— Он сам, живорез, и поджег, — проговорил Мокин, обходя бабу.
Мокин повернулся к Тищенко и медленно поднял ящик над головой.
— Точно… Ноль шестьдесят три сто девяносто девять… так… так… есть! Все, наверное. Четыре все.
Садовод из седьмого купе пил чай вприкуску.
Куперман свернул в аллею, поднял пожелтевший кленовый лист и побрел, разгребая ботинками мокрую листву.
— Михалыч! Ну как тут спокойным быть? Как с таким говном говорить?