трактира.
– Да нет… Правду сказать, и музыка не то, чтоб очень душевная.
Было это так сказано, что у Власа екнуло сердце. Будто даже померещилось, что прохожий парень, как в старательских россказнях, сейчас раскроет свой чудной чемоданчик – а там все самородки – да и скаж…
– Совсем, родимые мои, рехнулся, – сморкаясь в платок, причитала толстая баба, округлив опухшие глаза. – Только и слов, что «Господи, помилуй», да так бает, как взлаивает – гав, гав…
– Тоже здесь. Везде. И на небе, и на земле. Дальше жить будет. Ты ж об этом толкуешь?
Далеко за полночь Игнат едва ли не на себе втащил Федора в дом.
– Зачем звал-то меня? – спросила она насмешливо, когда Егор остановился в огороде. – Девка я тебе, провожать-то тебя?
Последняя полевка обнаружилась в рукаве. Вытряхивая ее, Егор вздохнул. Лесному народу не было дороги туда, куда он направлялся. От всей прежней жизни осталась только скрипка.
Егорка шел прочь, и все было темно, внутри него, снаружи – везде стоял непроницаемый мрак.
– Устали, сердяги, – сказал он вполголоса, и слышно было, что улыбался. – Груз тяжел и дорога разбитая… Устали, верно…
– Да живи, окаянный, – буркнула она себе под нос. – Живи, аль тебе места мало! Тебе ж, дураку, хуже – чай, даром дразнить станут. Живи!
Хочет рассказать, как она несчастна, подумал Федор и улыбнулся еще нежнее. Но не рассказывает. Ломается? Ну-ну…
Егорка накинул тулуп и вышел. Устин Силыч щелкал на счетах, поднял глаза от костяшек, улыбнулся ласково.
– Оленка, – спросил Федор хрипло, почему-то потянув за ремень ружье. – Ты как здесь очутилась?
– Мне чертозная не надо! – заявила Маланья.
– Лучше б на кулачках дрался. Руки-то – что железо… Никто этак вот не держал меня.
– Позову ежели – услышишь? – спросил Николка.
Егорка кивнул – и мужики постарше полезли по карманам за кисетами; многое из сказанного, хоть и прозвучало неловко, все объяснило. Алемпий прислонил берданку к плетню и принялся скручивать «козью нож…
В следующий миг они бы сцепились, если бы хохлатый не свистнул снова. На него взглянули все, даже Симка: рядом с хохлатым парнишкой стоял Егор.
– О да, теперь я должен плакать из-за того, что выживший из ума сектант болтает чушь! Ладно. Игнат, с рабочими просто. Поставь им пару ведер, поговори по душам – и придут. На фанатиках свет клином не…
Федор протянул руку, Оленка врезала по ней ладошкой, схватила со стола бутылку и опрометью выскочила из кабака.
– Это что ж за страх такой? – шепотом спросил мертвяк, погасив глаза.
Вот и бейся, как проклятый, даже сердце отвести не на чем. Доходы скудные, а дома – две бабы да двое малых детей, двойняшки. Прииск Лаврентию не по сердцу, в извоз ездить – в долги влезть, Глызиным о…
– Ахти мне! Ты что ж это, как волк, посередь улицы на людей кидаешься!?
– Срамник ты! Только и знаешь, что зазорные слова даром болтать.
Симка огорчился чуть не до слез. Егорка его смешил-смешил, пока светлая мысль не пришла ему: отломить горбушку от каравая, посыпать солью, маслица льняного плеснуть да отослать Наумке в угощение, пок…
– Кузьма – без руки? – спросила Оленка, еле шевеля губами.
Лаврентий со странной оторопью, держа ружье в руке, подошел ближе, обошел дом вокруг. Навес над крыльцом обвалился. Осклизлые ступени густо поросли лишайником, сбоку притулились поганые грибы на тонк…
Рядом с пнем, в который был воткнут волчий нож, стояли Кузьма, Петруха и какой-то сторонский парень. Нелепая шавка, помесь лайки с вульгарнейшей деревенской дворнягой, брехучее недоразумение на тонки…
– Об этом. Ну ладно. Седлай. – Бросил быстрый взгляд на окно – сквозь запотевшие стекла холодное туманное утро просто улыбалось ласково. – Пойду пройдусь пока. Подышу.
Федор улыбнулся снисходительно и насмешливо.
И никакие сказки, никакая болтовня меня не остановят.
– Да на цыгана он с лица не похож, – возразил Влас. – Какой он цыган? Ты и то больше за цыгана сходишь…
– О, Вильгельм не читал Гете. Он читал только деловые новости и свои счета. А Гете писал про лесного царя с хвостом?
– Да ты не серчай, Егорушка, – Марфа так и лучилась ласковостью, так и мурлыкала, как кошечка. – Мы ж ничего дурного и не желали, так только, самую малость позабавились…
– Однова, пропадать, говоришь? Ну спасибо, Устин. Спасибо.
– Точно, отдаю, Матрена. Гляди, не тебе даю – Симке. Чай, на какую-никакую корову хватит, а сено-то дешево нынче, двугривенный – воз… Вот и молоко… Да ты сахара-то купи ему – жалел, он, что сахара не…
Он думал, что нужно уходить. Что в этом доме дурная смерть, лихая, подлая смерть бедолаги, который отошел один и никто о нем не вспомнил, не отпел, не предал земле… что, может, этот бобыль – а кто ж,…
Чье бы жилье не было, людей оно не видело очень давно.
– Чего это осерчает? – сощурившись, спросил Тит.
Даже не то, что неласковый, а не по-людски у него все. И делает-то все не по-людски, и говорит-то… Не плохо, нет, а… чудно как-то. Строго. Но не как в скиту. И не то, что по-барски. Баре – тоже люди,…
– Помогальщик, – фыркнула Матрена и ускорила шаги.
– Никак, отец твой лешим был. Сам, чай, знаешь, мамка-то твоя не шибко разборчивая… Да ты не вовсе леший пока, тебе еще человечью жизнь надо дожить… хотя, может, и раньше возьмет тебя Государь. Госуд…
Прохожая баба взвизгнула и уронила с коромысла ведро с водой, окатив подол.
– Не я – Государь видит, – отвечал Егорка еле слышно. – Что-то вот осетило меня… дышать тяжело.
– Отстань, Нилыч, ну тебя совсем! Удушишь, озорник, пусти!
– Да я и не тороплюсь вроде, Устин Силыч. Пожил бы, коли никто не гонит…
– Ну пусти! Как бы пташка ясные глазки твои не выклевала!
– Так Кузьмича точно что леший застрелил?
– Это невыносимо, – в конце концов прошептала барыня совершенно убито.
– Да ну тебя, кулугур! – Евсейка делано громко рассмеялся. – У тебя дед черта тешит! Ты и в церковь-то не ходишь! По тебе только и компания, что дураки да блудники!
– Эк у тебя гладко выходит. Что ж ее хахаль не объявился, когда в нее наземом швыряли да ворота дегтем мазать хотели? Чтоб грех венцом прикрыть? Ага, что?
– Милости просим, милости просим, – проворковал он, поправляя очки и лучезарно улыбаясь. – Чай, на попутном приехали?
За единый миг день свернулся в неописуемый кошмар.
– Пойдем-ка в избу, дружочек, – сказал он ласково. – Не годится осенью босиком-то…
– С ними-то Бог, а тебе-то, гляди-ка, и до порога недалеко.
Наумка давно забыл делать равнодушный вид и слушал с настоящим вниманием. Симка прислонился спиной к забору так, будто ужасно устал. Егор сунул ворону за пазуху, подобрал горсточку снега, дождался, п…
– Егорушка! Староста Михей и урядник идут Лаврентия в холодную посадить – купцов Игнат им нажалился!
– А… музыкант? Цыган рыжий… Мне Савельиха сказывала. К Симке?
Тетива пропела басовой струной. Черная стрела пронзила тело Кузьмича, укрытое и защищенное медвежьей шубой и укутанное башлыком, легче, чем пуля – так легко, как горячий нож проходит сквозь масло.
«Вот волчонок, – подумал Федор, усмехнувшись. – Но диво-то… Как это он ее приманил?»
– Барыня, там Федора Карпыча Игнат приехавши, – доложил он наконец, выдержав подобающую паузу.
Вакулич стащил с запястья четки-лестовку, сжал в кулаке.
– Ан нет, вижу. У тебя, вот, косынка, никак, ромашками разукрашена?
Увидав вдалеке огни Прогонной, Федор испытал облегчение, усилившее злобу. Поганая деревня. Поганая тайга. Чертова земля, где каждая сопливая тварь считает себя вправе…
Парень протянул руку к лошадям, и они потянулись к нему мордами так, будто всю жизнь его знали.
Но только он успел отпить глоток кипрея и съесть ложку меду, только успел кивнуть мужику, который спросил: «Ты чей такой будешь?» – как вошел в трактир Влас, который задал корму лошадям, устроил груз…
Кипрей – иначе иван-чай, северное травянистое растение; его можно заваривать в очень пристойный напиток чайного вкуса. Заменял чай, изрядно дорогой на севере.
– Он, Лаврентий-то, Устин Силыч – оборотень! Ей-Богу, сама видала, как Егорка рыжий с черного волка шкуру срезал, а под шкурой-то Лаврентий оказался. А пули-то от него не отскакивают – Афанасий ранил…
– Вставай-ка, – сказал он тихо. – Чай, простудишься…
Егорка в досаде снял с воротника тулупа мышонка и сунул в карман. Ему никогда не удавалось объяснить мышам, полевкам ли, домовым ли – нелепым существам – что лешак не всегда хочет, чтобы они забирали…
– Аксинья-то, дурища, злую подлость несла – а ты и поверила? Или… – он внезапно посерьезнел. – Ты что ж, Матрена, вправду…
– Видишь ли, Соня, – продолжал Федор с задушевной вкрадчивостью ластящегося кота, чьи когти убраны до поры, до времени, – я действительно не понимаю. Я должен тебе признаться… ну, словом, я уже давно…
Расставшись с Матреной, Егорка прошелся по тракту до околицы. Выбрал момент, когда вокруг было совсем безлюдно, и сошел с проезжей дороги в лес.
– Что, рыжая шельма, испортил Лаврюшку-то? В пса своего превратил, даже шкуру нацепил на него, говорят?!
– А что, Марфуша, ты так и домой пошла, а его во ржах оставила?
Девка протянула вороному последний ломтик кренделя, отряхнула ладошки и пошла прочь.