Все цитаты из книги «Книжный вор»
— Кроссворд, — мягко сказала она, — чистый, — и протянула газету ему.
Именно там появилась сама Отрясательница Слов.
Дорога казалась такой широкой, и когда последняя сирена растаяла в воздухе, три последних на Химмель-штрассе человека спустились в подвал Фидлеров.
Чужак вытянул руку, и его пальцы, согретые постелью, сомкнулись у Лизель на запястье.
Под вечер, когда делили добычу, Лизель и Руди получили одно яблоко-заморыш на двоих. По правде сказать, улов был невероятно скуден, но, кроме того, и Виктор Хеммель — хозяин поприжимистей.
Не сомневаюсь, он рассчитывал сию же минуту встретиться со мной.
К середине марта появились первые трещины.
Его руку лизнуло пламя, и Макс отдернул локоть.
Говоря это, он поднял локоть, загораживая лицо рукой.
Выйдя, они развернули леденец и пробовали раскусить его надвое, но сахар был как стекло. Слишком твердый даже для звериных клыков Руди. Так что пришлось сосать леденец по очереди, пока не кончился. Д…
Лизель тихонько прошла по коридору до спальни-гостиной.
Он основательно загрузил Руди и Томми физподготовкой, пока остальные сидели в классе, изучая тактику. Бегая на холоде, они видели за стеклом теплые головы и плечи товарищей. Но даже когда Руди и Томм…
— Лизель, — попросил он, — не свернешь мне самокрутку?
Макс с великой скорбью и великим изумлением поднял голову.
Он стиснул глаза. Потом открыл их. И крепко шлепнул Лизель Мемингер по щеке.
Трудно было решить, какой из трех мальчиков с большей неохотой снимал одежду, когда им приказали. Первый водил глазами с лица на лицо: с пожилого учителя на огромную медсестру, потом на недомерка-вра…
Были, конечно, и трудности. Несколько раз Папа чуть ли не орал на нее.
Другой радостью были, конечно, кражи. Часть четвертая, лето 1940 года.
Первые девяносто семь дней после возвращения Ганса Хубермана домой в апреле 1943 все было хорошо. У него было много случаев загрустить от мысли о том, что его сын воюет в Сталинграде, но он надеялся,…
У нее зачесались руки, рванулся пульс, а губы растянулись в улыбке — и все одновременно.
Отчаянно цеплялась за слова, которые спасли ей жизнь.
И тут пришло 9 ноября. «Хрустальная ночь». Ночь битого стекла.
Деревья стояли высокие и треугольные. И безмолвные.
— Alles gut, Saumensch? Колено я имею в виду.
Группа ребятишек у лавки фрау Диллер пинала мяч дальше по улице.
— Папа, Папа! — Она чуть не снесла кухонный стол. — Папа, они здесь!
Сначала Лизель не смотрела на женщину, уставившись на мешок с бельем в своей руке. Передавая его, изучала завязки, пропущенные по горлу мешка. Ей подали деньги, и после не было ничего. Жена бургомист…
Мама, со своей стороны, сказала, что Ганс Хуберман, будь в нем хоть капля смысла, часть табака обменял бы на новое платье, которое ей до зарезу нужно, или на приличные туфли.
За эту неделю Макс навырезал страниц из «Майн кампфа» и закрасил их белым. После чего развесил их на прищепках на веревке, протянутой из одного угла подвала в другой. Когда краска высохла, началось с…
Руди снял ботинки и взял в левую руку. В правой у него был чемоданчик.
Проворной уткой она протопала за калитку и встала в открытых дверях соседского дома.
— А брат погиб, — сказал Михаэль Хольцапфель, и даже своим действующим кулаком он не мог бы нанести удара сильнее. Потому что Роза пошатнулась. На войне, конечно, убивают, но земля всегда качается по…
Руди ничего не понял, а тот вечер стал прелюдией к тому, чему суждено было случиться. Через два с половиной года от обувного магазина Кауфмана останется только битое стекло, а все туфли прямо в короб…
Давай. Теперь Руди произнес это беззвучно. Давай, Лизель.
— Отстань от нее. — В потасовку вмешался Ганс Хуберман. Его мягкий голос пробрался к ним, будто протиснувшись сквозь толпу. — Дай я.
— Dummkopf! — прошипел передний мальчик, прежде чем обернуться.
Старый еврей стоял перед ним, ожидая очередной горсти насмешек, но увидел — как и все увидели, — что Ганс Хуберман протянул руку и, как волшебство, подал кусок хлеба.
Они обнялись, расплакались и рухнули на пол.
Роза потрогала одну и взяла в руку, но в ход пускать не стала.
Лизель держала книгу мягкими руками. Смотрела.
Лизель села и стала жадно глотать ночной воздух.
— И то верно. — Ганс вынес Макса из комнаты.
Силуэт вдалеке обернулся, и Руди тут же засвистал.
Держа на руках трупик, она выбралась на снег.
Через несколько недель Артур Берг переехал в Кёльн.
Фрау Диллер была угловатая женщина в толстенных очках и со злодейским взглядом. Такой злобный вид она выработала, чтобы ни у кого даже мысли не возникло стащить что-нибудь из ее лавки, где фрау воссе…
— Очень смешно, свинюха. Велик-то чуть побольше твоих вонючих ботинок.
— Ну же, фюрер, — сказал Макс, и на сей раз, когда Адольф Гитлер бросился на своего еврейского противника, Макс увернулся и отправил его в канаты. Он ударил Гитлера семь раз, и всякий раз целил в одн…
Лизель вернулась в постель и заснула под видение Мамы и ее безмолвную музыку. Позже, когда она проснулась от обычного сновидения и снова прокралась в коридор, Роза все так и сидела, и аккордеон — с н…
Они кружили, зачем-то слетаясь на зарево — пока не спускались слишком близко к жару. Или то были люди? Положительно, дело было не в тепле.
У них была минута, чтобы придумать план. Чехарда мыслей.
Обычай требовал, чтобы после боя побежденный поднял вверх руку победителя. Когда Вальтер Куглер наконец встал на ноги, он мрачно подошел к Максу и поднял его руку в небо.
Сейчас я живу в подвале. Во сне у меня по-прежнему живут страшные сны. Однажды ночью после обычного страшного сна надо мной зависла тень. Она сказала: «Расскажи, что тебе снится». И я рассказал.
Когда старуха подошла, Михаэль повинился.
По другую сторону сквозь текучий жар можно было разглядеть коричневые рубашки и свастики — они взялись за руки. Людей видно не было. Только форму и знаки.
Пфаффельхурферы — как они осматривают вещи и говорят: «Ja, ja, sehr gut, sehr gut!» Лизель представляла, что они все делают по два раза.
— Если вдруг… — Она еще раз напоследок обняла его, за локти. — Может, это твоя последняя надежда.
— Пустяки — я сегодня кое-где такое видал, что хуже не будет. Сюда?
Ей было все равно, куда он идет и что задумал, но без нее он никуда не пойдет. Они прошли по Химмель-штрассе, по Мюнхен-штрассе и вышли из Молькинга совсем. Только примерно через час Лизель задала на…
И не потому, что стащила несколько книжек через открытое окно.
Они зашагали дальше, и Руди на ходу пространно объяснял назначение набора инструментов и что он будет делать с каждым. Молотки, например, предназначались для разбивания стекол, а в полотенце нужно их…
— Я должен был понимать, что нельзя с этим хлебом… Я не подумал.
У Штайнеров я провел пальцами по ровно причесанным волосам Барбары, встретил серьезный взгляд серьезного лица спящего Курта и одного за другим перецеловал на сон грядущий маленьких.
Когда надо было отхайльгитлерить, Ганс так и делал, а по установленным дням вывешивал флаг. Казалось, все шло более или менее нормально.
Установилась зима, и Лизель больше не попадалась сестре Марии под горячую руку — предпочитала наблюдать, как в коридор выводят других, и те получают заслуженную награду. Звуки борений очередного учен…
Жирный распорядитель в коричневой форме сообщил бегунам, что остался последний круг. Этот деятель явно не страдал от карточной системы. Он прокричал сообщение, когда группа лидеров пересекла черту, и…
Лизель сидела в темноте, а Руди примерял костюм за шторкой. Кружок света и одевающаяся тень.
— Ну как насчет поцелуя, свинюха? — крикнул он.
— До ночи тут торчать? — опять донесся голос Руди. — Чего ты, к черту, ждешь?
Перед пробуждением книжная воришка видела сон о фюрере — Адольфе Гитлере. Во сне она была на митинге, где выступал фюрер, смотрела на его пробор цвета черепа и на идеальный квадратик усов. И с удовол…
Вообще-то все началось где-то за неделю до 24 июня. Лизель по обычаю подобрала для Макса газету. Вынула из урны на повороте с Мюнхен-штрассе и сунула под мышку. Когда Лизель отдала газету Максу, тот,…
— За то, что ты принес мои ботинки, которые сам же забыл?
— Лизель, спасибо. — Голос у него был рослым и хрипловатым, в нем играла затаившаяся улыбка.
— Свет! — зашептал Руди. Он совал слова в приоткрытое окно. — Свет погас!
С великим оптимизмом она представляла, как он шагает один по пустынной дороге. Время от времени рисовала себе, как Макс входит в какие-нибудь двери спасения, обманув, кого нужно, своим поддельным удо…
Вдох-выдох, вдох-выдох — и она принялась читать, но не по книге, что лежала перед ней. А кусок из «Наставления могильщику». Глава третья: «В случае снега». Лизель выучила ее с Папиного голоса.
— Хорошо, Мама. — Лизель потянулась к дверной ручке. — Но ты же придешь за мной, если он очнется, да? Выдумай что-нибудь. Заори, как будто я что-то натворила. Заругайся на меня. Все поверят, не бойся.
Элизабет и Хельмуту Зузакам с любовью и восхищением
— Ну почему же он умер? — спрашивала Лизель, но Руди ничего не делал; ничего не отвечал.
Лизель сказала это вслух, слова разлетелись по комнате, заполненной холодным воздухом и книгами. Книги повсюду! Каждую стену укреплял стеллаж, забитый плотными, но безупречными рядами книг. Вряд ли м…
— Папа, ты не мог знать, что они не придут.
В тот день на крыльце Алекс Штайнер был распиленным надвое.
Он придет туда, но лишь на несколько минут.
Когда дело было сделано — где-то слишком круто, где-то кривовато, — девочка в горстях отнесла Максовы волосы наверх и скормила печи. Затем чиркнула спичкой и стала смотреть, как комок скукоживается и…
Едва завидев вывеску «STEINER — SCHNEIDERMEISTER», Лизель развернулась и побежала назад.
— Господи, только бы не в Россию, — сказал Папа.
Даже из погреба люди смутно слышали пение бомб. Воздух давил, как потолок, словно плюща землю. От опустелых улиц Молькинга отгрызли кусок.
Перья снова превратились в хворост. Гладкое лицо стало грубым. И признаки, которые высматривала Лизель, были на месте. Макс был жив.
Руди весь втянулся в себя. Потрогал заживающий глаз.
Одно не могло быть без другого, потому что для Лизель и то и другое — дом. Да, вот чем был Ганс Хуберман для Лизель Мемингер.
Смотрел, как они растут — и вот однажды густые леса слов зашумели по всей Германии… Она стала страной выращенных мыслей.
Папа сел рядом, уполовинив свою рослость на бетоне, и взял прядь волос Лизель. Нежными пальцами заправил прядь ей за ухо.
К тому времени, как Лизель вернулась к Папе и Вольфгангу Эделю, книга уже начала ее жечь. Казалось, вот-вот вспыхнет.
— От чего? — Впрочем, Руди соображал недолго. Он ушел в дом и скоро вернулся. И сказал словами Виктора Хеммеля: — Пора за покупками.
— Пфиффикус! — подхватила она, мигом усваивая подобающую жестокость, которой, судя по всему, требует детство. Свистела она из рук вон плохо, но совершенствоваться было некогда.
Ганс сжимал книгу в правой руке и думал о почтовых расходах, бестабачном существовании и своей приемной дочери, которая натолкнула его на эту блестящую мысль.
— Господи, — сказал Вальтер в один вечер, когда они встретились в том закоулке, где прежде обычно дрались. — Вот жизнь была, а? Про такую ерунду и не слыхали. — Он шлепнул тыльной стороной ладони по …
Эта книга действует на читателя, как графический роман.
Роман Зузака — туго натянутый трос канатоходца, сплетенный из эмоциональной пластичности и изобретательности.
— И плохо играет в футбол, — вставила Лизель.
Руди метнулся к монете. Волнение так и жгло их, пока они бежали обратно к фрау Диллер, даже не задумываясь о том, что та самая, нужная цена, возможно, больше, чем единственный пфенниг. Они влетели в …
— Ну… — Мамино смятение было очевидно. — А другие могут. И нечего спорить.
Лизель замечала, но не осознавала этого до той поры, пока не сошлись все концы. Она не видела, что, играя, Папа что-то выискивает, потому что понятия не имела, что аккордеон Ганса Хубермана — это ист…
Тут и вмешался Руди, вечный вмешивальщик.
Небо, когда Лизель посмотрела вверх, ежилось.
— Кто тебя спрашивает, засранец? Пошли, Лизель.
— У нас дома так говорить можешь, — сказал он, мрачно глядя на щеку Лизель. — Но никогда не говори так ни на улице, ни в школе, ни в БДМ, нигде! — Ганс встал перед нею и поднял ее за локоть. Тряхнул.…
Ему нужны были какие-то новые занятия. Первым стала гимнастика. Макс начал с отжиманий — ложился животом на холодный подвальный пол и поднимал корпус. Руки у него едва не переламывались в локтях, и М…
Но на седьмом ударе Макс промахнулся. Удар пришелся фюреру в подбородок. Тот сей же миг отлетел на канаты, переломился вперед и приземлился на колени. На этот раз отсчета не было. Рефери затаился в у…
Он двинулся сквозь обломки деревьев туда, где впечаталось в землю тело самолета. Нос машины окунался в текущую воду, а изломанные крылья лежали позади.
Смотри гордо, уговаривал он себя. Нельзя выглядеть испуганным. Читай книгу. Улыбайся ей. Это великолепная книга — величайшая из всех, что ты читал. На эту женщину напротив не обращай внимания. Все ра…
На первом круге вперед выдвинулась группа из семи мальчиков. На втором их было уже пять, а на третьем — четверо. Руди держался четвертым весь забег до последнего круга. Мужчина справа от Лизель стал …
— К чертовой матери. Мы топали пятнадцать километров не ради полутора худосочных яблок, правда, Лизель?
Он чиркнул новой спичкой и снова затеплил свечу. Сладкий запах огня и угля.
Она закрыла глаза и приняла следующий обжигающий штрих, за ним еще один, а потом ее тело рухнуло на теплые половицы дороги. Дорога грела ей щеку.
Машина катила дальше, и Лизель в ней с ужасом ждала последнего, смертельного поворота.
Лизель чуть повернулась, чтобы увидеть его лицо.
Когда Руди поднялся, это лишь пуще разъярило Дойчера. Он еще раз бросил мальчика на мостовую, наподдав коленом по ребрам.
На сей раз они поступили умнее. Съели по одному каштану, а остальное распродали, обходя дом за домом.
Вот тогда я и вижу, как они встают в формулу.
— Наша семья, — объяснил Руди. Струйка прозрачной жидкости весьма кстати вытекла у него из носа. Руди счел за лучшее не вытирать ее. — Мы все голодаем. Моей сестренке нужно новое пальто. Последнее у …
Через несколько минут Томми несчастно побрел домой, и Руди попробовал новую и, похоже, тонкую тактику.
— Езус, Мария и Йозеф, мне что, все делать самому?
На остаток дежурства Ганс с головой ушел в работу. Он старался не замечать отдаленного эха зовущих людей.
— Хорошо. — Пальцы Ганса крепче сжали ее руку. — Того человека заберут, а может — и нас с Мамой тоже, и мы никогда, никогда не вернемся.
Как сказал матери Михаэль, только через три очень долгих дня я пришел за солдатом, не доволокшим ноги из Сталинграда. Я пришел в полевой госпиталь, где меня заждались, и скривился от запаха.
Наверное, дело, скорее, было в ударах бомб — их сбрасывали те люди, что прятались в облаках.
Мне кажется, хуже было с левым ухом. Из двух оно причиняло больше всего неприятностей, и когда резкий крик «Стой!» орошал слух остальных, Томми рассеянно и комично шагал дальше. В мгновение ока он ум…
Поначалу все шло очень мило, пока Томми Мюллер не сбил в снег Руди Штайнера, отчаявшись отобрать у него мяч.
Один за другим евреи наклонялись и подбирали с дороги хлеб, а из-под еловых лап каждого внимательно рассматривала книжная воришка. Макса среди них не оказалось.
Никогда движение не было такой тяжкой ношей. Никогда сердце не было таким решительным и большим в юной груди.
Австралийский писатель Маркус Зузак родился в 1975 году и вырос на рассказах родителей — эмигрантов из Австрии и Германии, переживших ужасы Второй мировой войны. Австралийские и американские критики …
К тому времени, как девочка спустилась с холма и перешла реку, оранжевый свет исчез. Небо промакивали тучи.
— Спасибо, — сказал он, скорее, в рот ей, а не в глаза. Еще глыбы выдохов. — И… — У обоих перед глазами встали картинки подначек на школьном дворе, за ними — избиений на школьном дворе. — Извини — за…
Увы, ее проповедь оборвалась — доктор, сложившись пополам, изо всех сил закашлялся над сброшенными одеждами. На глаза навернулись слезы, и Руди поневоле удивился.
— Классная работа, детка. — Он даже хлопнул ее по костлявой спине, попав на острый гребень лопатки. — Если б я сам его отделал, меня б высекли.
Дальше по коридору метрономом видений храпела Роза, и Лизель Мемингер лежала без сна — в компании, но с цитатой из своей последней книги.
— Джесси Оуэнз? — Человека того склада, какой был у герра Штайнера, назвать можно очень деревянным. Голос у него угловатый и верный. Тело — длинное и тяжелое, как из дуба. Волосы — как щепки. — И что…
Когда Лизель попала в Молькинг, она все-таки догадывалась, что ее спасают, но это не утешало. Если мама любит ее, зачем бросила на чужом крыльце? Зачем? Зачем?
Лизель уловила его дыхание, и плечо едва заметно двинулось вверх и вниз. Какое-то время Лизель смотрела на него. Потом села, откинувшись на стену.
Когда солдаты попрыгали на обочину, чтобы закусить и перекурить и сунуть нос в еврейскую поклажу, один узник рухнул от истощения и болезни. Понятия не имею, откуда двигался тот конвой, но все произош…
— Прости, Мама. — Он поставил коробку на стол. — Туфли у них все вышли.
Когда их тела переставали выискивать щели в двери, восставали их души. Ногти царапали дерево и нередко вгонялись в него силой чистого отчаяния, а души устремлялись ко мне, прямо в мои руки, и мы выби…
— Я спрошу своего папу, нельзя ли мне его забрать, — сказала другая девочка.
Пожалуй, верно будет сказать, что за все годы правления Гитлера никто не смог послужить ему так верно, как я. У людей не то сердце, что у меня. Человеческое сердце — линия, тогда как мое — круг, и я …
Жена бургомистра — одна из всемирного легиона. Не сомневаюсь, вам приходилось ее видеть. В ваших рассказах, в стихах, на ваших экранах, куда вы так любите смотреть. Такие повсюду, почему бы ей не ока…
— Schlaf gut, Папа, — говорила Лизель в такие разы. — Приятного сна, — и, обползая Папу, соскальзывала с кровати выключить свет.
Теперь, я считаю, мы друзья — эта девочка и я. На ее день рождения она подарила мне подарок, а не я ей.
— Роза, — однажды заговорил с женой Ганс. Его слова спокойно вклинились в одну из Розиных тирад. — Ты можешь сделать мне одолжение?
И вот нам остается акт глупости номер три — прогуливание занятий в Гитлерюгенде.
Какое-то время Лизель плавала между сном и явью, уже не зная, приснился ей приход Макса или.
Вообще-то ее остановило только одно — жалкое дергающееся лицо Томми Мюллера. Все еще затопленная адреналином, Лизель заметила на этом лице улыбку — такую нелепую, что тут же потянула Томми на пол и с…
— Макс, — позвала она. Он обернулся и на миг закрыл глаза, а девочка продолжила: — Жил-был странный человечек, — сказала она. Руки у нее вяло свисали по бокам, но пальцы сжались в кулаки. — Но была и…
— Фрау Штайнер? — спросили они, когда им открыли дверь.
Они замерли, склонившись ухом к земле, и снова услышав, принялись копать.
— Но он снится мне, когда я не сплю. — Макс показал на непылкую керосиновую лампу. — Иногда я тушу свет. Встаю тут и жду.
В отличие от молодого человека по левую руку, Ганс Хуберман не злорадствовал, выигрывая. Он даже великодушно вернул всем товарищам по одной сигарете и поднес огня. Предложение приняли все, кроме Цуке…
— В этот раз — только мы с тобой, — предложил Руди. — Без всяких хеммелей, без всяких шмайклей. Только ты и я.
Я содрогаюсь, когда вспоминаю все это, пытаясь стереть из памяти.
А во внешнем мире Лизель каждый день мчалась из школы домой, надеясь, что Максу стало лучше.
— Они не шевелятся, — тихо сказала девочка. — Они не шевелятся.
То был 1936 год. Олимпийские игры. Олимпиада Гитлера.
И опять Лизель высматривала Макса Ванденбурга, решив, что он вполне мог оказаться в Дахау, не проходя под конвоем через Молькинг. Его не было. В тот раз — не было.
Сказал он так, будто это самое обычное занятие на свете. И в его тоне даже звучало что-то такое, будто дальше подразумевалось: «Какого черта, разве не понятно?» Впрочем, тон этот пропал, едва Руди за…
Скрипнула дверь, девочка вошла и встала перед больным, глядя на миску.
Когда остальное семейство вытолкало его, в нем, как непристойная мысль, пробилось облегчение. То, чего он чувствовать не хотел, но все равно чувствовал, да так остро, что хотелось сблевать. Как он мо…
— Ага, подарок, — заключил он. — Его у тебя еще нет, так?
— Нет, Ганс. Прошу вас. Уходите. — Дом Йоэля Кляйнмана Ганс красил в прошлом году. Помнил троих его детей. Он видел их лица, но не мог припомнить имен.
Незнакомец потер челюсть, огляделся и заговорил совсем тихо, но совершенно четко.
Он пожал воображаемые руки остальных спортсменов и пожелал соперникам удачи, пусть даже и знал наперед. Им ничего не светит.
Лизель медленно развернулась на пятках и быстро пошла прочь.
— Видишь? — спросила Мама, когда Лизель вернулась к калитке. — Вот что мне приходится терпеть. Этих богатых гнусов, свиней ленивых…
— Вот погоди, — говорил он своей невпечатленной жене. — За двести метров до финиша он рванет. — Мужчина не угадал.
На следующий день после визита на Химмель-штрассе Руди сидел на своем крыльце с Лизель и пересказывал ей весь этот эпос — не упуская даже мельчайших деталях. Он сдался и рассказал все, что произошло …
— Там такой сквозняк, что уши насквозь продувает.
Виктор Хеммель начал вращение. Книга великолепно выпорхнула из его руки. Раскрылась и затрепетала, страницы шелестели, пока она обмахивала землю по воздуху. Резче ожидаемого книга замерла в полете и,…
На Химмель-штрассе Руди выхватил у нее книгу. Под фонарем прочитал заглавие и спросил, о чем это.
Через два с небольшим года в подвале ей время от времени ужасно хотелось дойти до соседнего дома и увидеть Руди, даже если писала она в предутренний час. И Лизель понимала, что в нем, а потом и в ней…
— Знаешь, Лизель, что я тут подумал. Ты никакой не вор. — И возразить он ей не дал. — Та тетка сама тебя пускает. Господи, она даже выставила тебе печенье. По-моему, это не воровство. Воровство — это…
Когда я представляю со слов книжной воришки кухню фрау Хольцапфель, я не вижу ни плиты, ни деревянных ложек, ни водозаборной колонки. Во всяком случае, сначала. А вижу я русскую зиму и снег, падающий…
Лизель встревожилась, чтоб не сказать больше.
Когда компания тронулась, Лизель и Руди пошли замыкающими, как они всегда ходили раньше.
Теперь в усталом свете Лизель увидела его лицо. Рот у чужака открылся, а кожа была цвета яичной скорлупы. Щеки и подбородок укрывала щетина, а уши твердые и плоские. Маленький, но кривой нос.
Подумав, Лизель поняла, что и впрямь будет уместно, и даже еще лучше — идеально — поблагодарить его там же, где эти страницы создавались.
Ох дева Мария, подумала Лизель, только этого не хватало. Какого еще рожна понадобилось от меня этой Хольцапфель?
Сержант подошел к Брунневегу. С силой сбил пыль с его груди. Несколько крепких хлопков.
— Чего это она взялась писать матери? — говорила Мама.
Два эти слова часто оказывались лучшим способом спастись, а другой способ — делать, что говорят, и с того дня Лизель стала обходить улицы Молькинга с бедного конца на богатый, собирая и разнося белье…
— Мы положили конец заразе, которая распространялась по Германии двадцать последних лет, если не дольше!
Это позже Лизель поняла, что вся затея была бессмысленна. Если б мама могла, она бы давно связалась с людьми из опеки, или с самой Лизель, или с Хуберманами. Но ничего этого не случилось.
Исаак встал и подошел к двери. Дерево жило, оно еще гудело от ударов, которые только что ему достались. Исаак оглянулся на лица, обнаженные страхом, повернул замок и открыл дверь.
На одном из подвальных занятий Папа решил обойтись без наждачной бумаги (она быстро заканчивалась) и вынул малярную кисть. В доме Хуберманов не было никакой роскоши, но там скопился немалый излишек к…
Неприятность обнаружилась, когда они уже удирали.
— Эй, словотряска! Можешь спуститься! Твое дерево никто не может срубить.
— Конечно, — заверил его Руди. — Все время. — Но прозвучало не очень убедительно.
Проснувшись окончательно, Лизель разглядывала незнакомца в кровати напротив. Из-под одеяла виднелось лишь кособокое гнездышко волос на макушке, и — ни звука, будто человек даже спать приучил себя тиш…
Больше людей вышло на улицу, по которой тычками гнали сборище евреев и других преступников. Может, лагеря смерти и держали в секрете, но достижения трудовых лагерей, вроде Дахау, обывателям время от …
Между октябрем и декабрем случился еще один парад евреев, а потом еще один. Как и в прошлый раз, Лизель помчалась на Мюнхен-штрассе, но теперь — посмотреть, нет ли среди узников Макса Ванденбурга. Он…
Тянул за собой тележку с кистями и красками, ничуть не подозревая, что за ним следят.
Локти матери лежали на столе. Ладони смотрели вверх.
Розу эти последние гроши хоть как-то выручали в разных переулках. Лишняя горсть муки. Кусок сала.
— Нет, — сказала она, — спасибо. У меня дома хватает книг. Может, в другой раз. Сейчас мы с Папой перечитываем одну. Помните, ту, что я украла из костра.
Когда подобрались к дому, Руди спросил, как же, помилуй бог, они пролезут внутрь, но Лизель знала как.
У окна, когда девочка уже собиралась выскользнуть прочь, дверь библиотеки скрипнула.
Парень лишь отмахнулся от него, подняв книгу в руке повыше. И поправил Руди.
Переднее сиденье сложили. Коридор холодного света приглашал девочку выйти. Двигаться она не собиралась.
— Не сегодня. — Он пошарил взглядом по улицам. — Если обойти церковь, можно вдоль реки и потом вернуться.
Остальные евреи шли мимо, и все смотрели на это маленькое напрасное чудо. Они текли, как человеческая вода. Некоторые в этот же день достигнут океана. Им дадут пенные гребни.
Лизель подтянулась на карниз и протиснулась в комнату. Разуться, поняла девочка, — это блестящий ход: она стукнулась пятками о деревянный пол крепче, чем ожидала. Ее подошвы болезненно раздались от у…
Теперь в ее горле стало голо. Ни слова окрест.
Руди медленно пошел по кругу от хвоста, обходя самолет справа.
В тот день в потайном месте под домом 33 по Химмель-штрассе Хуберманы, Лизель Мемингер и Макс Ванденбург готовили страницы «Отрясательницы слов».
Один солдат крупным шагом двинулся к девочке под ближним деревом. И тут заметил мальчика. Оба побежали.
— Так где эти двое полудурков, которых вы мне расписывали? Уже десять минут пятого.
В первое полугодие 1941-го, пока Лизель занималась укрыванием Макса Ванденбурга, кражей газет и отчитыванием бургомистерских жен, Руди претерпевал собственную новую жизнь — в Гитлерюгенде. С начала ф…
— А у вас есть курево? А то, может, продали бы.
— Помолчи, свинюха. Иди возьми книгу. — Мама повернулась к фрау Хольцапфель. — В какие дни ты хочешь?
Прошел час, и Лизель уже могла довольно прилично свернуть самокрутку. Купание так и не случилось.
Взяла у него сигарету и сунула в рот. Но тоже не смогла прикурить.
Последним, что там видел Макс, был холмик волос, непринужденно расположившийся под стеной.
Это была Мама — рот еще наполовину занят супом.
Она уставилась на Лизель, которая проворно выдала ей «Хайль Гитлер» от себя.
Грустно улыбаясь с крыльца и вороша рукой в волосах, он окликнул Лизель.
Внезапно ее ноги в ботинках стали какими-то пустыми. Что-то защекотало в горле. Лизель задрожала. Когда наконец протянула руку и присвоила конверт, она вдруг услышала часы в библиотеке. И с мрачным с…
Папа подошел от раковины с влажной тряпицей и стал промакивать разбитое колено Лизель.
ты по-прежнему такая же никудышная на футбольном поле, какая была, когда мы играли прошлый раз? Надеюсь, что да. Значит, я опять тебя обгоню, как Джесси Оуэнз на Олимпиаде…
Рядом с Лизель сидела мать Руди Барбара с младшими детьми. Тонкое одеяло было усыпано детишками и вырванной травой.
Рослый маляр отмахнулся от него и зашагал дальше.
Первым делом там заботились, чтобы ты как следует исполняла «Хайль Гитлер». Затем учили стройно маршировать, накладывать повязки и зашивать одежду. Кроме того водили в походы и на другие такие же зан…
Если убьют до наступления ночи, по крайней мере, он умрет живым.
Иногда она смотрела, как он спит, узнавая о нем одновременно больше и меньше, чем оба они могли представить. Ей не раз приходилось слышать, как Роза с Гансом говорят о работе, которой нет, или с горе…
Лизель вынула книгу с полки и села с нею на пол.
Все обернулись на шарканье ног и командные окрики, когда шум приблизился.
Через пару недель чемоданчик наконец для чего-то пригодится. Руди выбросил оттуда отвертки и молотки и вместо них положил разные ценные вещи Штайнеров на случай следующего авианалета. Из прошлого сод…
— Да. — Лизель не поежилась и не отступила в сторону. — Я прошу только небольшой доли в добыче. Время от времени — десяток яблок. Какие-нибудь остатки для нас с другом.
Изменилось лишь одно — Лизель сообщила Папе, что уже большая и сама справится со своими снами. Секунду-другую казалось, что его это огорчило, но, как всегда бывает с Папой, он сразу прицелился в прав…
— Прочти мне какое-нибудь. — Но она, конечно, не смогла. Когда Папа велел ей показать все слова, которые она может прочесть и произнести их вслух, таких оказалось только три — три разных немецких пре…
Их тела были выложены чуть подальше, вместе с остальными. Папины милые серебряные глаза уже тронула ржа, а Мамины картонные губы застыли приоткрытыми, скорее всего — в форме незавершенного храпа. Как…
— Извините, фрау Галлах, у меня не осталось черной краски, — отвечал он, но где-нибудь на следующей улице непременно сдавался. Высокий человек, длинная улица. — Завтра, — обещал он, — первым делом. —…
Еще несколько слов пролетели взад-вперед между женщиной с резиновыми волосами и мужчиной с серебряными глазами, пока Роза не грохнула ящиком.
— Когда пойдешь, заходи с мешком в каждый дом и потом неси его сразу домой, вместе с деньгами, пусть их там всего ничего. Никаких заходов к Папе, если он вдруг в кои-то веки работает. Никаких лазаний…
Все было готово для великолепного 20 апреля. Это будет день сожжений и радостных воплей.
Вот он свернул в переулок и направился к дому № 33, обуздывая в себе тягу улыбнуться, обуздывая тягу всхлипнуть и даже предвкушение укрытия впереди. Он напоминал себе, что не время надеяться. Конечно…
Он рассказал о Первой мировой войне и об Эрике Ванденбурге, о поездке к вдове павшего солдата.
Он рассудил: все оттого, что по приезде был слишком ошеломлен. Для него есть только одно место — подвал. Холод и одиночество — пусть. Он еврей, и если ему где-то предназначено существовать, то лишь в…
— Это мертвец, — предположила другая девчушка. Черные волосы, хвостики, косой пробор посередине.
Они раздумывали, нельзя ли Макса перевезти.
И хотя какой-то внутренний голос шептал ей, что это преступление — в конце концов, три книги были у нее самой большой драгоценностью, — ей обязательно хотелось увидеть, как загорится куча. Она не мог…
Не сомневаюсь, вы уже заметили: других детей в доме не было.
Несколько раз в неделю Лизель, вернувшись из школы, отправлялась с Мамой на улицы Молькинга — по состоятельным домам, собирать вещи в стирку и разносить стираное. Кнаупт-штрассе, Хайде-штрассе. Еще п…
Подняв голову, он увидел книгу у Лизель под мышкой. И попытался заговорить.
Иногда, ближе к концу этого сонного марафона, Макс разговаривал.
Его звали Роберт, и случилось с ним вот что.
— Фрау Хуберман… — Ее движения толкались друг с другом. Она обежала глазами класс. — Лизель?
Обложка на ощупь была словно сплетена из сотен туго натянутых и прижатых прессом нитей. В нити впечатаны красные буквы. Единственное слово, которое Лизель успела прочесть, было «…плеч». На остальное …
Читали до самого утра, обводя и выписывая слова, которых Лизель не понимала, и переворачивали страницы, пока не рассвело. Несколько раз папа чуть не заснул, поддавшись зудящей усталости глаз и никнущ…
В тот день, перед тем как разойтись по домам, Лизель с Руди за полчаса съели по шесть яблок на брата. Сначала оба подумывали угостить яблоками домашних, но здесь таилась существенная опасность. Их не…
Какими именно людьми были Ганс и Роза Хуберман — вопрос не самый простой для решения. Добрыми? До смешного неосведомленными? Не вполне нормальными?
Они двинулись прочь с места преступления, а книга уже по-настоящему и неслабо припекала Лизель. «Пожатие плеч» прижалось к ее ребрам.
— Ну чего ты, Лизель! — Он сунул книгу ей под нос. — Помоги, а?
Несколько мгновений Лизель смотрела на его лицо. Потом легла, привалилась к Папе, и они вместе заснули — глубоко под Мюнхеном, но где-то на седьмой грани игрального кубика Германии.
В Молькинге уже имелась кучка бомбоубежищ, но вскоре после бомбардировки Кёльна решили, что еще несколько городу не повредит. И вот НСДАП проверяла каждый дом и подвал в Молькинге, выясняя, может ли …
Они говорили обо всем, кроме главного: от лица Франца Дойчера после забега на 1500 до истерики, которую закатила одиннадцатилетняя девочка, проиграв соревнования по метанию диска.
Руди пошел домой, а Лизель подобрала мяч и сунула его под мышку. И тут услышала, как Руди ее окликнул.
Спал Руди Штайнер. Спали Мама и Папа. Фрау Хольцапфель, фрау Диллер. Томми Мюллер. Все спали. Все умирали.
— Не беспокойся, детка, бояться нечего, пойдем чуть подальше.
Где лавка фрау Диллер? — думала она. Где…
Обрамленный фюрер, казалось, гордился ими.
Сидя на крыльце, он поразглядывал грязь, заскорузло облекшую его форму, потом безнадежно посмотрел Лизель в лицо.
Постучали еще в несколько дверей. Выкликнули несколько имен под окнами, и скоро все фруктокрадное воинство Артура Берга в полном составе держало путь на берег Ампера. На поляне за рекой разожгли кост…
— Как дела, Хуберман? — спросил как-то сержант. У него за плечом стоял огонь.
— Спасибо за подарки. — Скорее — едва заметный разрыв губ. — Спасибо за облако. Твой Папа мне объяснил про него.
— У тебя и синяк будь здоров, Лизель. — И между делом ответил зависшему над ним партийцу. — Конечно. Первая дверь направо. Извините за беспорядок.
— Es ist ja Wahnsinn, net? Дурдом, a? — He успела рука изнутри поправить холст, Папа поймал ее. — И сам тоже выходи. Прошу тебя, Макс.
— Свинух, — засмеялась она и направилась домой, благо — недалеко. Смесь грязи и жалости, конечно, сбивает с толку, но это одно, а целовать Руди Штайнера — что-то совсем другое.
После этого оба взялись за работу. Макс — за свою книгу рисунков, Лизель — за «Почтальона снов». Она уже приближалась к концу романа, где юный священник после встречи со странной и элегантной женщино…
Она опустила велик, окинула взглядом улицу и двинулась через двор. В сумеречной траве были схоронены тени облаков. Ямы ли они, куда можно провалиться, или пятна сгущенной темноты, где можно спрятатьс…
— Нет. — Зато у Руди возникла идея. В нем заговорил донжуан. — Если я перегоню, я тебя поцелую! — Он присел и стал закатывать брюки.
— Сегодня, кажется, по-настоящему, — сказал герр Фидлер, и дети быстро поняли, что в этот раз родители подле них боятся еще сильнее. Они отреагировали единственным известным способом — принялись выть…
Для Ганса Хубермана, однако, тревожные перемены обернулись кое-каким подспорьем. В несчастливые времена удача как-то улыбнулась его малярному ремеслу. Владельцы жалюзи отчаянно хотели прибегнуть к ус…
— Про свой гол ты мне все рассказала, — начал он, — но я не знаю, что за день там стоит. Я не знаю, забивала ты на солнце или там все затянуто тучами. — Макс запустил руку в коротко остриженные волос…
Еще несколько секунд Лизель постояла. Коридор был огромным. Она посмотрела на солдатика в ладони. Инстинкт подталкивал ее бежать домой прямо сейчас, но благоразумие не позволяло. Вместо этого она сун…
— Убираем простыни, — сказал Папа, завел руку под матрас и потянул ткань — и тут что-то выскользнуло и со стуком упало. Черная книжка с серебряными буквами грохнулась на пол меж Гансовых ступней.
Лизель поднажала и не останавливалась еще добрый километр. Ветки полосовали ее по рукам, сосновые шишки подкатывались под ноги, а вкус новогодней хвои колоколом звучал в легких.
Потрясение пробило в ней дырку — очень ровную, очень аккуратную.
— В прошлом году, — пустилась перечислять она, — я украла не меньше трех сотен яблок и не один десяток картошек. Мне не сильно мешает колючая проволока, и я не отстану здесь ни от кого.
— Смотри, какие краски, — сказал Папа. Трудно не проникнуться к человеку, который не только замечает краски, но и говорит ими.
Какой великолепный шаг высмотрит в жидком воздухе Химмель-штрассе Ганс Хуберман?
На одиннадцатую ночь писания Мюнхен снова бомбили. Лизель дописала до страницы 102 и уснула в подвале. Она не услышала ни кукушки, ни сирен, и когда Папа спустился за ней, она спала и во сне сжимала …
— Посмотрите на этого болвана, — заревел кто-то из зрителей. — Никто не смог свалить дерево топором, а этот думает, что сможет…
Определить их опасное положение будет легче.
Лизель, очумело давя на педали, согласилась.
— Езус, Мария и Йозеф. Тебе нельзя тут больше оставаться. Ты замерзнешь до смерти. — Ганс обернулся. — Лизель. Налей ванну. Не очень горячую. Пусть чуток остынет.
— Guten Tag, герр Гитлер. — Макс кивнул, но фюрер только показал ему желтые зубы и тут же вновь прикрыл их губами.
— Не штокай мне, свинюха малолетняя! — Скорость этих слов пропорола Лизель насквозь. — Моя гребенка! — Струйка смеха выкатилась из-под двери, но тут же втянулась обратно.
Вот Макса сбили с ног, зрители завыли. Потянулись руки с деньгами.
— Понимаете, — объяснил ей Ганс, — он спас мне жизнь. — Свет в комнате был крохотный, а воздух — запертый. — Он… Если вам когда-нибудь что-то понадобится… — Он подвинул по столу клочок бумаги со свои…
Лизель читала сорок пять минут, и когда глава закончилась, на столе появился пакет с кофе.
Вот Томми Мюллер закончил свое неважное выступление, и Лизель оглядела класс. Всех остальных уже поднимали. Осталась только она.
Это был год, стоивший целой эпохи, как 79-й или 1346-й — да и многие другие. Что там коса, черт побери, там была нужна метла или швабра. А мне — отпуск.
Жена бургомистра открыла дверь, и в руке у нее не было обычного мешка с бельем. Она отступила в сторону и знаком известковой руки и запястья пригласила девочку войти.
Лизель несколько минут ждала в прихожей, но жена бургомистра не появлялась, и, вернувшись на порог комнаты, Лизель увидела, что женщина сидит за столом и пустым взглядом смотрит на какую-то книгу. Де…
Войдя, Папа сразу остановился в дверях и увидел цепляющиеся пальцы Макса Ванденбурга и его отчаянное лицо. И то и другое висло на руке Лизель.
Поезд и кашляющий мальчик. Снег и обезумевшая от горя девочка.
— На моих часах — еще нет, — сказал Руди.
— Но что она там ест? — спрашивали люди. — Где она спит?
Одним из таких персонажей был мальчик из их школы, Отто Штурм. Каждую пятницу на своем велосипеде он ездил в церковь — возил продукты для клира.
На этот раз Лизель стороной обошла больную половицу, всю длину коридора прошагала, держась левой стены. Она закрыла за собой дверь, медь брякнула ей в ухо, и, держа рядом мешок с бельем, Лизель погла…
— Да она бешеная. — Клаус показал на Лизель, и мужчина помог ей подняться. Табачное дыхание партийца насыпало перед лицом девочки прокопченный песчаный холм.
— Не беспокойся, Лизель, — сказал Папа. — Читай, читай. Он не понимает, что говорит.
А девочка продолжает читать, ведь именно затем она здесь, и хорошо быть хоть в чем-то полезным там, где случились снега Сталинграда.
— Это все из-за меня, — сказала Лизель. — Только из-за меня. Я оскорбила бургомистрову жену, сказала, что хватит плакать над погибшим сыном. И обозвала ее жалкой. И потому они тебе отказали. На. — Ли…
И постучал в витрину портновской мастерской.
Полагаю, мать вполне это сознавала. Своих детей она везла не в высшие слои мюнхенского общества, но, видимо, приемную семью уже нашли, и новые родители, по крайней мере, могли хотя бы кормить девочку…
— Что ж, мои господа, моя шлюшка, — похоже, пора за покупками.
— Это с каждым из нас бывало, — сказал Артур, чувствуя его огорчение. Солгал? Этого они не могли точно знать и никогда не узнают.
— Тебе стыдно? — спросила наконец Лизель. Они уже возвращались домой.
Он взял стакан, и за ним потянулись остальные.
Он стоял в нескольких метрах от крыльца и говорил чрезвычайно убежденно, чрезвычайно радостно.
Обернувшись, Макс извинился. Слова у него вышли скользкие и мелкие, травленные кислотой.
И тихонько положил улыбающегося мишку ему на плечо. Кончиком уха тот коснулся горла пилота.
Много лет спустя мне нужно было прятаться. Я старался не спать, потому что боялся того, кто мог бы оказаться рядом, когда я проснусь. Но мне повезло. Каждый раз это был мой друг.
«Так что это там такое? — сказал бы Макс. — Что за хлам?»
Челка по большей части срезалась легко, но при каждом взмахе ножа находилось несколько волосков, которые до последнего цеплялись за жизнь и потому выдирались с корнем. И с каждым вырванным волоском Р…
Фрау Хольцапфель не услышала. Только села рядом с сыном и подняла его перевязанную руку.
А то Лизель принималась на него смотреть. Она решила, что Максу лучше всего можно подвести итог как портрету бледной сосредоточенности. Бежевая кожа. В каждом глазу — болото. И дышал он, как беглец. …
Виктор улыбнулся. Затоптал сигарету, глубоко вздохнул и почесал грудь.
Летом 1942 года город Молькинг готовился к неизбежному. Были еще такие, кто не верил, что маленькое предместье Мюнхена может быть мишенью, но большинство населения отлично понимало, что это вопрос не…
Когда Лизель стала протискиваться вперед, послышался какой-то треск, и она решила, что костер уже занялся. Но нет. Звук был от оживленной толпы, бурлящей, взбудораженной.
Внезапно перед ее глазами кое-что вспыхнуло. Ей вспомнился день, когда она хотела, чтобы ее отшлепала Ильза Герман, или, по крайней мере, безотказная Роза, но никто из них не поднял на нее руку. В эт…
Они замедлили шаг и остановились в конце беговой дорожки, и Руди упер руки в бока.
Мужчина сделал несколько мелких шагов и скоро определил, что это падает.
Страдающие лица изможденных мужчин и женщин тянулись к ним, моля даже не о помощи — ее они ждать не могли, — а прося объяснения. Которое хоть как-то скрасит это смятение.
Шел январь 1939 года. Ей было девять лет, скоро исполнится десять.
Книга, похоже, немного остыла, и можно сунуть ее под форму. У груди поначалу книга была приятной и теплой. Но Лизель зашагала дальше, и книга снова стала накаляться.
Наверное, в ту минуту он испытывал довольно сложные чувства, ведь идею Гансу Хуберману подала не только Лизель, но и сын. Может, Ганс уже предчувствовал, что больше не увидит его? Вместе с тем он упи…
Одна беда: сдвинуть пару банок и убрать одну-две холстины — и любой сразу почует еврея.
Тик Томми Мюллера только усилился — и по скорости, и по глубине.
Бой состоял только из одного раунда, но он длился много часов, и почти все время происходило одно и то же.
Мимо прокапало много минут. Желание услышать хоть ноту совершенно измучило книжную воришку, но ничего не раздалось. Клавиши не вжались. Меха не вздохнули. Был только лунный свет, как длинная прядь во…
И снова он отложил две и набросился на третью. Шум стоял невообразимый. Несомненно, сам фюрер услыхал звук оранжевого крошева в Максовом рту. Зубы ломались от каждого укуса. Запивая, он был уверен, ч…
— Трудно поверить, я понимаю, но это чистая правда. — Каждый день была своя история, и Лизель прощала Папу, если какую-то он рассказывал не один раз.
— Да. Спасибо. — И он сказал это еще раз, когда Папа занял свое обычное место на стуле у кровати Лизель. — Спасибо.
— Ну и куда мы, к черту, премся? — спросил Руди.
— И помни, Лизель… — Она подносила палец к своим губам и замолкала. Лизель кивала, и Роза говорила: — Умница, свинюха. Теперь иди.
Дети обнимали родителей, и еще несколько минут люди не понимали до конца, что они живы и будут живы. Только после этого затопали их шаги вверх по лестнице на кухню Герберта Фидлера.
В первом случае Руди подвела жадность. Стоял типичный унылый день середины ноября 1941 года.
— Вот, — сказала она, выкидывая на прилавок одинокий леденец. — Смешивайте сами.
Это значит, что, если в библиотеке бывал сам бургомистр, он, конечно, видел и печенье. И наверное, спросил, для чего оно тут. Или — как только Лизель это подумала, ее затопила какая-то странная радос…
Всякий раз нагоняя переднюю шеренгу, он скоро сбивался с шага и снова оступался и летел на землю. А ведь за ним шли другие — добрый грузовик людей, — которые могли наступить и затоптать.
— Ну, полагаю, это можно устроить. — Виктор закурил и, вынув сигарету изо рта, держал у самых губ. Специально постарался выпустить следующую затяжку девочке в лицо.
Смог я только одно — обернуться к Лизель Мемингер и сообщить ей единственную правду, которую я по правде знаю. Я сказал это книжной воришке и говорю сейчас вам.
— Он учил меня играть, — сообщил ей Ганс, как будто от этого могло полегчать.
Ну да, я грубый. Испортил концовку — не только всей истории, но и этой вот ее части. Преподнес вам два события заранее, потому что нет мне особого интереса нагнетать загадочность. Загадочность скучна…
— И когда возьмешь мешок, держи его как следует. Не размахивать, не мять и не закидывать на плечо.
Все еще взбудораженная голом на Химмель-штрассе, Лизель вскочила с кипы холстин. Она ничего не сказала, но движение ясно показывало: девочка готова на все, что попросит Макс.
До сих пор нам обоим все давалось слишком легко, друг мой, вам не кажется? Как насчет того, чтобы на минуту-другую забыть о Молькинге?
— Нет. Здесь весь день должны быть открыты шторы, а то подозрительно выглядит.
Папа наклонился к своей тележке и что-то вынул. Протолкнувшись сквозь людей, вышел на дорогу.
Фидлеры жили через шесть домов. В семье их было четверо, все с волосами пшеничного цвета и славными немецкими глазами. Но главное — у них был отличный глубокий подвал. В него набилось двадцать два че…
Когда они вернулись домой на Химмель-штрассе, Лизель, еще не сняв форму Гитлерюгенда, играла в классики с младшими детьми. Краем глаза она заметила две унылые фигуры, шагающие к ней. Одна ее окликнул…
Лизель повернулась и зашагала в другую сторону. Когда Руди догнал ее, Лизель чуть притормозила в тщетной надежде на какое-нибудь прояснение. В конце концов, она уже виновата. Ее вина еще не подсохла.…
Ложится на чайник, а также на стол. И на людях тоже снежные лоскуты — на головах, на плечах.
Иными вечерами после занятий в подвале Лизель, скрючившись, сидела в ванне и слышала неизменные речи с кухни.
— Schwein! Ты не туда пришел. — Она вбивала слова в замочную скважину. — Соседний дом, глупый ты свинух.
Взглянул на девочку, и та робко пожала плечами.
— Polizei. — Мамер стоял неколебимо, а мальчик извивался и сражался с воздухом.
Она задержалась у Ампера, на мосту, где, бывало, стоял, свесившись, Папа.
Представьте — назвать шлюхой десятилетнюю девочку. Таков был Пфиффикус. Все единодушно соглашались, что они с фрау Хольцапфель составили бы премилую парочку.
Лизель развернулась, как в тот раз, давно, и решительно двинулась обратно к дому 8 по Гранде-штрассе. Соблазн побежать был велик, но Лизель держалась, чтобы сберечь дыхание на слова.
— Езус, Мария и Йозеф, — зашептал он, — у тебя на щеке вся ее рука. Большая красная рука. Пять пальцев!
Ужин, пожалуй, оставался единственным временем, которому не повредила болезнь Макса. Они о ней не забывали, сидя втроем за кухонным столом над добавками хлеба, супа или картошки. Каждый о ней думал, …
Они дрались до 1933 года, когда им исполнилось семнадцать. Невольное уважение переросло в настоящую дружбу, и жажда драки покинула их. У обоих была работа, пока в 1935-м Макса не выставили вместе с о…
И все равно они шли по Химмель-штрассе с красными зубами и языками и довольно глядели себе под ноги.
После этого были дни и месяцы и много войны. В моменты самого тяжкого горя она вспоминала свои книги — особенно те, что были сделаны для нее, и ту, которая спасла ей жизнь. Однажды утром, заново потр…
Постепенно комната сжалась, так что книжная воришка, сделав лишь два-три шажка, смогла коснуться полок. Лизель провела тыльной стороной руки по первой, слушая, как шуршат ее ногти, скользя по книжным…
Для меня была только Роза, и да — мне кажется, я вправду забрал ее на середине всхрапа: у нее был открыт рот, а бумажные розовые губы еще шевелились. Не сомневаюсь, если бы она меня увидела, то назва…
Когда Лизель опустила книгу на колени вверх корешком, Макс спросил, когда она думает закончить.
Тут даже Розе пришлось улыбнуться. Он уперла костяшки в бока и заметила, что Лизель еще не настолько взрослая, чтобы говорить такое и не получить «варчен».
Каждый несколько раз оглянулся на бегу — но никакой фрау Хольцапфель.
Посыпались шутливые замечания, прошла новая волна «хайльгитлера». Знаете, вот мне интересно: ведь со всем этим кто-нибудь мог лишиться глаза, повредить палец или руку. Всего-то и надо — в неудачный м…
Лизель играла в футбол на Химмель-штрассе, когда явился шум. Двое мальчишек боролись за мяч в центре поля, и вдруг все замерло. Услышал даже Томми Мюллер.
Оно склонилось, когда Лизель запнулась, и еврей, мерзкий еврей, помог ей встать. Для этого потребовались все его силы.
Минута за минутой, час за часом не проходила тревога — или, точнее, паранойя. От преступных деяний такое с человеком бывает — особенно с ребенком. Начинаешь представлять всевозможные виды заловленнос…
Он лежал в кровати с одной из сестер. Должно быть, она лягнула его или оттеснила, захватив большую часть кровати, потому что он лежал на самом краю, обнимая сестренку одной рукой. Мальчик спал. Свеча…
Проводив взглядами солдат, Лизель со Штайнерами двинулись мимо каких-то витрин и величественной ратуши, которую позже обрубят по колено и зароют в землю. Некоторые магазины были заброшены, и на них е…
— Молоко, — повторил Руди, уже чуть громче. Если он и уловил в голосе Лизель оскорбленную ноту, то никак этого не выдал.
С ними ехал еще один мужчина. Он остался с девочкой, когда фрау Генрих скрылась в доме. Ни разу не заговорил. Лизель решила: его приставили, чтоб она не сбежала или чтобы затащить ее внутрь, если она…
Дома Лизель сразу направилась к себе в спальню. Положила мяч в изножье Максовой кровати.
Кому нужны мехи, если есть такая пара легких?
Мы немного проедемся — до потайного чулана — и увидим, что увидим.
Она заглатывала воздух, пока не успокоилась, а затем они приступили к чтению одиннадцатой главы «Наставления могильщику». В самом начале четвертого они закончили главу, и осталась только последняя — …
Вдалеке на дороге ей еще были видны мазки ног и пяток шагавшего последним еврея.
— Ну давай, — заманивал Руди. — Вот сюда. Тут неглубоко.
— Извини, — сказала она, — это не бог весть что. Но когда ты очнешься, я тебе все про него расскажу. Расскажу, что это был самый серый день, какой только можно представить, и машина с выключенными фа…
— Восемь самокруток книжка. — Папа торжествующе сунул одну в рот. Прикурил и глотнул дыму. — Хвала господу за самокрутки, а, Мама?
— Мама? — Еще раз. — Мама, ты мне руку раздавишь!
Секунду Лизель соображала, не закрыть ли окно, но в итоге передумала. Это не ее дом, и сейчас ни к чему лезть не в свое дело. Вместо этого Лизель обернулась к женщине, стоявшей позади, чья улыбка пох…
Немцы любили что-нибудь жечь. Лавки, синагоги, Рейхстаги, дома, личные вещи, умерщвленных людей и, само собой, книги. Хороший костер из книг всегда был им по душе — а тому, кто неравнодушен к книгам,…
Про Макса, Ганса и Розу не могу сказать ничего, но знаю, что думала Лизель Мемингер: если бомбы упадут на Химмель-штрассе, у Макса не только самые слабые шансы на спасение — он умрет в полном одиноче…
— Куда там… — Мама выплеснула слова в раковину. — Как до меня доходит, ты лучше скуришь весь паек, нет? Да еще и соседский в придачу.
Да, часто я вынужден вспоминать ее, и в одном из бессчетных своих карманов я носил ее историю — чтобы пересказать. Это одна из небольшого множества историй, которые я ношу с собой, и каждая сама по с…
Через неделю Ганс вернулся на службу и ежедневно ездил в город в какую-то военную контору. Он говорил, что там отлично кормят и снабжают куревом, а иногда приносил домой то пару булочек, то немного д…
Таков был комментарий Руди, когда Лизель передала ему, что сказала Мама.
— Ты что, дурак? Дай мне спокойно стащить книгу!
— Три книги. — Лизель сказала это тихо и посмотрела в спины уборщиков.
— Конечно стыдно, зато я сейчас жрать не хочу и, могу спорить, он — тоже. Ты ж не думай, что они возили бы еду попам, если б у них дома ее не было навалом.
Уже через несколько дней Лизель стала ходить в школу вместе со Штайнерами. Мать Руди Барбара заставила его пообещать, что он будет провожать новую девочку, — заставила прежде всего потому, что прослы…
— Ясно. — Руди чуял серьезность у девочки на лице, тяжесть в голосе. Он привалился к соседнему дереву. — Ну, что?
Чем книга не угодила властям, было ясно. Главный герой был евреем, и его представили в хорошем свете. Непростительно. Он был богач, которому надоело, что жизнь проходит мимо — надоело, как он это наз…
Я не очень уверен, что это так уж здорово.