– Совсем, родимые мои, рехнулся, – сморкаясь в платок, причитала толстая баба, округлив опухшие глаза. – Только и слов, что «Господи, помилуй», да так бает, как взлаивает – гав, гав…
Кузьма поднялся, тяжело дыша от бессильной ярости.
– Шел бы ты домой, Кузьма, – сказал он снова без всякой надежды быть услышанным. – Неохота мне с тобой драться.
– И то, – Федор мотнул головой и скривился от неожиданной боли. – На вырубку съездить…
Михей кивнул, и они с урядником пошли прочь со двора, к Силычеву кабаку.
В третьей избе на порядке, шибко оконца светились; керосин жгли – не иначе, бабы рукодельничали. И около плетня, рядом с желтым квадратом света, любезничали парень с девкой.