Все цитаты из книги «Норма»
— Значит, у Веры Менчик с Капабланкой вышел маленький Романновский . Зашли они к Корчмарю, выпили несколько Рюминых Кереса, поели Ботвинника и закусили Цукертортом. Капабланка, надо сказать, был очен…
— Ну, — капитан пожал плечами, провёл рукой по измученному бессонницей лицу, — это — думы о доме родном. Это — тяжкого долга веленье…
Денисов зажал нос, быстро запихнул норму в рот и стал натуженно жевать.
Как бесконечно глубока и непреложна была эта мудрость, и как трепетна и завораживающе притягательна эта тайна!
Екатерина Борисовна взяла со стола пакетик из-под нормы, скомкала, кинула в мусоропровод.
— Но вы ведь работали у нас, товарищ полковник, места знаете…
И с каждым взмахом пробуждалось в нем что-то, что невозможно высказать, а можно лишь почувствовать в сердце.
Огуреев закрыл дверцу, снял с печки чайник, понёс к столу. Горностаев подвинул ему томик Пушкина, Огуреев поставил на него чайник.
— Слушайте, идите отдохните, успокойтесь…
Василий придержал дверь подъезда, Аня прошла.
— С августа, с конца, товарищ комдив, — шепнул сержант, — под Смоленском подобрали. Наверно из окружения. Она, товарищ комдив, ничего не говорит почему-то.
Поцелуи лежали на третьей полке под стопкой белья между двумя ночными рубашками.
Толпа зашевелилась и испуганно раступилась вокруг Мокина. Сопя и покрякивая, он старательно крушил сапогами брошенный в грязь ящик.
— Можно вам помочь решить по физике задачу?
— Черт возьми, ну почему обязательно есть?
— Эр, а колиному министерству норму кто поставляет?
Он распахнул пальто. Во внутреннем кармане торчала бутылка водки.
Свернули в переулок, подкатили в восьмиэтажной башне. Волга остановилась рядом, охранники вышли, озираясь, обступили лимузин. Шофер открыл дверцу, Николай Иванович выбрался, подхватив папку и шляпу. …
— Открой, сука! Открой! Открывай, блядь хуева!!
— В сердце будешь ты у меня вечно… — прошептал он и добавил: — Прими же от меня. Прими то, что не только мое, но и наше. Русское…
— Фридман Николай Ильич, — пробормотал молодой человек.
— Только не оправдывайся, ради бога, — Лещинский поднял две ладони и поморщился.
— Так что, дома баба Настя? — ее губы растянулись в застенчивой улыбке.
Посередине поля стоял огромный стог сена, наплывающий на них как могучий корабль. Это был ковчег их любви, уносящий от всего земного, поднимающий к розовому вечернему небу, к искрам первых звезд.
Прижавшись к ней, Марина гладила ее гениталии.
Обогнули дом, прошли через детскую площадку.
— Клав, открой, — Леха оперся о косяки, но руки съехали вниз, он ткнулся головой в дверь и закачался, сохраняя равновесие.
— Самая быстрая группа. Первая, так та сидит, сидит… Гершкович разревется, как всегда… У тебя бак готов?
Внезапно подул протяжный ветер, принесший запах прелого сена. На яблонях зашевелилась пожелтевшая листва, несколько листьев упало на стол.
— Номер два. — Николаев подошел к нижним полкам, вынул два тома энциклопедического словаря, бросил на пол, сунул руку в образовавшуюся брешь, достал книгу в мягком переплете, — Александр Солженицын. …
Он вошел в кабинет. За столом сидел седой человек в сером костюме с моложавым лицом. Носков подошел, протянул папку.
Капитан помешал ложкой в дымящемся вареве, выловил белое, разварившееся ухо, устало посмотрел на него. Разбухшую мочку пересекал лиловый шрам.
— А я прямо затряслась вся! Переволновалась страшно! Я красная была?
— Вот, товарищи комсомольцы, познакомьтесь. Это бывший наш секретарь комитета комсомола, ныне секретарь парткома опытного завода прядильно-ткацких машин товарищ Осокин.
Председатель стоял перед ним — втянув голову в плечи и согнувшись так сильно, словно собирался ткнуться потной лысиной в грязный пол.
Хотя буквы были не очень широки, в них всё равно хорошо различались обнесённые заборами гектары дач и две счастливые семьи, и заседание президиума Верховного Совета СССР, и чёрные эскорты машин, и уб…
Ушли экскаваторы, люди ушли и скоро в просторы придут корабли. В просторы степные, от пыли седые, где ходят бесшумной волной ковыли.
Увеличенное в сто раз зерно не помещалось в окуляре. Лысенко покрутил колесико фокусировки. Изображение стало чётким, на бугристой желтовато-коричневой поверхности зерна обозначились ровные строчки с…
Носков вышел. Седой набрал номер на панели селектора.
— А Хохол ржал стоял. Ржет, как мерин, бля…
— Точно. Когда ещё призрак бродил по Европе и жадно смотрел на живые цветы.
— Но ведь, товарищ полковник, так он и в небо залезет ночное, все пальцы себе обожжёт…
— Вот пятьдесят пятый, пятидесятый, … вот, мам…
— Отложим. Так… и что, все? А где же обложки? Не дали? Когда же они дадут?
— Нажрался гад… первый час уже… не открою… господи…
— После. Давай. Ноль девяносто один… девяносто…
— Вот умора, бля! Тушить, говорит, пойду! Он этим тушить собрался!
Сергей повернулся и бодро зашагал к магазину.
Кедрин вытащил папиросы. Они закурили. Секретарь, выпуская дым, посмотрел вверх. По бледному голубому небу ползли жиденькие облака. Воздух был теплым, пах сырой землей и гарью. Слабый ветер шевелил г…
— Да у нас, мам, все через жопу, — Михаил убирал оставшиеся облигации в шкатулку. — А с другой стороны, знаешь, многие старики газет не выписывают, лежат дома. Может парализованные. Глядишь и забудут…
Солнце давно уже скрылось за укутанным облаками горизонтом, прохладный ветер стих и не теребил больше Антоновы волосы.
— Ладно. — Куликов подошел к двери, обернулся. — Вы вот норму едите, а я вспомнил, как мы с Чеготаевым пришли в «Новый мир». К Твардовскому Он при нас норму вытащил, тогда они ведь поменьше стали, та…
Кот встал, сделал несколько шагов по дивану, вытянулся и, зевая, запустил когти в протертый плюш.
Гусева подтолкнули к лестнице. Он пошел, еле передвигая ноги. Двое прошли вперед, двое и худощавый двинулись за Гусевым.
Бесшумно прошла в коридор. Щелкнул замок.
Дно оврага было грязным и сырым. Здесь стояла черная вода с остатками снега. От нее тянуло холодом и пахло мокрым тряпьем. То здесь, то там попадались неряшливые предметы: ржавая спинка кровати, конс…
Спас. Отец протирал его, моча ватку в широкогорлом пузырьке. От ватки пахло чем-то остро-сладким.
— Норма. Нам раздали тогда. Она ведь так и лежит там…
— Что ж ты хочешь, имеет право, — отозвался Кедрин.
— Вместо того, чтоб глаза пялить — шли бы пожар тушить. А кто поджег и зачем — не ваша забота. Разберемся.
— Немного. Такая розовенькая, симпатичная. Юбочка клетчатая.
— Да. Девяносто два. Офицеров штук двадцать. Одного, говорит, не то майора, не то подполковника. С крестом, старого такого. Грузного. В грудь ему пустила, а он будто пьяный — улыбнулся и сел. Сидит и…
— Ну вот, председатель. И здесь ты виноват оказался. Все из-за тебя.
— Знаете, что, Алексей Михалыч, давайте так договоримся. Вы все менять не будете, но поработаете над сценой с Ереминым и над разговором в раздевалке… Беркутову причешите, пожалуйста, что это, ей-богу…
— Здравствуйте, — Антон оставил в сторону тяжелое ружье.
— Пикассо сделал гораздо больше, чем рядовой мастер. Он изменил принципиально сложившийся в девятнадцатом веке эстетизм, научил художников свободе, подлинной свободе. Подобного действительно никто не…
Председатель заискивающе улыбнулся, пожал плечами.
Двинулись вдоль отдыхающих солдат. Завидя комдива, они вставали, вытягиваясь, отдавали честь.
— И пупочек прелесть… аккуратненький… не то что у меня…
Вдруг обе собаки замирают перед широким можжевеловым кустом, морды их вытягиваются. Мальва поднимает переднюю правую лапу, а молодой Дик просто стоит, поскуливая и натянувшись струной.
Кедрин многозначительно хмыкнул, подошел к машине, заглянул в капот. Заглянул и Мокин. Их внимательно склоненные головы долго шевелились под нависшей крышкой, фуражки сталкивались козырьками. Вдруг с…
Разделась, скинула туфли и босиком прошла на кухню.
— Малюй дальше, лакировщик! Бабу с веслом еще не написал? Пионера с горном? Трудись!
— Ну вот. Никуда не годится, — раскрасневшаяся Нюра подхватила зеркало, — развеселилась, как дура. Нюра-дура…
Болонка завыла, сидя на клоуне. Зал засмеялся.
— Правильно, но почему Елецких не пойдет сразу в партком и громко не расскажет обо всем?
— А что, у меня хуевей, что ль? — улыбнулся Милок. — Такая же двухкомнатная.
— Балбес… господи… вот балбес. А Женька говорил что-нибудь?
— Товарищи. Вы меня не поняли. Мы и план перевыполняем, правда на шестьдесят процентов всего, но перевыполняем и люди у меня живут хорошо, и скот в норме, а падёж, тк это с каждым бывает, это от нас …
— Молодцом, — отец кивает, глаза его смотрят тепло и весело, — по чернышу поторопился, наверно?
— Сейчас, — робко пискнула какая-то баба и тут же поправилась: — а мож и завтря!
— Побачимо, — Бондаренко ответно улыбнулся, кивнул на ее шаль. — Что, мерзнешь?
— И корабли, штурмуя мили, несут ракет такой заряд, что нет для их ударной силы ни расстояний, ни преград.
Они вошли в коридор. Юля стала раздеваться, Вовка, изогнувшись, потащил авоськи на кухню.
— Нет, кажется. Там Смехов, Славина, ну и все остальные.
— Дорогой горя и тревог шагай, сражайся и терпи. Ещё услышим мы рожок в безмолвной утренней степи.
— Так. Ну, давайте от печки. Коня не брать, во всех случаях. Раз. Если он конем на g6, тогда понятно — король е6 и через е5 на е4 и ничья. Пешка не убежит.
Кедрин, надвинув на глаза кепку, шел сзади.
Юля доела норму, запила водой и стала есть из одной сковороды с Вовкой.
Оля расчленили нормы, достала из холодильника четыре яйца, пакетик сливок, майонез. Разбила яйца в миску, плеснула сливок, положила майонеза, быстро размешала и вылила на сковороду.
Славка и Сашка ждали его на углу возле будки сапожника.
Крановщик швырнул спичку за окошко, взялся за рычаги.
— Да чего ж после, я что, как хам есть буду, а вы смотреть?
— Погоди радоваться. Мамонт придумает что-нибудь.
Лейтенант СМЕРШа Горностаев, лично расстрелявший рядового Сергея Ивашова по приговору военного трибунала за распространение пораженческих слухов, лично же и распределял его веши.
— Найдем, — бодро кивнул милиционер и стал перекидывать норму в приготовленный бумажный пакет, — найдем, никуда не денутся…
Подошли. Трое оборвали разговор, повернулись.
Теперь вы меня поймете, почему не эти бедные ничтожные вирши, а мое полное имя под ними я и посылаю к вам друг мой, Александр Иваныч, для помещения хотя бы, например, в «Русском вестнике».
Тогда Антон смотрел на отца и вдруг подумал, что вот это родное сосредоточенное лицо с подвитыми песочными усами, реденькой бородкой и пенсне на узкой переносице не сможет остаться таким навсегда. Он…
— Абсолютная! Хорошие рестораны, а тем более бары сохранились только в Прибалтике. И то пока. Лет двадцать пройдет — и там тоже будут тошниловки и рыгаловки.
— Милости просим, — негромко отозвался Лещинский.
Здравствуй, пруд. Ты все такой же — большой, просторный. Только ивняк стал гуще, да берега круче. А там на том берегу… Боже мой… Антон замер. Там в темноте вырисовывался контур их церкви — мертвой, п…
Николай Иванович вошел, утопил кнопку "З", посмотрел на себя в зеркало. На этаже вышел, позвонил. Дверь открыла Лида.
Коньшин стал распечатывать жвачку, Осокин — пакетик с нормой.
Прохоров приподнял ее. Под кастрюлей на блюдце лежал пакет с нормой и ножницы.
— Мне и горько и досадно. И тоска меня взяла, товарищ милицанер, что не так ему сказала, что неласкова была. А ещё досадней, — она опустила голову, — что на людях и в дому все зовут меня морячкой, не…
Прохоров схватил пульверизатор, направил в набитый нормой рот, сжал грушу. Струя зашипела, холодя зубы.
Он вынул из стола складной нож, раскрыл и лезвием поддел пробку.
— Нет, это закономерно все. Любимые должны быть вместе.
Восемнадцатилетний Антон сидел в углу, зажав меж колен старинное шомпольное ружье и тщетно стараясь оттянуть от полки запавший курок.
— Падеж — это в грамоте. Именительный, дательный…
— Как проар егон, так и лилоено, — улыбнулся сидящий рядом с Суровцевой Фокин.
— Ну-ка быстро! Маша, я кому говорю! Успеете еще порисовать. Андрей! Это что такое! Встали, пошли за мной! Не бежать! Идти шагом.
С ели слетела какая-то птица, захлопала тяжелыми крыльями. Сторонясь кустов, Заяц вернулся к волге, включил свет в салоне. Он достал из кармана кастет, повертел перед глазами. Кастет оказался чистым.
Все трое — уже одетые, обутые должным образом, громко выходили на крыльцо, где возле разложенных ружей, патронташей, ягдашей и рюкзачка с провизией вертелись две собаки — черно-белая Мальва и светло-…
На месте грядок со спаржей и лионской клубникой кустился непролазный бурьян, тропинка, ведущая на пасеку, терялась в нем. Он шагнул вперед, с трудом продираясь сквозь влажные ветки, двинулся туда, гд…
— Что, наконец захотелось, киса? — таинственно засмеялась Марина, —
— Но ты на этот счет не беспокойся, киса. Тебе ведь все равно не жевать.
— Так у вас же семья — восемь человек! А я одна на весь этаж.
Кедрин обвел толпу радостно слезящимися глазами, тряхнул головой и поднял руку. Толпа затихла.
— Ах, кричу, — дармоеды вы, сволочи! Не хотите уму-разуму учиться? Ну тогда я вам на практике покажу, что по вашей халатности случиться может. Схватил канистру с керосином и на зерно плесь! плесь! Сп…
Боже мой, Боже мой, да что общего между стихами, прозой, литературой, целым внешним миром и тем… страшным, невыразимо невыносимым, что у меня в эту самую минуту в душе происходит — этою жизнию, котор…
— А мы его не замечаем, товарищ комдив, — осмелев, улыбнулся солдат, и, подтянувшись, добавил: — разрешите доложить! Осень с нами в блиндажах греется горячим чаем!
ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа…
— Но страшно, Коба, ничему не научиться и в бдительности ревностной опять незрелости мятущейся, но чистой нечистые стремленья приписать.
— Наш солдат, товарищ капитан, продираясь сквозь ад, твердо верит, в бою умирая, что и в дрогнувшем сердце солдат есть какая-то сила вторая.
— Тутова рукой подать! — крикнул мужик, чмокая и тыча пальцем в густой, обложивший все вокруг туман.
— Понятно… Ну, ничего, нормальный рассказ…
— Открой, кому сказал! — Леха стукнул кулаком под номер, — открывай! Слышишь?
Вытянув руку, Алексеев ковырял застежку сандалии.
Васька вставил монету, передал Милку трубку.
— Из-за него, конечно, гниды, подхватил Мокин, — каб технику безопасности соблюл — рази ж загорелось бы?
— Вот и хорошо, — Кедрин облегченно вздохнул, надвинул на глаза кепку. — Давай, топай за нами. Живо.
Сергей бил ногами закрывающегося Сыча, Сашка оттаскивал его за куртку. Пека ударил Женьку ногой в бок. Женька вскочил, икнул и достал его кулаком. Хохол сидел, схватившись за нос.
— Боже мой! Женя! — Светлана Павловна бросила спицы. — Ну что ты!
Он доел харчо. Лида поставила перед ним тарелку со вторым.
— Так что вы не падайте духом. По-моему, лучше руки потерять, чем ноги. Протезы одели и все. И никаких костылей…
— Я вот одного понять не мог — как это она снайпером, на фронте… Маленькая такая.
Квадраты света мчались вкось. Вагон причалил, вновь отчалил.
— Вот, наворачивай. Норму как следует заесть надо. Что б ни запаха, ничего… Отец мой покойный квасом запивал. А после водки и поест поплотней…
Он поцеловал ее в губы, отвел волосы и поцеловал в висок. Она поставила бутылку на пол, обняла его.
— Сообразительные, бля. Только так и врезаться можно.
Тутученко курил, пуская дым в открытое окно.
— Доароернр ренр нвапке кроссворд. Олаонр связи.
— Длаоенренр арпр, друзья-приятели! Это опроре нон!
— Анисова… Демисова… простая русская фамилия… Боже мой… надо вспомнить…"
Шестнадцатилетний Антоша, примостившись рядом на жирной блестящей траве, мастерил похожий на журавля планер, обтягивая крылья громко хрустящей калькой.
— Допгоегрнар нет ничего… — усмехнулся зам. главного редактора.
— Ах ты… — дернулся он, стряхивая пчел с рукава в роевню и запахивая ее. Одна из пчел впилась ему в руку. Он раздавил ее, морщась и со свистом втягивая воздух сквозь зубы.
Но красота! Удивительная, тонкая, полнокровная — она так поразила Антона, что он стоял, не отвечая, стоял, глядя на нее, забыв начисто все.
Председатель по-прежнему пошатывался и стонал.
— А это, товарищ Кедрин, Калашников Геннадий… Петрович. Петрович. Сын вырожденца, внук врага народа, правнук адвоката.
Через несколько минут трое поднялись, подтянули штаны и сошли с помоста. Потом встал а девочка, придерживая юбку зубами, натянула трусики.
Адмирал улыбнулся, наклонился, глядя на палубу с выстроившимся экипажем.
— Старичок, но домлоанр говпр, дочапвепк нав! — засмеялся Александр Павлович.
— А черт его знает, товарищ майор, — пожал плечами Горностаев.
Заяц ударил снова. Шофер ткнулся лицом в руль.
— Правильно. И вскоре над тихой землёю созвездие Лиды взойдёт. И пусть будут ночами светиться над нами не год и не два на синих небесных страницах красивые эти слова. Понятно?
— Ешь, Жора, я не хочу, ей-богу. Я в четыре отобедала.
— Да не нюхай ты, чудак-человек! Глотай побыстрей. У нее вкус необычный такой, глотай, как лекарство!
— Предписанье вручили, Маша, — лейтенант Кузнецов устало опустился на стул, расстегнул ворот кителя, — отбыть приказали…
С коротким всплеском она скрылась под темной поверхностью.
— Это из интерната Первомайского, откуда еще…
— А может не вся вытекла! — робко спросил Сергей.
— Погоди-ка, тут еще… ноль восемьдесят три пятьсот тридцать два.
Склонившись над этой печальной грудой, Антон стал трогать прелые доски и вдруг от них поплыл запах. Тот самый — невероятный запах пасеки
Он обернулся. Перед ним стоял Трофименко.
— Впервые на арене, — девушка сняла с головы вельветовую кепочку, помахала ей. — Зрителей со слабыми нервами просим покинуть зал…
Усы отца задрожали, сузившиеся глаза блеснули слезами. Он медленно встал и перекрестился…
Генри звучно разгрыз его, роняя крошки на пол, подобрал их, и, облизываясь, посмотрел на хозяина.
— Невероятно… — пробормотал он, покачивая головой.
— Аха, — Бронштейн поднес лист к глазам. — Ух ты, это что ж так глухо встало?
— Лешь… ты? Слышь, там норма-то… ведь не съел вчера…
— Девяносто один двести… сорок… нет что-то.
Жена вязала, изредка поглядывая в телевизор.
— Куууда… куда лыжи навострил, умник. Стой. Ишь, шустряк-самородок.
— А ты что, торопишься? — не глядя на него, Оля сортировала полосы верстки.
Виктор Терентич, рот которого был уже переполнен, согласился энергичным кивком.
Он вытер ладонью обоженный рот, вытащил тампоны из носа, положи на блюде.
В темноте он нащупал медную холодную ручку, потянул.
Комбриг поцеловал политрука в поседевший за одну ночь висок.
— Знаааем! Не хочу. Кабы нас не было — захотел. Правда, Михалыч?
— Передай начальнику, шестерка! Хохол поднял фуражку, побрел дальше.
Порхает утренний снежок и на затворе тает вдруг.
— Вот. Держи. И побыстрей, Сань, если можно.
«Наверно Витька опять нажрался, вот и валяет дурака».
Девочка вскочила под веревку, стала прыгать.
— Ничего. Слаще ебать будет. Никуда не денутся.
— Отделение, стой! — скомандовал высокий сержант и, затянутые в полушубки, солдаты остановились.
— Ааааа, — улыбаясь, Марина отправила конфету в рот. — Угадай.
Подойдя к ним, Антон поразился стойкости их трухлявых стенок, коснулся рукой и домик тут же рухнул, мягко развалился, крыша опрокинулась, обнажилось изъеденное насекомыми нутро.
Давние полёты вспомнил генерал. И увидел лица преданных друзей…
— Ничего, Жень, щас пузырь раздавим, вылечим. Дай, пятак приложу! Пятак надо. У тебя есть?
— Слушай, Маринк, но после аппарата-то все равно ведь говно? Ведь правда? Или другое что-то получается?
В доме напротив на шестом этапе вспыхнуло окно, рядом — другое.
— Нет, старичок, длаоренр и врипичпи, а не промтотв дова. Это же вечная мерзлота, а не лроноп рворы.
— Так, Алексеев не покакал, он садится снова, — Людмила Львовна подошла и усадила улыбающегося Алексеева. — Пашенко Наташа, ты еще не хочешь посидеть? Ну, что это за крошка, куда это годится?
— А он на стройке работал, он плотник, кажется. Ну и на пятом этаже доски они вдвоем несли. Стопку досок. А там идти можно было в обход по настилу и по прямой, прямо по стене. Они по стене пошли.
Я живу нормально, здоровье хорошее. А как вы поживаете? Как ваши дела, как здоровье? Как встретили Первомай? Я вас ещё раз поздравляю с Праздником, желаю здоровья, счастья и всех благ. Получили вы мо…
— Да еврей один, спекулянт, гнусная личность. Но дело не в нём. Я думаю, товарищ полковник, не зря с одобреньем весёлым соседи глядят из окна, когда на занятия в школу с портфелем проходит она. В око…
— Я предлагаю вам добровольно предъявить антисоветскую литературу.
А губы любимой были горячими, нежными, желанными, ее руки дрожали, на шее билась крохотная жилка.
— Привык, — протянул из темноты Мокин. — Хата с краю, ничего не знаю.
— Писал ты, а не писал! — рявкнул Мокин, надвигаясь на него, — Писал! А по-просту — ссал!! На партию, на органы, на народ! На всех нассал и насрал!
— Но в конце проагокне ыаку змрпор, — бодро продолжал Бурцов, — ротиот проврае аерк щоспаоре pane енк. Вот, послушайте: «Гораорв а енркно сипиа нашей памяти арпрвпе Оймякон наонернпвеп атратр таёжный…
Ее лицо, глаза, волосы, губы и плечи, легкая походка, тонкие руки и маленькие холмики грудей под цветастым ситцем — все было одинаково очаровательно, молодо, свежо и гармонично этой самой гармонией, …
Сегодня немного прохладно и тучи были с утра я думал, а вдруг дождь пойдёт и огурцы накрыл днём когда обычно самое солнце. Но щас вроде ничего только тучи. Занялся я ещё и разборкой сарая стал низ ра…
Дети стали входить в комнату. Она была не очень большой с двумя зашторенными окнами. Вдоль стены на узком деревянном помосте стояли двадцать белых пронумерованных горшков.
— Что, один остался? — улыбнулась нянечка, снимая крышку с бака.
— Давай, давай, А то забудешь. Так и до завтра останется.
— Слушай, Петь, а прошлым летом не здесь были?
Не было ни ветра, ни даже слабого ветерка: плодовые деревья, кусты, трава — все стояло неподвижно, облитое жаркими лучами.
Он погасил лампу, подошёл к окну и отдёрнул плотную зелёную штору.
Сваренный утром суп стоял на плите. Кран по-прежнему тек, вода проложила по эмали ржавую дорожку.
— Борис Владимирович, — улыбнулся худощавый, — пойдемте, не тяните время.
Тищенко выдрал из крыши палку, стукнул по колоколу, она разлетелась на части.
— Вообще у них с «Мастером» сложности были. Им денег не выделили и они весь реквизит из разных спектаклей взяли. Из «Час пик» — маятник, и «Гамлета» — занавес, из «Зорь» — машину.
Тампоны набухли одеколоном, плавающие в лужице крупинки перца медленно стягивались к ним.
Чайки кружили над эскадрой, одна из них села на локатор головного корабля. Адмирал вышел из рубки, снял фуражку, подставил под ветер крепкую седую голову.
Барвицкий был в элегантном сером костюме, остренькая седенькая бородка упиралась в бежевую водолазку, очки радостно поблескивали.
— Хватит выть, гад! Хватит! Как отвечать — гак в кусты! Москва слезам не верит!
— Средь боя слышу я рожок — необычайно нежный звук! — воскликнул комбриг, разглядывая в бинокль поле боя.
— Сеточки, сеточки-то, прости Господи! — баба Настя тянула им через куст тубероз сетки с цветастыми колпаками.
— После дларо Шварцмана — блпоранр ыдлкнр сири Ивана Рыкова. Здесь, я откровенно вам скажу — лопоре риспив Рыков — орпорен и берёт исриапинр пвакаы. Лораорк! Это же романтика оаркнрнрвпа и ещё как! Н…
— Конечно, Михаил Абрамыч, конечно. Я, понимаете, объездил, кажется, полсвета. Бомбами изрытый шар земной. Но как будто новая планета Родина сегодня предо мной.
ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа…
— В морях же, коль надо, воздвигну я сушу. Горячим степям подарю я прохладу, — улыбнулся строитель, — а Север готов я согреть, если надо!
— Ходики собрать и смазать маслом маленького мастера зовут. Если, товарищ полковник, электричество погасло, золотые руки тут как тут. Пробку сменит он и загорится в комнатах живой весёлый свет. Мать …
— Ну, это слишком серьёзный пловркнрае, — усмехнулся зам. главного редактора.
Ровный вечерний свет распространился по саду. Казалось, он проистекал от этого белого беспредельного неба, что так свободно и легко висело над увядающими растениями и неподвижно сидящим человеком. Ан…
Мимо прошёл человек, остановился позади кассы, расстегнул штаны и стал смывать жёлтой струёй снег с крыши.
— А ну пошли. Ты божился, что всех наперечет знаешь, пойдем к первой! Помоги-ка, Петь!
Водка. Горькая и желанная, обжигающая и бодрящая, крепкая и веселящая. Русская водка. Сколько родного, знакомого и близкого навсегда связалось с этим привкусом!
— Саша в сто раз талантливей, вот что обидно! Эти Агзамовы, Кременецкие, Платоновы, это же серятина — пресерятина! Их бить надо нещадно, ты же без пяти минут гроссмейстер! И попал в лигу. Не эксперим…
— Ёпт! Ну, деятель! Потолстел ты… разъелся, что ли?
— Ага… вот интересно, кто такой был этот М. К.?
Заяц обшарил его карманы, вынул деньги, зажигалку, ключи. Деньги спрятал, зажигалку и ключи зашвырнул в лес.
— Бревна возле клуба — гнилые, — сумрачно проговорил Кедрин и, покосившись на серый кончик папиросы, спросил: — А кусты из чего у тебя?
Международные события кончились, и оба диктора, чуть улыбаясь, заговорили о новом театральном сезоне в Москве.
Через час по ночной деревенской улице медленной цепью шли семеро в штатском.
Алексеев молча теребил сбившиеся на колени трусы. Одна из девочек громко кряхтела, уставившись расширенными глазами в потолок.
— Декабрьский снег — что козий пух. Не здесь ли в прошлые года я слушал, как играл пастух, ведя задонские стада?
— Нет. Старший преподаватель плюс младший научный сотрудник.
Светлана Павловна села на диван, взяла вязание.
— А кому нравится? Я с армянкой одной рискнула переспать, так плевалась потом. У тебя вон какая чистенькая…
— Леня, ну хватит, чего ты навалился на него, — Зак открыл вторую бутылку, налил ему в стакан и отпил сам из горлышка, — Агзамов опытный мастер. Я с ним на первенствах четырежды играл и только раз вы…
Антон взял ее лицо в свои ладони и стал покрывать поцелуями.
Антон стоял за родственниками погибшей, неотрывно глядя в родное лицо, пугающее отрешенным спокойствием. Она лежала в просторном гробу, обтянутом черным коленкором, в синем некрасивом платье, с белым…
Скорчившийся человек #3 лежал, отвернувшись к стене. На его желто-зеленой спине отчетливо проступали острые, готовые прорвать кожу лопатки, ребра и искривленный позвоночник.
В синем небе лётчики летают, в синем море корабли дымят. Сто полков его оберегают, сто народов на него глядят.
— Он сам, живорез, и поджег, — проговорил Мокин, обходя бабу.
— И расплющим, родной! — заголосила толстая баба в рваном вантнике, — кровью заблюем, а расплющим!
— А хоть и эту… моя старая, вон корявая какая…
— Ну, мам, скажи! Ведь не вкусно. Я ж пробовал. И пахнет какашкой.
— Антоша, минуту внимания. Вот, послушай-ка…
— А ты, чего стоишь? — Женька подошел к Сашке. — А ну вали отсюда!
Портовый кран медленно приподнял ключ и пол звуки гимна понёс над головами замерших экипажей.
— О, верстка пришла, — Тумаков посмотрел через Олино плечо, отхлебнул из стакана. — Чего ж ты молчишь, нимфа?
Он вздохнул, сорвал большое красное яблоко, рассеянно погладил им щеку и убрал в карман. Потом встал спиной к яблоне, так, что голова оказалась в развилке.
Старичок радостно кивнул и прошаркал в отдел писем.
— А как же. По сто пятьдесят. Чего, не знал?
Под темно-коричневой корочкой чувствовалось мягкое содержимое.
Вот растаял иней на его висках. Вот он вновь в кабине, а под ним — Москва.
— Да какие соседи, ты что? Это ты с Гришкой путаешь. У меня отдельная давно.
Спустившись на первый этаж, Клава прошла мимо двух спящих в коридоре сестер, отперла гардероб, зажгла свет.
— Да бросьте вы. Так, капитан, Пушкин влюблялся, должно быть, так Гейне, наверно, любил.
Кедрин повернулся к Тищенко. Председатель стоял ни жив, ни мертв, бледный, как смерть, с отвалившимся, мелко дрожащим подбородком.
— Милый мой, так сколько времени прошло. Еще бы.
Алексей Кириллович достал из холодильника масло, отвалил от двухсотграммового куска добрую половину, кинул на картошку.
— Но тогда может лучше делать из чего-нибудь?
— Ну, разные, конечно, но семь-ноль выиграть, это тоже суметь надо. Счет — будь здоров.
Куперман двинулся вдоль запертых ярмарочных павильонов. Только что прошел дождь. Ярко размалеванные стенки были мокры, с шиферных крыш капало. Возле пивного ларька толпились несколько человек.
— Ну, что, птичка божья, — Винокуров допил пиво, отряхнул руки. — Хлеба хочешь? Щас…
«С Пашкой наверно. Вместе и выжрали. А я наряд за него пиши».
В ночь, когда появился на свет Комсомольск-на-Амуре роды принимала Двадцать Шестая Краснознамённая мотострелковая дивизия Забайкальского военного округа.
И освещённые грозою волны в форштевень бились белой головой, по клотики эскадру зарывали в густую пену оголтелых вод, и, как в чугун закованные, дали качали ослеплённый небосвод.
— Это план, товарищ Кедрин, это я так просто занимаюсь, для себя и для порядку, — поспешно ответил Тищенко.
— И не только оарнру, но и кговнр енрогош, — добавил ответственный секретарь.
— Тебя что, прослабило? — Людмила Львовна заглянула в горшок Фокина.
— Тогда минут через десять я первую приведу.
Сережа вытерся этой же рубашкой, лег на спину, закинул руки за голову. В ванной шелестела вода.
— Я знаю, краткой сталинской телеграммой окрылённый на весь свой век.
— Один песок, бля. На зубах так и скрипит…
— Очено смешно… — буркнул Прохоров, комкая пакет из-под нормы, — усраться можно от вашего юмора…
Только что получил посылку от Саши и очень обрадовался. Таких пилок и надфилей у меня не было сроду — ГДР делает отлично! Спасибо большое, это очень к стати, потому как калитку надо снизу подрезать, …
Коричневый брикетик плюхнулся в воду, скрылся, потом всплыл.
— А зачем же пил, если не нравилось? Не сыпь на колени, подвинься поближе…
Он повернулся к Тищенко. Тот отпрянул в тьму.
Он шагнул к ней, схватил за плечи и быстро поцеловал в губы.
— Нет, папочка, я обедала недавно. С мамой мы поели. А ужинать рано еще. Садись.
— Нажрался вот и не съел. Жуй, давай, да ложись! В семь вставать.
— Предлагаю средний вариант. Одну съем, две выкинем.
— А это откуда у него? — спросил он у лейтенанта.
— Родственники! — Кедрин снова треснул по двери.
Внутри шкатулки лежала связка пожелтевших бумаг, массивный золотой перстень, георгиевский крест и серебряный бокал.
Он смотрел, не узнавая ничего, не веря своим глазам.
— Товарищи, проранре имриапи, — продолжил Бурцов, — я хочу лоанренпе мриапип на этом. Мы в проарнкрн с говоря о лучшем шоараоренр отмрт аоро вам некорот. Лооаро егогрв уакыхонго.
— Правей, Антош, правей, — уже не так грозно пробормотал отец, окуривая пчел, и тихо спросил: — Держишь?
— Вон он тебя и отшлифовал! Белыми на ничью еле тянешь.
— Ну, тогда до новых встреч, — улыбнулся Коньшин. — Седьмого собираемся.
— Святая правда, — кивнула баба Настя, — Антоша подстановил-то как сподручно. Вдругореть и промахнулися б.
— А вот… двести шестьдесят… нет, проскочили. Немного совсем.
Леха сел на кровать, разорвал пакетик, стал жевать норму.
— Близко, мудак! Куда втюрился, распиздяй!
— Так себе. Чего-то никак за ум не возьмется. Побренчать, маг послушать.
— Не боле. Зачем же боле? Чего же боле? Мой друг?
Тищенко вырвался и, сломя голову, побежал к пригорку, через вспаханное футбольное поле, мимо полегших на земле ракит и двух развалившихся изб. Запыхавшись, он подлетел к каланче, и еле передвигая ног…
— Первый, — набычась, Мокин смотрел из-за плеча секретаря. — Вишь, скорежило как его. Довел, гнида… Ишь, худой-то какой.
— Ага, — сидящий протянул руку. Оперативник вошел, передал папку.
— Целый день с двенадцати готовила, старалась… на тебе… чего, спрашивается, торопился?
— Это, товарищ комбриг, — для залпа общего сержант команду подаёт рожком.
— Придется, Михалыч, тут оставить. Жмурикам на память.
Она убежала на кухню. Сережа одел трусы, пошел за ней.
— Да не за что. Чего уж там, — усмехнулся мужик и вздохнул, подставляя коричневую ладонь с узловатыми пальцами.
Тьма надвинулась, обступила со всех сторон. Он повис в ней, чувствуя над собой давящую толщу.
— А потом народу все меньше и меньше. Конечная, а в салоне четверо. Ты, да я, да два мудака каких-то. И ты про две копейки спросила.
Через минуту модный плащ обнимал пень бессильно раскинувшимися бежевыми рукавами, а его худощавый хозяин, оставшись в сером свитере, энергично копал, приноравливаясь к коротенькой лопатке. Земля была…
Взявшись правой рукой за крышку, он осторожно открыл ее.
— Михалыч! Ну как тут спокойным быть? Как с таким говном говорить?
— С директором лады. С профкомом тоже. Ну, а остальные примыкают.
— Шестой, шестой… Саш, это Савельев с восемнадцатого… слушай тут, вот ребята норму в воде видели. Возле аллеи, ну где поворот на ярмарку. К берегу прибило ее. Ага. Скажи на станцию, пусть катер вышлю…
— В конце на проренр морвнркнр оновнр юмора. Это проенр врп онрвнруекеы орпор нужный, очень хороший. Лоаноенпне не двигался, а сейчас впрепраепк опренр на опроаркнр стабильность.
— Вот, Апреля этого передайте милиции, пусть она им занимается. Плодить спекулянтов не надо.
— Ну, слава тебе, Господи, огребли, — перекрестилась баба Настя.
— Ишь, распушилась, — он подошел к вербе, схватил нижнюю ветку, но вдруг оглянулся, испуганно присев, вытаращив глаза. — Во! Во! Смотрите-ка!
— Но это же очень близко, рядом почти. Пикассо было достаточно кисти, а Дюшану — выбора. Художественного вкуса.
— А мы уж думали опять продинамишь. — Славка вяло пожал ее.
— Если он коня оставит и пешкой вперед, тогда шах, он ушел, ты королем, он пешкой, слоном к пешке. Вроде все в ажуре.
— Ну и что? — Кедрин вынул руки из карманов.
— Значит… — кашлянул Котельников, отводя глаза и убирая руки за спину, — вот. Садись за мой стол. Читай. А я… пойду пообедаю.
С оголившихся деревьев падали дождевые капли.
— Лады! — Мокин кивнул, подхватил ящик и бодро потрусил к амбару.
Виктор Терентич обходит куст, оглядываясь на Антона и делая ему энергичные жесты пальцем. Брови его поднялись, полные губы яростно шепчут: «Обходи правей!», сапоги поскрипывают, молодой тетеревенок б…
Потом Светлана Павловна вздохнула, сходила за чистой тарелкой. Выбрала на нее куски нормы и унесла на кухню.
А потом — плавные провороты медогонки и тягучий блеск меда, сползающего по жестяным стенкам, и тонущие в нем пчелы, и опьяняющий запах, и вынутое из пальца жало, еще содрогающееся в своем слепом жела…
Топча лионскую клубнику, Антон подхватил приставленную к другой яблоне стремянку, отец выбежал с роевней, бросил ее под яблоню, чиркнул спичкой, склонился над дымарем, ожесточенно суя в него бересту …
Антон целовал истово, жадно, а она вздрагивала, опустив ему на плечи покорные руки. Потом он подхватывал ее и нес в поле по русому, золотому, как и ее коса, жнивью, она прижималась к нему и безмолвст…
— Садитесь, Гусев, — худощавый подвинул расшатанный стул. Гусев смотрел в бумаги, держа их в обеих руках.
— Еоошь твою двадцать… Вот где собака зарыта! Михалыч! Иди сюда!
— Ну, что притихли? — улыбнулся Кедрин, — сейчас или завтра?
— Тк хватит, наверно, — косясь на ревущее пламя, Тищенко дрожащей рукой провел по лицу.
Кропотов вышел из купе в коридор, встал рядом с Тутученко.
— Тк да, не вывез, — потупившись, пробормотал Тищенко, — не успели. Да и машин не было.
— Кумач, краски, подрамники для лозунгов.
— Ничья. Смотри-ка. А я труба говорил, — Лещинский отпил из стакана
Толпа непонимающе смолкла. Мужики недоумевающе переглядывались, шевелили губами. Бабы испуганно шептались.
Гремят, сливаясь, три выстрела и через секунду снова три.
— Тк из папирос. Торцы позатыкал, а самоих-то краской такой желтенькой… — Тищенко не успевал вытирать пот, обильно покрывающий его лицо и лысину.
— Еще бы ему не помнить. Он на собрания своего зама шлет. Сам не ездит.
Алексеев подобрал штаны, глядя на работающую нянечку, стал застегиваться.
— Восточный человек, — Куликов засмеялся, взялся за ручку. — Ну так до четверга?
— Портвин он и есть портвин. Чем дальше, тем хуже.
— Написали, бля! — Трофименко швырнул папиросу, придавил ногой. — Не смеши, Саша.
Вдалеке, в розоватом степном мареве, медленно шёл на цыпочках паровоз.
Дверь отворилась, вышла нянечка, вытирая руки тряпкой.
Она стянула с банки чулок и поставила её перед капитаном.
— Хотя, постой… но тогда ты полное право имеешь слоном ба-бах, — он двинул слона.
— Я же сказал, Антоша, что интересно тебе будет посмотреть, когда подрастешь. А сейчас тебе еще рано. Там ни оловянных солдатиков, ни Буратино нет.
— Успокойся, Маша. Я думаю спорить не будем. Причинить неприятность тебе не хотел. Ну-ка слезы утри… Мы военные люди. Ничего не попишешь. Таков наш удел…
— Ну я переплачу там сколько надо, деньги есть, а? Как?
— А рядом с ними — геолог упрямый, несговорчивый человек.
Они сели на протертый диван. Худощавый опустился рядом, достал из «дипломата» бланк, подложил под него подвернувшийся журнал «Америка», положил на «дипломат» и стал писать.
— Ага. Семен запил что-то. Взыскание у него. С женой чуть не разошелся.
Сторонясь пара, положил на тарелку картошек, выловил там же сосиску
— Стол, кроить за бесценок соседям отдали…
Овраг… Он стал еще шире, но как он зарос! Откуда взялись эти густые кусты, крепко сцепившиеся толстыми ветками? Тогда их не было и в помине, внизу росла высокая трава, журчал, изгибаясь, узкий ручей,…
— Тааак, — протянул Кедрин, брезгливо раздувая ноздри, — первый…
— А что это они у тебя грязные такие? — спросил Мокин, протискиваясь между секретарем и председателем. — Ты что — не мыл их совсем?
— Да здравствует великий Сталин! — выкрикнул комбриг хриплым голосом.
Когда терпкий запах хвои заполнил комнату, Прохоров достал из кармана два ватных тампона, засунул в обе ноздри, включил телевизор и сел за стол. На нем стояла перевернутая кверху дном кастрюля.
— Одну я кокнула, а четыре Витька забрал. После развода.
Берия перехватил его ищущий взгляд и, порывисто наклонившись, подставил полысевшую голову.
А еще через полчаса в просторных некошеных лугах, кое-где заросших кустарником, Мальва с Диком поднимали первый тетеревиный выводок. И начиналась охота.
— Да нет, я не говорю что плохой… в общем-то нормальный…
— Да никак не говори, Михалыч. Оставь ты этого мудака. Лучше мне помоги.
— Ну, Лид, ты циркачка просто… — парень рассмеялся. — Смертельный номер!
— И наш исход из вечной тьмы. Так дуб не держится за землю, Сеня, как за него держались мы! Помнишь?
— Да чего тут, долго ли… — он взял лежащую на бумаге норму и, откусывая, побрел в комнату.
Девятнадцать пестро одетых девочек и мальчиков двинулись за Людмилой Львовной.
— Да не очень… не справляется что-то. Только и новшеств, что ворота посеребрил…
— Пять русских морей ты связал воедино и засуху сила твоя победила.
— Вот. У французов есть такой омлет со свежей клубникой. Только у нас вместо клубники…
— Эф тэ… — прошептал Антон, надел перстень на безымянный палец правой руки и странное волнение овладело им.
Тогда, в ранней юности, он не придал большого значения этим словам. Но теперь он почувствовал их во всей полноте.
— Слушайте, а когда уезжал, он говорил что-нибудь? — окликнул её капитан.
У подъезда прохаживались двое милиционеров в шинелях. Заметив Николая Ивановича, они остановились и приложили руки к вискам.
— Да нет. Один ведет, а другой сзади с ней. А ей хоть бы хуй. Стакан ебанула и море по колено.
«Как быстро… — подумал он, глядя на желтый диск, оседающий в сине-розовые облака. — Почему раньше дни были такими бесконечными, долгими, полными, а сейчас летят, как шарики от пинг-понга. И все, как …
— Серьезно… смотри… сначала плавно, плавно, а потом раз… и сосочек… прелесть…
«Прими и меня, и меня прими…» — вертелось в воспаленной голове.
— Слушай, Вика, а ты тогда в троллейбусе точно знала, что я лесби?
— Как вернусь, будешь сержантом. Обещаю. Только поменьше на танцы ходи. И с Веркой Сахаровой поменьше якшайся.
Сухой лист, сорвавшись с его плеча, упал в траву.
«Умом Россию не понять… Да. Только сердцем. Сердцем понял я тебя, милая моя Родина. В сердце будешь ты у меня вечно».
— Иван Трофимыч! — оглядываясь на вход, ученики сгрудились возле Самотеева, — Барвицкий идет!
— Держи-ка, — отец передал Антону тяжелую раму, солнце сверкнуло в полуполных ячейках сотнями янтарных искорок.
— Как всегда в шесть. А Туманяну, Вера, ты передашь.
— Им не воздвигли мраморной плиты, — проговорил бортмеханик, вытирая промасленные руки куском ветоши, — на бугорке, где гроб землёй накрыли, как ощущенье вечной высоты, пропеллер неисправный положили.
— Вот это даааа! — Кедрин засмеялся, сокрушительно покачал головой, — Смотри, Петь!
Он шагнул к вышке, схватился за стойку и начал трясти ее. Мокин вцепился в другую. Вышка заходила ходуном, с крыши полетели доски, посыпалась труха.
— У нас Бахмин рассказывал, один на помойке чемодан нашел целый. С облигациями.
— Не-а… — Славка отпил из бутылки. — Фууу… а когда надумал?
— Понимаете, товарищ милицанер, я живу, то есть мы с мамой живём на Малой Колхозной.
Инженеры великой стройки сквозь табачный сухой туман видят в окнах, как на востоке поднял солнце портальный кран.
Они долго целовались в полумраке. Оступившись, Оля опрокинула бутылку. Бутылка покатилась к двери.
— Я русский. Я тот самый, плоть от плоти, кровь от крови. Я родился здесь на этой бескрайней и многострадальной земле, загадка которой вот уже несколько веков остается неразгаданной для холодного ино…
Он набросился на колокол, замолотил по нему, руками, закричал.
Вошла. Положила сумочку на высокую тумбочку в прихожей, покосилась на себя в зеркало. Подкрашенная челка растрепалась, цветастый шарф слишком сильно выглядывал из-за воротника пальто.
— Подходи, третьим будешь. Я угощаю, — Мокин рыгнул и стал выписывать лимонной струёй на ржавом железе кренделя и зигзаги. Струя Кедрина — потоньше и побесцветней — ударила под загнувшийся край листа…
Он достал из портфеля блестящий футляр ЕСТЬ! Вдвоём они быстро запихнули в него чемоданы, мешки, сетку с кастрюлями, резной сундучок, Светку, котёнка и влезли сами. Лейтенант запер ЕСТЬ! изнутри.
Она положила китель на диван и стала укутывать марлей.
— Слышь, ребят, вы Сыча с компанией не видели? — спросил, подходя Женька.
Они обогнули стол и вошли и небольшой кабинет с широким столом зеленым сейфом и ленинским портретом на стене.
— Давайте, с пивком. Стали жевать, запивая пивом…
Клава встала, прошла к палате Краюхина, заглянула,
— Ну, если говорить в целом, я номером доволен. Хороший, содержательный, проблем много. Оформлен хорошо, что немаловажно, Первый материал — «В кунгеда по обоморо» — мне понравился. В нём просто и убе…
— Это невозможно. Рукопись изъята на обыске, занесена в протокол. Выносить из здания нельзя.
— Про Веру Менчик, которая обожала разменчик на с6 в испанской? Как ты сегодня, да?
— Нет, опроерн наен олми ранова… Этo же прораепе юмор.
— Виктор Юрьич, но не все сразу, пойдет он в партком и в…
Поправив пенсне, отец склонился над ними.
— Да, Серега, Серега. Морщины вон у тебя. Надо же.