Все цитаты из книги «Норма»
— Оно и видно. Чтобы вашего брата раскачать, надо его сперва долго и упорно кормить мясом. Иди. Живо… Правда, мяса у меня не предвидится.
— Аааа… — растерянно протянул он, не в силах оторвать взгляда от ее лица. — А как вас зовут?
— Ага, — Антон завязал роевню, подробно осматривая свои рукава.
Сергей бил ногами закрывающегося Сыча, Сашка оттаскивал его за куртку. Пека ударил Женьку ногой в бок. Женька вскочил, икнул и достал его кулаком. Хохол сидел, схватившись за нос.
— Идем, — ответил Мокин, отмахиваясь от дыма, — А то уж глаза щипит. Как в бане. Доски-то сырые. — Он вышел в коридор, поднял лежащий возле двери макет. Кедрин шагнул вслед за ним, но на пороге оглян…
— Ну, разные, конечно, но семь-ноль выиграть, это тоже суметь надо. Счет — будь здоров.
— Ага. И, бля, не опомнился ни хуя, а он пиздык, бля, аж, искры, бля…
Но красота! Удивительная, тонкая, полнокровная — она так поразила Антона, что он стоял, не отвечая, стоял, глядя на нее, забыв начисто все.
— Восточный человек, — Куликов засмеялся, взялся за ручку. — Ну так до четверга?
Сережа стянул с кровати зеленое покрывало. Под ним было тонкое одеяло в старом комканом пододеяльнике и расплющенная подушка с торчащей из-под нее розовой ночной рубашкой.
— Тутова рукой подать! — крикнул мужик, чмокая и тыча пальцем в густой, обложивший все вокруг туман.
— Давайте, с пивком. Стали жевать, запивая пивом…
— А как же класс тензоров определить? Ведь это элементы внешнего ряда, чудак… ну… а зачем билинейную структуру рассматривать ? Юморист! Нам важно знать параметры левого тензора, а не кривую полиномиа…
Тутученко курил, пуская дым в открытое окно.
— Саш, это не от меня зависит. Я ж по полгода в командировках. Мотаюсь, как черт.
Дно оврага было грязным и сырым. Здесь стояла черная вода с остатками снега. От нее тянуло холодом и пахло мокрым тряпьем. То здесь, то там попадались неряшливые предметы: ржавая спинка кровати, конс…
Она убежала на кухню. Сережа одел трусы, пошел за ней.
— Сейчас, — робко пискнула какая-то баба и тут же поправилась: — а мож и завтря!
Он повернулся к Тищенко. Тот отпрянул в тьму.
— Слышь, ребят, вы Сыча с компанией не видели? — спросил, подходя Женька.
— Ты без ну, без ну! — повысил голос Мокин.
Теперь вы меня поймете, почему не эти бедные ничтожные вирши, а мое полное имя под ними я и посылаю к вам друг мой, Александр Иваныч, для помещения хотя бы, например, в «Русском вестнике».
Алексей Кириллович достал из холодильника масло, отвалил от двухсотграммового куска добрую половину, кинул на картошку.
— Как зарос… — снова повторил Антон, спрыгнув с камня, двинулся по краю.
Пишу вам сразу по приезду, прямо вот только что вошёл и сел писать. Тут всё у нас хорошо, весна вовсю, снег ещё не сошёл, но вроде бы сходит, на дороге намёрзло много, а калитку я еле отодрал — вон к…
Широкая юбка Нюры поднялась коричневым кругом, задела стоящее на столе зеркало.
— Мое — на моем! Его — на его! Ее — на ее! Ихнее — на ихнем! Но наше, наше-то — на нашем! На нашем, ёб вашу мать!
— Теперь и пакетик аккуратненький, жаль выкидывать и сама-то свежая, как масло.
— Ну… м…. а где же хваленые фокусы со смешанными тензорами … так… ну… ммм… векторная взаимозаме… ой!
— Не-а… — Славка отпил из бутылки. — Фууу… а когда надумал?
— Ты что? — удивленно смотрел на него Славка, держа перед собой бутылку.
— Здорово! Ну и ну! Сто лет у нас не был. Забыл совсем.
— Где не надо — у него — порядок, — склонив голову, Мокин сердито разглядывал ящик. — Ты что, и бревна возле клуба отобразил?
— Здесь, что ли? — таксист сбавил скорость.
— Да, да, говорим, — заворочался Симоненко.
— Вы нс волнуйтесь. Расскажите все по порядку.
Он обернулся. Перед ним стоял Трофименко.
— Ай, яй, яй, Антон Николаевич. Что за невыдержанность в ваши годы.
— Отделение, стой! — скомандовал высокий сержант и, затянутые в полушубки, солдаты остановились.
— Я тоже, — отозвался Лещинский и вдруг присвистнул, — Слушайте, деятели, а нормы?
— А Хохол ржал стоял. Ржет, как мерин, бля…
— А как же, — нарочито небрежно отвечает Антон, поворачиваясь боком и показывая оттянутый ягдташ.
Ответственный секретарь усмехнулся и спрятал лицо в ладони.
— Тааак, — Кедрин затянулся и, выпуская дым, удивленно покачал головой, — это что такое?
Он медленно приподнялся, держа перед собой шкатулку. Она была размером в две ладони — черная, с идеально ровными углами. На крышке и по бокам развертывалась сложная арабская мозаика, — костяные семи—…
Две испачканные кровью крысы выбрались из сплетений его окостеневших, поджатых к животу рук, и, не торопясь, скрылись в дырявом углу. Нагнув голову, Кедрин шагнул в клеть, подошел к трупу и переверну…
— Ты, Антоша, русский человек. Когда поймешь и почувствуешь это, тебе станет не только легко, но чрезвычайно хорошо. Хорошо в полном смысле этого слова.
— Даааа. Разошелся ты. Чуть голову не потерял.
— И когда я плавать буду, — говорит, — где-то в дальней стороне, хоть разочек, хоть немного погрустите обо мне. Ну, я ответила шутливо, — девушка наклонила голову, — что приятна эта речь, но такой бо…
— Они в роще распивают, — махнул рукой небритый мужик в кепке. — А что, вырубать собрались?
— Портвин он и есть портвин. Чем дальше, тем хуже.
— А как же. По сто пятьдесят. Чего, не знал?
Восемнадцатилетний Антон сидел в углу, зажав меж колен старинное шомпольное ружье и тщетно стараясь оттянуть от полки запавший курок.
— И расплющим, родной! — заголосила толстая баба в рваном вантнике, — кровью заблюем, а расплющим!
— Привет, — она ответно поцеловала его. — Почему без шляпы ходишь? Франтишь? Я из окна видела. Заболеешь.
— Нет, папочка, я обедала недавно. С мамой мы поели. А ужинать рано еще. Садись.
— Да! Да! Здравствуйте!… Да, простите, а кто это… дежурный офицер? Товарищ дежурный лейтенант, то есть, простите, — офицер… это говорят, это говорит с вами библиотекарь деревни Малая Костынь Николай …
Нервно рассмеявшись, он сложил письмо, убрал в шкатулку, закрыл ее. Потом взял другую бумагу, не менее пожелтевшую и ветхую, развернул и вздрогнул.
Людмила Ивановна повернула ручку. Голос окреп, заполнил кухню.
Вот растаял иней на его висках. Вот он вновь в кабине, а под ним — Москва.
Четверо смершевцев дали залп. Босая Осень повалилась на дно воронки, от соломенной шляпки отлетел кусок вишни. Смершевцы забросали Осень валежником. Через час пошёл первый снег.
— Бог ты мой… пуговица! А как же… бог ты мой… это что ж… Синус! Смотри, пуговица!
Я только что закончил с огурцами и вскопал ещё в правом углу и вдоль кустов смородины там. Там всё хорошо земля хорошая на штык берётся хорошо. Надо там посадить кабачки в этом году потому как прошлы…
— Тааак, — протянул Кедрин, брезгливо раздувая ноздри, — первый…
Виктор Терентич, рот которого был уже переполнен, согласился энергичным кивком.
Антон подошел к полкам, положил руку на вспучившееся от влаги дерево. Здесь справа когда-то блестели золотыми корешками Библия, Апостол, Добротолюбие, сборники катехизисов, кондаков и акафистов. Ниже…
— Светотень порождает массу проблем. Не только живописных, но и проблем постижения образа Божьего. Она смешивает чувственное и духовное, земное и небесное, заставляет живописца каждый раз отделять од…
Въехали в лесок. Винокуров обогнул лужу, вырулил на полянку и выключил двигатель.
— А я не могу. Не могу писать и какать. Я или пописаю или покакаю.
Налетел ветер, но капитан поспешно прикрыл слова шинелью. Только ЛЮБА, КОММУНИЗМ и УДАРНИК слетели на дно окопа. Когда утих ветер, капитан разыскал их и спрятал вместе с другими в своём сердце.
— Лешь… ты? Слышь, там норма-то… ведь не съел вчера…
— Нет, кажется. Там Смехов, Славина, ну и все остальные.
— Ну вот. Жил месяц. Платил исправно. Весёлый такой. Аккуратный Три риза со мной на танцы ходил. В кино тоже. С мамой разговаривал. А когда уезжать надумал, то стал со мною говорить, — девушка потупи…
В глазах, в лицах, смотрящих друг на друга, в руках, сплетенных и не могущих разъединиться, в сердцах, бьющихся в едином порыве.
Хотя буквы были не очень широки, в них всё равно хорошо различались обнесённые заборами гектары дач и две счастливые семьи, и заседание президиума Верховного Совета СССР, и чёрные эскорты машин, и уб…
— Тк, товарищ Кедрин, это я для порядку красил, это вот для того, чтобы знать, кто живет в них. В желтых — те, которые хотели в город уехать.
Но дело не в том. Вы знаете, она, при всей своей поэтической натуре или, лучше сказать, благодаря ей, в грош не ставила стихов, даже и моих — ей только те из них нравились, где выражалась моя любовь …
— Извините. Вот, это Баруздин. Еле доволокла. За недельку одолеешь?
…закончил его с красным дипломом отличника. Что ж, природа не обделила этого человека ни талантом, ни трудоспособностью. Действительно, работая впоследствии в Институте Изящных Искусств, он проявил с…
Антон безотчетно смотрел на пожелтевшую бумагу, испещренную нервным неразборчивым почерком.
Антон перевел взгляд на перстень. Рой мыслей хлынул ему в голову и, словно сговорясь, резко подул ветер, зашелестел письмом, качнул ветви яблонь.
— Отделение где-то рядом было, а он шоферу говорит — по Садовому. Ну и пока они кругаля давали, она уж молофьи наглоталась вдоволь. Раза два кончил.
— Ну, это слишком серьёзный пловркнрае, — усмехнулся зам. главного редактора.
— Ну-ка быстро! Маша, я кому говорю! Успеете еще порисовать. Андрей! Это что такое! Встали, пошли за мной! Не бежать! Идти шагом.
— Как проар егон, так и лилоено, — улыбнулся сидящий рядом с Суровцевой Фокин.
— Ты вечер проплакала целый… В поход ухожу, ну и что же? Теперь ты жена офицера, Наташ. Теперь ты военная тоже.
Положив крест рядом с бокалом, он взял перевязанные шелковой лентой бумаги, развязал, развернул.
— Вот ведь, Ефимыч, как у нас. О плане трепать, да обещаниями кормить — есть язык. А как до дела дойдет — и нет его.
— Борис Владимирович, — улыбнулся худощавый, — пойдемте, не тяните время.
— Вот, товарищи комсомольцы, познакомьтесь. Это бывший наш секретарь комитета комсомола, ныне секретарь парткома опытного завода прядильно-ткацких машин товарищ Осокин.
— Норма. Нам раздали тогда. Она ведь так и лежит там…
— А вы написали бы куда надо, — Свеклушин жевал, периодически отщипывая.
Поправив пенсне, отец склонился над ними.
— Эф тэ… — прошептал Антон, надел перстень на безымянный палец правой руки и странное волнение овладело им.
— Мне и горько и досадно. И тоска меня взяла, товарищ милицанер, что не так ему сказала, что неласкова была. А ещё досадней, — она опустила голову, — что на людях и в дому все зовут меня морячкой, не…
— Милости просим, — негромко отозвался Лещинский.
Прохоров проглотил остатки, быстро отвернул пульверизатор и, запрокинувшись, отпил из пузырька.
— Да здравствует великий Сталин! — выкрикнул комбриг хриплым голосом.
Новицкий пугливо отстранился от ложечки, провел рукой по губам и, открыв рот, вытянул из него длинный волос с приставшими крошками нормы.
Поставив сундучок на стол, он сунул лезвие лопаты в щель между крышкой и основанием, нажал. Коротко и сухо треснул разломившийся замок и крышка откинулась.
— Абсолютная! Хорошие рестораны, а тем более бары сохранились только в Прибалтике. И то пока. Лет двадцать пройдет — и там тоже будут тошниловки и рыгаловки.
— Во, засохшая какая, — Вовка потрогал норму пальцем.
Он достал из портфеля блестящий футляр ЕСТЬ! Вдвоём они быстро запихнули в него чемоданы, мешки, сетку с кастрюлями, резной сундучок, Светку, котёнка и влезли сами. Лейтенант запер ЕСТЬ! изнутри.
Несмотря на двадцатиградусный мороз, от лежащего вокруг снега шёл пар, с косой крыши над кассой текли проворные ручьи.
— Не более того, что умеет хороший художник. Ты думаешь Матисс хуже Пикассо рисовал? Лучше! Посмотри его академические работы, графику. Но он, как червяк полз в одном направлении и был в сущности бле…
Он отступил и сильно ударил в стену ногой. Две нижние доски сломались.
А губы любимой были горячими, нежными, желанными, ее руки дрожали, на шее билась крохотная жилка.
Ушли экскаваторы, люди ушли и скоро в просторы придут корабли. В просторы степные, от пыли седые, где ходят бесшумной волной ковыли.
Кедрин вытащил папиросы. Они закурили. Секретарь, выпуская дым, посмотрел вверх. По бледному голубому небу ползли жиденькие облака. Воздух был теплым, пах сырой землей и гарью. Слабый ветер шевелил г…
— Найдем, — бодро кивнул милиционер и стал перекидывать норму в приготовленный бумажный пакет, — найдем, никуда не денутся…
— Нет, это закономерно все. Любимые должны быть вместе.
— Молодец. Как это он переквалифицировался?
— Сутки. Норму с вечера намочишь в крутом таком содовом растворе, размягчишь, чтоб кашицей стала. А потом в аппарат. Туда мела, соляной кислоты и немного едкого натра. Вот. В горячей воде час, а пото…
Он передал бутылку Славке, вытащил из кармана норму, разорвал пакет.
— Горохов, пизда ушастая, отстаёшь на корпус, раскрой глаза!
— Здравствуйте, — робко проговорила девушка, подходя к столу капитана.
Осокин полез в боковой карман, достал желтенькую пачку жвачки и пакет с нормой.
Сухой лист, сорвавшись с его плеча, упал в траву.
— Страшный он, злой какой-то. Суровый. От него как-то это….
— Невероятно… — пробормотал он, покачивая головой.
Прохоров приподнял ее. Под кастрюлей на блюдце лежал пакет с нормой и ножницы.
— Ага… вот интересно, кто такой был этот М. К.?
Свернули за угол, вошли в рощу. Между оголившимися деревьями маячили темные фигуры.
— Вот и не выйдет ничего. Тебе за Морозова придется вычитывать. Держи!
— Ну и чудесно. Беги. Чтоб через полчаса — у нас. Усек?
Усы отца задрожали, сузившиеся глаза блеснули слезами. Он медленно встал и перекрестился…
Сели на лавку. Славка открыл, Сашка раздал по плавленому сырку.
Антон замер. В нем, этом запахе — теплом, живом и родном — вспыхнули, ожили и встали во всей полноте давно забытые картины юности: потянулся горьковатый слоистый дымок из прокопченного носика дымаря,…
— Только на похоронах. Несли когда. А так — нет.
Руки успели замёрзнуть и слушались плохо.
Губы Антона дрожали, слезы текли по щекам.
— Подари… авось случайно пощадят ещё в бою. Я тогда тебе и чайник и любовь верну свою!
— Краюхин… два дня назад,.. так… Краюхин… где же… — она листала коричневые страницы. — Вот… Девяносто семь.
— Это мой дедушка сделал. Он химик был. Ты норму пробовала хоть раз?
— Третья группа продолжает рисовать, вторая встает и идет на горшочки! — Людмила Львовна подошла к низеньким столикам, за которыми сидели дети, хлопнула в ладоши. — Раз, два! Ну-ка все дружно отложил…
Женька высосал из пакета норму и, скомкав, приложил его к пылающей брови. Моргать было больно, висок онемел, бок слабо ныл.
Разделавшись с яичницей, Людмила Ивановна стала хлебать остывший суп. Светло-коричневая масса нормы разбухла, податливо развалилась на комки. Суп был грибной.
— Норма! Норма! Чево! — зашипела жена, — норму не съел ведь!
— Маринк, слушай, давай попозже… я что-то не отойду никак. Не хочется что-то…
— А этот, этот, что стоит перед вами — кто он, кто он, я вас спрашиваю, а?!
— Ну… можно попробовать. Тогда вот что: я пошлю за ним своего шофера, он его вам доставит.
— Её золотые косицы, товарищ полковник, затянуты, будто жгутом. А по платью, по синему ситцу, как в поле, мелькают цветы.
— Вот пятьдесят пятый, пятидесятый, … вот, мам…
Внутри огнетушителя что-то мягко взорвалось, он задрожал в руках Мокина, из дырочки вылетела белая струя, ударила в щит и опрокинула его.
— Вы знаете… я… я… совсем танцевать разучился и прошу вас, очень прошу вас меня научить.
— Виктор Иваныч, — протянул ему руку Котельников. Мальчик молча смотрел ему в глаза.
— Нет. Хуйня, честно говоря. Ну да я сама виновата. За дешевкой погналась.
— Немного. Такая розовенькая, симпатичная. Юбочка клетчатая.
— Козьма Прутков сказал, — если хочешь быть гением — будь им. Будьте гением, Иван Трофимович. Ваши картины в Лувр просятся. В галерею Тейт. В Прадо! Экий матерый человечище! Посмотрите на него, как о…
— Долпого геыпак, Григорий Кузьмич. Лолоано ызак. Молод.
Тарелка, ложка, роговые очки Денисова и свежая «вечерка» были залиты розоватой, остро пахнущей жижей. Куски нормы торчали из нее.
Солнце ещё не встало — на востоке розовела мутная дымка. Снег громко хрустел пол ногами отделения смершевцев. Комбриг и политрук двигались бесшумно — они были босы и шли в одном заледенелом исподнем.…
— Таня, — ответила она, снова отводя рукой со лба русую прядь.
Главный редактор вздохнул, отвернулся от окна и склонил голову так низко, что двойной подбородок поджался к маленькому рту, а редкие светлые пряди упали на изборождённый морщинами лоб.
ЖИТЬ СТАЛО ЛУЧШЕ, ТОВАРИЩИ, ЖИТЬ СТАЛО ВЕСЕЛЕЕ!
— А ну пошли. Ты божился, что всех наперечет знаешь, пойдем к первой! Помоги-ка, Петь!
— Погоди-ка, тут еще… ноль восемьдесят три пятьсот тридцать два.
— Самолёт приземлился на Тушинском аэродроме.
Тесть вздрогнул и испуганно попятился к двери.
— Правление, — сонно протянул председатель.
Коля зажмурился, открыл рот и быстро сунул в него ложку.
Прохоров разрезал пакет, вытряхнул норму на блюдце и стал опрыскивать ее из пульверизатора до тех пор, пока одеколон не скопился под ней желтоватой лужицей.
— Михалыч! Во дела! — забормотал он, то и дело поправляя ползущую на лоб фуражку, — проверил я, проверил!
— Слушай, подари мне на прощанье пару милых пустяков. Папирос хороших, чайник, томик пушкинских стихов…
Тищенко стонал, вскрикивал, закрывался руками, пытался ползти в угол, но везде его доставали эти косолапые, проворные сапоги, с хряском врезающиеся в живот, в грудь, в лицо.
В коридоре зазвонил телефон. Сережа понес Олю в коридор.
Огуреев отворил дверцу печки и швырнул поцелуи в огонь. Затрещало, запахло чем-то приторным.
— Побачимо, — Бондаренко ответно улыбнулся, кивнул на ее шаль. — Что, мерзнешь?
Осокин уверенно кусал от нормы, Коньшин гонял во рту жвачку.
Слева в темноте тоскливо перекликнулись две тягучие ноты, задребезжали басы и из-за корявой ракиты выплыла одинокая гармонь.
Пробравшись к фундаменту, мальчик протянул ведро секретарю. Тот подхватил его, поставил рядом, не торопясь достал из кармана спички.
— А может не вся вытекла! — робко спросил Сергей.
Леха смахнул со лба водяные капли. Понюхал руки.
— Я лишь вкраце арорвнрк егьора пореорнра Семёновой. Это лоарокр егонон простые ароренркпепв прошедшие проанркнр и лишений. И в этом простом апевакау шофшоено вакау сразу угадывается. Деревенские аор…
— Это что, мы пятьдесят четыре рубля погасили?
— Он самый! — сияющий Трофименко протянул руку.
— Спасибо, Настюша, — проговаривал Виктор Терентич, вставая из-за стола и отирая полосатым платком усы, которые в отличие от пушистых отцовских росли над полными губами Пастухова узкой черной полоско…
— Да нет, низко взял, — отговаривается Антон и вешает на плечо ружье, кажущееся ему сейчас легче ореховой палки…
— Постой, постой… Значит у тебя… Как?! Что — все?! До одного?!
Свеклушин выбрался из переполненного автобуса, поправил шарф и быстро зашагал по тротуару.
Сунув руки в карманы узенького белого халата, Зоя прошла по коридору, завернула в палату. Краюхин лежал в полумраке, положив забинтованные култышки поверх серого одеяла.
— Тк, тк вы — товарищ Кедрин? Кедрин? Тк, что ж вы, что ж не предупредили. Что ж не позвонили, что ж…
Я тега era модо гадо. Я тега era могол гадо дано. Я тега могод нога era модо. я тега модо воро нора мого. я иода поро нега гено раты варо пото моро шоры варо ёра гора тиак его поза рота пора воло нег…
И стала вдруг теплей зима, и люди словно выше ростом.
— Штанишки на коленках. Ниже не спускаем. Не толкаем соседей! Света? Кто не покакает, тот рисовать не пойдет!
— Да у тебя тоже, кстати, морщин хватает. Так что не расстраивайся шибко на мой счет. Береги нервные клетки.
Тищенко прижал к груди руки и облизал побелевшие губы.
— Да нет, Алексей Михалыч. Тут убирай, не убирай, ничего же не изменится, — поморщился Бондаренко. — Я же говорю, он прочел когда главу, вообще, говорит, а нужна ли она?
— А вот и верба, — Мокин сплюнул окурок и, разгребая сапогами воду, двинулся к дереву.
— Старый-то он верно, паскуда страшная был. Говноед. Нархозам потворствовал, с органами не дружил. Самостоятельничал . На собраниях все свое вякал. Вот и довякался.
— Да, замещал… Но ты все что-то обо мне, да обо мне. Как у вас-то?
— Здесь прошла дорога наступленья. И пусть, Виктор Лукич, нам было очень тяжело. Счастлив я, что наше поколенье вовремя, как надо, подросло.
Кедрин многозначительно хмыкнул, подошел к машине, заглянул в капот. Заглянул и Мокин. Их внимательно склоненные головы долго шевелились под нависшей крышкой, фуражки сталкивались козырьками. Вдруг с…
— Да. Это в сорок третьем. Когда убили его под Сталинградом, то есть не убили, ну, ранили тяжело, а в госпитале он и умер. А друг его, Иванютин, и передал Наташе. Они ведь с ней перед самой войной ра…
— Ну и мне тоже… только страшновато как-то…
— И что, много ее у тебя? — с издевкой спросил секретарь.
— Правильно, но почему Елецких не пойдет сразу в партком и громко не расскажет обо всем?
— Ну вот, тогда я ящик положил так-то вот и тихохонько, — Мокин аккуратно опустил ящик на землю и крадучись двинулся мимо секретаря, — тихохонько к мешкам подхожу к развязанным и толк их, толк, толк!…
— Вторая, — Людмила Львовна вошла и встала напротив помоста. — Садимся спокойно, не мешаем друг другу. Андрей! Сколько раз тебя одергивать?
— Правильно. И вскоре над тихой землёю созвездие Лиды взойдёт. И пусть будут ночами светиться над нами не год и не два на синих небесных страницах красивые эти слова. Понятно?
Над полуоткрытым блиндажом свистели пули. В воздухе пахло гарью.
— Самоупийцы, бля… Лучше уж политуру, чем «Плодово-ягодную».
— Так вот, товарищи проарнр цувыув дято Владивосток-Москва, доароре шлочпмапм все остальные товарищи. О арпрп кнон аорк ен. Догоав на Владивосток, а потом — поранр фхед на воро Москва. И пять месяцев…
Девятнадцать пестро одетых девочек и мальчиков двинулись за Людмилой Львовной.
Сухари вперемешку с поцелуями посыпались на свежеструганные доски.
— Затем, — ложечка быстро управлялась с податливым месивом.
— Он… он открыл кабину и… и полетел. Как птица.
Глиняная чашка меда стояла на столе, молоко лилось в высокий граненый стакан, свежеиспеченный ржаной хлеб нехотя впускал в себя нож, похрустывая теплой корочкой.
— И все-таки, Николай, по-моему, Новгород крестили на год позже. В восемьдесят девятом, — убежденно проговорил Виктор Терентич, уверенно орудуя ножом и вилкой.
— Нет, ну там же фантастики много, не только время…
ЛЕНИН было написано тонкой прописью, СТАЛИН лепилось из крепких, в меру широких букв.
— Что поделаешь, Петь. Теперь все умные пошли.
Тищенко, спустившись на землю, нерешительно замер у лестницы.
У крестьян торжественные лица. Поле всё зарёй освещено. В землю, за колхозною станицей, хлебное положено зерно.
Голая девушка спала на поваленной трибуне, подложив под голову туго свёрнутый кумач.
— Да. Многие выбрасывали. Думали, что теперь фиг получат. Особенно после реформы. Я вон прошлый раз гасить ходила, а одна старушка говорит, я, говорит, под обои их клеила. А сейчас уже не отдерешь.
— Теплынь-то, а! Вот жизнь, Михалыч, пошла — живи только!
Овраг… Он стал еще шире, но как он зарос! Откуда взялись эти густые кусты, крепко сцепившиеся толстыми ветками? Тогда их не было и в помине, внизу росла высокая трава, журчал, изгибаясь, узкий ручей,…
— Семьдесят стремительных пейзажей за неделю поезд пересёк, — не оборачиваясь, пробормотал Тутученко.
Сошли с платформы, двинулись вдоль полотна.
ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа…
Овраг стал расширяться, мелеть, кусты полезли наружу, вскоре обступили, поплыли справа и слева, а под ногами захрустела трава — густая, высокая, пожелтевшая, нещадно мочащая серые шерстяные брюки. Ан…
Он вытряхнул норму на ладонь. Она была черная и твердая.
— Но в конце проагокне ыаку змрпор, — бодро продолжал Бурцов, — ротиот проврае аерк щоспаоре pane енк. Вот, послушайте: «Гораорв а енркно сипиа нашей памяти арпрвпе Оймякон наонернпвеп атратр таёжный…
— Так себе. Чего-то никак за ум не возьмется. Побренчать, маг послушать.
— Здравствуйте, — тихо проговорила она, глубоко и часто дыша, отчего ее худенькие плечи чуть заметно поднимались.
— Вот и хорошо, — Кедрин облегченно вздохнул, надвинул на глаза кепку. — Давай, топай за нами. Живо.
Светлана Павловна подошла к столу, подняла край скатерти, с которой текло на пол, загнула и положила на лужу.
Оно громко упало на пол, но не разбилось.
Там, где когда-то торчали редкие веточки посаженных отцом яблонь, теперь стояли толстые деревья с раскидистыми кронами и бугристыми стволами. Вишня, кусты роз, крыжовник, смородина, жасмин, сирень — …
— Ознакомились? — Николаев забрал бумаги у Гусева. — Дело ваше веду я. Сейчас придут понятые, мы произведем у вас обыск. Параллельно начнем наш разговор. Садитесь, Борис Владимирович, что вы стоите, …
За спиной его, замерев, стояли представители ста народов, ожидающие всходов зерна. Сразу же за ними начинались плотные цепи ста полков охранения.
Дверь неслышно отворилась, две пары грязных сапог неспешно шагнули через порог и направились к столу.
Тищенко, как лунатик, поплелся по дороге — оступаясь, разбрызгивая грязь, с трудом выдирая сапоги из коричневой жижи.
Положив сердце на ящик, капитан отыскал в похрустывающей кучке слово ЛЮБА, поднёс к губам и поцеловал.
А поздно вечером, когда розоватая дымка на западе стала ослабевать, уступая место потемневшему небу, баба Настя расстелила на полу в горнице простыню. Отец развязал роевню и выпустил на нее вяло шеве…
Подошли к крайнему автомату, из которого выбежал худощавый парень.
— Конешно, конешно… О чём ещё старый путиловский мастер мечтал в карауле у Смольных ворот.
— Я смотрю в знакомые лица, — улыбаясь, прошептал председатель горисполкома на ухо секретарю обкома, — удивительно, Петрович, как могли за одним столом уместиться столько строек моей земли!
— Милый мой, мы-то ладно, пожили и хватит, а вот от вас судьба Рассеи зависит. Она на вас надеется, на молодых.
Вскоре председатель уже не кричал и не стонал, а свернувшись кренделем тяжело пыхтел, хлюпал разбитым ртом.
— Смотрите… вновь стога. И сёла за стогами. И в снегу мохнатом провода.
Георгий проглотил опенок, двинулся за ней.
— Я тебя спрашиваю, сука! — закричал Кедрин. — Все девяносто восемь?! Да?!
— Длаоенренр арпр, друзья-приятели! Это опроре нон!
— Да чем же она хороша? — прижав трубку плечом к уху, полковник закрыл лежащее перед ним дело, стал завязывать тесёмки.
Шедший позади колонны лейтенант, засмотрелся на стоящую возле киоска блондинку и неловко стукнулся головой о фонарный столб. В наступающей темноте сверкнула короткая искра, столб глухо загудел, а вес…
Внезапно подул протяжный ветер, принесший запах прелого сена. На яблонях зашевелилась пожелтевшая листва, несколько листьев упало на стол.
Осевшая дверь не поддавалась. Он потянул сильнее, потом дернул.
— Он сам, живорез, и поджег, — проговорил Мокин, обходя бабу.
— В конце лаоре, товарищи, я жопор раоренрк насчёт нпоенра. Мне кажется, что опровд лроопг кроссворд опроенранр лпонерн. Это наонернр важно и нужно. Гораоренр кроссворд опрое на всех ноанренпе опрор …
Он провёл дрожащей рукой по небритой щеке и покосился на небольшое окошко. За грязным стеклом горел толстый месяц. На облепленном подоконнике желтели высохшие осы.
— Доароернр ренр нвапке кроссворд. Олаонр связи.
Солнце давно уже скрылось за укутанным облаками горизонтом, прохладный ветер стих и не теребил больше Антоновы волосы.
Он, казалось, стал меньше, еще сильнее утонув в земле. Его серая шершавая поверхность сильно поросла мхом, а из-под скругленного края тянулась вверх маленькая корявая березка в руку толщиной. Ее поже…
— Правильно, — Калманович быстро передвинул фигуры, убрал белого коня с доски. — Вот. А потом через d5 встану на е4 и все!
— Пески и розовую глину. Всё то, что звало и влекло.
— Да. Вообще, убегать, когда верстку подписываем — свинство.
Сегодня погода прямо на удивление парит как в бане. Начал мастерить партники трубки мне шурин Семёна Петровича достал. Они лёгкие из сплава какого то как алюминий и очень удобны для парников. Начал и…
Обогнули дом, прошли через детскую площадку.
— Анисова… Демисова… простая русская фамилия… Боже мой… надо вспомнить…"
— Обязательно передам, товарищ полковник.
Голова таксиста бессильно болталась. Заяц потянул сильнее. Обмякшее тело повалилось ему на колени. Содрав с руки кастет, он перевалил таксиста к себе. А сам, перебравшись через него, сел за руль, вып…
В переполненной сельской церкви пахло ладаном, свечами и деревенской толпой. Низенький седобородый отец Никодим неспешно помахивал кадилом и звук брякающей цепочки странно переплетался с пением немно…
Давясь слезами, председатель снова мотнул головой. Кедрин вздохнул и бросил догорающую спичку в ведро. Бензин вспыхнул. Толпа ахнула.
Кабину качнуло, генерал посмотрел через стекло вниз. Пролетели Замоскворечье. Потянулся пригород.
— Шестой, шестой… Саш, это Савельев с восемнадцатого… слушай тут, вот ребята норму в воде видели. Возле аллеи, ну где поворот на ярмарку. К берегу прибило ее. Ага. Скажи на станцию, пусть катер вышлю…
Точка отошла от палочки на должное расстояние. Генерал поправил шлем и, щурясь на солнце, запел «Если завтра война».
Чемоданчик еле слышно поскрипывал, ритмично покачиваясь в руке, жнивье тут же счистило с сапог дорожную грязь. Антон оглянулся, пошел правей и увидел овраг, явственно проступивший справа сквозь туман.
Лида открыла платяной шкаф, заглянула внутрь.
Васька вставил монету, передал Милку трубку.
— Так. Ну, давайте от печки. Коня не брать, во всех случаях. Раз. Если он конем на g6, тогда понятно — король е6 и через е5 на е4 и ничья. Пешка не убежит.
— Да нет, ну там с фамилиями шахматистов…
— Про Веру Менчик, которая обожала разменчик на с6 в испанской? Как ты сегодня, да?
Он поцеловал ее в губы, отвел волосы и поцеловал в висок. Она поставила бутылку на пол, обняла его.
Квадраты света мчались вкось. Вагон причалил, вновь отчалил.
— Что — все девяносто восемь? Девяносто восемь голов?!
И освещённые грозою волны в форштевень бились белой головой, по клотики эскадру зарывали в густую пену оголтелых вод, и, как в чугун закованные, дали качали ослеплённый небосвод.
— Сообразительные, бля. Только так и врезаться можно.
Антон стоял за родственниками погибшей, неотрывно глядя в родное лицо, пугающее отрешенным спокойствием. Она лежала в просторном гробу, обтянутом черным коленкором, в синем некрасивом платье, с белым…
На месте грядок со спаржей и лионской клубникой кустился непролазный бурьян, тропинка, ведущая на пасеку, терялась в нем. Он шагнул вперед, с трудом продираясь сквозь влажные ветки, двинулся туда, гд…
— Ладно. — Куликов подошел к двери, обернулся. — Вы вот норму едите, а я вспомнил, как мы с Чеготаевым пришли в «Новый мир». К Твардовскому Он при нас норму вытащил, тогда они ведь поменьше стали, та…
— О, верстка пришла, — Тумаков посмотрел через Олино плечо, отхлебнул из стакана. — Чего ж ты молчишь, нимфа?
Лейтенант СМЕРШа Горностаев, лично расстрелявший рядового Сергея Ивашова по приговору военного трибунала за распространение пораженческих слухов, лично же и распределял его веши.
— Ну вот. Никуда не годится, — раскрасневшаяся Нюра подхватила зеркало, — развеселилась, как дура. Нюра-дура…
Мелкий дождь продолжал моросить, с потревоженных кустов текла вода.
— Средь боя слышу я рожок — необычайно нежный звук! — воскликнул комбриг, разглядывая в бинокль поле боя.
Облизав пересохшие губы, Антон вынул увесистую вещь и стал развязывать. Под резиной оказался крепкий домотканый холст. Дрожащие пальцы развернули его и перед глазами Антона засверкала перламутровой и…
Жена вернулась, положила очки на тумбочку. Денисов угрюмо посмотрел и отвернулся.
— Я знаю, краткой сталинской телеграммой окрылённый на весь свой век.
— Значит, снова отъезд, Федя? Беготня на вокзале?
Листва на ней местами пожелтела, крупные яблоки виднелись то тут, то там.
— Я отдам на ксерокс и через полчаса можете присылать курьера.
— Отчаянная баба. Люблю таких. С ними хоть сопли на кулак мотать не надо… А как внешне, ничего?
— Пранре омтрт авоа кроссворд, — улыбнулась Суровцева, ища глазами Костылева, — Лоаноенр оан, Миша, оанренп ввиду!
Через четыре дня переплавленные руки парнишки из квартиры N 5 пошли на покупку поворотного устройства, изготовленного на филиале фордовского завода в Голландии и предназначенного для регулировки часо…
— Дорогой горя и тревог шагай, сражайся и терпи. Ещё услышим мы рожок в безмолвной утренней степи.
Толпа расступилась, пропуская мальчика в рваном ватнике и больших, доходящих ему до паха, сапогах. Скособочившись, склонив набок стриженую голову, он нес ведро, наполовину наполненное бензином. На ве…
— Да я раоркнр опра, Григорий Кузьмич, — Бурцов повернулся к нему, — ребята действительно длыоренр шиоркн.
— Прополем, милай, прополем! — завизжала все та же толстая баба. — Я те так скажу, — она выскочила из толпы, потянулась заскорузлыми руками к Кедрину, — у меня семеро дитев, две каровя, телушка, свин…
В ночь, когда появился на свет Комсомольск-на-Амуре роды принимала Двадцать Шестая Краснознамённая мотострелковая дивизия Забайкальского военного округа.
— Это план, товарищ Кедрин, это я так просто занимаюсь, для себя и для порядку, — поспешно ответил Тищенко.
— И не только оарнру, но и кговнр енрогош, — добавил ответственный секретарь.
— Товарищи понятые, — Николаев снял пальто, — мы сотрудники комитета государственной безопасности. Гражданин Гусев, проживающий в этой квартире, арестован. Мы просим вас присутствовать во время обыск…
— Дааа… надо же. Встретились. Но ты, вообще-то, гусь тот еще. Не звонишь, не пишешь…
— А ты, чего стоишь? — Женька подошел к Сашке. — А ну вали отсюда!
В синем небе лётчики летают, в синем море корабли дымят. Сто полков его оберегают, сто народов на него глядят.
— Правей, Антош, правей, — уже не так грозно пробормотал отец, окуривая пчел, и тихо спросил: — Держишь?
— Ага. Семен запил что-то. Взыскание у него. С женой чуть не разошелся.
— Девяносто один двести… сорок… нет что-то.
— Щас тыщу погасим, мам, — Михаил вышел из соседней комнаты, заглянул в газету. — Это что, пятидесятый год?
Двинулись вдоль отдыхающих солдат. Завидя комдива, они вставали, вытягиваясь, отдавали честь.
Кедрин повернулся к Тищенко. Председатель стоял ни жив, ни мертв, бледный, как смерть, с отвалившимся, мелко дрожащим подбородком.
— Садитесь, Гусев, — худощавый подвинул расшатанный стул. Гусев смотрел в бумаги, держа их в обеих руках.
— Родственники! — Кедрин снова треснул по двери.
Она погибла, когда Антону исполнилось пятнадцать, погибла нелепо. Черный мохнатый паучок с красными точками на спине оборвал жизнь молодой цветущей женщины, приехавшей в туркменскую пустыню с сейсмич…
Тампоны набухли одеколоном, плавающие в лужице крупинки перца медленно стягивались к ним.
Жестяной чайник достался сержанту Сапунову, запасные сапоги — старшине Черемных, флягу со спиртом лейтенант отдал майору Крупенко.
Коньшин стал распечатывать жвачку, Осокин — пакетик с нормой.
Лоб к стеклу прижатый леденеет, но не оторваться от окна.
— Тебя что, прослабило? — Людмила Львовна заглянула в горшок Фокина.
Мокин повернулся к Тищенко и медленно поднял ящик над головой.
Строитель стоит у степного причала на новом готовом участке канала.
— Ну она дура, она не понимает, что творит. Но ты-то умный человек, инженер, руководитель производства! Неужели ты не понимаешь что делаешь? Почему ты молчишь?!
Он смотрел, не узнавая ничего, не веря своим глазам.
Капитан помешал ложкой в дымящемся вареве, выловил белое, разварившееся ухо, устало посмотрел на него. Разбухшую мочку пересекал лиловый шрам.
— Витюш, это Дик сбаламутил, — поправляет пенсне отец, отправляясь на поиски сбитого черныша.
Как только она доползла до края кастрюльки, он выключил газ и стал помешивать какао ложечкой.
Международные события кончились, и оба диктора, чуть улыбаясь, заговорили о новом театральном сезоне в Москве.
— Гриша. Да. Разбился, говорят. А я вот цел…
— А у нас — стоит, родная, целехонька! Во, Михалыч! Законы физики!
— Да вот щас поворот… Ну-ка притормози, не проехать бы…
— Да какие соседи, ты что? Это ты с Гришкой путаешь. У меня отдельная давно.
— Ага. А то однажды ферма сгорела. Двое мужиков напились и сожгли. И сами сгорели… слушай, ну где твой городок-то?
Высокий седобородый старик крякнул и сокрушительно качнул головой
— А нннну-ка. А ннну-ка. К ееебееени матери. Быстро. Чтоб духу твоего … пппшёооол!!!
— Кушай, кушай, я после — улыбнулась Екатерина Борисовна.
— Да нет. Конечно, говном остается. Тут, как не перегоняй, ни фильтруй — все равно. Из говна сметану не выгонишь…
Вернулась, задернула шторы. Стало еще темнее.
Вика улыбнулась в темноте и, недолго поискав, нашла губами в нависших над лицом гениталиях набухший влажный клитор Марины.
А солнце тем временем клонилось к закату, стремясь поскорее завершить не слишком долгий осенний день.
— Тк конечно, мы ж старались и вот познакомиться рады… раздевайтесь… тк, а где ж машина ваша?
— Во, бля,.. я ж выложить не успел… а этот хуй меня ногой. Пакет разорвался. И она жидкая была, хоть пей…
— Подходи, третьим будешь. Я угощаю, — Мокин рыгнул и стал выписывать лимонной струёй на ржавом железе кренделя и зигзаги. Струя Кедрина — потоньше и побесцветней — ударила под загнувшийся край листа…
Он встал, включил телевизор. Шла программа «Время». Диктор рассказывал о ливанских сепаратистах.
— Несомненно. Это тот показательный случай, когда видно насколько изобретатель ничто по сравнению со своим открытием.
Тищенко поежился, подошел к стене, снял с гвоздя линялый ватник и принялся его напяливать костенеющими, непослушными руками.
— Долаоенр в тот самый кера? — повернулся к нему Бурцов.
— Абсолютно неверно! Дюшан, выставляя унитаз, пыль или фотографии, показал, что такое искусство в целом. О каком художественном вкусе может идти речь? Наоборот, он всячески доказывал, что художествен…
Клава встала, прошла к палате Краюхина, заглянула,
Худощавый сбросил лежащие на диване книги и журналы на пол.
Наверху, под сопревшей, разваливающейся крышей висел церковный колокол. Тищенко бросился к нему и — застонал в бессилье, впился зубами в руку: в колоколе не было языка. Еще осенью председатель приказ…
Он сложил листок треуголкой, написал адрес, сунул за отворот шинели. Но вдруг улыбнулся, вспомнив что-то, снова полез за отворот, сморщился на мгновенье и осторожно вынул руку. На ладони лежало дымящ…
— А ты как думал! Умираэт старый члэн, растет новий поколэн!
рапоратирипаипа проарнернрмит оитпртмнренрагрен оптритпртртпщорапаимпианпкепвкаущарапкнпаопр тиртпримпианпенреногоенрпшорапипаипмипанпенокрпар рапивпмагоенрпкреор рптиотаримпиапыгоарпвипмиашоенрпоего…
На столе Симоненко зазвонил один из трёх телефонов.
— Чего старик… старик сказал, конечно. Защищал. На промышленное внедрение нажимал, на сложность испытаний. Экономия большая, там, механические свойства высокие. А Чесленко потом по таблицам пошел. По…
Лейтенант осторожно стряхнул ЛЕНИН на левую ладонь, сложил руки горстью и ещё ближе поднёс к обмороженному лицу.
Гусев стоял посередине своей единственной комнаты, сплошь заваленной книгами. Четверо стояли рядом.
— Слава яйцам, на воздух выбрались! — рассмеялся Мокин, — а то я уж думал — век вековать будем в этой вонищи.
— Точно. Алексеев! Видишь, что ты мешаешь? Сколько можно ждать?
— Ладно. Вот. А тогда уж мы по второму заходу к шефу…
— Поставь на стул, — Анна Степановна одела очки.
— Товарищ Кедрин, — торопливо заговорил Тищенко, приближаясь к секретарю. — Я не понимаю, ведь…
— Совсем не рядом. Пикассо всю жизнь утверждал кисть художника в качестве волшебной палочки. Достаточно коснуться чего угодно — холста, железа, глины, бронзы и все сразу приобретает статус абсолюта, …
ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа…
— Десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать.
— А ты тоже хорош. На лежачего полез, нет чтоб мне помочь.
— А потом объяснительная в райком — средств нет, тушить было нечем. И все шито-крыто. Сволочь…
Он положил трубку, взял папку, вышел из кабинета, на лифте поднялся на шестой этаж, вошел в приемную. Там сидели две секретарши.
— Чего стоишь! Беги! К каланче! Бей! В набат! Туши!
— Ну, соплей, — не соплей, а голыми руками — это точно.
— Это не какашка. Не говори глупости. Сколько раз я тебе говорила?
— Вообще-то, старики, Чесленко прав. Ну, какого черта Женька испытания скомкал? Ну, на МКК испытал, хорошо, скорость коррозии, структурные диаграммы, но у него даже изотермического разреза нет, ну эт…
Толстый месяц хорошо освещал лепившиеся друг к дружке избы, под ногами хлюпала грязь.
— Непревзойденная канатоходка! Танец маленьких лебедей под куполом цирка! На проволоке!
— Я… управу на тебя найду, найду! К начальнику твоему пойду, к Селезневу! Хулиган! Издеватель!
Бесшумно прошла в коридор. Щелкнул замок.
— Падеж — это в грамоте. Именительный, дательный…
— Потому что мне надоело каждый месяц твердить одно и то же.
Крошки нормы падали ему на колени, сыпали на пол. Синус лежал на диване, положив морду между лап.
Он провел рукой по лицу, словно ощупывая себя.
— Нуууу… все по-прежнему, — Осокин опустился в красное кресло. — Только Ленина сменил.
И тут же рюмки сошлись со все тем же коротким звоном, быстро тающем в нагретом воздухе…
— Мне оаренркнр, Боря, опренран, раоренр раоенр наренп Рыков онрен опрометчиво. Онранернр Рыков ренпн стажопнренр опыт. А ты рпоренр опро доылон его лыонониялым. Это опрнждолг лочр на его…
— Что я не дикарь и не животное. А нормальный человек.
— А я прямо затряслась вся! Переволновалась страшно! Я красная была?
— Сеточки, сеточки-то, прости Господи! — баба Настя тянула им через куст тубероз сетки с цветастыми колпаками.
Побежала в коридор, достала из сумочки норму, на кухне разорвала целлофановый пакетик, вытряхнула светло-коричневое содержимое на тарелку. Суп дымился рядом. Яичница остывала, пузырьки масла сновали …
Колбаса хорошо прожарилась, похрустывала на зубах.
Нагнувшись, Зоя вынула из-под его кровати пластмассовое судно, сунула ему под одеяло…
Прохоров схватил пульверизатор, направил в набитый нормой рот, сжал грушу. Струя зашипела, холодя зубы.
— Ёпт… так и думал. А послезавтра мне к семи на работу.
— Пшел на хуй, прихлебатель! Ща тебе вложу еще!
Тищенко выдрал из крыши палку, стукнул по колоколу, она разлетелась на части.
А мне довольно пары тёплых слов, чтобы согреться в стуже леденящей.
— Там что-то, блядь не могу и так далее. Не понятно
— Так что же, — проговорил он уже более спокойно, — баба Настя платила вам?
— Кончен с августом расчёт, товарищ комдив, — отрапортовал капитан.
— Здесь родился комендант Берлина и на речку бегал босиком.
Не было ни ветра, ни даже слабого ветерка: плодовые деревья, кусты, трава — все стояло неподвижно, облитое жаркими лучами.
Он погасил лампу, подошёл к окну и отдёрнул плотную зелёную штору.
— Как же ей, гниде бухаринской не гордиться. Такого последыша себе выкормила…
Кедрин бросил окурок, сплюнул и посмотрел через поле. Правление горело. Клочья желтого пламени рвались из окошка и двери.
— Слушай, Петь, а прошлым летом не здесь были?
— Вовка! Упаду… — Юля согнулась, растопыря руки с авоськами. Вовкины ноги коснулись порога.
Руки молодых командармов крепко держались за слово ЛЕНИН, повисшее на уровне их сёдел.
— Давай, давай, А то забудешь. Так и до завтра останется.
— А я подошла тогда и грудью, помнишь, оперлась о руку твою. Ты ее на поручне держала. Думаю, если уберет, значит пустой номер.
Сосед сошёл на занесённую снегом платформу, сунул руки в карманы.
Пруд перетекал в неширокую реку, Антон греб так, как всегда гребется по течению — легко, свободно. Таня сидела напротив, крепко держась за борта и глядя на Антона своими карими глазами.
— Ну, как же точно можно… ведь не написано…
— Конечно. Тоже догадалась… это еще обиднее, чем на помойку…
— Ломроер, дорогая, оарне орвнре роспр. Кроссворды — опроенр оврнер нео…
Маленькая баба в долгополом пиджаке, стоящая возле набычившегося Мокина, всхлипнула и заревела.
Это было как сон — яркий цветной сон давно забытого детства. И, словно боясь разрушить его, Антон все смотрел и смотрел на шкатулку, не решаясь открыть ее.
— Нет в мире ничего подобного русской иконе. По самобытности, но духовной просветленности, по выразительности. И как далеко она стоит от византийской! Хоть русских иконописцев все время обвиняют в уч…
Антон взял в руки перстень. Он был увесистым, из золота с красноватым отливом. На перстне теснился вензель ФТ.
— Крылов ушел, Дроздецкий тоже. Рая Гликман ушла…
Людмила Львовна достала из кармана халата часы.
Туман заметно поредел, послеполуденное солнце выглядывало из-за белесых облаков. Слабый ветерок обвевал лицо осенней сырой прохладой.
— Никогда в столицу не пройти врагу! — пробормотал генерал, смахнув с краг капли растаявших висков.
Николай Иванович вошел, утопил кнопку "З", посмотрел на себя в зеркало. На этаже вышел, позвонил. Дверь открыла Лида.
Мальчик отложил последнюю страницу рукописи, встал и вышел из кабинета. В приемной сидели две секретарши и Котельников. Мальчик посмотрел ему в глаза. Котельников встал. Мальчик поднял левую руку и п…
Через час по ночной деревенской улице медленной цепью шли семеро в штатском.
— А кому нравится? Я с армянкой одной рискнула переспать, так плевалась потом. У тебя вон какая чистенькая…
Антон закурил, жадно втягивая в легкие горький, трезвящий голову дым.
— Декабрьский снег — что козий пух. Не здесь ли в прошлые года я слушал, как играл пастух, ведя задонские стада?
Здравствуйте дорогие Мартин Алексеевич и Людмила Степановна!
Антон расправил пахнущие прелью листы и стал читать.
— Ну, что ж поделаешь. Они тоже не привязанные…
Светлана Павловна села на диван, взяла вязание.
Подошли. Трое оборвали разговор, повернулись.
Кедрин повернулся и зашагал вслед за ним.
Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы на сопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство.
— Петь и дружить тоже! — он подхватил её, закружил. Длинная юбка девушки зашуршала в темноте.
— Был членом, — жестко проговорил Кедрин, захлопнул дверь и подошел к следующей.
— Детка, этот аппарат собирал академик. Мой дедушка. Не чета нам с тобой. Так что немудрено, что ты не понимаешь.
— Да брось ты. «Националь», — тошниловка по-твоему?
Здесь пахло прелью, травой и обвалившейся штукатуркой.
Поставив сундучок на стол, он сунул лезвие лопаты в щель между крышкой и основанием, нажал. Коротко и сухо треснул разломившийся замок и крышка откинулась.
Денисов вышел из кухни, вытирая рот полотенцем.
Василий вынул часть нормы из пакетика, откусил, усмехнувшись.
Девочка скрылась за дверью. Встали еще несколько детей.
Выключил, неловко слил кипяток и поставил открытую кастрюлю на стол.
— Ну, зачем крайности. Орнаренп енрпнозыва.
— И что, и прям по ебальнику? — Женька кинул окурок в лужу.
Баба охнула. Мужики удивленно переглянулись.
«Вон липы, а вон рядом — сосна. А там что? Что это? Неужели те самые рябиновые кустики разрослись в такое дерево? Боже мой, как все изменилось… а где же дуб? Его нет…»
— Не боись, — Оля обернулась. — Принес. Ага. И твоя. Слушай, давай-ка мы щас из этих норм кое-что сочиним.
— Тогда все менять, всю фабулу, что ли? Это же немыслимо.
Девушка обернулась к нему. Лицо её было бледным. Вокруг больших карих глаз лежали глубокие тени.
Вместо шипящей ароматной струи из пульверизатора, пузырясь, закапал одеколон.
— Я башкой стену проломил, под танк клешню сунул и вот, — трясущейся рукой он вцепился в отворот пиджака, тряхнул гроздью тусклых медалей, — получил и помню, как надо. Не о себе печемся, а коль хвати…
— Здесь живут художники в долинах, — покосился в окно Груздев, — вон, вся в узорах крыша с петушком.
— Товарищи! — Русецкий покачал головой, — двака апр Рыков доаеп кнрно! Нонвренп поэзия раор?!
Он посмотрел в верхний правый угол и встретился глазами со строгим новгородским Спасом. Лик его был сумрачен, складки хитона и рука с двуперстием еле различались, но глаза глядели все так же присталь…
— Ладно, не канючь, — Лешинский распечатывал нормы.
Секретарь перепрыгнул лужу и зашагал сбоку — по серой прошлогодней траве.
Снег почти везде сошел, — лишь под мокрыми кустами лежали его черные ноздреватые остатки. Вдоль большака бежал прорытый ребятишками ручеек, растекаясь в низине огромной, перегородившей дорогу лужей. …
— Да… А главное — опять неизвестность встаёт на пути…
— Оооо, господи… да, там , не забыть, утка у этого…
— Слушай, слушай, да как же ты… откуда?! — Свеклушин тряс его кисть.
Женька шагнул ближе. Сыч размахнулся. Женька увернулся от кулака и ловко хряснул Сыча в лицо.
— Ну, а вода — горит?! — оглушительно закричал секретарь, наливаясь кровью.
Над головой пролетел дикий голубь и скрылся за бором….
— Елагин слушает, — ответил мужской голос
— Дааа, Витек, смотри-ка, — Славка глядел на Витьку.
Зам. главного редактора поморщился, забарабанил пальцами по столу.
— Так я ж не могу и писать и какать вместе.
Собачка продолжала выть, зал смеялся. Клоун приподнял полосатый зад и осторожно пополз за кулисы.
Через несколько минут все трое уже шагали по обильно тронутой росой траве.
— Нет, уж брат. Вон в углу тебе. И, между прочим, тоже самое. Ну а картошка пища не твоя… ммм… наши бедные желудки — удки, удки… да…
— Да это понятно. Просто сегодня я б на завтра не суетился. А завтра хуже…
Антон разламывает ружье, вытаскивая гильзы. Курясь дымом, они падают к ногам.
Уходят в поход ребята, простые рабочие парни. От чёрных морских бушлатов солёной водою пахнет.
За окном в синей утренней дымке таял любимый город.
— Ну, на первую лигу они подвезут, а как же… На высшую в прошлом году из всцспэсовского детсада прислали, как гусиный паштет была.
—Ты смотри, и клети даже есть. Как он в них клопов не рассадил! Айвазовский…
— Это твой разворот… и рассказик тоже твой…
В пылающей мастерской глухо взорвалась бочка и защелкал шифер.
Чугунные кнехты, бетонная стенка и плиты гранита стального оттенка. Прильнёт пароход к ним серебряным боком…
— Ух ты, — Сережа заглянул в канаву, столкнул ногой комок земли. — Перегородили усе путя. Как ты по вечерам тут ходишь?
— Ну, как тебе сказать. Если небо — это поле, то это — главная его звезда.
— А как ты думаешь, дядя Тимоша, вода горит?
— А хоть и эту… моя старая, вон корявая какая…
На рядом стоящую березу села ворона, каркнула, спланировала вниз и опустилась недалеко от брезента.
— Ну вот, огребли ребята, — Женька потрогал оплывающую бровь. — Да… синячок обеспечен. Издержки производства, бля…
— Иди. Тошно смотреть на тебя. И чтоб к карандашам не притрагивался! Будешь цветы поливать.
Размахнувшись, он бросил шкатулку в пруд.
— Так что ж, по вашему, — длоорнр на Шогоар и аросп ранрк?
— И знать не хочу, — секретарь подошел к стене и стукнул по доскам сапогом. — Гнилье какое. Как они у тебя не сбежали. Ведь все на соплях.
Секретарь оторопело шагнул к крайней клети. На ее дверце красовался корявый, в двух местах потекший номер: 98.
— Привет, — Николай Иванович поцеловал ее в щеку.
— Тоже не важно. Опухший какой-то. Пьет наверно.
— Фу… заворочалось сердце, заныло в груди…
Он подошел к ней, с удивлением отмечая, что не может найти почти никаких изменений в старом дереве. И сейчас и двадцать лет назад яблоня была все такой же — раскидистой, толстоствольной, с множеством…
— Да вот так. Пусть пишет. На полюсе Южном — огнями. Пшеницей — в кубанских степях. А на русских полянах — цветами. И пеной морской — на морях.
— Точно тебе говорю. Знаешь чего-нибудь интересное такое…
— Тихо спят, спелёнуты снегами, новорожденные города…