Все цитаты из книги «Норма»
— Значит, у Веры Менчик с Капабланкой вышел маленький Романновский . Зашли они к Корчмарю, выпили несколько Рюминых Кереса, поели Ботвинника и закусили Цукертортом. Капабланка, надо сказать, был очен…
— Я русский. Я тот самый, плоть от плоти, кровь от крови. Я родился здесь на этой бескрайней и многострадальной земле, загадка которой вот уже несколько веков остается неразгаданной для холодного ино…
— С ним не говорить. С ним воевать нужно, — поигрывая желваками, Кедрин угрюмо всматривался в темноту.
Кропотов вышел из купе в коридор, встал рядом с Тутученко.
— Ну, — капитан пожал плечами, провёл рукой по измученному бессонницей лицу, — это — думы о доме родном. Это — тяжкого долга веленье…
— Михалыч! Ну как тут спокойным быть? Как с таким говном говорить?
Василий придержал дверь подъезда, Аня прошла.
— Да. Усердье в падазрэньях нэ заслуга. Слепой судья народу нэ слуга. Страшнее, чем врага принять за друга, принять поспешно друга за врага.
— Ну, если говорить в целом, я номером доволен. Хороший, содержательный, проблем много. Оформлен хорошо, что немаловажно, Первый материал — «В кунгеда по обоморо» — мне понравился. В нём просто и убе…
Антон взял ее лицо в свои ладони и стал покрывать поцелуями.
Солнце припекало, дотягиваясь горячими лучами сквозь яблоневую листву.
— Так вот, спросите об этом мальчишку, что в доме напротив живёт. Он с именем этим ложится, он с именем этим встаёт! Не даром ведь на каменных плитах, где милый ботинок ступал, «Хорошая девочка Лида!…
— Мать моя вся в саже! Да ее ж пальцем пропереть можно! Ты что ж, гнида, и на досках экономил, а?
— Ничего, Жень, щас пузырь раздавим, вылечим. Дай, пятак приложу! Пятак надо. У тебя есть?
— Одну я кокнула, а четыре Витька забрал. После развода.
— Открой, сука! Открой! Открывай, блядь хуева!!
— Только не оправдывайся, ради бога, — Лещинский поднял две ладони и поморщился.
— Хоть ты мне и нравишься, я думаю, придётся расстрелять тебя. Во-первых, потому что муж и жена — одна троцкистско-бухаринская банда, а во-вторых — чтобы любимый город мог спать спокойно.
— Иди воды попей! Куда ты торопился-то?! Зачем всю?!
— Полярная… это значит чьего-то поля, так?
— Но страшно, Коба, ничему не научиться и в бдительности ревностной опять незрелости мятущейся, но чистой нечистые стремленья приписать.
Здравствуй, пруд. Ты все такой же — большой, просторный. Только ивняк стал гуще, да берега круче. А там на том берегу… Боже мой… Антон замер. Там в темноте вырисовывался контур их церкви — мертвой, п…
Совещание инженеров в управленье застал рассвет. Гаснут лампы, и сумрак серый входит медленно в кабинет.
— Серьезно… смотри… сначала плавно, плавно, а потом раз… и сосочек… прелесть…
— Тогда минут через десять я первую приведу.
— Я хотел оанрк ыпау щыау гаарн по пвеауе рассказ. Тут ран пае вауеа Боря пвеа, нкпзц опнре жыло врнро проблема. Я думаю пвнпу шлыоно рассказ лронго тпот хорошее, если оарнре думать. И главное — оарн…
Екатерина Борисовна взяла со стола пакетик из-под нормы, скомкала, кинула в мусоропровод.
— Выписали вчера… Ну, Клав, я подремлю немного…
— Виктор Юрьич, но не все сразу, пойдет он в партком и в…
Семеро остановились и быстро подняли правые руки.
Он сложил листок треуголкой, написал адрес, сунул за отворот шинели. Но вдруг улыбнулся, вспомнив что-то, снова полез за отворот, сморщился на мгновенье и осторожно вынул руку. На ладони лежало дымящ…
Солнце ещё не встало — на востоке розовела мутная дымка. Снег громко хрустел пол ногами отделения смершевцев. Комбриг и политрук двигались бесшумно — они были босы и шли в одном заледенелом исподнем.…
Пробравшись к фундаменту, мальчик протянул ведро секретарю. Тот подхватил его, поставил рядом, не торопясь достал из кармана спички.
— Ишь, распушилась, — он подошел к вербе, схватил нижнюю ветку, но вдруг оглянулся, испуганно присев, вытаращив глаза. — Во! Во! Смотрите-ка!
— Ну вот, теперь всё встало на свои места. Правда я не сказал тебе главного. Твой муж при падении проломил крышу на даче товарища Косиора. Только по случайности не было жертв.
— Слушай, Маринк, но после аппарата-то все равно ведь говно? Ведь правда? Или другое что-то получается?
— Ничего. Слаще ебать будет. Никуда не денутся.
— Никогда. Да что Твардовский, Гамзатов вон вообще ее на шампур вперемешку с шашлыком. Жарит и ест, Хванчкарой запивает.
— Еоошь твою двадцать… Вот где собака зарыта! Михалыч! Иди сюда!
Вика встала, подошла к раковине. Над ней висело сооружение из двух небольших, обтянутых марлей колб. На горлышке нижней поблескивало металлическое кольцо, от него тянулась вниз полупрозрачная трубка.…
— Ваше слово — закон, мадам. Может, кофейку выпьем?
Прохоров приподнял ее. Под кастрюлей на блюдце лежал пакет с нормой и ножницы.
— Самая быстрая группа. Первая, так та сидит, сидит… Гершкович разревется, как всегда… У тебя бак готов?
— Долаоенр в тот самый кера? — повернулся к нему Бурцов.
Оля расчленили нормы, достала из холодильника четыре яйца, пакетик сливок, майонез. Разбила яйца в миску, плеснула сливок, положила майонеза, быстро размешала и вылила на сковороду.
— Успокойся, Маша. Я думаю спорить не будем. Причинить неприятность тебе не хотел. Ну-ка слезы утри… Мы военные люди. Ничего не попишешь. Таков наш удел…
— Можно вам помочь решить по физике задачу?
Кедрин еще раз пнул стенку. Кусок нижней доски с хрустом отлетел в сторону. В темном проеме среди земли и червячков крысиного помета что-то белело. Кедрин нагнулся и вытащил аккуратно сложенный вчетв…
— Логично. Кстати, когда твоя ненаглядная кам бэк?
— Корчевали. Выжигали. Пахали. Сеяли. Жали. Молотили. Мололи. Строгали. Кололи. Кирпичи клали. Дуги гнули. Лыки драли. Строили… И что же? — он прищурился, покачал головой. — Кадушки рассохлись. Плуги…
— Так, Алексеев не покакал, он садится снова, — Людмила Львовна подошла и усадила улыбающегося Алексеева. — Пашенко Наташа, ты еще не хочешь посидеть? Ну, что это за крошка, куда это годится?
— Ну что, товарищи, по-моему, мы все решили на сегодня? — спросил Коньшин, придерживая за руку Осокина. — С редколлегией все ясно, а вечер это, Саша, ты своих культмассовиков раскачивай.
— Комкова Наталья Николаевна, — громко произнесла женщина.
— Как мы калом бурим, — улыбнувшись, добавил секретарь.
— Что я не дикарь и не животное. А нормальный человек.
Славка и Сашка ждали его на углу возле будки сапожника.
— Да, брат. Распустился. Обнаглел. Нет, хватит, разносолов. Что я, то и ты. Отныне так.
— Даааа. Дожил ты до стыда такого. Тебе какой год-то?
— Да бросьте вы. Так, капитан, Пушкин влюблялся, должно быть, так Гейне, наверно, любил.
— Им не воздвигли мраморной плиты, — проговорил бортмеханик, вытирая промасленные руки куском ветоши, — на бугорке, где гроб землёй накрыли, как ощущенье вечной высоты, пропеллер неисправный положили.
Он распахнул пальто. Во внутреннем кармане торчала бутылка водки.
— А я когда вырасту, тоже норму есть буду?
Здравствуйте! Как вы там все поживаете, как Людмила Степановна, как ее здоровье, как Сашенька? Я живу тут нормально, здоровье ничего, нога не болит, ну и слава Богу. Начал я разбираться на тераске, М…
— Вообще так здорово, когда с новой любимой, правда?
Я тега era модо гадо. Я тега era могол гадо дано. Я тега могод нога era модо. я тега модо воро нора мого. я иода поро нега гено раты варо пото моро шоры варо ёра гора тиак его поза рота пора воло нег…
— Собрались сюда эти люди, значит, в срок иль быстрей, чем в срок, город встанет, плотина будет, море вспенится, хлынет ток…
— А у тебя попка ничего. Беленькая, безволосая…
Тогда они лежали рядом, глядя в бескрайнее ночное небо, ее рука была мягкой и спокойной, щека горячей, глаза влажно блестели в темноте.
Заяц обшарил его карманы, вынул деньги, зажигалку, ключи. Деньги спрятал, зажигалку и ключи зашвырнул в лес.
— Это из интерната Первомайского, откуда еще…
Заяц свернул, выключил фары и тихо поехал по грунтовой дороге.
Подойдя к ним, Антон поразился стойкости их трухлявых стенок, коснулся рукой и домик тут же рухнул, мягко развалился, крыша опрокинулась, обнажилось изъеденное насекомыми нутро.
Кедрин присел на корточки, наморщил брови.
— Ну, что ж, тоже интересно, — Трофименко курил, перехватив папироску возле самой головки.
— Аааа… — растерянно протянул он, не в силах оторвать взгляда от ее лица. — А как вас зовут?
— Передай начальнику, шестерка! Хохол поднял фуражку, побрел дальше.
Судья показал вбрасывание в зоне ЦСКА. Кругов перелезал через бортик. Шалимов сидел на скамье штрафников, обматывая вокруг клюшки распустившуюся изоляцию.
— Но есть ли следы прикосновения? А? Ах нет! В том-то и отличие Дюшана от Пикассо. Для Дюшана принцип художественной избирательности был упразднен, а для Пикассо он оставался в силе.
На крейсере идёт политучёба. И в кубриках такая тишина, что слышат все, как пенные сугробы взбивает там, у берега волна.
— А кто напутал? Я что ли? — усмехнулся Лещинский. — Сто раз тебе говорил — не играй разменный вариант с ним, он эндшпиль играет лучше, он этим и дорогу себе в первую лигу пробил!
— Ага. Папаня с братом у городе баню строить нанялися, маманя к Оленьке в Торжок подалась, а мы с Кешкой — к тете Марье.
— Ах, кричу, — дармоеды вы, сволочи! Не хотите уму-разуму учиться? Ну тогда я вам на практике покажу, что по вашей халатности случиться может. Схватил канистру с керосином и на зерно плесь! плесь! Сп…
В левом верхнем углу, где рельеф плавно изгибался долгим и широким оврагом, грудились десятка два разноцветных изб с палисадниками, кладнями дров, колодцами и банями. То здесь, то там вперемешку с те…
— Вот это даааа! — Кедрин засмеялся, сокрушительно покачал головой, — Смотри, Петь!
— В конце на проренр морвнркнр оновнр юмора. Это проенр врп онрвнруекеы орпор нужный, очень хороший. Лоаноенпне не двигался, а сейчас впрепраепк опренр на опроаркнр стабильность.
Огуреев закрыл дверцу, снял с печки чайник, понёс к столу. Горностаев подвинул ему томик Пушкина, Огуреев поставил на него чайник.
Новицкий распечатал пакетик с нормой и, не вынимая ее, стал отковыривать чайной ложечкой и есть.
— Да нет. Один ведет, а другой сзади с ней. А ей хоть бы хуй. Стакан ебанула и море по колено.
Он провёл дрожащей рукой по небритой щеке и покосился на небольшое окошко. За грязным стеклом горел толстый месяц. На облепленном подоконнике желтели высохшие осы.
Тень от летящего полка легла на землю. ДА ЗДРАВСТВУЕТ СТАЛИН! ползло по лесным массивам, прудам, дорогам и домам. Все буквы были ровными, интервалы одинаковыми. И только точка отставала от палочки во…
— Што-то вы сеточку не надели! — покачала головой баба Настя, поправляя свой белый, сбившийся во время спешки платок.
Людмила Ивановна бросила трубку, побежала на кухню. Масло отчаянно кипело, подгорая по краям сковороды. Суп тоже кипел. Людмила Ивановна выключила суп, покрошила колбасу, разбила яйцо, которое почти …
Отец ничего не пил, кроме водки. В обычные дни он выпивал рюмку за обедом и пару рюмок за ужином. В гостях и во время праздничного застолья он пил больше, но никогда не пьянел в прямом смысле этого с…
— Сейчас, — робко пискнула какая-то баба и тут же поправилась: — а мож и завтря!
Минут через двадцать в его кабинет вошел мальчик лет тринадцати в синей школьной форме.
— Ну, Лид, ты циркачка просто… — парень рассмеялся. — Смертельный номер!
— А чего мне в будущем, давай-ка сейчас. Ты мне идею дал хорошую.
— Идем, — ответил Мокин, отмахиваясь от дыма, — А то уж глаза щипит. Как в бане. Доски-то сырые. — Он вышел в коридор, поднял лежащий возле двери макет. Кедрин шагнул вслед за ним, но на пороге оглян…
— Ага. Совхоз, ясное дело, — Заяц расстегнул молнию куртки и усмехнулся, — еле убрали в этом году.
ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа…
Я живу нормально, здоровье хорошее. А как вы поживаете? Как ваши дела, как здоровье? Как встретили Первомай? Я вас ещё раз поздравляю с Праздником, желаю здоровья, счастья и всех благ. Получили вы мо…
Юля нарезала свежего хлеба, поставила греться котлеты с рисом и чайник. Вовка вернулся, показал ей ладошки и сел напротив, болтая ногами. Юля убрала яйца и творог в холодильник, яблоки высыпала в рак…
— Как же ей, гниде бухаринской не гордиться. Такого последыша себе выкормила…
— Я, брат, похлебаю малость, тебе оставлю…
— С нами рядом бежал человек, — задумчиво проговорил капитан СМЕРШа, снимая портупею с уставших плеч, — нам казалось: отстанет — могила. Он, понимаешь, упал у траншеи на снег. Малодушье его повалило.
— Я потомок Тютчева. Его правнук. С ума сойти!
Сваренный утром суп стоял на плите. Кран по-прежнему тек, вода проложила по эмали ржавую дорожку.
Солнце сверкнуло в полоске стеклянной речки. Тищенко закрыл глаза и попятился
Один из семерых что-то скомандовал быстрым шёпотом.
А потом — плавные провороты медогонки и тягучий блеск меда, сползающего по жестяным стенкам, и тонущие в нем пчелы, и опьяняющий запах, и вынутое из пальца жало, еще содрогающееся в своем слепом жела…
— Он обиделся, наверно. Попрощался кое-как. Шутки девичьей не понял недогадливый моряк. И напрасно почтальона я встречаю у ворот. Ничего моряк не пишет. Даже адреса не шлёт.
Однажды крик босоного деревенского мальчишки «рой уходит!» заставил их вскочить из-за накрытого обеденного стола. Отец стремительно вытер усы салфеткой и побежал на пасеку, Антоша и баба Настя бросил…
— Утро зовёт снова в поход, — вялым голосом проговорил лейтенант, надевая фуражку, — сегодня выступаем. Заваруха, дай Боже…
Стуча когтями по полу, подошел Генри, ткнулся черной мордой в колени.
Она стянула с банки чулок и поставила её перед капитаном.
Тогда Антон смотрел на отца и вдруг подумал, что вот это родное сосредоточенное лицо с подвитыми песочными усами, реденькой бородкой и пенсне на узкой переносице не сможет остаться таким навсегда. Он…
— И стратегической орбитой весь опоясав шар земной, мы не дадим тебя в обиду, народ планеты трудовой.
— Мммм это было…. ага… это да… ага! Вот. Зададим мультипликативный закон, определяемый таблицей три… так… нейтральный элемент относительно… так… относительно… так… но, милый, мой, это же тютелька в т…
— Кумач, краски, подрамники для лозунгов.
— Здесь живут художники в долинах, — покосился в окно Груздев, — вон, вся в узорах крыша с петушком.
— Осторожней, там в красной яйца сверху, — Юля скинула туфли, сунула уставшие ступни в тапочки. — Оооо… хорошо-то как… Папа не звонил?
— Ну, мам, скажи! Ведь не вкусно. Я ж пробовал. И пахнет какашкой.
— Милый мой, так сколько времени прошло. Еще бы.
— Вот, наворачивай. Норму как следует заесть надо. Что б ни запаха, ничего… Отец мой покойный квасом запивал. А после водки и поест поплотней…
— Как вернусь, будешь сержантом. Обещаю. Только поменьше на танцы ходи. И с Веркой Сахаровой поменьше якшайся.
«Все что осталось от тебя, милый мой дуб…»
Вдалеке, в розоватом степном мареве, медленно шёл на цыпочках паровоз.
— Щас, мам. Меня просто вчера мутило. Мы с Андрюшкой в пивбаре были, а там креветки какие-то сомнительные. Я щас съем.
— Во, бля,.. я ж выложить не успел… а этот хуй меня ногой. Пакет разорвался. И она жидкая была, хоть пей…
— Да еврей один, спекулянт, гнусная личность. Но дело не в нём. Я думаю, товарищ полковник, не зря с одобреньем весёлым соседи глядят из окна, когда на занятия в школу с портфелем проходит она. В око…
— Ходики собрать и смазать маслом маленького мастера зовут. Если, товарищ полковник, электричество погасло, золотые руки тут как тут. Пробку сменит он и загорится в комнатах живой весёлый свет. Мать …
Внутри шкатулки лежала связка пожелтевших бумаг, массивный золотой перстень, георгиевский крест и серебряный бокал.
— Восточный человек, — Куликов засмеялся, взялся за ручку. — Ну так до четверга?
Он передал бутылку Славке, вытащил из кармана норму, разорвал пакет.
Антон перевел взгляд на перстень. Рой мыслей хлынул ему в голову и, словно сговорясь, резко подул ветер, зашелестел письмом, качнул ветви яблонь.
Дверь открыли. Вошли участковый и полноватый человек с пшеничными усами.
Кедрин, надвинув на глаза кепку, шел сзади.
Виктор Терентич обходит куст, оглядываясь на Антона и делая ему энергичные жесты пальцем. Брови его поднялись, полные губы яростно шепчут: «Обходи правей!», сапоги поскрипывают, молодой тетеревенок б…
— Нет, кажется трое. Пошли, не боись. Я двоих беру, а ты уж не робей. Пиздани один раз, но что б точно.
— Футбольное поле засеял! — перебил его Мокин, выдвигая ящик и ставя его на стол.
Коричневый брикетик плюхнулся в воду, скрылся, потом всплыл.
— Святая правда, — кивнула баба Настя, — Антоша подстановил-то как сподручно. Вдругореть и промахнулися б.
Дождь по-прежнему шел, «дворники» монотонно размазывали капли по стеклу. Узкая, плохо заасфальтированная дорога стелилась под фары. Мелькавшие справа кусты кончились, из темноты выплыли два кургузых …
— А, помнишь, политрук ещё говорил: «Силой взглядов друзей боевых в безысходном его разуверьте. Он обязан, — говорит, — остаться в живых, если верит в бессилие смерти».
— Балбес… господи… вот балбес. А Женька говорил что-нибудь?
Свернули в переулок, подкатили в восьмиэтажной башне. Волга остановилась рядом, охранники вышли, озираясь, обступили лимузин. Шофер открыл дверцу, Николай Иванович выбрался, подхватив папку и шляпу. …
«Наверно Витька опять нажрался, вот и валяет дурака».
— Мое… то есть наше. С фермы. Поили из него.
Оно громко упало на пол, но не разбилось.
— Фридман Николай Ильич, — пробормотал молодой человек.
— Чего бормочешь? — повысил голос секретарь. — Я спрашиваю: отлежался?
— В сердце будешь ты у меня вечно… — прошептал он и добавил: — Прими же от меня. Прими то, что не только мое, но и наше. Русское…
«Прими и меня, и меня прими…» — вертелось в воспаленной голове.
Крановщик швырнул спичку за окошко, взялся за рычаги.
Тогда, в ранней юности, он не придал большого значения этим словам. Но теперь он почувствовал их во всей полноте.
— Ёпт! Ну, деятель! Потолстел ты… разъелся, что ли?
— Точно, — кивнул отец и, сняв крышку с суповницы, стал уполовником помешивать янтарную лапшу.
— Слушайте, идите отдохните, успокойтесь…
— Слушай, Вика, а ты тогда в троллейбусе точно знала, что я лесби?
Она была в легком ситцевом платье без рукавов, и первое что тогда поразило Антона — ее золотистый загар.
— Да чего тут, долго ли… — он взял лежащую на бумаге норму и, откусывая, побрел в комнату.
Порхает утренний снежок и на затворе тает вдруг.
Кедрин многозначительно хмыкнул, подошел к машине, заглянул в капот. Заглянул и Мокин. Их внимательно склоненные головы долго шевелились под нависшей крышкой, фуражки сталкивались козырьками. Вдруг с…
Разделась, скинула туфли и босиком прошла на кухню.
— Толку что… Смотри вот эти. Они все подряд идут.
— Что это такое? — Крупенко взял поцелуй.
— Витюш, это Дик сбаламутил, — поправляет пенсне отец, отправляясь на поиски сбитого черныша.
— И корабли, штурмуя мили, несут ракет такой заряд, что нет для их ударной силы ни расстояний, ни преград.
— Прелесть какая, — Марина провела рукой по Викиной груди, — действительно стоит. Чудо.
Инженеры великой стройки сквозь табачный сухой туман видят в окнах, как на востоке поднял солнце портальный кран.
— В общем, этим летом у нас с мамой комнату снимал один лейтенант. Моряк. Он по каким-то делам приезжал, в командировку, а в гостинице жить не захотел. Крысы и клопы, говорит, там.
— Пошли, Михалыч, — раздался по коридору голос удаляющегося Мокина, — чо там смотреть? Все ясно…
— А как мы о перекристаллизации судить будем? По чему? Только по аустенитной устойчивости?
— Посмотрите, товарищ комдив, — серая вода течёт струйками с зелёных касок.
— Товарищи. Вы меня не поняли. Мы и план перевыполняем, правда на шестьдесят процентов всего, но перевыполняем и люди у меня живут хорошо, и скот в норме, а падёж, тк это с каждым бывает, это от нас …
Теперь вы меня поймете, почему не эти бедные ничтожные вирши, а мое полное имя под ними я и посылаю к вам друг мой, Александр Иваныч, для помещения хотя бы, например, в «Русском вестнике».
— Знаете, что, Алексей Михалыч, давайте так договоримся. Вы все менять не будете, но поработаете над сценой с Ереминым и над разговором в раздевалке… Беркутову причешите, пожалуйста, что это, ей-богу…
— С петровских дней куют здесь офицеров для службы на военных кораблях.
«С Пашкой наверно. Вместе и выжрали. А я наряд за него пиши».
— Ну и мне тоже… только страшновато как-то…
— Да нижу, Ефимыч, вижу, — заложив руки за спину, Кедрин рассматривал плакаты, неряшливо налепленные на стены.
— А рядом с ними — геолог упрямый, несговорчивый человек.
Но красота! Удивительная, тонкая, полнокровная — она так поразила Антона, что он стоял, не отвечая, стоял, глядя на нее, забыв начисто все.
— Я тоже, — отозвался Лещинский и вдруг присвистнул, — Слушайте, деятели, а нормы?
— Предлагаю средний вариант. Одну съем, две выкинем.
Шофер неподвижно лежал рядом — ногами и задом на сиденье, головой на полу.
— Та я знаю, — отмахнулся Тутученко, — он везёт с собою на восток коммунизма маленький росток.
— А что это они у тебя грязные такие? — спросил Мокин, протискиваясь между секретарем и председателем. — Ты что — не мыл их совсем?
— Погоди радоваться. Мамонт придумает что-нибудь.
У крестьян торжественные лица. Поле всё зарёй освещено. В землю, за колхозною станицей, хлебное положено зерно.
— И свежая… во, мягкая какая. А у нас засохшая. Крошится вся… организаторы, бля. Не могут организовать…
Он встал, включил телевизор. Шла программа «Время». Диктор рассказывал о ливанских сепаратистах.
— Алё! Город? Девушка, соедините меня, пожалста, с отделением НКВД. Да. Да. Конешно, конешно, я не спешу…
Он стал намазывать получившуюся массу на хлеб.
Спас. Отец протирал его, моча ватку в широкогорлом пузырьке. От ватки пахло чем-то остро-сладким.
— Идет? — Женька посмотрел на его распухший нос с запекшейся у ноздрей кровью.
Оля вскрикнула, впилась ногтями в сережины плечи. Ноги ее согнулись в коленях. Сережа вздрогнул, застонал в ее волосы. Минуту они лежали неподвижно. Потом Сережа откинулся на спину. Кровать была узко…
Тутученко курил, пуская дым в открытое окно.
— Теть Кать, а вы? — Георгий остановил у рта вилку с насаженным опенком.
— Но взял оружие народ строителей и пастухов. Его на подвиги зовёт прозрачный, нежный звук рожков.
В первый раз с делегацией подмосковных ударников, во второй — через три года, против своей воли.
Спустившись на первый этаж, Клава прошла мимо двух спящих в коридоре сестер, отперла гардероб, зажгла свет.
— Вот. Держи. И побыстрей, Сань, если можно.
Тищенко стал осторожно спускаться по лестнице.
Потом Светлана Павловна вздохнула, сходила за чистой тарелкой. Выбрала на нее куски нормы и унесла на кухню.
— Ноль восемьдесят три… шестьсот… четыреста…
Барвицкий был в элегантном сером костюме, остренькая седенькая бородка упиралась в бежевую водолазку, очки радостно поблескивали.
— Ешь, Жора, я не хочу, ей-богу. Я в четыре отобедала.
— Вы обязаны отвечать на мои вопросы. Это во-первых. А во-вторых, это в ваших интересах.
Вскоре появились понятые: пожилая женщина в зеленой кофте и молодой человек с толстой шеей.
— Нет. Старший преподаватель плюс младший научный сотрудник.
Шестнадцатилетний Антоша, примостившись рядом на жирной блестящей траве, мастерил похожий на журавля планер, обтягивая крылья громко хрустящей калькой.
— Ну, разные, конечно, но семь-ноль выиграть, это тоже суметь надо. Счет — будь здоров.
Напоследок Мокин отскочил к дверце, разбежался и изо всех сил пнул его в ватный живот. Тищенко ухнул, отлетел к стене и, стукнувшись головой о гнилые доски, затих.
Гремит его дуплет, слева вторит зауэр Пастухова, но черныш невредимо летит и исчезает в молодых березках.
— И пупочек прелесть… аккуратненький… не то что у меня…
— Сереженька, сейчас нет открытых ландо. Так что не беспокойся.
Кот встал, сделал несколько шагов по дивану, вытянулся и, зевая, запустил когти в протертый плюш.
Сережа вытерся этой же рубашкой, лег на спину, закинул руки за голову. В ванной шелестела вода.
Антон вышел на берег. Мокрый, глинистый он лежал перед церковью и назывался Русская Земля.
— А это, товарищ Кедрин, Калашников Геннадий… Петрович. Петрович. Сын вырожденца, внук врага народа, правнук адвоката.
На нем была потертая на локтях замшевая куртка, серые, заправленные в сапоги брюки, легкий свитер и щегольски заломленная на затылок вельветовая шляпа — тиролька. Отец одевался по-простому: тонкий мы…
— Понятно… Ну, ничего, нормальный рассказ…
— Ростовцев Николай Львович, тридцать семь лет, сын нераскаявшегося вредителя, внук эмигранта, правнук уездного врача, да врача… поступил два года назад из Малоярославского госплемзавода.
— Нуууу… все по-прежнему, — Осокин опустился в красное кресло. — Только Ленина сменил.
— Боже мой! Женя! — Светлана Павловна бросила спицы. — Ну что ты!
— А Чесленко что? — Винокуров переключил скорость, газанул.
— А мы его не замечаем, товарищ комдив, — осмелев, улыбнулся солдат, и, подтянувшись, добавил: — разрешите доложить! Осень с нами в блиндажах греется горячим чаем!
Антон взял в руки перстень. Он был увесистым, из золота с красноватым отливом. На перстне теснился вензель ФТ.
— Тк, что ж объяснять-то, вот счас мехмастерская, там амбар, а там и ферма будет.
Стоят у причала солдат и строитель. И мысли их набегают, как волны.
— А вот… двести шестьдесят… нет, проскочили. Немного совсем.
— Ну вот, елочки точеные, — Виктор Терентич быстро перезаряжает и громко захлопывает затвор.
Тага модо вата модо. Тега мого мара пата. тана поро вада пото репа пира мида пота гара поты васа кеге ехо логе ногы волу гошу ара пото има пено роке него шора мара тиса вао ака рана шогу холо типа ке…
Руки успели замёрзнуть и слушались плохо.
— Да не нюхай ты, чудак-человек! Глотай побыстрей. У нее вкус необычный такой, глотай, как лекарство!
— Вообще у них с «Мастером» сложности были. Им денег не выделили и они весь реквизит из разных спектаклей взяли. Из «Час пик» — маятник, и «Гамлета» — занавес, из «Зорь» — машину.
— А ты тоже мне сразу понравилась. Высокая, стройная…
— Клав, открой, — Леха оперся о косяки, но руки съехали вниз, он ткнулся головой в дверь и закачался, сохраняя равновесие.
— Понимаете, товарищ милицанер, я живу, то есть мы с мамой живём на Малой Колхозной.
— Нет, старичок, длаоренр и врипичпи, а не промтотв дова. Это же вечная мерзлота, а не лроноп рворы.
И с каждым взмахом пробуждалось в нем что-то, что невозможно высказать, а можно лишь почувствовать в сердце.
— Да у нас, мам, все через жопу, — Михаил убирал оставшиеся облигации в шкатулку. — А с другой стороны, знаешь, многие старики газет не выписывают, лежат дома. Может парализованные. Глядишь и забудут…
Двери отделов стали отворяться, выпускать торопливых людей.
— Да, Виктор Кузьмич. Плохо вы о нас думаете. Недооцениваете.
— Да нет, я не говорю что плохой… в общем-то нормальный…
— Точно. Когда ещё призрак бродил по Европе и жадно смотрел на живые цветы.
— Знаааем! Не хочу. Кабы нас не было — захотел. Правда, Михалыч?
— Ну вот, председатель. И здесь ты виноват оказался. Все из-за тебя.
— Да не очень… не справляется что-то. Только и новшеств, что ворота посеребрил…
— Ну а мне, товарищи, оанренр впнкпепу щлгшого нпасп репортажа. Жанр этот рпнркнр вепунпе к еп в нашем деле. И апркпнп снижать уровень поренра кнренр ренр непростительно. Мы ведь поренр и надо оранре…
Ведь была еще и охота. Та самая — древняя азартная страсть, сопровождающая род Денисьевых. Отец никогда не охотился в одиночку, поэтому каждая охота совпадала с приездом московских друзей. Чаще всего…
— Да! Да! Здравствуйте!… Да, простите, а кто это… дежурный офицер? Товарищ дежурный лейтенант, то есть, простите, — офицер… это говорят, это говорит с вами библиотекарь деревни Малая Костынь Николай …
— Ну, что ж, до свидания. Желаю вам успеха в учёбе.
— Ну, тогда до новых встреч, — улыбнулся Коньшин. — Седьмого собираемся.
— Он мне еще в Суриковском завидовать начал, — со вздохом проговорил Иван Трофимыч, разрезая норму вдоль, — хотя он был намного талантливей. Особенно в рисунке. На третьем курсе мы в Ялту на практику…
Тищенко — мокрый, выпачканный землей, стонал, тыкался пятернями в скользкую глину, силясь приподняться.
— Конечно, — обернувшись, секретарь посмотрел в распахнутые ворота фермы. Там, в глубине наполнявшегося дымом коридора уже скупо поблескивало пламя.
Она положила норму на стол. Деньги убрала в шкаф под стопку белья.
— Сквозь леса, сквозь цепи горных кряжей дальше, дальше, дальше на восток… — рассмеялся Кропотов, разминая сигарету.
— Чудак, — улыбнулась Нюра и провела рукой по пылающей щеке. В правом глазу на бело-голубоватой поверхности белка изгибалась крохотная розовая жилка, наползая извилистым хвостиком на нижний луч звезд…
— Точно! — Мокин нагнулся и щелчком снес сначала каланчу, потом щит. Красный огнетушитель запрыгал по макету, скатился на полированную поверхность реки.
Дети стали входить в комнату. Она была не очень большой с двумя зашторенными окнами. Вдоль стены на узком деревянном помосте стояли двадцать белых пронумерованных горшков.
— Нет, что ты. Это же элита, разве снизойдет до технократии какой-то. У них и гости все такие — индюки. В замше, да в коже.
— Мамуля! — Вовка загремел цепочкой, открыл дверь, бросился Юле на шею и повис, — Мамулька!
— Конечно, Михаил Абрамыч, конечно. Я, понимаете, объездил, кажется, полсвета. Бомбами изрытый шар земной. Но как будто новая планета Родина сегодня предо мной.
— Только на похоронах. Несли когда. А так — нет.
— Норма! Норма! Чево! — зашипела жена, — норму не съел ведь!
Стоящий у проходной милиционер повернулся, отдал честь. Николай Иванович кивнул головой, минуя его, толкнул стеклянную дверь.
— Не верится что-то… разыгрываете, небось?
— Але! Это кто? Лена? Леночка, привет! Это Толя говорит. Как дела-то? Да? Обидно… А чего ж ты в четверг не сказала? Не знала… ну, ничего. Завтра, так завтра. Да. Ага. Серьезно? Ясно. Слушай, а как ее…
— Кончен с августом расчёт, товарищ комдив, — отрапортовал капитан.
— А как же, — нарочито небрежно отвечает Антон, поворачиваясь боком и показывая оттянутый ягдташ.
— Открой, кому сказал! — Леха стукнул кулаком под номер, — открывай! Слышишь?
— Нет, опроерн наен олми ранова… Этo же прораепе юмор.
Прижавшись к ней, Марина гладила ее гениталии.
Возле торчащего из пожухлой травы листа жести они остановились, не сговариваясь, откинули полы и стали расстегивать ширинки.
— Ну, что теперь говорить, Леня, — Зак достал сигареты, закурил. — Конечно, ему разменный еще рановато играть. Там и мительшпиля-то как такового нет, — дебют и сразу эндшпиль. Тут надо всю партию сра…
— В далёкий край товарищ улетает, родные ветры вслед за ним летят, — говорила следователю девушка, прижимая руки к груди, — я всего лишь жена его, поймите, я не враг!
— Значит… — кашлянул Котельников, отводя глаза и убирая руки за спину, — вот. Садись за мой стол. Читай. А я… пойду пообедаю.
— А я подошла тогда и грудью, помнишь, оперлась о руку твою. Ты ее на поручне держала. Думаю, если уберет, значит пустой номер.
Положив сердце на ящик, капитан отыскал в похрустывающей кучке слово ЛЮБА, поднёс к губам и поцеловал.
— Ну, что притихли? — улыбнулся Кедрин, — сейчас или завтра?
В ночь, когда появился на свет Комсомольск-на-Амуре роды принимала Двадцать Шестая Краснознамённая мотострелковая дивизия Забайкальского военного округа.
— Черт возьми, ну почему обязательно есть?
Он двинулся дальше, сквозь кусты, валежник, меж темных, обдающих сыростью деревьев. Вскоре они расступились и он оказался на берегу пруда.
Чайник закипел, вода побежала из-под крышки.
Денисов зажал нос, быстро запихнул норму в рот и стал натуженно жевать.
— Что ж, Шварцман протсотаг ждлошг нас в это увлекательное рои ноарпвепк, куда и ноаглыоего рпен ел оитпрт апросо. В этом, товарищи, на мой взгляд и нопнренр вкауд оли. Казалось бы — гопроа, шораипим…
— Привет… Почему так быстро? Аааа… И успел? Молодец. А я только что. Ага. Приплелась. А у нас собрание было. Какое, какое… профсоюзное. Вот, вот. Правда? Ну, ты гигант. Тебе? А ты? Правда? Ну, слушай…
Толпа зашевелилась и испуганно раступилась вокруг Мокина. Сопя и покрякивая, он старательно крушил сапогами брошенный в грязь ящик.
— После опговгокне Жилинского — парнвре. Логаон Нина Семёнова опроенр «Доломинапав».
— Пять русских морей ты связал воедино и засуху сила твоя победила.
— Норма. Нам раздали тогда. Она ведь так и лежит там…
— Они щас там еще, бля буду. Не успели, наверно. Хохол бутылку покупал.
— Здравствуйте, — Антон оставил в сторону тяжелое ружье.
— Да, Серега, Серега. Морщины вон у тебя. Надо же.
— Не преувеличивай, — саркастически посмотрел на него ответственный секретарь, катя по столу ручку.
Он медленно приподнялся, держа перед собой шкатулку. Она была размером в две ладони — черная, с идеально ровными углами. На крышке и по бокам развертывалась сложная арабская мозаика, — костяные семи—…
— Тк да, не вывез, — потупившись, пробормотал Тищенко, — не успели. Да и машин не было.
— Тк хватит, наверно, — косясь на ревущее пламя, Тищенко дрожащей рукой провел по лицу.
Кедрин подошел, быстро отыскал на макете мастерскую, протянул руку. Приземистый домик с прочерченными по стенам кирпичами затрещал под пальцами секретаря, легко отстал от фальшивой земли.
Облизав пересохшие губы, Антон развернул ее. Под ней оказался чехол из непромокаемой материи. Антон осторожно снял его и в руках оказалась свернутая трубкой рукопись с пожелтевшими краями.
Антон стоял за родственниками погибшей, неотрывно глядя в родное лицо, пугающее отрешенным спокойствием. Она лежала в просторном гробу, обтянутом черным коленкором, в синем некрасивом платье, с белым…
— Ничего себе. Лень, а может, утонул кто, а?!
Гусев стоял неподвижно. Двое взяли его под руки.
— Слушай, Петь, а прошлым летом не здесь были?
— Антоша, минуту внимания. Вот, послушай-ка…
Собачка продолжала выть, зал смеялся. Клоун приподнял полосатый зад и осторожно пополз за кулисы.
— Вон он тебя и отшлифовал! Белыми на ничью еле тянешь.
Он вынул из шкатулки рюмку. На ее сильно потемневшем боку стоял тот же вензель.
— Хватит выть, гад! Хватит! Как отвечать — гак в кусты! Москва слезам не верит!
— Ну, не хочешь — не надо, — Юля поставила полупустую сковородку на плиту, налила чаю. — Бери пирожное.
— Черт ее знает, — Вика откинула назад волосы, — Поебень какая-то…
— А я только приехал. С вокзала. Вещи в камере хранения.
— Все по старому. Верка авиационный кончает.
—Ты смотри, и клети даже есть. Как он в них клопов не рассадил! Айвазовский…
— А ты, чего стоишь? — Женька подошел к Сашке. — А ну вали отсюда!
— Длаоенренр арпр, друзья-приятели! Это опроре нон!
— Ой, Женя, Женя… он бы лучше про стабилизирующий отжиг сказал. Хром-то равномерно по зерну распределяется, чего ж он…
— Немного получше наших. Берите, — Винокуров протянул стаканы.
— Так может убрать второй абзац? — спросил Куликов, снимая очки.
А поздно вечером, когда розоватая дымка на западе стала ослабевать, уступая место потемневшему небу, баба Настя расстелила на полу в горнице простыню. Отец развязал роевню и выпустил на нее вяло шеве…
— Так что вы не падайте духом. По-моему, лучше руки потерять, чем ноги. Протезы одели и все. И никаких костылей…
Это было так прекрасно, так ослепительно, так будоражило молодую душу Антона!
Дымарь полетел вниз, отец вцепился в ветвь и изо всех сил тряхнул. Пчелы бурым дождем посыпались вниз в подставленную Антоном роевню, он ощутил их вес, десятки насекомых поползли по рукавам его рубаш…
— Если он коня оставит и пешкой вперед, тогда шах, он ушел, ты королем, он пешкой, слоном к пешке. Вроде все в ажуре.
Тищенко вырвался и, сломя голову, побежал к пригорку, через вспаханное футбольное поле, мимо полегших на земле ракит и двух развалившихся изб. Запыхавшись, он подлетел к каланче, и еле передвигая ног…
— Аааа… Что-то я… действительно… во, две двушки… звони… или может мне?
— Ага. В кармане была. В пальте. На столе там.
— Да я не глупости. Просто, ну а зачем, а?
Только что получил посылку от Саши и очень обрадовался. Таких пилок и надфилей у меня не было сроду — ГДР делает отлично! Спасибо большое, это очень к стати, потому как калитку надо снизу подрезать, …
— Товарищи, проранре имриапи, — продолжил Бурцов, — я хочу лоанренпе мриапип на этом. Мы в проарнкрн с говоря о лучшем шоараоренр отмрт аоро вам некорот. Лооаро егогрв уакыхонго.
Виктор Терентич, рот которого был уже переполнен, согласился энергичным кивком.
— Ты без ну, без ну! — повысил голос Мокин.
— А может не вся вытекла! — робко спросил Сергей.
Нянечка, придерживая содержимое горшков крышкой, сливала мочу в ведро, а кал вываливала в бак.
— А что, не все? — нянечка махнула тряпкой на пустующий горшок.
Поцелуи лежали на третьей полке под стопкой белья между двумя ночными рубашками.
— Так что, дома баба Настя? — ее губы растянулись в застенчивой улыбке.
Бритоголовый мальчик громко выпустил газы. Людмила Львовна улыбнулась
— Но вообще-то, все-таки как-то страшновато….
Куперман двинулся вдоль запертых ярмарочных павильонов. Только что прошел дождь. Ярко размалеванные стенки были мокры, с шиферных крыш капало. Возле пивного ларька толпились несколько человек.
— Где мудрые деды и умные внуки у государственной власти стоят?
— А потом народу все меньше и меньше. Конечная, а в салоне четверо. Ты, да я, да два мудака каких-то. И ты про две копейки спросила.
Но дело не в том. Вы знаете, она, при всей своей поэтической натуре или, лучше сказать, благодаря ей, в грош не ставила стихов, даже и моих — ей только те из них нравились, где выражалась моя любовь …
— Да вы не беспокойтесь, — Клава опустилась на край его кровати, — у нас такие сейчас протезы делают. Ну, совсем, как руки. Вам радоваться надо, что вы живы. Товарищ погиб ведь, да?
— Привет, — она ответно поцеловала его. — Почему без шляпы ходишь? Франтишь? Я из окна видела. Заболеешь.
Тогда это поразило Антона до глубины души и он впервые ощутил в себе чудотворные ростки веры…
С ели слетела какая-то птица, захлопала тяжелыми крыльями. Сторонясь кустов, Заяц вернулся к волге, включил свет в салоне. Он достал из кармана кастет, повертел перед глазами. Кастет оказался чистым.
— Лады! — Мокин кивнул, подхватил ящик и бодро потрусил к амбару.
— Вообще-то, старики, Чесленко прав. Ну, какого черта Женька испытания скомкал? Ну, на МКК испытал, хорошо, скорость коррозии, структурные диаграммы, но у него даже изотермического разреза нет, ну эт…
— Я вот одного понять не мог — как это она снайпером, на фронте… Маленькая такая.
— Несомненно. Это тот показательный случай, когда видно насколько изобретатель ничто по сравнению со своим открытием.
Он вытер ладонью обоженный рот, вытащил тампоны из носа, положи на блюде.
— Я предлагаю вам добровольно предъявить антисоветскую литературу.
— Смотри! Нагружённая глыбами счастья Весна по России победно идёт!
Такая же дубовая, с рельефом и медной ручкой в виде львиной головы. Антон потянул за ручку.
— Но, постой, чего же ты… ёпт… чего ж не позвонил? Не заезжал?
Нервно рассмеявшись, он сложил письмо, убрал в шкатулку, закрыл ее. Потом взял другую бумагу, не менее пожелтевшую и ветхую, развернул и вздрогнул.
ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа…
Кедрин многозначительно кивнул, повернулся к понуро стоящему Тищенко.
— Но, дорогой мой, образование фаз — это дело учебника, а не кандидатской.
Комбриг поцеловал политрука в поседевший за одну ночь висок.
— Ладно. Вот. А тогда уж мы по второму заходу к шефу…
— Ну… опренра она вначале. А опренр — оаренр вяло.
Топча лионскую клубнику, Антон подхватил приставленную к другой яблоне стремянку, отец выбежал с роевней, бросил ее под яблоню, чиркнул спичкой, склонился над дымарем, ожесточенно суя в него бересту …
Расстелили на мокрой траве брезент, поставили канистру с пивом, авоську с продуктами. Бокшеев достал из портфеля четыре воблы.
Положив крест рядом с бокалом, он взял перевязанные шелковой лентой бумаги, развязал, развернул.
— Следующим идёт…мораг итаса Александра Палыча. Это прога щаромира прос тилывк нор. Очень прогвыва керанорп, очень полозар. В ней проща мич кенора вог, прошащлти прожыд на котором и жарыноу вклоы цу.…
— Молодец. Как это он переквалифицировался?
Вы думаете я тут значит паши а вы там клубничку приедите с молочком поедите и натераске анекдотики-хуётики разные а мы тут паши на вас. Значит кто так вот паши а я не общественность просветить вас и …
Антон безотчетно смотрел на пожелтевшую бумагу, испещренную нервным неразборчивым почерком.
— Слушай, капитан… ну и пусть, в конце концов, он пишет.
ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа…
Они обогнули стол и вошли и небольшой кабинет с широким столом зеленым сейфом и ленинским портретом на стене.
— Что ж ты хочешь, имеет право, — отозвался Кедрин.
— Это невозможно. Рукопись изъята на обыске, занесена в протокол. Выносить из здания нельзя.
— Ломроер, дорогая, оарне орвнре роспр. Кроссворды — опроенр оврнер нео…
— Теперь и пакетик аккуратненький, жаль выкидывать и сама-то свежая, как масло.
— Но… Сергей Иваныч, это инициатива Елагина.
Утрело. Флаг метался на флагштоке, летел, как птица, белый с голубым.
В темноте он нащупал медную холодную ручку, потянул.
— Нажрался вот и не съел. Жуй, давай, да ложись! В семь вставать.
— Так я ж не могу и писать и какать вместе.
Тищенко поплевал на руки и принялся тереть ими запачканный ватник.
И тут же рюмки сошлись со все тем же коротким звоном, быстро тающем в нагретом воздухе…
— Непревзойденная канатоходка! Танец маленьких лебедей под куполом цирка! На проволоке!
— Ты нос зажми, да проглоти. В первый раз что ль ешь…
Вошла. Положила сумочку на высокую тумбочку в прихожей, покосилась на себя в зеркало. Подкрашенная челка растрепалась, цветастый шарф слишком сильно выглядывал из-за воротника пальто.
Тищенко поежился, подошел к стене, снял с гвоздя линялый ватник и принялся его напяливать костенеющими, непослушными руками.
— Денисьева?! Но фамилия моего деда — Денисьев! Андрей Федорович Денисьев… Федорович! Андрей Федорович!
— Все равно неудобно как-то… у нас вон никогда поодиночке не садятся. И в Астрахани, и здесь — все равно. Всем семейством
Здесь пахло прелью, травой и обвалившейся штукатуркой.
За окном в синей утренней дымке таял любимый город.
Осокин уверенно кусал от нормы, Коньшин гонял во рту жвачку.
Как бесконечно глубока и непреложна была эта мудрость, и как трепетна и завораживающе притягательна эта тайна!
— Этот, — секретарь ткнул пальнем в сторону Тищенко, — засранный?
Только что закончил посадку картошки. Посадил как хотел — на два метра шире и сажал малость поплотнее, ряды почаще. Так что теперь должно быть картошки побольше, потому что прошлый год был неурожайны…
— Вот и хорошо, — Кедрин облегченно вздохнул, надвинул на глаза кепку. — Давай, топай за нами. Живо.
Людмила Ивановна вытянула их за потертый плетеный ремешок, отперла нижний замок, потом верхний.
— Да никак не говори, Михалыч. Оставь ты этого мудака. Лучше мне помоги.
— Ты вот что, ты не дерзи мне! Слышишь!! Я тебе в отцы гожусь! Ишь, взял манеру разговаривать!
— Не обожгись, смотри. — Сережа положил оба пакетика на стол и стал срезать пробку с бутылки.
— Ну и что? — Кедрин вынул руки из карманов.
— Правильно, сынок! На беспалую руку не перчатку надобно искать, а варежку! Так-то!
В нем и зябкий свист метели, и кружащиеся золотые листы, и монотонный перестук вагонных колес, и шумная круговерть свадьбы, и песня, безудержно рвущаяся из груди, и переборы гармони, и молчаливая три…
Он набросился на колокол, замолотил по нему, руками, закричал.
Антон глотал горячую жирную лапшу, стараясь не слишком явно показывать свой голод, проснувшийся в нем после выпитой рюмки. Лапша действительно была изумительной: в прозрачном, как слеза, бульоне сред…
— Но он и в бюро комсомола не сказал ничего. Сразу кинулся на Еремина. Я не говорю, что он не имеет право ударить очковтирателя, безусловно имеет, но ковбои нам ведь не нужны.
— Точно? — вопросительно посмотрел Пастухов.
В скверике двое распивали красное, а один лежал на лавке и спал.
Не было ни ветра, ни даже слабого ветерка: плодовые деревья, кусты, трава — все стояло неподвижно, облитое жаркими лучами.
— Близко, мудак! Куда втюрился, распиздяй!
Женька сбил Пеку с ног, тот вскочил и побежал прочь. Сыч поднялся и побежал следом.
— Ну-ка. Ноль двести пять четыреста тридцать. И эта четыреста тридцать семь… Есть! Четыреста десять по четыреста девяносто пять.
— Конешно, конешно… О чём ещё старый путиловский мастер мечтал в карауле у Смольных ворот.
Огуреев отворил дверцу печки и швырнул поцелуи в огонь. Затрещало, запахло чем-то приторным.
С оголившихся деревьев падали дождевые капли.
— Щас тыщу погасим, мам, — Михаил вышел из соседней комнаты, заглянул в газету. — Это что, пятидесятый год?
— Ну вот и порядок, — тихо проговорил старичок и, улыбаясь, провёл дрожащей рукой по бумаге.
— Да, да, говорим, — заворочался Симоненко.
— У нас Бахмин рассказывал, один на помойке чемодан нашел целый. С облигациями.
— А черт его знает, товарищ майор, — пожал плечами Горностаев.
Весна шла рядом, вдоль заполненного водой трамвайного пути. Её дырявые боты громко хлюпали, полы линялого пальто были забрызганы грязью.
— Конечно. Ты так посмотрела быстро, ну я и подумала.
— Что поделаешь, Петь. Теперь все умные пошли.
— Да брось ты. «Националь», — тошниловка по-твоему?
Антон ловит одного из молодых на планку ружья, отчетливо видя его ослепительно белые подкрылья и рвет спуск.
Толпа расступилась, пропуская мальчика в рваном ватнике и больших, доходящих ему до паха, сапогах. Скособочившись, склонив набок стриженую голову, он нес ведро, наполовину наполненное бензином. На ве…
— Держи-ка, — отец передал Антону тяжелую раму, солнце сверкнуло в полуполных ячейках сотнями янтарных искорок.
— Заложили фундамент — дом осел. Высушили доски — покривились. Печь затопили — дым в избу пошел. Ссыпали картошку в подпол — вся померзла…
Когда терпкий запах хвои заполнил комнату, Прохоров достал из кармана два ватных тампона, засунул в обе ноздри, включил телевизор и сел за стол. На нем стояла перевернутая кверху дном кастрюля.
Глиняная чашка меда стояла на столе, молоко лилось в высокий граненый стакан, свежеиспеченный ржаной хлеб нехотя впускал в себя нож, похрустывая теплой корочкой.
— Родственники! — Кедрин снова треснул по двери.
Алексеев молча теребил сбившиеся на колени трусы. Одна из девочек громко кряхтела, уставившись расширенными глазами в потолок.
— А ума — как у трехлетнего! — Мокин, склонившись над макетом, что-то рассматривал.
Распрямив затёкшее тело, он потянулся и свесил ноги со стульев, послуживших ему кроватью.
Капитан долго дул на ухо. Потом отправил его и рот и принялся жевать — тщательно и сильно.
— Не боись, — Оля обернулась. — Принес. Ага. И твоя. Слушай, давай-ка мы щас из этих норм кое-что сочиним.
Коньшин стал распечатывать жвачку, Осокин — пакетик с нормой.
— Правей, Антош, правей, — уже не так грозно пробормотал отец, окуривая пчел, и тихо спросил: — Держишь?
— Вообще, говорят, это у них лучший спектакль.
Он вытряхнул норму на ладонь. Она была черная и твердая.
— Нет, папочка, я обедала недавно. С мамой мы поели. А ужинать рано еще. Садись.
Водка наполнила серебряный бокал, Антон осторожно поднес его к губам.
— Пикассо сделал гораздо больше, чем рядовой мастер. Он изменил принципиально сложившийся в девятнадцатом веке эстетизм, научил художников свободе, подлинной свободе. Подобного действительно никто не…
— Впервые на арене, — девушка сняла с головы вельветовую кепочку, помахала ей. — Зрителей со слабыми нервами просим покинуть зал…
И освещённые грозою волны в форштевень бились белой головой, по клотики эскадру зарывали в густую пену оголтелых вод, и, как в чугун закованные, дали качали ослеплённый небосвод.
Председатель заискивающе улыбнулся, пожал плечами.
Леша отупело вертел в руках пакетик. Горящий за окном фонарь дробился на складках целлофана.
Возле ручки скоростей на пластмассовой коробке с мелочью лежала смятая фуражка таксиста.
«Он говорит глазами», — вспомнил Антон фразу отца, — «в конце семнадцатого века написан Он и с тех пор уста Его молчат. Молчат, как тогда. Перед Пилатом».
— Надумал и надумал, — Витька разломил норму пополам и стал жевать, попеременно откусывая от двух кусков. — Когда-нибудь и ты надумаешь.
Он подставил рот под дыру, сжал пакет ладонями. Жидкая норма потекла в рот.
— Значит — сейчас? — улыбаясь, Кедрин разглядывал толпу.
— Кричи громче, — спокойно посоветовали снизу.
— Да я знаю. У нас ребята тоже видели не раз. Он ведь ее всегда на pa6oте ел.
— Что за женская черта такая? Если бы, да кабы. Давай посмотрим лучше… а который час-то…
— Нет… нет… — пробормотал Антон, стряхивая оцепенение и добавил, пряча испачканные ружейной гарью руки за спину, — ее нет сейчас. Она куда-то вышла. А вы, вы проходите, пожалуйста.
— Аааа… — она улыбнулась, сунула руку за отворот, — это норма Сережина…
Толпа непонимающе смолкла. Мужики недоумевающе переглядывались, шевелили губами. Бабы испуганно шептались.
— Сообразительные, бля. Только так и врезаться можно.
Мокин погрозил председателю кулаком и поспешил за секретарем. Тищенко отпустил косяк, качнулся и поплелся следом.
— И расплющим, родной! — заголосила толстая баба в рваном вантнике, — кровью заблюем, а расплющим!
— Гриша, не орвпа его, — буркнул зам. главного и ответственный секретарь замолчал, снова занявшись ручкой.
— Ааааа, — улыбаясь, Марина отправила конфету в рот. — Угадай.
Ровный вечерний свет распространился по саду. Казалось, он проистекал от этого белого беспредельного неба, что так свободно и легко висело над увядающими растениями и неподвижно сидящим человеком. Ан…
Скорчившийся человек #3 лежал, отвернувшись к стене. На его желто-зеленой спине отчетливо проступали острые, готовые прорвать кожу лопатки, ребра и искривленный позвоночник.
— Я понимаю, но огырнер огаоркнр кроссворды огпорнра «Дяоанр». И в этом рпоныкаук лшвлшо заонкрнр ерорк всех проблем. Вот, лопоенрна тратри загадки гаоенранр врпаепк. А шарады тоже лоанренр имраи сто…
Вечером, когда во всех отсеках горело традиционное ВНИМАНИЕ! НЕХВАТКА КИСЛОРОДА! экипаж подлодки сосредоточенно дышал Родиной. Каждый прижимал ко рту карту своей области и дышал, дышал, дышал. Головк…
— Абсолютно. Давай закопаем. Пусть так будет.
— Вот, товарищи комсомольцы, познакомьтесь. Это бывший наш секретарь комитета комсомола, ныне секретарь парткома опытного завода прядильно-ткацких машин товарищ Осокин.
— А мы уж думали опять продинамишь. — Славка вяло пожал ее.
— Бог ты мой… пуговица! А как же… бог ты мой… это что ж… Синус! Смотри, пуговица!
— Тк из папирос. Торцы позатыкал, а самоих-то краской такой желтенькой… — Тищенко не успевал вытирать пот, обильно покрывающий его лицо и лысину.
Лоб к стеклу прижатый леденеет, но не оторваться от окна.
На набережной остановилось такси, вылезли девушка с парнем.
Болтая ногами, Вовка насадил котлету на вилку и стал дуть на нее.
— Правильно, — отец отер усы лежащим у него на коленях рушником, — ты имеешь в виду собор Софии. Заложен он был в восемьдесят девятом, а крещение произошло на год раньше.
Кедрин вытащил папиросы. Они закурили. Секретарь, выпуская дым, посмотрел вверх. По бледному голубому небу ползли жиденькие облака. Воздух был теплым, пах сырой землей и гарью. Слабый ветер шевелил г…
— Правильно. И вскоре над тихой землёю созвездие Лиды взойдёт. И пусть будут ночами светиться над нами не год и не два на синих небесных страницах красивые эти слова. Понятно?
— Ясно. Ну а на работе как? Как с Сидоровым?
Он достал из портфеля блестящий футляр ЕСТЬ! Вдвоём они быстро запихнули в него чемоданы, мешки, сетку с кастрюлями, резной сундучок, Светку, котёнка и влезли сами. Лейтенант запер ЕСТЬ! изнутри.
— Коньшин… Внизу? Хорошо. Я Лебединскому передам щас. Спасибо.
Болонка подбежала к лежащему клоуну и, вспрыгнув ему на голову, поднялась на задние лапки.
— Как там? — спросил лысоватый, развязывая тесемки папки.
— После. Давай. Ноль девяносто один… девяносто…
Старичок радостно кивнул и прошаркал в отдел писем.
— Но ведь, товарищ полковник, так он и в небо залезет ночное, все пальцы себе обожжёт…
— А как же! — встрепенулся гот, — прямо как выскочил — сразу и выдрал.
— Вон они, — Сергей остановился, оглянулся. — Надо б кол сломать.
— Страшный он, злой какой-то. Суровый. От него как-то это….
Посередине поля стоял огромный стог сена, наплывающий на них как могучий корабль. Это был ковчег их любви, уносящий от всего земного, поднимающий к розовому вечернему небу, к искрам первых звезд.
Ее лицо, глаза, волосы, губы и плечи, легкая походка, тонкие руки и маленькие холмики грудей под цветастым ситцем — все было одинаково очаровательно, молодо, свежо и гармонично этой самой гармонией, …
— Ну, слава тебе, Господи, огребли, — перекрестилась баба Настя.
— Вы знаете… я… я… совсем танцевать разучился и прошу вас, очень прошу вас меня научить.
Болонка завыла, сидя на клоуне. Зал засмеялся.
И как только сомкнулись наливающиеся пьяной усталостью веки, снова встал, как живой, этот залитый восходящим солнцем прохладный зеленый мир: собаки азартно «работают», махая мокрыми хвостами, коротко…
Снег почти везде сошел, — лишь под мокрыми кустами лежали его черные ноздреватые остатки. Вдоль большака бежал прорытый ребятишками ручеек, растекаясь в низине огромной, перегородившей дорогу лужей. …