– Бога боишься – в церковь сходи, – усмехнулся Игнат. – Отговейся, исповедайся, свечку поставь. Покайся – простит Бог-то. Бог всех прощает. А если грешить тебе страшно – каяться не забывай. Полегчает.
– Так он, Силыч, и машину-то еще не купил…
– Вот, отец… А монашек один. Божий человек, издалека шел, видение, сказывал, было ему…
Покойному Вильгельму Карловичу перед трагической кончиной сравнялось пятьдесят три… И кроме него ничего в жизни не было и ничего не предвиделось, если бы не Федор…
Мама оставила Егорку из-за того, что с ней были жестоки все, кто оказался вокруг. Из-за спокойной, ровной, обыденной человеческой жестокости. Жестокости, которая даже не осознает себя жестокостью. Вся жизнь в человеческом поселке пропитана этой спокойной, привычной, добродушной жестокостью. Как легко начать ненавидеть людей за это. Как легко принять эту все закрывающую тьму. И преклонить колено, и произнести Присягу, и взять арбалет…
– Бог, которому люди молятся – это капелька Государя, я думаю. Искорка. Не всё.