Морок спался, как туман. Егорка стоял в трех шагах, скрестив руки на груди, и дружки Кузьмы смотрели поодаль, не подходя близко. Стало совсем темно, а снег посыпал, как из мешка, крупными мохнатыми хлопьями, будто погода осердилась тоже.
– Да не бредни, – сердито перебил отец Василий, оставив в запальчивости обычную благостность и мягкость. – Не бредни, а уж Иван Кузьмич видел лешего.
– Сегодня мужики еще в лес не пойдут, Лаврентий. Поздно уж. Да и время надо облаву-то подготовить. Завтра, чай, соберутся – а нынче ночью ты стаю свою уведешь. Подале уведешь, за Мокреть, в Гиблую Падь – чай, об этом думал? А может, все еще лучше выйдет. Может, облавы и вовсе не будет, – улыбнулся он на Лаврентиеву загоревшуюся надежду. Просто отведешь своих ребят – и переждешь малость. Да не грызи себя, – и толкнул Лаврентия в грудь. – Не в капкане, чай!
– Нет, слышь, от ветерка гнусь, зато слово знаю. Только спроть Лаврентия поможет слово-то?
– А ты, леший рыжий, песенку-то сыграешь? Потешишь обчество?
– Ты запомни, что сейчас говорил, – сказал Егорка ровно. – Потому как соврать тебе в этом нельзя. Тебя посильней меня слышали.