– Устин, – сказала она тихо, – это Лаврентий.
– Вот Силыч-то и говорит. Людям, говорит, нужна умственность и для души тоже… Вот старатели, те душевно поют. Аж слеза прошибет иной раз. Все о жизни своей, о разнесчастной…
Егорка и Симка сидели в обнимку на лавке у печи, слушали. Слышно было, как лучина трещит, как обламывается, падает и шипит в кадке с водой, как рыжие тараканы шуршат да мыши возятся в подполье, как кричит сверчок, как на Симкиных коленях мурлычет Муська да дождь стучит по стеклу и царапает бревенчатые стены.
Николка рассмеялся. Сорока весело чокнула на ветке, склонив голову с блестящим лукавым глазком. Егор улыбнулся, кивнул на прощанье.
Кусты расступились, раздвинутые широкой грудью матерого волка.
– Тетя Маланья, – вставил Егор в кусочек получившейся относительной тишины. – Я не любопытствую, я умею испуг отливать.