– Волки отпоют, оплачут… лес примет. Тошнёхонько, Егорушка!
– Силыч, – спросил Федор, качая головой, – что это с ней?
Но стрелы не было. Медвежья шуба была совершенно цела.
Лаврентий в сердцах швырнул в сани молоток.
Он порой терялся, что думать об этом – то ли свезло, то ли нет. Это глядя по тому, как бытие в Нави понимать; сулили жизнь вечную – а вышел навий сон, морок, где время идет не по-людски, да и жизнь вовсе не людская. И хороша она или плоха – это Демьян тоже не всегда однозначно понимал.
– А кто ей пособит! – огрызнулся мертвяк, и в его голосе Николке послышалась неожиданная боль, ничего общего со страхом за собственную шкуру не имеющая. – Не ты ль, лешак? Вольно вашим людей, будто дичь, стрелять – да и подранков-то вы бросаете в муках кончаться! Поп у ней был – и я приду. В уста поцелую, боль утишу да отпущу душеньку-то, чтоб отдохнула… а ты меня убивцем прославил! Сам не убивец ли?