В пылающей мастерской глухо взорвалась бочка и защелкал шифер.
— Гриша. Да. Разбился, говорят. А я вот цел…
— Но страшно, Коба, ничему не научиться и в бдительности ревностной опять незрелости мятущейся, но чистой нечистые стремленья приписать.
Антон встал, подошел к иконе, поднял руку и осторожно коснулся облупившегося темно-вишневого хитона Христа. Пальцы почувствовали прохладную шершавость.
В углу росли все те же маленькие грибки с желтенькими шляпками.
— Близко, мудак! Куда втюрился, распиздяй!