Это был дурной лес, проклятое нечистое место.
Полусырые сучья горели дымно и чадно. Рваный красный свет вырывал из темноты толстую сонную рожу Фильки, острый нос и всклокоченную бороду Архипа, край штабеля бревен, казавшихся в пляшущих отблесках темно-золотыми, и груду нарубленных веток. Лес вокруг сливался в сплошную черную стену из древесных стволов, дождя и качающихся теней. Ветер притих, только шуршали падающие капли. Белые мутные полосы тумана медленно ползли над вырубкой, будто кто тянул их за края.
Но когда Егорка взял ее в руки, мужики увидали, что руки его – скрипке под стать. Руки не деревенские, пальцы тонкие, длинные и белые, а скрипка в них, отчего-то, как их собственная часть, будто из них и растет, но не то диво…
Парень протянул руку к лошадям, и они потянулись к нему мордами так, будто всю жизнь его знали.
– Эй, шабры, не в кабак ли пойти? А то Лаврентий обледенел совсем, да и нам бы погреться…
– Ладно, – совсем тихо сказал Федор. – Прав ты.