Лизель уловила его дыхание, и плечо едва заметно двинулось вверх и вниз. Какое-то время Лизель смотрела на него. Потом села, откинувшись на стену.
— К чертовой матери. Мы топали пятнадцать километров не ради полутора худосочных яблок, правда, Лизель?
Когда их тела переставали выискивать щели в двери, восставали их души. Ногти царапали дерево и нередко вгонялись в него силой чистого отчаяния, а души устремлялись ко мне, прямо в мои руки, и мы выбирались из тех душевых — на крышу и дальше, в надежный простор вечности. Мне поставляли их без перерыва. Минута за минутой. Душ за душем.
Тут и вмешался Руди, вечный вмешивальщик.
— Прости, Мама. — Он поставил коробку на стол. — Туфли у них все вышли.
Все было готово для великолепного 20 апреля. Это будет день сожжений и радостных воплей.