– Отец-то Василий, – снова заговорил Шустенок, – он чего еще баял… Никаких, мол, леших нет. Есть, мол, только Божий промысел, недоступный уму…
Алемпий нахмурил брови, отчего они встопорщились, как пучки мха. Вздохнул.
В это или примерно в это время Федор сидел у камина в глубоком вольтеровском кресле, пил чай с ромом и смотрел в огонь. У него на душе царила тихая благодать, а оттого он и лицом, и позой, и выражением глаз очень напоминал сытого сибирского кота, угревшегося у печки.
Федор пожал плечами и принялся намазывать маслом сдобную булку.
Ясный вечер был, золотой… откуда дождь натянуло?
– Здорово… Егором тебя звать? Волк подстреленный ко мне приблудился…