Все цитаты из книги «Норма»
— Значит, у Веры Менчик с Капабланкой вышел маленький Романновский . Зашли они к Корчмарю, выпили несколько Рюминых Кереса, поели Ботвинника и закусили Цукертортом. Капабланка, надо сказать, был очен…
— Я русский. Я тот самый, плоть от плоти, кровь от крови. Я родился здесь на этой бескрайней и многострадальной земле, загадка которой вот уже несколько веков остается неразгаданной для холодного ино…
— С ним не говорить. С ним воевать нужно, — поигрывая желваками, Кедрин угрюмо всматривался в темноту.
Кропотов вышел из купе в коридор, встал рядом с Тутученко.
— Ну, если говорить в целом, я номером доволен. Хороший, содержательный, проблем много. Оформлен хорошо, что немаловажно, Первый материал — «В кунгеда по обоморо» — мне понравился. В нём просто и убе…
— Ну, — капитан пожал плечами, провёл рукой по измученному бессонницей лицу, — это — думы о доме родном. Это — тяжкого долга веленье…
Василий придержал дверь подъезда, Аня прошла.
— Так вот, спросите об этом мальчишку, что в доме напротив живёт. Он с именем этим ложится, он с именем этим встаёт! Не даром ведь на каменных плитах, где милый ботинок ступал, «Хорошая девочка Лида!…
— Да. Усердье в падазрэньях нэ заслуга. Слепой судья народу нэ слуга. Страшнее, чем врага принять за друга, принять поспешно друга за врага.
— Открой, сука! Открой! Открывай, блядь хуева!!
— Слушай, Маринк, но после аппарата-то все равно ведь говно? Ведь правда? Или другое что-то получается?
— Только не оправдывайся, ради бога, — Лещинский поднял две ладони и поморщился.
— Тогда минут через десять я первую приведу.
— Собрались сюда эти люди, значит, в срок иль быстрей, чем в срок, город встанет, плотина будет, море вспенится, хлынет ток…
Здравствуй, пруд. Ты все такой же — большой, просторный. Только ивняк стал гуще, да берега круче. А там на том берегу… Боже мой… Антон замер. Там в темноте вырисовывался контур их церкви — мертвой, п…
— Одну я кокнула, а четыре Витька забрал. После развода.
— Им не воздвигли мраморной плиты, — проговорил бортмеханик, вытирая промасленные руки куском ветоши, — на бугорке, где гроб землёй накрыли, как ощущенье вечной высоты, пропеллер неисправный положили.
— Так, Алексеев не покакал, он садится снова, — Людмила Львовна подошла и усадила улыбающегося Алексеева. — Пашенко Наташа, ты еще не хочешь посидеть? Ну, что это за крошка, куда это годится?
— Ишь, распушилась, — он подошел к вербе, схватил нижнюю ветку, но вдруг оглянулся, испуганно присев, вытаращив глаза. — Во! Во! Смотрите-ка!
Антон взял ее лицо в свои ладони и стал покрывать поцелуями.
ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа…
Подойдя к ним, Антон поразился стойкости их трухлявых стенок, коснулся рукой и домик тут же рухнул, мягко развалился, крыша опрокинулась, обнажилось изъеденное насекомыми нутро.
— Еоошь твою двадцать… Вот где собака зарыта! Михалыч! Иди сюда!
— Святая правда, — кивнула баба Настя, — Антоша подстановил-то как сподручно. Вдругореть и промахнулися б.
Оля расчленили нормы, достала из холодильника четыре яйца, пакетик сливок, майонез. Разбила яйца в миску, плеснула сливок, положила майонеза, быстро размешала и вылила на сковороду.
«Прими и меня, и меня прими…» — вертелось в воспаленной голове.
Заяц обшарил его карманы, вынул деньги, зажигалку, ключи. Деньги спрятал, зажигалку и ключи зашвырнул в лес.
— Да еврей один, спекулянт, гнусная личность. Но дело не в нём. Я думаю, товарищ полковник, не зря с одобреньем весёлым соседи глядят из окна, когда на занятия в школу с портфелем проходит она. В око…
Солнце припекало, дотягиваясь горячими лучами сквозь яблоневую листву.
— Слушайте, идите отдохните, успокойтесь…
Екатерина Борисовна взяла со стола пакетик из-под нормы, скомкала, кинула в мусоропровод.
— Никогда. Да что Твардовский, Гамзатов вон вообще ее на шампур вперемешку с шашлыком. Жарит и ест, Хванчкарой запивает.
Он распахнул пальто. Во внутреннем кармане торчала бутылка водки.
— Ничего, Жень, щас пузырь раздавим, вылечим. Дай, пятак приложу! Пятак надо. У тебя есть?
— Да не нюхай ты, чудак-человек! Глотай побыстрей. У нее вкус необычный такой, глотай, как лекарство!
— Серьезно… смотри… сначала плавно, плавно, а потом раз… и сосочек… прелесть…
Здравствуйте! Как вы там все поживаете, как Людмила Степановна, как ее здоровье, как Сашенька? Я живу тут нормально, здоровье ничего, нога не болит, ну и слава Богу. Начал я разбираться на тераске, М…
На крейсере идёт политучёба. И в кубриках такая тишина, что слышат все, как пенные сугробы взбивает там, у берега волна.
— Успокойся, Маша. Я думаю спорить не будем. Причинить неприятность тебе не хотел. Ну-ка слезы утри… Мы военные люди. Ничего не попишешь. Таков наш удел…
— Да бросьте вы. Так, капитан, Пушкин влюблялся, должно быть, так Гейне, наверно, любил.
— А это, товарищ Кедрин, Калашников Геннадий… Петрович. Петрович. Сын вырожденца, внук врага народа, правнук адвоката.
— Ходики собрать и смазать маслом маленького мастера зовут. Если, товарищ полковник, электричество погасло, золотые руки тут как тут. Пробку сменит он и загорится в комнатах живой весёлый свет. Мать …
Денисов зажал нос, быстро запихнул норму в рот и стал натуженно жевать.
— Так что вы не падайте духом. По-моему, лучше руки потерять, чем ноги. Протезы одели и все. И никаких костылей…
Сережа вытерся этой же рубашкой, лег на спину, закинул руки за голову. В ванной шелестела вода.
Я живу нормально, здоровье хорошее. А как вы поживаете? Как ваши дела, как здоровье? Как встретили Первомай? Я вас ещё раз поздравляю с Праздником, желаю здоровья, счастья и всех благ. Получили вы мо…
— Хватит выть, гад! Хватит! Как отвечать — гак в кусты! Москва слезам не верит!
— Ростовцев Николай Львович, тридцать семь лет, сын нераскаявшегося вредителя, внук эмигранта, правнук уездного врача, да врача… поступил два года назад из Малоярославского госплемзавода.
— Понимаете, товарищ милицанер, я живу, то есть мы с мамой живём на Малой Колхозной.
— Ну, мам, скажи! Ведь не вкусно. Я ж пробовал. И пахнет какашкой.
Порхает утренний снежок и на затворе тает вдруг.
— Мать моя вся в саже! Да ее ж пальцем пропереть можно! Ты что ж, гнида, и на досках экономил, а?
Виктор Терентич обходит куст, оглядываясь на Антона и делая ему энергичные жесты пальцем. Брови его поднялись, полные губы яростно шепчут: «Обходи правей!», сапоги поскрипывают, молодой тетеревенок б…
— Михалыч! Ну как тут спокойным быть? Как с таким говном говорить?
— Я хотел оанрк ыпау щыау гаарн по пвеауе рассказ. Тут ран пае вауеа Боря пвеа, нкпзц опнре жыло врнро проблема. Я думаю пвнпу шлыоно рассказ лронго тпот хорошее, если оарнре думать. И главное — оарн…
— Вот это даааа! — Кедрин засмеялся, сокрушительно покачал головой, — Смотри, Петь!
— Да нет. Один ведет, а другой сзади с ней. А ей хоть бы хуй. Стакан ебанула и море по колено.
— Можно вам помочь решить по физике задачу?
— Ну вот, теперь всё встало на свои места. Правда я не сказал тебе главного. Твой муж при падении проломил крышу на даче товарища Косиора. Только по случайности не было жертв.
— Пять русских морей ты связал воедино и засуху сила твоя победила.
— Корчевали. Выжигали. Пахали. Сеяли. Жали. Молотили. Мололи. Строгали. Кололи. Кирпичи клали. Дуги гнули. Лыки драли. Строили… И что же? — он прищурился, покачал головой. — Кадушки рассохлись. Плуги…
— Точно. Когда ещё призрак бродил по Европе и жадно смотрел на живые цветы.
Стуча когтями по полу, подошел Генри, ткнулся черной мордой в колени.
Тогда, в ранней юности, он не придал большого значения этим словам. Но теперь он почувствовал их во всей полноте.
Толпа зашевелилась и испуганно раступилась вокруг Мокина. Сопя и покрякивая, он старательно крушил сапогами брошенный в грязь ящик.
— И пупочек прелесть… аккуратненький… не то что у меня…
— Виктор Юрьич, но не все сразу, пойдет он в партком и в…
— Алё! Город? Девушка, соедините меня, пожалста, с отделением НКВД. Да. Да. Конешно, конешно, я не спешу…
Прижавшись к ней, Марина гладила ее гениталии.
— Черт возьми, ну почему обязательно есть?
Семеро остановились и быстро подняли правые руки.
— А у тебя попка ничего. Беленькая, безволосая…
— С петровских дней куют здесь офицеров для службы на военных кораблях.
— Но есть ли следы прикосновения? А? Ах нет! В том-то и отличие Дюшана от Пикассо. Для Дюшана принцип художественной избирательности был упразднен, а для Пикассо он оставался в силе.
Сваренный утром суп стоял на плите. Кран по-прежнему тек, вода проложила по эмали ржавую дорожку.
— Ешь, Жора, я не хочу, ей-богу. Я в четыре отобедала.
Славка и Сашка ждали его на углу возле будки сапожника.
Стоящий у проходной милиционер повернулся, отдал честь. Николай Иванович кивнул головой, минуя его, толкнул стеклянную дверь.
— А мы уж думали опять продинамишь. — Славка вяло пожал ее.
— В конце на проренр морвнркнр оновнр юмора. Это проенр врп онрвнруекеы орпор нужный, очень хороший. Лоаноенпне не двигался, а сейчас впрепраепк опренр на опроаркнр стабильность.
— Даааа. Дожил ты до стыда такого. Тебе какой год-то?
Крановщик швырнул спичку за окошко, взялся за рычаги.
— Балбес… господи… вот балбес. А Женька говорил что-нибудь?
Свернули в переулок, подкатили в восьмиэтажной башне. Волга остановилась рядом, охранники вышли, озираясь, обступили лимузин. Шофер открыл дверцу, Николай Иванович выбрался, подхватив папку и шляпу. …
«Наверно Витька опять нажрался, вот и валяет дурака».
— Ёпт! Ну, деятель! Потолстел ты… разъелся, что ли?
Огуреев закрыл дверцу, снял с печки чайник, понёс к столу. Горностаев подвинул ему томик Пушкина, Огуреев поставил на него чайник.
И с каждым взмахом пробуждалось в нем что-то, что невозможно высказать, а можно лишь почувствовать в сердце.
Стоят у причала солдат и строитель. И мысли их набегают, как волны.
— Слушай, Вика, а ты тогда в троллейбусе точно знала, что я лесби?
Взявшись правой рукой за крышку, он осторожно открыл ее.
— Впервые на арене, — девушка сняла с головы вельветовую кепочку, помахала ей. — Зрителей со слабыми нервами просим покинуть зал…
Вдалеке, в розоватом степном мареве, медленно шёл на цыпочках паровоз.
Старичок радостно кивнул и прошаркал в отдел писем.
— Тк да, не вывез, — потупившись, пробормотал Тищенко, — не успели. Да и машин не было.
Как бесконечно глубока и непреложна была эта мудрость, и как трепетна и завораживающе притягательна эта тайна!
— Передай начальнику, шестерка! Хохол поднял фуражку, побрел дальше.
— В сердце будешь ты у меня вечно… — прошептал он и добавил: — Прими же от меня. Прими то, что не только мое, но и наше. Русское…
— Тк, что ж объяснять-то, вот счас мехмастерская, там амбар, а там и ферма будет.
— Как вернусь, будешь сержантом. Обещаю. Только поменьше на танцы ходи. И с Веркой Сахаровой поменьше якшайся.
— Да никак не говори, Михалыч. Оставь ты этого мудака. Лучше мне помоги.
— Но вы ведь работали у нас, товарищ полковник, места знаете…
Алексеев молча теребил сбившиеся на колени трусы. Одна из девочек громко кряхтела, уставившись расширенными глазами в потолок.
— Да, брат. Распустился. Обнаглел. Нет, хватит, разносолов. Что я, то и ты. Отныне так.
— Ну, тогда до новых встреч, — улыбнулся Коньшин. — Седьмого собираемся.
— Но ведь, товарищ полковник, так он и в небо залезет ночное, все пальцы себе обожжёт…
Судья показал вбрасывание в зоне ЦСКА. Кругов перелезал через бортик. Шалимов сидел на скамье штрафников, обматывая вокруг клюшки распустившуюся изоляцию.
Тищенко вырвался и, сломя голову, побежал к пригорку, через вспаханное футбольное поле, мимо полегших на земле ракит и двух развалившихся изб. Запыхавшись, он подлетел к каланче, и еле передвигая ног…
Председатель заискивающе улыбнулся, пожал плечами.
— Ну вот, председатель. И здесь ты виноват оказался. Все из-за тебя.
— Антоша, минуту внимания. Вот, послушай-ка…
— А потом народу все меньше и меньше. Конечная, а в салоне четверо. Ты, да я, да два мудака каких-то. И ты про две копейки спросила.
— Ну вот, елочки точеные, — Виктор Терентич быстро перезаряжает и громко захлопывает затвор.
— Нет. Старший преподаватель плюс младший научный сотрудник.
— Комкова Наталья Николаевна, — громко произнесла женщина.
— Ну что, товарищи, по-моему, мы все решили на сегодня? — спросил Коньшин, придерживая за руку Осокина. — С редколлегией все ясно, а вечер это, Саша, ты своих культмассовиков раскачивай.
— Понятно… Ну, ничего, нормальный рассказ…
— Ну, Лид, ты циркачка просто… — парень рассмеялся. — Смертельный номер!
— Я, брат, похлебаю малость, тебе оставлю…
Посередине поля стоял огромный стог сена, наплывающий на них как могучий корабль. Это был ковчег их любви, уносящий от всего земного, поднимающий к розовому вечернему небу, к искрам первых звезд.
Кот встал, сделал несколько шагов по дивану, вытянулся и, зевая, запустил когти в протертый плюш.
— А я только приехал. С вокзала. Вещи в камере хранения.
Шестнадцатилетний Антоша, примостившись рядом на жирной блестящей траве, мастерил похожий на журавля планер, обтягивая крылья громко хрустящей калькой.
Минут через двадцать в его кабинет вошел мальчик лет тринадцати в синей школьной форме.
— А вот… двести шестьдесят… нет, проскочили. Немного совсем.
Оля вскрикнула, впилась ногтями в сережины плечи. Ноги ее согнулись в коленях. Сережа вздрогнул, застонал в ее волосы. Минуту они лежали неподвижно. Потом Сережа откинулся на спину. Кровать была узко…
— Щас, мам. Меня просто вчера мутило. Мы с Андрюшкой в пивбаре были, а там креветки какие-то сомнительные. Я щас съем.
— Теть Кать, а вы? — Георгий остановил у рта вилку с насаженным опенком.
Тага модо вата модо. Тега мого мара пата. тана поро вада пото репа пира мида пота гара поты васа кеге ехо логе ногы волу гошу ара пото има пено роке него шора мара тиса вао ака рана шогу холо типа ке…
— Утро зовёт снова в поход, — вялым голосом проговорил лейтенант, надевая фуражку, — сегодня выступаем. Заваруха, дай Боже…
— Осторожней, там в красной яйца сверху, — Юля скинула туфли, сунула уставшие ступни в тапочки. — Оооо… хорошо-то как… Папа не звонил?
— Хоть ты мне и нравишься, я думаю, придётся расстрелять тебя. Во-первых, потому что муж и жена — одна троцкистско-бухаринская банда, а во-вторых — чтобы любимый город мог спать спокойно.
— Эр, а колиному министерству норму кто поставляет?
— Вот. Держи. И побыстрей, Сань, если можно.
— Погоди радоваться. Мамонт придумает что-нибудь.
Тогда Антон смотрел на отца и вдруг подумал, что вот это родное сосредоточенное лицо с подвитыми песочными усами, реденькой бородкой и пенсне на узкой переносице не сможет остаться таким навсегда. Он…
— Написали, бля! — Трофименко швырнул папиросу, придавил ногой. — Не смеши, Саша.
— Вот, наворачивай. Норму как следует заесть надо. Что б ни запаха, ничего… Отец мой покойный квасом запивал. А после водки и поест поплотней…
— Малюй дальше, лакировщик! Бабу с веслом еще не написал? Пионера с горном? Трудись!
— Да нет, я не говорю что плохой… в общем-то нормальный…
— Предписанье вручили, Маша, — лейтенант Кузнецов устало опустился на стул, расстегнул ворот кителя, — отбыть приказали…
Она положила китель на диван и стала укутывать марлей.
— Вот, Апреля этого передайте милиции, пусть она им занимается. Плодить спекулянтов не надо.
Они обогнули стол и вошли и небольшой кабинет с широким столом зеленым сейфом и ленинским портретом на стене.
В темноте он нащупал медную холодную ручку, потянул.
Он набросился на колокол, замолотил по нему, руками, закричал.
— Но… Сергей Иваныч, это инициатива Елагина.
Они долго целовались в полумраке. Оступившись, Оля опрокинула бутылку. Бутылка покатилась к двери.
С оголившихся деревьев падали дождевые капли.
Алексеев подобрал штаны, глядя на работающую нянечку, стал застегиваться.
— Нажрался гад… первый час уже… не открою… господи…
— А черт его знает, товарищ майор, — пожал плечами Горностаев.
— Иди воды попей! Куда ты торопился-то?! Зачем всю?!
Чайник закипел, вода побежала из-под крышки.
— Не преувеличивай, — саркастически посмотрел на него ответственный секретарь, катя по столу ручку.
Водка. Горькая и желанная, обжигающая и бодрящая, крепкая и веселящая. Русская водка. Сколько родного, знакомого и близкого навсегда связалось с этим привкусом!
Когда терпкий запах хвои заполнил комнату, Прохоров достал из кармана два ватных тампона, засунул в обе ноздри, включил телевизор и сел за стол. На нем стояла перевернутая кверху дном кастрюля.
— Тк хватит, наверно, — косясь на ревущее пламя, Тищенко дрожащей рукой провел по лицу.
— Да не очень… не справляется что-то. Только и новшеств, что ворота посеребрил…
— Чего бормочешь? — повысил голос секретарь. — Я спрашиваю: отлежался?
— Стол, кроить за бесценок соседям отдали…
Они сели на протертый диван. Худощавый опустился рядом, достал из «дипломата» бланк, подложил под него подвернувшийся журнал «Америка», положил на «дипломат» и стал писать.
Отец ничего не пил, кроме водки. В обычные дни он выпивал рюмку за обедом и пару рюмок за ужином. В гостях и во время праздничного застолья он пил больше, но никогда не пьянел в прямом смысле этого с…
— Отложим. Так… и что, все? А где же обложки? Не дали? Когда же они дадут?
— Кумач, краски, подрамники для лозунгов.
— Это невозможно. Рукопись изъята на обыске, занесена в протокол. Выносить из здания нельзя.
— Но взял оружие народ строителей и пастухов. Его на подвиги зовёт прозрачный, нежный звук рожков.
Только что получил посылку от Саши и очень обрадовался. Таких пилок и надфилей у меня не было сроду — ГДР делает отлично! Спасибо большое, это очень к стати, потому как калитку надо снизу подрезать, …
Двери отделов стали отворяться, выпускать торопливых людей.
Барвицкий был в элегантном сером костюме, остренькая седенькая бородка упиралась в бежевую водолазку, очки радостно поблескивали.
«Все что осталось от тебя, милый мой дуб…»
— Да и я тоже, товарищи, допорао, но если б дпора ено! — убеждённо заговорил Бурцов, оглядываясь на кивающих соседей, — вообще, мы длполео на подобное раоркеп. И это замечательно, потому что длыпа ка…
— Слушай, а он на Левку, все-таки, здорово похож.
На нем была потертая на локтях замшевая куртка, серые, заправленные в сапоги брюки, легкий свитер и щегольски заломленная на затылок вельветовая шляпа — тиролька. Отец одевался по-простому: тонкий мы…
Однажды крик босоного деревенского мальчишки «рой уходит!» заставил их вскочить из-за накрытого обеденного стола. Отец стремительно вытер усы салфеткой и побежал на пасеку, Антоша и баба Настя бросил…
— Не обожгись, смотри. — Сережа положил оба пакетика на стол и стал срезать пробку с бутылки.
— А это откуда у него? — спросил он у лейтенанта.
— Ааааа, — улыбаясь, Марина отправила конфету в рот. — Угадай.
Он вынул из стола складной нож, раскрыл и лезвием поддел пробку.
— Один песок, бля. На зубах так и скрипит…
— Знаааем! Не хочу. Кабы нас не было — захотел. Правда, Михалыч?
Поцелуи лежали на третьей полке под стопкой белья между двумя ночными рубашками.
С ели слетела какая-то птица, захлопала тяжелыми крыльями. Сторонясь кустов, Заяц вернулся к волге, включил свет в салоне. Он достал из кармана кастет, повертел перед глазами. Кастет оказался чистым.
— Номер два. — Николаев подошел к нижним полкам, вынул два тома энциклопедического словаря, бросил на пол, сунул руку в образовавшуюся брешь, достал книгу в мягком переплете, — Александр Солженицын. …
— Ну я переплачу там сколько надо, деньги есть, а? Как?
Ведь была еще и охота. Та самая — древняя азартная страсть, сопровождающая род Денисьевых. Отец никогда не охотился в одиночку, поэтому каждая охота совпадала с приездом московских друзей. Чаще всего…
— Ну и что? — Кедрин вынул руки из карманов.
— Ничья. Смотри-ка. А я труба говорил, — Лещинский отпил из стакана
— Товарищи. Вы меня не поняли. Мы и план перевыполняем, правда на шестьдесят процентов всего, но перевыполняем и люди у меня живут хорошо, и скот в норме, а падёж, тк это с каждым бывает, это от нас …
Скорчившийся человек #3 лежал, отвернувшись к стене. На его желто-зеленой спине отчетливо проступали острые, готовые прорвать кожу лопатки, ребра и искривленный позвоночник.
Он вошел в кабинет. За столом сидел седой человек в сером костюме с моложавым лицом. Носков подошел, протянул папку.
— А ты тоже мне сразу понравилась. Высокая, стройная…
— И ни в одном из этих направлений не приблизился к уровню отцов-основателей. Ты посмотри — Брак и Пикассо. Кто работал добросовестней, чище? Брак! Матисс и Пикассо? Матисс! Ну, Пикассо-сюрреалист во…
Я тебя ебал гад срать на нас говна. Я тебя ебал гадить нас срать так. Я тега егал могол срать на нас говда. Я тега егад могол сдат над мого. Я тега era мого така мого. я тага мого така водо мога. я т…
Топча лионскую клубнику, Антон подхватил приставленную к другой яблоне стремянку, отец выбежал с роевней, бросил ее под яблоню, чиркнул спичкой, склонился над дымарем, ожесточенно суя в него бересту …
А потом — плавные провороты медогонки и тягучий блеск меда, сползающего по жестяным стенкам, и тонущие в нем пчелы, и опьяняющий запах, и вынутое из пальца жало, еще содрогающееся в своем слепом жела…
— Ну а мне, товарищи, оанренр впнкпепу щлгшого нпасп репортажа. Жанр этот рпнркнр вепунпе к еп в нашем деле. И апркпнп снижать уровень поренра кнренр ренр непростительно. Мы ведь поренр и надо оранре…
Ее лицо, глаза, волосы, губы и плечи, легкая походка, тонкие руки и маленькие холмики грудей под цветастым ситцем — все было одинаково очаровательно, молодо, свежо и гармонично этой самой гармонией, …
Инженеры великой стройки сквозь табачный сухой туман видят в окнах, как на востоке поднял солнце портальный кран.
— С августа, с конца, товарищ комдив, — шепнул сержант, — под Смоленском подобрали. Наверно из окружения. Она, товарищ комдив, ничего не говорит почему-то.
— Боже мой! Женя! — Светлана Павловна бросила спицы. — Ну что ты!
— Но что-то чувствуется, правда? Какие-то волны, поля…
Болонка подбежала к лежащему клоуну и, вспрыгнув ему на голову, поднялась на задние лапки.
А еще через полчаса в просторных некошеных лугах, кое-где заросших кустарником, Мальва с Диком поднимали первый тетеревиный выводок. И начиналась охота.
— А что это они у тебя грязные такие? — спросил Мокин, протискиваясь между секретарем и председателем. — Ты что — не мыл их совсем?
— Вон он тебя и отшлифовал! Белыми на ничью еле тянешь.
— Лады! — Мокин кивнул, подхватил ящик и бодро потрусил к амбару.
Он шагнул к вышке, схватился за стойку и начал трясти ее. Мокин вцепился в другую. Вышка заходила ходуном, с крыши полетели доски, посыпалась труха.
Дождь по-прежнему шел, «дворники» монотонно размазывали капли по стеклу. Узкая, плохо заасфальтированная дорога стелилась под фары. Мелькавшие справа кусты кончились, из темноты выплыли два кургузых …
Берия перехватил его ищущий взгляд и, порывисто наклонившись, подставил полысевшую голову.
Тищенко поплевал на руки и принялся тереть ими запачканный ватник.
Через минуту модный плащ обнимал пень бессильно раскинувшимися бежевыми рукавами, а его худощавый хозяин, оставшись в сером свитере, энергично копал, приноравливаясь к коротенькой лопатке. Земля была…
Вошла. Положила сумочку на высокую тумбочку в прихожей, покосилась на себя в зеркало. Подкрашенная челка растрепалась, цветастый шарф слишком сильно выглядывал из-за воротника пальто.
— Смотри! Нагружённая глыбами счастья Весна по России победно идёт!
— Я предлагаю вам добровольно предъявить антисоветскую литературу.
Тьма надвинулась, обступила со всех сторон. Он повис в ней, чувствуя над собой давящую толщу.
— Враги под носом живут — тоже не виноват, — вставил Кедрин.
— Нет, опроерн наен олми ранова… Этo же прораепе юмор.
Возле торчащего из пожухлой травы листа жести они остановились, не сговариваясь, откинули полы и стали расстегивать ширинки.
— Ну, что притихли? — улыбнулся Кедрин, — сейчас или завтра?
«С Пашкой наверно. Вместе и выжрали. А я наряд за него пиши».
Он стал намазывать получившуюся массу на хлеб.
— Вась! Ну ты же не видел еще, а критикуешь.
— Микешин Анатолий Семенович, сорок один год, сын пораженца, внук надкулачника, правнук сапожника, прибыл четыре… нет, вру, пять. Пять лет назад. Сестры — Антонина Семеновна и Наталья Семеновна содер…
Ветер разметал пламя, вытянул его порывистым шлейфом.
— Ах, кричу, — дармоеды вы, сволочи! Не хотите уму-разуму учиться? Ну тогда я вам на практике покажу, что по вашей халатности случиться может. Схватил канистру с керосином и на зерно плесь! плесь! Сп…
Председатель стоял перед ним — втянув голову в плечи и согнувшись так сильно, словно собирался ткнуться потной лысиной в грязный пол.
— Мммм это было…. ага… это да… ага! Вот. Зададим мультипликативный закон, определяемый таблицей три… так… нейтральный элемент относительно… так… относительно… так… но, милый, мой, это же тютелька в т…
Кедрин, надвинув на глаза кепку, шел сзади.
— Привет… Почему так быстро? Аааа… И успел? Молодец. А я только что. Ага. Приплелась. А у нас собрание было. Какое, какое… профсоюзное. Вот, вот. Правда? Ну, ты гигант. Тебе? А ты? Правда? Ну, слушай…
Леха сел на кровать, разорвал пакетик, стал жевать норму.
Совещание инженеров в управленье застал рассвет. Гаснут лампы, и сумрак серый входит медленно в кабинет.
— Целый день с двенадцати готовила, старалась… на тебе… чего, спрашивается, торопился?
— Да чего тут, долго ли… — он взял лежащую на бумаге норму и, откусывая, побрел в комнату.
Свеклушин вытащил упакованную в целлофан норму.
— Ага, — сидящий протянул руку. Оперативник вошел, передал папку.
— Да, Серега, Серега. Морщины вон у тебя. Надо же.
— У нас Бахмин рассказывал, один на помойке чемодан нашел целый. С облигациями.
Один из семерых что-то скомандовал быстрым шёпотом.
— Как всегда в шесть. А Туманяну, Вера, ты передашь.
— А ума — как у трехлетнего! — Мокин, склонившись над макетом, что-то рассматривал.
Он шагнул к ней, схватил за плечи и быстро поцеловал в губы.
— Держи-ка, — отец передал Антону тяжелую раму, солнце сверкнуло в полуполных ячейках сотнями янтарных искорок.
В скверике двое распивали красное, а один лежал на лавке и спал.
— Предлагаю средний вариант. Одну съем, две выкинем.
Антон целовал истово, жадно, а она вздрагивала, опустив ему на плечи покорные руки. Потом он подхватывал ее и нес в поле по русому, золотому, как и ее коса, жнивью, она прижималась к нему и безмолвст…
— Ещё бы! Жизнь армейца не балует, что ты там говори…Только ты знаешь, я б хотел и поцелуи захватить, как сухари.
— Как мы калом бурим, — улыбнувшись, добавил секретарь.
Дверь отворилась, вышла нянечка, вытирая руки тряпкой.
С коротким всплеском она скрылась под темной поверхностью.
— Конечно, Михаил Абрамыч, конечно. Я, понимаете, объездил, кажется, полсвета. Бомбами изрытый шар земной. Но как будто новая планета Родина сегодня предо мной.
— Хотя, постой… но тогда ты полное право имеешь слоном ба-бах, — он двинул слона.
Облизав пересохшие губы, Антон развернул ее. Под ней оказался чехол из непромокаемой материи. Антон осторожно снял его и в руках оказалась свернутая трубкой рукопись с пожелтевшими краями.
— Тебе касторку вкусно было пить? Или горькие порошки тогда летом?
Юля доела норму, запила водой и стала есть из одной сковороды с Вовкой.
Распрямив затёкшее тело, он потянулся и свесил ноги со стульев, послуживших ему кроватью.
Сторонясь пара, положил на тарелку картошек, выловил там же сосиску
— Ты что, черт лысый, не смог их в овраг сволочь, да закопать ?
Потом Светлана Павловна вздохнула, сходила за чистой тарелкой. Выбрала на нее куски нормы и унесла на кухню.
Под темно-коричневой корочкой чувствовалось мягкое содержимое.
Толпа непонимающе смолкла. Мужики недоумевающе переглядывались, шевелили губами. Бабы испуганно шептались.
Здравствуйте дорогие Мартин Алексеевич, Людмила Степановна и Саша!
«Как странно, Господи, — думал он, — вместе с этой девушкой погибла моя юность. Она кончилась тут же, кончился этот лесной рай, золотая нитка. Но почему? Почему так безжалостна судьба? Почему только …
Капитан долго дул на ухо. Потом отправил его и рот и принялся жевать — тщательно и сильно.
— Мое… то есть наше. С фермы. Поили из него.
— Что ж ты хочешь, имеет право, — отозвался Кедрин.
Они вошли в коридор. Юля стала раздеваться, Вовка, изогнувшись, потащил авоськи на кухню.
— Знаете, что, Алексей Михалыч, давайте так договоримся. Вы все менять не будете, но поработаете над сценой с Ереминым и над разговором в раздевалке… Беркутову причешите, пожалуйста, что это, ей-богу…
— Еще бы ему не помнить. Он на собрания своего зама шлет. Сам не ездит.
Сегодня немного прохладно и тучи были с утра я думал, а вдруг дождь пойдёт и огурцы накрыл днём когда обычно самое солнце. Но щас вроде ничего только тучи. Занялся я ещё и разборкой сарая стал низ ра…
В нем и зябкий свист метели, и кружащиеся золотые листы, и монотонный перестук вагонных колес, и шумная круговерть свадьбы, и песня, безудержно рвущаяся из груди, и переборы гармони, и молчаливая три…
Коричневый брикетик плюхнулся в воду, скрылся, потом всплыл.
— Вот. У французов есть такой омлет со свежей клубникой. Только у нас вместо клубники…
— Это, товарищ комбриг, — для залпа общего сержант команду подаёт рожком.
— Товарищи, проранре имриапи, — продолжил Бурцов, — я хочу лоанренпе мриапип на этом. Мы в проарнкрн с говоря о лучшем шоараоренр отмрт аоро вам некорот. Лооаро егогрв уакыхонго.
— Так может убрать второй абзац? — спросил Куликов, снимая очки.
— Если он коня оставит и пешкой вперед, тогда шах, он ушел, ты королем, он пешкой, слоном к пешке. Вроде все в ажуре.
— Да не за что. Чего уж там, — усмехнулся мужик и вздохнул, подставляя коричневую ладонь с узловатыми пальцами.
За дверью тянулись грязные сени, заваленные пустыми мешками, инвентарем и прохудившимися пакетами с удобрением. Белые, похожие на рис гранулы набились в щели неровного пола, хрустели под ногами. Сени…
— Точно? — вопросительно посмотрел Пастухов.
— Придется, Михалыч, тут оставить. Жмурикам на память.
Гремит его дуплет, слева вторит зауэр Пастухова, но черныш невредимо летит и исчезает в молодых березках.
— Радуется, Петь, как же ей не радоваться… — секретарь рассеянно осматривался по сторонам.
— А меня Антон, — сказал он и замялся, видя что она по-прежнему молчит и улыбается, опустив ресницы.
— Первый, — набычась, Мокин смотрел из-за плеча секретаря. — Вишь, скорежило как его. Довел, гнида… Ишь, худой-то какой.
— И корабли, штурмуя мили, несут ракет такой заряд, что нет для их ударной силы ни расстояний, ни преград.
Внутри шкатулки лежала связка пожелтевших бумаг, массивный золотой перстень, георгиевский крест и серебряный бокал.
— Так у вас же семья — восемь человек! А я одна на весь этаж.
Куперман двинулся вдоль запертых ярмарочных павильонов. Только что прошел дождь. Ярко размалеванные стенки были мокры, с шиферных крыш капало. Возле пивного ларька толпились несколько человек.
— После. Давай. Ноль девяносто один… девяносто…
Антон вышел на берег. Мокрый, глинистый он лежал перед церковью и назывался Русская Земля.
— Да чего ж после, я что, как хам есть буду, а вы смотреть?
— Да я знаю. У нас ребята тоже видели не раз. Он ведь ее всегда на pa6oте ел.
— А Чесленко что? — Винокуров переключил скорость, газанул.
Склонившись над этой печальной грудой, Антон стал трогать прелые доски и вдруг от них поплыл запах. Тот самый — невероятный запах пасеки
— Выписали вчера… Ну, Клав, я подремлю немного…
— Ну, что, птичка божья, — Винокуров допил пиво, отряхнул руки. — Хлеба хочешь? Щас…
— Молодцом, — отец кивает, глаза его смотрят тепло и весело, — по чернышу поторопился, наверно?
— Я понимаю, но огырнер огаоркнр кроссворды огпорнра «Дяоанр». И в этом рпоныкаук лшвлшо заонкрнр ерорк всех проблем. Вот, лопоенрна тратри загадки гаоенранр врпаепк. А шарады тоже лоанренр имраи сто…
И крейсер мощный, как и вся эскадра, напоминает университет, готовящий талантливые кадры для будущих походов и побед.
— Старичок, но домлоанр говпр, дочапвепк нав! — засмеялся Александр Павлович.
— Да у нас, мам, все через жопу, — Михаил убирал оставшиеся облигации в шкатулку. — А с другой стороны, знаешь, многие старики газет не выписывают, лежат дома. Может парализованные. Глядишь и забудут…
— Но тогда может лучше делать из чего-нибудь?
— Слушайте, а когда уезжал, он говорил что-нибудь? — окликнул её капитан.
— Тк из папирос. Торцы позатыкал, а самоих-то краской такой желтенькой… — Тищенко не успевал вытирать пот, обильно покрывающий его лицо и лысину.
— Так, значит, пятидесятый, давай сначала двухсотрублевые… Ноль восемьдесят, пятьсот сорок шесть…
Он вытер ладонью обоженный рот, вытащил тампоны из носа, положи на блюде.
— Но страшно, Коба, ничему не научиться и в бдительности ревностной опять незрелости мятущейся, но чистой нечистые стремленья приписать.
— Так что, дома баба Настя? — ее губы растянулись в застенчивой улыбке.
— Тааак, — протянул Кедрин, брезгливо раздувая ноздри, — первый…
«Как быстро… — подумал он, глядя на желтый диск, оседающий в сине-розовые облака. — Почему раньше дни были такими бесконечными, долгими, полными, а сейчас летят, как шарики от пинг-понга. И все, как …
— Наш солдат, товарищ капитан, продираясь сквозь ад, твердо верит, в бою умирая, что и в дрогнувшем сердце солдат есть какая-то сила вторая.
Хуесор чтобы срать на нас а я значит торф и гадить чтобы так паши а просветить. А мы не срать и хуётики а гадить на нас значит. Я тебя ебал гад гадить гонна. Я тебя ебал говна срать на нас. Я тега ег…
— Точно, — кивнул отец и, сняв крышку с суповницы, стал уполовником помешивать янтарную лапшу.
У поворота на Минское шоссе встретился грузовик. Пригнувшись к рулю, Заяц вырулил на Минское и понесся к Москве.
— Следующим идёт…мораг итаса Александра Палыча. Это прога щаромира прос тилывк нор. Очень прогвыва керанорп, очень полозар. В ней проща мич кенора вог, прошащлти прожыд на котором и жарыноу вклоы цу.…
— Писал ты, а не писал! — рявкнул Мокин, надвигаясь на него, — Писал! А по-просту — ссал!! На партию, на органы, на народ! На всех нассал и насрал!
— Фридман Николай Ильич, — пробормотал молодой человек.
— Чудак, — улыбнулась Нюра и провела рукой по пылающей щеке. В правом глазу на бело-голубоватой поверхности белка изгибалась крохотная розовая жилка, наползая извилистым хвостиком на нижний луч звезд…
Увеличенное в сто раз зерно не помещалось в окуляре. Лысенко покрутил колесико фокусировки. Изображение стало чётким, на бугристой желтовато-коричневой поверхности зерна обозначились ровные строчки с…
— Он шёл, Женя, по окраинам тенью бесплотной. Он в двери стучал у времён на заре… Представляешь, сегодня на солнце зажмурился плотник! Какая в России весна на дворе! И в лонах семейств, и на общих со…
Вы думаете я тут значит паши а вы там клубничку приедите с молочком поедите и натераске анекдотики-хуётики разные а мы тут паши на вас. Значит кто так вот паши а я не общественность просветить вас и …
— Кто-то обманул, — Людмила Львовна заглянула в пустой горшок, — кто же сидел здесь… Покревская, наверно.
— Сейчас, — робко пискнула какая-то баба и тут же поправилась: — а мож и завтря!
— Когда же нелегко бывает не видеть неба много дней и кислорода не хватает, мы дышим Родиной своей.
— Вообще у них с «Мастером» сложности были. Им денег не выделили и они весь реквизит из разных спектаклей взяли. Из «Час пик» — маятник, и «Гамлета» — занавес, из «Зорь» — машину.
Дно оврага было грязным и сырым. Здесь стояла черная вода с остатками снега. От нее тянуло холодом и пахло мокрым тряпьем. То здесь, то там попадались неряшливые предметы: ржавая спинка кровати, конс…
— Ну, слава тебе, Господи, огребли, — перекрестилась баба Настя.
— Вот умора, бля! Тушить, говорит, пойду! Он этим тушить собрался!
— Как же. Помню. Помню, как он перед строем смотрел в тишину. Каждый думал — он должен в сраженьи искупить своей кровью вину перед павшим вторым отделеньем.
— Уууу! Да уже утро, — следователь потянулся, покачал красивой головой, — однако засиделись мы с Вами. Утро… Посмотрите, как оно красит алым светом стены древнего Кремля.
— А он на стройке работал, он плотник, кажется. Ну и на пятом этаже доски они вдвоем несли. Стопку досок. А там идти можно было в обход по настилу и по прямой, прямо по стене. Они по стене пошли.
— Ну, что ж, до свидания. Желаю вам успеха в учёбе.
— Ну, что, председатель, как там тебя… Показывай! Веди!
— Нет, кажется трое. Пошли, не боись. Я двоих беру, а ты уж не робей. Пиздани один раз, но что б точно.
Кедрин обвел толпу радостно слезящимися глазами, тряхнул головой и поднял руку. Толпа затихла.
Он вздохнул, сорвал большое красное яблоко, рассеянно погладил им щеку и убрал в карман. Потом встал спиной к яблоне, так, что голова оказалась в развилке.
— Совершенно верно. Собор деревянный, а церковь Иоакима и Анны — каменная. Первая каменная церковь в Новгороде…
— Пашенька, кандидатская — это всестороннее исследование прежде всего.
В доме напротив на шестом этапе вспыхнуло окно, рядом — другое.
«Умом Россию не понять… Да. Только сердцем. Сердцем понял я тебя, милая моя Родина. В сердце будешь ты у меня вечно».
— Да, Виктор Лукич. Чем-нибудь грозны и знамениты каждый город, каждое село. Здесь руда вольфрамова открыта, здесь зерно на камне проросло…
Он обернулся. Перед ним стоял Трофименко.
— Идет? — Женька посмотрел на его распухший нос с запекшейся у ноздрей кровью.
— Точно! — Мокин нагнулся и щелчком снес сначала каланчу, потом щит. Красный огнетушитель запрыгал по макету, скатился на полированную поверхность реки.
У подъезда прохаживались двое милиционеров в шинелях. Заметив Николая Ивановича, они остановились и приложили руки к вискам.
— Не хочу. Накурился, — сдержанно улыбнулся секретарь, бросил горящий листок на сломанные доски и вытянул из кармана смятый вымпел.
— Сквозь леса, сквозь цепи горных кряжей дальше, дальше, дальше на восток… — рассмеялся Кропотов, разминая сигарету.
— Леня, ну хватит, чего ты навалился на него, — Зак открыл вторую бутылку, налил ему в стакан и отпил сам из горлышка, — Агзамов опытный мастер. Я с ним на первенствах четырежды играл и только раз вы…
— Привык, — протянул из темноты Мокин. — Хата с краю, ничего не знаю.
— Да конечно. Всем до лампочки. А потом, говорят, почему периферия тянет слабо! Смешно. Сказка про белого бычка. Везут, везут опять пакеты эти. А там шуршит засохшая, лежалая. Норму уж могли бы налад…
Сергей бил ногами закрывающегося Сыча, Сашка оттаскивал его за куртку. Пека ударил Женьку ногой в бок. Женька вскочил, икнул и достал его кулаком. Хохол сидел, схватившись за нос.
— Ничего. Слаще ебать будет. Никуда не денутся.
Положил пакетик в фуражку и швырнул за окно. Потом завел мотор, задом вырулил на проселочную, проехал, оглядевшись, свернул на шоссе и погнал, включив фары.
— Но ты на этот счет не беспокойся, киса. Тебе ведь все равно не жевать.
— Так. Гусев Борис Владимирович. 1951 года рождения. Где вы родились?
— Идите сюда, — не оборачиваясь, проговорил следователь.
Через несколько минут трое поднялись, подтянули штаны и сошли с помоста. Потом встал а девочка, придерживая юбку зубами, натянула трусики.
Девочка вскочила под веревку, стала прыгать.
Вдруг обе собаки замирают перед широким можжевеловым кустом, морды их вытягиваются. Мальва поднимает переднюю правую лапу, а молодой Дик просто стоит, поскуливая и натянувшись струной.
— Не знаю. Я б на вашем месте все-таки поработал над главой. Целиком.
— Ты, Васенька, у меня сегодня шибко злой и шибко умный.
— Денисьева?! Но фамилия моего деда — Денисьев! Андрей Федорович Денисьев… Федорович! Андрей Федорович!
Тищенко по-прежнему неподвижно лежал возле стены.
— Але! Это кто? Лена? Леночка, привет! Это Толя говорит. Как дела-то? Да? Обидно… А чего ж ты в четверг не сказала? Не знала… ну, ничего. Завтра, так завтра. Да. Ага. Серьезно? Ясно. Слушай, а как ее…
Когда ключ завис над подлодкой и наклонился, из его трёхметрового дула вывалился спящий матрос и плюхнулся в воду, чуть не задев надраенный борт подлодки.
Она стянула с банки чулок и поставила её перед капитаном.
— Да. Да, Василий Алексеич. Нашли. Почему? Нет, все так и было. Сейчас? — он засмеялся, — не терпится? А… понятно. Пожалуйста, нет проблем. Ты у себя? Организуем.
— Близко, мудак! Куда втюрился, распиздяй!
Он сел, раскрыл портфель. Трофименко курил, стряхивая пепел на асфальт.
Просторен, полупуст вагон. Застывшая немая сцена. Вплывает в пригородный сон, закончив труд, вторая смена. У заметённого окна, откинув с плеч платок пуховый, склонилась девушка одна над книжкою, давн…
Адмирал улыбнулся, наклонился, глядя на палубу с выстроившимся экипажем.
— Ага. Точно говорю — лучше будет. Поверь мне.
Въехали в лесок. Винокуров обогнул лужу, вырулил на полянку и выключил двигатель.
— А зачем же пил, если не нравилось? Не сыпь на колени, подвинься поближе…
— А ну-ка вали их, Петь, к чертовой матери! Молиться на них, что ли?
— Значит… — кашлянул Котельников, отводя глаза и убирая руки за спину, — вот. Садись за мой стол. Читай. А я… пойду пообедаю.
Тищенко — мокрый, выпачканный землей, стонал, тыкался пятернями в скользкую глину, силясь приподняться.
— После дларо Шварцмана — блпоранр ыдлкнр сири Ивана Рыкова. Здесь, я откровенно вам скажу — лопоре риспив Рыков — орпорен и берёт исриапинр пвакаы. Лораорк! Это же романтика оаркнрнрвпа и ещё как! Н…
Людмила Ивановна вытянула их за потертый плетеный ремешок, отперла нижний замок, потом верхний.
Новицкий распечатал пакетик с нормой и, не вынимая ее, стал отковыривать чайной ложечкой и есть.
— Что ж, Шварцман протсотаг ждлошг нас в это увлекательное рои ноарпвепк, куда и ноаглыоего рпен ел оитпрт апросо. В этом, товарищи, на мой взгляд и нопнренр вкауд оли. Казалось бы — гопроа, шораипим…
Они встречались в березовой роще, бежали, взявшись за руки к запруде, где, раздвинув камыши, торчал киль голубой отцовской лодки.
Монотонно грохоча, поезд пролетел длинный мост.
Хотя буквы были не очень широки, в них всё равно хорошо различались обнесённые заборами гектары дач и две счастливые семьи, и заседание президиума Верховного Совета СССР, и чёрные эскорты машин, и уб…
Комбриг поцеловал политрука в поседевший за одну ночь висок.
Зоя вышла, прикрыла дверь следующей палаты.
— А ты что, торопишься? — не глядя на него, Оля сортировала полосы верстки.
— Нажрался вот и не съел. Жуй, давай, да ложись! В семь вставать.
— Этим взглядом, прямым и пылким, смог он будущее постичь, — ответил вполголоса секретарь, — эту руку в узлах и жилках пожимал Владимир Ильич.
— Слышь, ребят, вы Сыча с компанией не видели? — спросил, подходя Женька.
Из темного проема хлынул тяжелый смрад разложившейся плоти.
Алексей Кириллович достал из холодильника масло, отвалил от двухсотграммового куска добрую половину, кинул на картошку.
— Идем, — ответил Мокин, отмахиваясь от дыма, — А то уж глаза щипит. Как в бане. Доски-то сырые. — Он вышел в коридор, поднял лежащий возле двери макет. Кедрин шагнул вслед за ним, но на пороге оглян…
— А Хохол ржал стоял. Ржет, как мерин, бля…
— Ай, яй, яй, Антон Николаевич. Что за невыдержанность в ваши годы.
— И наш исход из вечной тьмы. Так дуб не держится за землю, Сеня, как за него держались мы! Помнишь?
— С директором лады. С профкомом тоже. Ну, а остальные примыкают.
— Спасибо, — улыбнулась девушка. Голова её медленно тянулась к потолку. Поезд остановился.
— Не-а… — Славка отпил из бутылки. — Фууу… а когда надумал?
— Иван Трофимыч! — оглядываясь на вход, ученики сгрудились возле Самотеева, — Барвицкий идет!
— Открой, кому сказал! — Леха стукнул кулаком под номер, — открывай! Слышишь?
Давние полёты вспомнил генерал. И увидел лица преданных друзей…
— Я тебе дам, успокойтесь! Я тебе покажу, успокойтесь!!
— Прелесть какая, — Марина провела рукой по Викиной груди, — действительно стоит. Чудо.
— Давайте, с пивком. Стали жевать, запивая пивом…
— А рядом с ними — геолог упрямый, несговорчивый человек.
Теперь вы меня поймете, почему не эти бедные ничтожные вирши, а мое полное имя под ними я и посылаю к вам друг мой, Александр Иваныч, для помещения хотя бы, например, в «Русском вестнике».
— Но, Боря, лопороер кнонра — раоре? — спросила Суровцева.
Он повернулся к Тищенко. Тот отпрянул в тьму.
У входа толкались несколько мужиков. Заметив Женьку с Сергеем, обернулись к ним.
— Саш, это не от меня зависит. Я ж по полгода в командировках. Мотаюсь, как черт.
Одно лишь слово и руки слились со сталью. А ведь совсем недавно руки их пахли хлебом…
— После опговгокне Жилинского — парнвре. Логаон Нина Семёнова опроенр «Доломинапав».
— Да, да, говорим, — заворочался Симоненко.
Встала, достала соль в деревянной плошке. Посолила яичницу. Суп был слишком горячий. Людмила Ивановна положила в него оставшуюся норму, отодвинула тарелку и принялась за яичницу.
— Отделение, стой! — скомандовал высокий сержант и, затянутые в полушубки, солдаты остановились.
— Милый мой, так сколько времени прошло. Еще бы.
— Постой, постой, в честь чего это? — Тумаков поставил стакан, взял верстку. — Как за Морозова? А он где?
Водка наполнила серебряный бокал, Антон осторожно поднес его к губам.
— Вот, вот. Помалкивайте, Виктор Кузьмич. И гоните хруст с полтиной.
— Я же сказал, Антоша, что интересно тебе будет посмотреть, когда подрастешь. А сейчас тебе еще рано. Там ни оловянных солдатиков, ни Буратино нет.
— Лешь… ты? Слышь, там норма-то… ведь не съел вчера…
— Нет, кажется. Там Смехов, Славина, ну и все остальные.
— Лоанренпе егор арнп юмор, — ответил ему Бурцов.
Болонка завыла, сидя на клоуне. Зал засмеялся.
— Да я не глупости. Просто, ну а зачем, а?
— Допгоегрнар нет ничего… — усмехнулся зам. главного редактора.
— Знаю-то знаю, но что из этого? Да и вообще, ну написал этот парень, ну и что?
— Хуй его знает. Как прилипала, бля. Нашим и вашим. И не вступился даже.
— Не твое дело… — худые скулы Лехи вяло двигались.
— Аааа… — растерянно протянул он, не в силах оторвать взгляда от ее лица. — А как вас зовут?
— Но мы и в буре наступлений, железом землю замостив, произносили имя Ленин, как снова не произнести!
Антон тихо вздохнул и опустил голову на скрещенные руки…
Алексей Кириллович поставил блюдечко в угол, выключил чайник. Бросил в заварной три ложки чая, залил кипятком, накрыл грязным, вчетверо сложенным полотенцем.
— И когда я плавать буду, — говорит, — где-то в дальней стороне, хоть разочек, хоть немного погрустите обо мне. Ну, я ответила шутливо, — девушка наклонила голову, — что приятна эта речь, но такой бо…
Здравствуйте дорогие Мартин Алексеевич, Людмила Степановна и Саша!
— Ага. Совхоз, ясное дело, — Заяц расстегнул молнию куртки и усмехнулся, — еле убрали в этом году.
Гремят, сливаясь, три выстрела и через секунду снова три.
— Где мудрые деды и умные внуки у государственной власти стоят?
Калманович подошел к своей кровати, вынул из-под подушки небольшую коробку с шахматами.
Но красота! Удивительная, тонкая, полнокровная — она так поразила Антона, что он стоял, не отвечая, стоял, глядя на нее, забыв начисто все.
— Посидите, посидите. Захочется. Не толкаемся, кому говорю? Кто покакал, тот встает.
— Тут. Куда он денется. На рыклинской кафедре. Скоро защищается.
Восемнадцатилетний Антон сидел в углу, зажав меж колен старинное шомпольное ружье и тщетно стараясь оттянуть от полки запавший курок.
Тутученко курил, пуская дым в открытое окно.
— Ну, не хочешь — не надо, — Юля поставила полупустую сковородку на плиту, налила чаю. — Бери пирожное.
— Восточный человек, — Куликов засмеялся, взялся за ручку. — Ну так до четверга?
— Тутова рукой подать! — крикнул мужик, чмокая и тыча пальцем в густой, обложивший все вокруг туман.
— Я русский, — прошептал он и слезы заволокли глаза, заставив расплыться и яблони и забор, и крапиву.
— Годить будешь в другом месте, — Грибовский положил трубку.
Мутный свет лился через разбитые стекла, освещая осыпавшуюся печь, провалившийся пол, кучу трухлявого хлама в углу, ржавую кровать, ржавую посуду.
— Очено смешно… — буркнул Прохоров, комкая пакет из-под нормы, — усраться можно от вашего юмора…
— Нет, папочка, я обедала недавно. С мамой мы поели. А ужинать рано еще. Садись.
— Я вот одного понять не мог — как это она снайпером, на фронте… Маленькая такая.
Она убежала на кухню. Сережа одел трусы, пошел за ней.
— Пусть новое море порадует душу, — проговорил конвойный.
Спас. Отец протирал его, моча ватку в широкогорлом пузырьке. От ватки пахло чем-то остро-сладким.
— Надумал и надумал, — Витька разломил норму пополам и стал жевать, попеременно откусывая от двух кусков. — Когда-нибудь и ты надумаешь.
— Ну, разные, конечно, но семь-ноль выиграть, это тоже суметь надо. Счет — будь здоров.
— Все равно неудобно как-то… у нас вон никогда поодиночке не садятся. И в Астрахани, и здесь — все равно. Всем семейством
Спустившись на первый этаж, Клава прошла мимо двух спящих в коридоре сестер, отперла гардероб, зажгла свет.
На баке гнуло леерные стойки и мяло у орудий волнорез. И, обмывая брызгами надстройки, корабль то под гору, то в гору лез.
— Свежая твоя. Экономистов ценят выше кибернетиков.
— Но это же очень близко, рядом почти. Пикассо было достаточно кисти, а Дюшану — выбора. Художественного вкуса.
— Но вообще-то, все-таки как-то страшновато….
Виктор Терентич, рот которого был уже переполнен, согласился энергичным кивком.
— О це добре… — Крупенко протянул Огурееву кружку, — плесни-ка.
Людмила Ивановна бросила трубку, побежала на кухню. Масло отчаянно кипело, подгорая по краям сковороды. Суп тоже кипел. Людмила Ивановна выключила суп, покрошила колбасу, разбила яйцо, которое почти …
— Курсантский строй в блистанье лычек, блях…
Разобрали распечатанные нормы, стали есть, не вынимая из целлофана.
— Три семьдесят восемь… Алексей Николаич? Это Николай Иваныч. Тут мне Лидочка передала. Ага. Аааа… ясно… ну я так и думал… ага… ага… так… так… и что? Вот как? Ну так это ж их хозяйство, пусть они и р…
В квартире был полумрак. Оля кинула сумочку под вешалку, сняла вязаную шапку и тряхнула рассыпавшимися волосами.
Лида грустно улыбнулась, сняла с полки Пушкина, потом пошла на кухню.
Впервые увиденные саженцы вызвали чувство жалости и желание помочь им. Они едва достигали роста человека, четырёхгранные стволы были тонки, мягкая, словно побеги зелёного горошка колючая проволока ро…
Сергей повернулся и бодро зашагал к магазину.
— А мы его не замечаем, товарищ комдив, — осмелев, улыбнулся солдат, и, подтянувшись, добавил: — разрешите доложить! Осень с нами в блиндажах греется горячим чаем!
Все трое — уже одетые, обутые должным образом, громко выходили на крыльцо, где возле разложенных ружей, патронташей, ягдашей и рюкзачка с провизией вертелись две собаки — черно-белая Мальва и светло-…
— Портвин он и есть портвин. Чем дальше, тем хуже.
— Я потомок Тютчева. Его правнук. С ума сойти!
— А как же. По сто пятьдесят. Чего, не знал?
Антон обнял ее, прижался губами к щеке и вдруг почувствовал солоноватый привкус слез.
Мимо прошёл человек, остановился позади кассы, расстегнул штаны и стал смывать жёлтой струёй снег с крыши.
— А я не могу. Не могу писать и какать. Я или пописаю или покакаю.
— Бревна возле клуба — гнилые, — сумрачно проговорил Кедрин и, покосившись на серый кончик папиросы, спросил: — А кусты из чего у тебя?
— И расплющим, родной! — заголосила толстая баба в рваном вантнике, — кровью заблюем, а расплющим!
— Точно. Вообще, — она вытерла пальцы, — только наши дураки могут придумать — норму жевать в чистом виде. Зачем? Уж лучше с чем-то. Можно вообще запекать, например. Ну там, в тесте, как-нибудь. К мяс…
— Самая быстрая группа. Первая, так та сидит, сидит… Гершкович разревется, как всегда… У тебя бак готов?
Ровный вечерний свет распространился по саду. Казалось, он проистекал от этого белого беспредельного неба, что так свободно и легко висело над увядающими растениями и неподвижно сидящим человеком. Ан…
Скуластый мужик жалобно потянул носом, скривил дергающийся рот.
Вот растаял иней на его висках. Вот он вновь в кабине, а под ним — Москва.
Генри звучно разгрыз его, роняя крошки на пол, подобрал их, и, облизываясь, посмотрел на хозяина.
— Вообще, говорят, это у них лучший спектакль.
— Заткнись, гад! — Мокин угрожающе сжал кулак. Председатель попятился в темноту.
— Что это такое? — Крупенко взял поцелуй.
— Светотень порождает массу проблем. Не только живописных, но и проблем постижения образа Божьего. Она смешивает чувственное и духовное, земное и небесное, заставляет живописца каждый раз отделять од…
— Мне и горько и досадно. И тоска меня взяла, товарищ милицанер, что не так ему сказала, что неласкова была. А ещё досадней, — она опустила голову, — что на людях и в дому все зовут меня морячкой, не…
Налетел ветер, но капитан поспешно прикрыл слова шинелью. Только ЛЮБА, КОММУНИЗМ и УДАРНИК слетели на дно окопа. Когда утих ветер, капитан разыскал их и спрятал вместе с другими в своём сердце.
— Мое — на моем! Его — на его! Ее — на ее! Ихнее — на ихнем! Но наше, наше-то — на нашем! На нашем, ёб вашу мать!
— Вот, товарищи комсомольцы, познакомьтесь. Это бывший наш секретарь комитета комсомола, ныне секретарь парткома опытного завода прядильно-ткацких машин товарищ Осокин.