Все цитаты из книги «1917, или Дни отчаяния»
– Это и твои дети, Мишель. Я не стану мешать.
Киев, Оперный театр. 1 сентября 1911 года
– А что подарите мне вы? – спрашивает Мишель.
– Второй месяц. Сразу после получения предписания.
– Их бы давно расстрелял ваш Ленин, – вставляет Гиппиус, – но ему пригрозили полным разрывом дипломатических отношений, и он проявил «милосердие».
Керенский идет по коридору, как сквозь строй.
– Этот номер не должен завтра попасть в продажу.
Михаил стоит в коридоре у приоткрытого окна и курит.
– Ну хорошо… Хорошо… Понял. Я поеду с тобой. Приезжай.
– Не ранее двух пополудни, Владимир Ильич.
– Дорик! – восклицает с укоризной Терещенко.
Александр Николович в удивлении и едва заметно приподнимает бровь.
– Господа офицеры! – негромко зовет Лашкевич.
– Не думай об этом, Марго. Я найду решение.
– Хде, бля? Хде? – орет кто-то внутри. – Ломай, сука!
Троцкий с интересом. Терещенко с нескрываемой неприязнью.
– В России? – переспрашивает Ульянов, улыбаясь.
Портнов делает знаки, что часовых трогать не нужно – и солдаты благополучно проходят мимо.
Тот спокойно гасит сигарету в пепельнице.
– Да черт с ней, с вашей машиной… – говорит Терещенко на ходу.
Но Чернова уже вырвали из его рук товарищи и поволокли.
– Очень прагматичный человек, – замечает хозяин кабинета не без иронии. – Никаких революционных идеалов… У вас все?
Рядом с театром множество колясок, машин, и подъезжают все новые и новые – вечер, в театре будут давать балет. На афишах фамилии крупными буквами – «Вацлав Нижинский», «Русский балет Дягилева», «Шаля…
– Ну, что ты, Петр Моисеевич, зачем мне на такого знатного революционера доносить? Найдется кому. Сейчас время грядет веселое – все тайное наружу выплывет…
Никифоров искренне смеется, запрокидывая голову. Терещенко молчит.
– Зовите. И распорядитесь насчет завтрака.
Зиновьев запускает обе пятерни в шевелюру, на его лице растерянность.
– Могу ли я полюбопытствовать, кто ваш друг?
– И ты готов взять все на себя? Всю организацию?
– Ты хочешь гарантировать займ своим имуществом? – спрашивает он.
– Два месяца, – перебивает она. – Я знаю, когда это произошло.
Генерал Черемисов явно не пышет дружелюбием.
Председатель Государственной Думы Родзянко.
– Нам нужно видеть мадам Суменсон, – говорит подпоручик.
– Другой план есть? – Керенский обводит военных тяжелым взглядом.
Бертон не задает вопросов, молча исчезает в полумраке.
– И стать Главковерхом… – негромко говорит Дарси.
В руках винтовки и револьверы, лица красные, нетрезвые.
– Для кого как… – пожимает плечами хозяин.
– Третьего раза не бывает, – говорит Моник.
Троцкий делает полшага назад, выдвигая вперед Чернова.
– Гранаты, гранаты давай! – кричат голоса снаружи.
– И что теперь? – спрашивает Коновалов у Багратуни.
– Слушай, Профессор, а может, ну его? – обращается к фиксатому извозчик. – Улица не та, дом не тот, клиент на машине… Может, у него дома десять служивых с наганами? Лучше меньше, да лучше! У меня вот…
– Думаешь, хватит? – спрашивает Кислица у Касьяна.
– Пошел, – командует он. – Что стоишь? Лезь в вагон, чучело!
– Сегодня у нас день сюрпризов, как я посмотрю…
Чашка с розами на боку звонко цокает о блюдце.
– Зашел попрощаться. Жена ждет в экипаже. Едем домой.
Ствол пулемета «максим» смотрит из чердачного окна на улицу – внизу люди, тысячи людей.
К плавучему букету присоединяются два пожарных катера.
– Вы, Казанцев, поезжайте, – цедит сквозь зубы Лашкевич. – Спасибо. Дальше мы без вас.
– Да! Расстреливают из орудия! Прямой наводкой! Прошу помощи! Мы не продержимся до подхода войск… Я понимаю, что вы сами в окружении, подполковник. Но у вас там тихо, а меня из трехдюймовки херячат! …
Подходит мэтр и что-то говорит вполголоса. Потом передает Михаилу визитную карточку. Терещенко читает и кивает головой.
– И вы знаете, я этому очень рад! – говорит Никифоров. – Вы, Михаил Иванович, уходящая натура. Идеалист. Следование высоким идеалам привело вас лично к банкротству. Либерализм и неправильное понимани…
– Перестану. У меня сердце разрывается – я не умею, понимаете, не умею отказывать, особенно когда горе! Но разговаривать с этими двумя мерзавцами – Лениным и Троцким – выше моих сил! Я органически не…
– Рано или поздно придется определиться с симпатиями.
– Превосходно, – Рене подмигивает. – Итак, месье Терещенко, давайте начнем…
– Уф… – говорит он, – давно мне не было так неуютно! Какой людоед, однако, получается из революционера во власти… Что думаете делать, Марг?
Казаки ушли, министры и Багратуни с адъютантами остались.
– Еще минутку, – тихо произносит он. – Мне надо идти.
Пуля преследователей попадает в напарника Смолякова. Он роняет винтовку и повисает на дверце. Маргарит, не обращая внимания на свист пуль, затаскивает его во внутрь. Она вся в крови – руки, платье, ш…
У пирса пришвартовано пассажирское судно. Вокруг судна суета, всегда сопровождающая посадку.
Француженка целует его в щеку. Маргарит смотрит на нее с удивлением и в некотором замешательстве.
– Господа, – вмешивается Терещенко. – Обвинять друг друга можно вечно. Мы действительно упустили из вида возникшую в Киеве ситуацию. Но это не умысел, это обстоятельства! Давайте искать позицию, кото…
– Мне кажется, Владимир Ильич, что вы не учитываете разницу между французами и русскими, – резонно замечает Терещенко.
– Да успокойтесь вы, Александр Федорович, – вступает в разговор Дан. – Никаких политических последствий этот документ не имеет, практических – тем более. Товарищи высказали мнение, вы это мнение услы…
Над подъездами Зимнего, забаррикадированными мешками, горят яркие фонари. Охраняющие юнкера видны, как актеры у рампы. Сияют электричеством огромные окна дворца.
– Не знаю, – Терещенко пожимает плечами. – Писатель. Приятный человек, не так ли?
Машина останавливается возле знакомого дома – тут находится квартира Маргарит.
За спиной Мишеля стоит Моник. Она одна, без мужа. В руках у нее большая пачка денег.
– Ну какие в Казани, за тысячи верст от фронта, немецкие диверсанты? – морщится Савинков.
В 1923 году принимал участие в создании Социалистического интернационала. В 1923-м лишен советского гражданства. С 1923-го (после смерти Ю. О. Мартова) и до 1940 года возглавлял заграничную делегацию…
– Таковы договоренности, – терпеливо поясняет Терещенко. – Ну, что ты переживаешь? Ты увидишь доказательства, как только я их соберу.
Марг берет со стола объемистую инкрустированную шкатулку, приоткрывает крышку и с удивлением смотрит на свекровь.
– Я рад, что тебе все это кажется пинкертонщиной, – отвечает Терещенко, но из фляги отхлебывает, – только за сегодня мы получили предупреждения: одно от английского посольства, а другое от месье Пале…
– Уважаемый Георгий Евгеньевич! – Терещенко набирает в грудь побольше воздуха. – Товарищ министр юстиции отослал в редакции городских газет Петрограда копии тех бумаг, что были переданы в наше распор…
– Вы просили невозможного, – отвечает Винниченко на русском. – Вы просили об отказе от требований автономии, вы предпочитали их не слышать, но пытались управлять нами, словно ничего не произошло и це…
– И ты не обессудь, – отвечает офицер. – За курево – спасибо. Бывай.
– Готовите России диктатора? – то ли шутит, то ли всерьез спрашивает Терещенко.
Он входит в приемную, отдает честь сидящему за столом секретарю.
– Положение в высшей степени угрожающее, – продолжает он. – Сначала рабочие, потом войска примкнули к движению, беспорядки перекинулись на пригороды, Москва неспокойна. Это не заговор или заранее обд…
– Твари! Натурально – твари! Когда мы будем на месте?
– А если нечего есть, – отвечает Мережковский замерзшим голосом, – есть ли все-таки человеческое мясо?
– Полезно иметь убежище, о котором никто не знает. Ну, кроме самых преданных друзей… Точно, бублики есть! И мед!
– Едем, Александр Иванович, – просит Шульгин. – Прошу прощения, Михаил Иванович, вынуждены поспешить. Обстоятельства. Не хотелось бы дождаться в сопровождение батальона революционных солдат и лично т…
Маргарит подходит к Терещенко и обнимает его сзади.
– У меня в буфете есть бутылка коньяку, – говорит капитан. – Помнишь, мы собирались напиться?
– За багажом. Освободите мою каюту, капитан. Я устала. И не рассчитывайте на мою уступчивость. Бриллианта достаточно.
– Без труда, – отвечает мадам Терещенко, ухмыляясь одно половинкой бесцветного рта. – Я много раз предупреждала – ей не будет места в нашем доме. Ни с ублюдком, ни без него. Я уж думала, ты поумнел и…
– Чем будете стрелять, Белышев? – спрашивает Эриксон с серьезным выражением лица. – У нас ни одного боевого на борту нет…
– Завтра я поведу ее в Саутгемптон. Хочешь что-то на память?
Терещенко входит в кабинет и бросает газету на стол перед Львовым.
– Особо хорошего сказать не могу, – разводит руками врач. – Большая кровопотеря. Разрывы. Возможна инфекция. Переохлаждение. Психическая травма неизбежна. Я сделал все, что мог, Елизавета Михайловна,…
– Поднимается ветер, – чиновник словно внюхивается в движение воздуха. – Если повезет…
По набережной мимо них проходит шумная компания молодых людей. С ними девушки, если судить по виду, курсистки. Они тоже в подпитии, у одного из юношей в руках гитара. Смех, обрывки песен…
– В каком-то смысле – да, – грустно шутит Терещенко. – Но не в казино. Я в деньгах не нуждаюсь и, как выяснилось, вполне могу зарабатывать их самостоятельно.
– Всего сто тысяч долларов, – отвечает на восклицание Якобс. – Что такое деньги в сравнении с алмазами? Ничто. Деньги – это всего лишь деньги, а алмазы – вечны! После огранки он будет прекрасен и вы …
– Это может стать концом самодержавия, Миша, и началом конституционной монархии, – говорит Гучков с менторской интонацией. – А может, как всегда, окончится позором…
– Ну, что? – спрашивает Троцкий негромко, но голос его слышен каждому, потому, что над улицей воцарилась тишина. – Дадим министру слово?
Следующее движение – и перед Моник тоже появляются выигранные фишки.
– Вот они – глаза твоей будущей революции! В них ничего нет, братец. Ничего. Только смерть.
Он бледен, но рука, держащая папиросу, не дрожит. Глаза злые, рот сжат.
Совещание у главковерха Корнилова. Вокруг стола офицеры. Корнилов у разложенной на столе карты. Рядом с ним – генерал Крымов.
Терещенко и Кишкин медленно поворачиваются.
– Это так, господин посол, – отвечает Коновалов. – Действительно, гарнизон Петропавловской крепости поддерживает ВРК, но сами ВРК пока успешно противостоят попыткам Ленина подчинить их себе. Мне каже…
В комнате Маргарит. Она сидит, глядя в стену. Входит Терещенко. Он взволнован куда больше, чем жена. Маргарит ведет себя спокойно, хотя, если приглядеться, то видно, что это стоит ей немалых усилий.
Они стоят в коридоре за дверью ложи, обнявшись, Терещенко гладит Марг по вздрагивающей спине.
– …так как сейчас отсюда полетят депеши совсем другого содержания.
– И все это выясняется уже тогда, когда ничего изменить нельзя… Ночью раздавались листовки в полки, утром вышли газеты – мы с Гучковым не смогли ничего сделать…
Он начинает взбираться наверх по приставной лестнице.
– Мы сами – заинтересованная сторона, – перебивает его Терещенко. – Простите, ради Бога, Георгий Евгеньевич, я же не предлагаю немедленно гильотинировать Ульянова. Я предлагаю его задержать до выясне…
– Вы так уверены в том, что я соглашусь на сделку?
Терещенко закуривает и видит из окна, как они садятся в автомобиль, а за ними трогает с места небольшой грузовик с вооруженными солдатами. На груди у солдат красные банты. Машины проезжают мимо зевак…
– Товарищи! – кричит Керенский хрипло, стараясь накрыть гомон толпы. – В этот страшный для Отчизны час я обращаюсь к вам, братья и сестры, к вам, солдаты и матросы великой армии российской! К вам, со…
– Позвольте! Дайте дорогу! Дайте ж дорогу, товарищи! – кричит он.
– Вынужден попрощаться, товарищи, – разводит руками Михаил Иванович. – Простите. Дела. Жду вас у себя, Борис Викторович! В любое время, повторюсь!
Податель бумаг сидит в кресле перед чиновником. Худощавый, аскетичный, с прямой спиной. Волосы аккуратно причесаны, капитанская фуражка на коленях.
– Добрый день, господа! – приветствует министров посол. – Очень рад, что вы приняли приглашение!
Деникин задирает подбородок, и его бородка-клинышек направлена на Керенского, как указующий перст.
– Слушай, дорогая, – говорит Терещенко на ушко Марг. – Давай уйдем… Не могу больше слышать эту пошлятину.
– И вы спрашиваете меня, есть ли доказательства того, что ваше божество, на мумию которого вы до сих пор молитесь всей страной, было немецким агентом? Как вы думаете, мог ли я за прошедшие тридцать в…
– Для меня социальная справедливость – не пустые слова! – говорит Терещенко-младший.
– Похоже, месье Морис, мы сегодня видели последний вечер режима…
– Дягилев, Сергей Петрович, – представляется Дягилев, с интересом разглядывая писателя.
Машинист поезда Керенского кидается к рычагам и крутит колесо экстренного торможения.
Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
– Как говорили в моем босоногом детстве: чуть-чуть не считается…
– Ну, так тебе же с женой повезло, – замечает Елизавета Владимировна. – И Мишелю повезет. Он у нас умный, красивый, богатый – ему и карты в руки… Смотри-ка! А эта белошвейка с характером! Все, молчим…
– Пока они нужны партии там, где находятся. Но я не исключаю такой возможности. Ты же понимаешь, насколько ценно то, что они делают?
Выстрел из пистолетика несерьезный – словно пробка из бутылки с шампанским вылетела, только суше. Премьер успевает поднять руку, чтобы заслониться, стоящие рядом Сухомлинов и Саблин бросаются в сторо…
И, словно по мановению волшебной палочки, люди умолкают.
– А еще, – продолжает Пелагея, – девушки любят настойчивых. Так что я, как старшая сестра, советовала бы попытку повторить… А вдруг это судьба?
Неподалеку слышны выстрелы. Сначала разрозненные, а потом звучит залп. И еще один. И еще.
– Вы… Да, конечно, – вспоминает Мишель. – Прошу прощения, что сразу не узнал. Вы же писатель? Ропщин, кажется? Так? Вас еще Зинаида Михайловна хвалила чрезвычайно!
– Мне это незачем, – резюмирует Елизавета Михайловна. – Я для этого слишком стара. Будь осторожен. Наклонись, я тебя поцелую и благословлю.
– Однако вы были не так оптимистичны в беседах с супругой…
– Мухой! – козыряет Вихлевщук. – Буксирный отвяжу только! Заводи, Серега!
– Я совершеннолетний взрослый человек, мама! Я волен жениться на ком хочу!
Иван Александрович замолчал, глядя на гостя.
Плант еще раз глядит на яхту, улыбается и едва заметно качает головой.
– Ну и что он нам сделает? – спрашивает мальчишка-юнкер, сидящий на корточках возле офицера. Он опирается для удобства на «мосинку». – Раздолбает мост?
Через только что сведенный Николаевский мост проходит несколько вооруженных отрядов, едут грузовики. Рядом с мостом высится громада «Авроры». Проходящие дружинники машут кораблю руками.
Семья за завтраком. Терещенко сидит в кресле с газетой и утренним кофе. Рядом с ним сын Иван, красивый темноволосый мальчик семи лет, и супруга Эбба.
Фредерикс молча глядит в спину императору и видит отражение лица Николая в оконном стекле.
– О, да… – подтверждает англичанин, отвечая на улыбку. – Большевики быстро учатся. Например, официально они заявляют, что ничего противозаконного не замышляют, а господин Троцкий берет Петропавловску…
В зале уже зажглась люстра, публика разговаривает, кто продолжает сидеть, а кто стоит в проходах, общаясь между собой.
В ванной Терещенко плещет водой в лицо, вытирается полотенцем и всматривается в зеркало. Он выглядит постаревшим – вдоль носа залегли глубокие морщины, под глазами набрякшие синеватые мешки.
Терещенко быстрым шагом спускается по лестнице и подходит к стоящему на улице такси.
– Интересно, откуда у Ротшильдов была такая подробная информация? – спрашивает Никифоров, откладывая бумагу. – Неужели у французов имелся свой человек в немецком Генштабе?
Занавешенные черным зеркала, шторы на окнах. В обычно светлом доме – густой, как горе, полумрак. По увешанному картинами и эстампами коридору идут Варвара Николаевна и Терещенко. Голос у Варвары Нико…
Терещенко и Ротшильд садятся. Слуга наливает им коньяк и уходит. С сигарами они священнодействуют сами.
– Хорошо, что ты не сказал вальяжно – «государственные дела»… Как положено новоявленному министру финансов России.
Потом подбегает к трупу и лакает темное из лужи.
– К моему глубокому сожалению, – выдыхает проводник. – Еще раз простите. Вот ваше купе на это время.
Машина с солдатами едет по городу и останавливается возле богатого дома.
– Ты думаешь? – с сомнением в голосе спрашивает Михаил. – Ты такая романтичная, Пелагея…
Это Савинков. Голос у него веселый, злой, говорит с куражом.
– Раньше я думал, что самая большая угроза Европе – большевики…
– Вы проиграли, месье Терещенко. Буквально через несколько месяцев ваше правительство прекратит свое существование, а вслед за ним исчезнет и ваша республика. Она обречена на распад, просто вы еще эт…
– Обойдусь. Слова будет достаточно. Я же неплохо вас изучил – для вас обещание по-прежнему не пустой звук. Давайте, Михаил Иванович! Он же ваш враг, это он мне – союзник. В конце концов, что бы ни сл…
Пулеметы, расположенные в окнах первого этажа, выкашивают десятки нападающих. Но за первой атакой следует вторая. Вышедшие на позиции броневики ведут огонь по станковым пулеметам обороняющихся, но ок…
Голос у него неожиданно мощный и красивый, хотя и слегка осипший.
– Хорошо, – усмехается Никифоров. – Не хочешь показывать себя значимым на людях – не надо. Но то, что ты парень непростой, умный и наблюдательный, видно невооруженным глазом. Давай-ка между нами и то…
– Господа! Мое почтение, Павел Николаевич! На ловца и зверь бежит.
При виде возможной жертвы толпа восторженно ревет.
ГОСУДАРЬ, спасите Россию, ей грозит унижение и позор.
– Все будет сделано, месье Терещенко. Спуститесь к завтраку?
Солдат на платформе что-то говорит офицеру и показывает рукой на паровозный дым, ставший гораздо больше. Офицер всматривается и, подбежав к локомотиву, пытается привлечь внимание машиниста.
– Мне нужен комиссар Иорданский, – говорит приезжий.
– Они уничтожили все, что было мне дорого, Марг. Они отобрали у меня Родину.
В комнату входит адъютант и касается плеча дремлющего Керенского.
– Мой, конечно, – фыркает Терещенко. – В этом деле 95 % документов – мои. Следственная комиссия Временного правительства в основном опиралась на документы, собранные мной.
Оба глядят на проходящих мимо молодых юнкеров и на занимающих телеграф бойцов ВРК.
– Я уже четыре дня большевик, – отвечает Муравьев. – И мне это, черт побери, нравится…
– Что же вы без перчаток, Владимир Ильич? – с упреком спрашивает Зиновьев. – Руки ледяные.
От здания вокзала отъезжают кареты. Рядом с ними скачут конные жандармы. Выдыхают сизый бензиновый дым стартующие авто. Императорский кортеж выстраивается в длинную колонну и начинает спускаться вниз…
Мужчины в спешке входят в подъезд, поднимаются по лестнице.
– Руководите выгрузкой, поручик… Я уж как-то сам!
– Боюсь, что сейчас у меня нет доступа к моим активам в России…
– Глупый вопрос… Меня везли сюда в кузове грузовика.
«Пошли», – приказывает Фиксатый, и все четверо быстро взбегают по ступеням, за считанные секунды преодолевая пролет за пролетом.
– Для этого у нас есть Корнилов. Он способен на непопулярные решения.
Он поворачивается и дальше шагает по битому кирпичу, высокий и сутулый.
Смотрит на заголовки и, свернув газету, шагает дальше.
– Да, мама… – говорит Терещенко твердо. – Я полагаю, что могу сам решать, какие твои просьбы выполнять, а какие пропускать мимо ушей. И запрещать мне ты ничего не можешь…
– Новая звезда русского балета? – спрашивает Терещенко, выглядывая из-за цветов.
В руках у Никифорова еще одна папка, на обложке выцветшими чернилами надпись: Терещенко Михаил Иванович, общие материалы, 1912 год.
В окна бьет солнце. Слышны крики чаек и отдаленный шум моря. Постель смята, на ночном столике – серебряное ведерко со стаявшим льдом и почти пустая бутылка шампанского.
Весь он такой щеголь-барин – добрый, красивый, вальяжный.
Разобраться, кто и где, невозможно. Взрываются ручные гранаты, в воздухе пороховой дым. Кто-то кричит пронзительно. На полу тело, из-под которого выползает лужа крови. Вспышки выстрелов. В коридоре н…
Керенский и Барановский обнялись в прихожей.
– Понимаю вас, месье Палеолог. Если хаос в столице будет продолжаться, то ничем хорошим для России подобное не закончится… Я понимаю, что вы, как представитель союзной державы, не можете оставаться р…
– Значит, предоставленных документов недостаточно? – Терещенко начинает терять терпение. – Ждете личного признания Ульянова, мол, я – немецкий агент?
– Итак, с 1923-го и вплоть до 1928 года я в основном жил в Париже… – Терещенко закуривает неизвестно какую по счету сигарету и выпускает в прохладный вечерний воздух струю белого дыма. – Моя новая ра…
Перед ним сидят Некрасов, Филоненко, Савинков и Терещенко. Керенский отшвыривает газету.
«…последние несколько лет мы с мужем прожили отдельно друг от друга, и я надеялась, что после его приезда во Францию наши отношения восстановятся, но мой супруг продолжал вести свободный образ жизни,…
Терещенко выходит из вагона и, пройдя по перрону, спускается по лестнице на мостовую. За спиной у него здание Восточного вокзала Парижа.
– Что ж… Как закончите книгу, пришлите экземпляр – любопытно будет прочитать.
Перед ней четверо – трое солдат и один в матросском бушлате. Нетрезвые, с ухмылками на лицах.
– А сегодня, – с горечью говорит Гучков, – эти же люди аплодируют Ленину. Миша, такие вещи не должны решаться на митингах. Это – политика страны. Обыватель не должен иметь на нее влияния, пока нет го…
– Они же предупредили тебя? – спрашивает Марг. – Троцкий говорил с тобой, Мишель? Ты же дал ему слово?
– Где, блядь, Переверзев? – говорит один из них, в бескозырке, с рябым круглым лицом. – Где эта сука?
– Вот же он! – говорит девушка удивленно. – Ой! Он какой-то странный!
Мимо стучат сапоги. Собаку обдает запахом мокрой шерсти, пота, сгоревшего пороха и сивухи.
Она тоже почти не изменилась – все так же хороша, стройна и соблазнительна.
В ложе перед оркестром сидят Терещенко с Маргарит. С другой стороны в такой же ложе – посол Франции Морис Палеолог с дамой. Палеолог, встретившись взглядом с Терещенко, делает приглашающий жест. Тере…
Мимо Терещенко пробегает санитар с сумкой через плечо. Михаил оглядывается.
– Ну, хуже от этого никому не стало, – рассудительно замечает она. – Мы просто узаконили случившееся. Я теперь снова мадемуазель Ноэ, только немного старше и с двумя детьми. А ты – свободный мужчина …
На снегу корчатся десятки раненых. Лежат убитые, их не меньше двух дюжин. Всюду кровь. Брошенные транспаранты, знамена…
По приговору военно-окружного суда приговорен к смертной казни и повешен в ночь на 12 сентября в Лысогорском форте.
Терещенко и Никифоров сидят на веранде ресторанчика за ветрозащитным экраном. Вечер. Море уже скрылось в темноте. Прохладно.
– Сложно сказать, Александр Федорович. Вот последняя сводка по расположению сил ВРК…
– Господа, – вмешивается Терещенко, гася сигарету в полной окурков пепельнице. – Дамы! Послушайте! У нас грандиозные планы и все шансы стать самым известным издательством России. Я не сомневаюсь, что…
– Скорее – преуменьшена, – улыбается Терещенко. – Она женщина умная, ловкая, соображала быстро. Успела сжечь компрометирующие брата документы. Показания давала очень осторожно, дозировала информацию,…
Палеолог кладет на скатерть достаточно увесистый пакет, обвернутый в почтовую коричневую бумагу.
– Я уже слышала этот бред. Разговор закончен. Я никогда не дам разрешения на твой брак, пока не сочту твою избранницу достойной… Хочешь – живи с ней, но фамилию Терещенко она носить не будет.
Троцкий пожимает руку Ленина первым, после чего Ульянов здоровается со всеми остальными.
– Зато хорошо разбираюсь в деньгах, Володя, – парирует Гельфанд, отпивая из бокала дорогущее французское красное и закусывая его нежнейшим паштетом. – Я не религиозен, так что не разбираюсь не только…
В 1912–1917 годах – член IV Государственной Думы от Костромской губернии, входил в состав комиссий по финансам, торговле и промышленности, по рабочему вопросу. В 1913–1914 годах – товарищ председател…
– Это потому, что тебе больше не нравится спать со мной?
– Не думаю, что они бы просто так ей делились, – сомневается Никифоров. – Хотя – причина очевидна. Франция не хотела, чтобы Россия вышла из войны. Восточный фронт сковывал силы немцев, и капитуляция …
Терещенко ведет машину бесстрашно, но и пьяный водитель грузовика не осознает опасности. Обе машины влетают на мост, Гучков ловит на мушку силуэт кабины и стреляет. Пуля из револьвера Александра Иван…
Михаил тоже зол. Он то и дело поправляет челку, которая валится на лоб, и краснеет лицом.
– Роскошный подарок! Подарить жене королевский алмаз! – говорит Никифоров. – Вы широкий человек, Михаил Иванович… А я-то думал, что вы в 15-м закрыли «Сирин» потому, что у вас не было денег содержать…
– Да уж нет! Он в кого хотел стрелять, в того и стрельнул. И где была охрана? И каким образом вообще этот Богров прошел в театр с оружием, если не пускали без пропуска? – возмущается Федор. – Вот ска…
Небо чистое, голубое. Воздух пахнет августовским разнотравьем, на фоне которого легкий запашок авиационного бензина можно и не уловить, и если бы не отдаленные звуки артиллерийской канонады, доносяще…
Что-то тяжело падает, потом входит Савинков.
– А где Львов? – Савинков задает вопрос не отрывая глаз от текста.
– Это народ, Дорик. То, что выкатилось – это и есть народ.
– А кто вам сказал, что я хотел бы другой судьбы?
Терещенко целует жену в макушку и садится за стол.
Он уходит в темноту за своим отрядом, забросив винтовку на плечо.
– Она не похожа на белошвейку, – возражает Пелагея.
– ЗЕМЛЮ ТЕМ, КТО ПРОЛИВАЛ НА НЕЙ КРОВЬ И ПОТ! – кричит Троцкий. – ЗЕМЛЮ КАЖДОМУ ИЗ ВАС!
Несколько встречающих подхватывают чемоданы, помогают пройти женщине с детьми. Все садятся в машины. Автомобилей много, дорога перед маленьким вокзалом буквально заставлена ими.
– Большевики должны возглавить восстание, – говорит Ленин, подумав несколько секунд. – Тут ты прав. Но это должно быть удачное восстание. Это поднимет наш авторитет. И для того чтобы свергнуть этого …
Февраль 1918 года. Петроград. Смольный. Кабинет Троцкого
Машина едет по заснеженной улице Петрограда. На капоте полощется французский флажок. Маргарит на заднем сиденье закрывает лицо руками.
– Да, Александр Федорович, и я так думаю. И мое мнение совпадает с мнением Временного совета.
На выходе Терещенко останавливается, чтобы закурить очередную папиросу. Около него останавливается Петлюра. Рядом с высоким Терещенко он кажется подростком.
– Именно его, – отвечает Савинков. – Крымов – человек решительный и преданный Родине.
Титр: Авиация сил Антанты безраздельно владеет небом.
Некрасов молчит. Керенский, переведя дух, подходит к нему.
Терещенко прижимается к земле. Он лежит в грязной каше из снега, воды и лошадиного навоза. Рядом с ним вжался в лужу Коновалов. Лицо у него в брызгах грязи, глаза безумные.
Солдаты глядят на проносящийся мимо поезд недоброжелательно, провожают вагон непристойными жестами и мрачными взглядами.
– Рад познакомится с вами, сэр. Позвольте представиться – Михаил Иванович Терещенко.
Застава Московского полка. Бунтующие солдаты и рабочие замирают перед ней, но по ним не стреляют. Толпа идет сквозь заставу, и в нее вливаются все новые и новые люди в шинелях и с винтовками – словно…
Муравьев подходит к своему автомобилю, срывает со штыка платок и отдает винтовку ожидающему ее солдату.
Брови Терещенко удивленно взлетают вверх.
Терещенко выбегает прочь. Хлопает входная дверь.
– Имей совесть, Александр Иванович! Мои люди сейчас рыщут в банках Норвегии, Швеции и Франции. Мы нашли агентов в Германии, армейская разведка собирает для нас информацию о связях Ленина и Людендорфа…
– Спокойнее, товарищи, – говорит Верховский, вскидывая острый подбородок. – Я знаю, что правда неприятна, но кто-то должен ее сказать. Анархия и дезертирство нарастают с каждым днем. Это давно уже не…
– Конечно. Мы с Гучковым создавали планы отстранения Николая Александровича от власти, заручившись поддержкой генерала Алексеева! Вы слышали о нем?
– Охраняют его, бля… Возят. Шлепнуть падлу – и все!
– Без подхода войск мы не продержимся и суток, – говорит Полковников.
– Да не суетись ты так, Володя! Это же не оригинал?
Пелагея, Михаил, Лиза, Дорик и Малик сидят на веранде. Мартовский вечер прохладен, возле столика стоит закрытая жаровня с углями. Малик греет над ней руки.
– Ваши вещи, граждане, – говорит Бубенцов, указывая на стоящие перед ним два небольших чемодана. – Одевайтесь и следуйте за мной. Вы поступили в мое распоряжение.
– Как все правильно говорят… Как мудро! Не было бы только поздно!
Терещенко садится на свое место у окна. Горящий ночник позволяет ему читать. Он просматривает книгу, а его сосед по купе, которому тоже не спится, приглядывается к обложке.
– Всех возможно уговорить, сестрица! Всех! У каждого есть струнки, на которых можно сыграть… Мне нужна эта яхта. Представляешь, как она будет смотреться напротив набережной Круазетт, вся в огнях… Дор…
– Я беременна, – едва слышно произносит она и начинает плакать. – Мишель, я беременна…
– Ну, я бы не стал так обобщать, – на этот раз Терещенко улыбается искренне.
– Вчера отряды, подчиненные Петросовету и ВРК, разбирали пути на подъезде к городу, – сообщает Кишкин. – Излюбленная тактика большевиков – они уже не раз действовали таким образом. Это тоже может быт…
– Михаил Иванович, дорогой, поверьте, никто в СССР давно не воспринимает вас как опасность и, тем более, как врага. Я, например, приехал к вам как очевидцу волнующих дней нашей общей истории, не боле…
Они останавливаются на ступенях рядом друг с другом.
– Это министры-капиталисты тебе товарищи, сволочь очкастая? – спрашивает матрос, выступая вперед. – Это кто тебе, падла, товарищи? А ежели я тебя, тварь, сейчас пристрелю?
Она пытается дать ему пощечину, но Терещенко легко перехватывает ее удар.
– Вы даже не представляете, насколько я любопытна. И все-таки – даты… Это секрет?
Ночь с 24-го на 25 октября 1917 года. Петроград. Варшавский вокзал
Толпа бросается доламывать двери. Женщины, мужчины ломятся в узкие двери, давя друг друга. Изнутри лавки слышны крики, звон бьющегося стекла, мат.
– Полагаю, они не решатся на вооруженное восстание, – улыбаясь, объясняет Коновалов. – Слишком свежо у них в памяти июльское поражение. Разгром многому учит, мистер Бьюкенен.
– Я рад, что мы с вами сходимся в мнениях…
– Благодарю вас, мадмуазель Марг! – отзывается капитан. – И вам обоим всего лучшего! Я был бы очень благодарен, если бы вы отошли от ограждения. Вода сейчас вовсе не августовская, и мне становится не…
– Забавно, – говорит Никифоров. – Прямо шпионский роман… Ты читал шпионские романы, Володя?
– Вы могли бы посетить Киев, побывать в Художественном музее, где до сих пор хранится экспозиция, подаренная вашей семьей…
– Десять! – кричит распорядитель на берегу и толпа повторяет за ним: Десять!
Расчищено, но, видимо, снегопад недавно закончился и снег вывезти не успели. Машин мало. Завывая электромотором, по дороге едет троллейбус. Его обгоняет черная «Победа», принимает вправо и становится…
«Моран» Нестерова, летевший выше австрийца, начинает пикировать, чуть покачивая крыльями, словно атакующий голубя сокол. Он заходит против солнца, с хвоста, чтобы пилот «Альбатроса» не успел разгляде…
– Ты разве не понимаешь, Миша? Я теперь осталась одна. Я теперь осталась один на один с ней!
– Позвольте мне пояснить, Государь, – произносит Шульгин и откашливается, – 26 февраля в Думу вошла толпа с вооруженными солдатами и заняла всю правую сторону зала заседаний. Левая сторона тоже занят…
Старик подносит напиток к губам и делает глоток.
– Слава Богу, – говорит Полковников с облегчением. – Вам удалось, Владимир Бенедиктович?
В кабинете Керенский, Полковников и Багратуни, Терещенко, Кишкин, Коновалов.
Дом семьи Терещенко на Терещенковской улице.
– Мне страшно думать, что будет с тетушкой, – говорит он. – Они были настоящей парой. Во всем…
Солдаты с винтовками, несколько офицеров, пулеметный расчет.
– Боже мой, – говорит он в потолок. – Как же это было прекрасно, черт побери!
– Теперь Европе стоит опасаться и тех, и других. Боюсь, что большая война – это всего лишь дело времени. Вена становится небезопасным местом.
– Глупый вопрос… Маргарит, мама. Мы поженились здесь, по ее приезде…
– Сегодня 31 марта 1956 года, – говорит Сергей. – Девять часов утра. Первая пленка. Михаил Иванович Терещенко. Интервью. Михаил Иванович, расскажите о том, как для вас началась Февральская революция?
– Надеюсь, это не связано?.. – Сергей Александрович неопределенно взмахивает рукой.
– И цена этому, Александр Иванович, – говорит Терещенко, – нарушение Россией своих обязательств перед союзниками, позорный сепаратный мир и потеря репутации? То есть – бесчестье?
Во дворе какого-то дома нескольких раздетых до белья юнкеров расстреливают солдаты.
– Все будут знать все, – продолжает за него хозяин кабинета, – но ничего не смогут предъявить в суде…
– Вы правы, капитан, – усмехается Терещенко. – Сейчас – это уже ни о чем. Он потерялся.
– Буржуазная революция? – переспрашивает Ульянов и смеется, отчего у него подрагивают плечи. – Михаил Иванович, вы в самом деле верите в то, что либералы на что-то способны? Что образованность как-то…
– Вы плохо представляете себе, что творится в Петрограде, полковник. Мой пиджачок… Я не мылся четыре дня и, как сами понимаете, почти не спал. Если мы не успеем погасить пожар, то это будет смертный …
У вокзала толпа людей. Их очень много – человеческой массой заполнена вся площадь перед зданием. Сам вход в вокзал перекрыт солдатами, но и под крышей тоже полно народа, правда, тут публика несколько…
Михаил с сотрудниками в большом форменном картузе и плаще проходит по огромной соляной пещере.
Вальс летит над залом. Свет льется из окон особняка вместе со звуками музыки.
– Бесполезно, – басит Александр Николович. – Ты же знаешь, она никого не слушает. Ваню покойного не слушала, он ей слова поперек не мог сказать, и меня не станет. Мы – Терещенки – происхождения прост…
– Да не мой он, Зинаида Николаевна, – возражает Горький. – И разговор с Луначарским бессмысленен. Он сейчас собою упивается, в полном опьянении от успеха и значимости. Он мне статьи заказывает написа…
– Не пора ли это остановить? – спрашивает Антонов.
Неподалеку от Северянина сидят и Михаил с Марг.
– И что твои мастерские? – спрашивает Терещенко.
– Ага, – говорит Терещенко. – Вот, значит, в чем дело?
– Атаковать начинайте со всех сторон – Большая Гребецкая, малая Гребецкая, Музыкантский переулок, Громов переулок. Посмотрим, где у них слабые места. Броневики пусть ведут огонь по пулеметным гнездам…
– Зря вы так, Михаил Иванович, – с упреком говорит Никифоров. – Не за что нас не любить! Все-таки мы освободили Европу от гитлеровцев…
За его спиной Ларс Бертон с дымящимся револьвером в руке.
Кочегар в кабине локомотива продолжает бросать уголь в топку.
Марг выхватывает ее у няни и прижимает к себе.
– Я полагаю, что нам надобно поддержать сербов…
– Боюсь, ты не понимаешь всей сложности ситуации, Дорик…
Автомобиль и висящий на его хвосте грузовик с матросами несутся по Набережной.
– Голосуем, товарищи! – кричит Свердлов, заставляя всех повернуть головы в его сторону. – Внимание! Ставлю вопрос на голосование!
Они садятся за стол заседаний друг напротив друга.
Павлов неожиданно вежлив, может быть, потому, что за ним в коридоре маячат тени.
Переходит на русский, говорит совершенно правильно, без акцента.
– Возможно, – говорит Гучков с иронией, – он не сумел бы так быстро сориентироваться в ситуации, если бы мы закрыли ему въезд в Россию. Но вам в Петросовете были нужны профессиональные революционеры?…
– Александр Михайлович! Здравствуйте! – искренне радуется он.
– Твоя Маргарит! Она кто? Кто она такая, чтобы стать женой моего сына? Чтобы войти к нам в дом? Скажи мне, Мишель?
На лестнице вперемешку тела юнкеров, дружинников. Атакующие, стреляя, поднимаются вверх по ступеням.
Пелагея с Михаилом скользят по навощенному паркету словно профессиональные танцоры, ими можно любоваться.
– «Марипоза» уже не наша, – говорит Пелагея.
– Наблюдательный… – ухмыляется командир. – Я насчет присяги… Ты ж ее царю давал, служивый. А царя вроде как свергли. Сечешь? Царя свергли – народ остался.
– Он выводит ее в свет, – говорит она негромко, но в голосе такая неприязнь, что Варвара невольно поеживается. – Он не стесняется появляться на людях с этой девкой…
– Кровь вытрите, Виктор Михайлович, – приказывает Лев Давидович. – Что ж вы так, народу – да под горячую руку? А если бы меня рядом не случилось? Висеть бы вам на фонаре!
Он спит прямо за столом, уронив голову на бумаги. За ним застеленный диван, но Коновалов до постели не добрался.
– Почему? Ну почему, мама, ты так упорно мешаешь моему счастью? Чем она тебе не угодила? Ты ведь и двух слов ей не сказала!
Успевший переодеться Терещенко смотрит на коллег с изумлением, Гучков замечает это взгляд.
Что-то кричит офицер, командующий ротой, но солдаты опускают оружие.
Честным словом офицера и солдата еще раз заверяю, что я, Генерал Корнилов, сын простого казака-крестьянина, всей жизнью своей, а не словами, доказал беззаветную преданность Родине и Свободе, что я чу…
Михаил сначала недоуменно оглядывается, а потом смеется.
Шофер открывает перед ней дверку авто и мадам, ступив на выдвижную ступеньку, опускается на заднее сиденье и распахивает кружевной зонтик. Рядом с ней садится Николенька, потом Елизавета, выглядящая …
Дворцовая набережная, по ней катит автомобиль. Это не роскошный «роллс-ройс» с Лазурного берега, а более уместный в Петербурге «даймлер» последней модели. За рулем – Михаил Терещенко.
Старик без пиджака стоит на балконе и смотрит на марину, полную яхт.
Терещенко берет с прикроватного столика сигареты, закуривает.
– Рассказ очевидца мало соответствует действительности? – переспрашивает Терещенко, вытирая слезящиеся от смеха глаза. – Вам не пришло в голову, Сергей Александрович, что это ваша советская реальност…
– Отнюдь. Наоборот, господин капитан. Я знаю, что вы отважный и преданный человек. Но вы гражданин Норвегии, а Норвегия в этой войне не участвует. Я не могу приказывать вам рисковать своей жизнью.
– К сожалению, Петр Моисеевич, – говорит Кишкин, – мы ограничены в возможностях. Любая попытка применить силу в нашем положении закончится штурмом Зимнего и нашим арестом. Большевики только этого и ж…
– Я не могу видеть, как ты на них смотришь. Ты их ебёшь взглядом. Каждую из них.
Михаил следует за Елизаветой Михайловной.
– Варя… – выдыхает Богдан. – Большой день… Прости…
С апреля 1920-го – эмигрант, один из основных политических деятелей русской эмиграции. Автор воспоминаний «Очерки русской смуты» (1921–1926) – фундаментального историко-биографического произведения о…
– Все короче, чем читать… – улыбается Никифоров.
Перед Дикой дивизией выступает оратор, говорящий на татарском языке. Потом начинает говорить чечен. Солдаты слушают, на лицах внимание.
– Спецуполномоченный Бубенцов, – представляется вошедший. – Петроградская ЧК. У меня особое поручение от товарища Троцкого. Вот мандат.
Совсем рядом в Михаилом жандармы проволакивают стрелявшего.
– А что есть – тем и буду, – парирует Белышев. – Потом будем разбираться. Я б тебя, падлу, в ствол зарядил, но, боюсь, целиком не влезешь… Открыть огонь из носового орудия! Холостым!
– Нет, – спокойно отвечает Маргарит. – Я пытаюсь купить жизнь своего мужа, месье Ленин.
– У вас репутация бонвивана, Дарси. А что если вы решили начать новую жизнь вместе в очаровательной соотечественницей? Как вам такая версия? Кто свяжет с вами двумя – молодыми, успешными и красивыми …
Стол сервирован с той же тщательностью, что и завтрак Керенского утром. Белоснежные скатерти, салфетки, серебряные приборы, дорогой фарфор с царскими вензелями, хрустальные бокалы и графины, нескольк…
– Уж не знаю, что было более ценно, – говорит капитан. – Деньги или информация о Парвусе и Владимире Ильиче?
Из здания театра выходят Палеолог и Терещенко с дамами.
– Я совершенно не азартна, Моник. Рулетка не возбуждает моего воображения, пока Мишель играет – я скучаю.
В зале заседаний стоит столбом махорочный дым. Людей много, ведет собрание Свердлов.
– Единственная! Единственная звезда! – поправляет его Павлова. – Прошу вас, господин инспектор, заходите, не стойте на пороге!
– Не имеет значения, полковник, – говорит Багратуни. – Теперь это уже не имеет значения.
– Это самая красивая яхта на свете! – продолжает Михаил. – Отец был бы счастлив иметь такую…
Моник улыбается и получает улыбку в ответ.
– Николай, пойдешь к Ильичу вместе с Антоновым и Невским. Он вас вызывает с докладом о подготовке к восстанию. Идите порознь, с максимальной осторожностью. Его ищут, за вами могут идти филеры…
Юнкера захватывают помещения, разоружая немногочисленную охрану. С ними Полковников и несколько офицеров.
Все глаз не отрывают от плавучего букета, приближающегося к «Уайт Стар Лайн».
Стоящий неподалеку лакей кидается услужить, но государь останавливает его выразительным жестом.
– А чему ты удивляешься? Я всегда была здесь, просто ты не всегда меня замечал. Разрешишь мне поставить вместе с тобой? По старой памяти?
– Не все… Ногами, вишь, сучит, бегунок… Да чо ты его? Штыком всю ночь ковырять будешь?
– О Корнилове. В августе он и Савинков могли все изменить.
– Приехал Гучков, Марг, – отвечает ей Терещенко. – Царь распустил Думу, в казармах восстали солдаты. Мне нужно ехать… Я прошу тебя, дорогая, сегодня на улицу не выходить. Если что-то нужно, пошлешь Л…
– Ерунда, – резко отвечает Терещенко. – Деньги были и тогда, и в 17-м, но я перестал болеть издательским делом, нашлись вещи куда важнее и интереснее…
– Я, конечно, атеист, но… Даже Бог оказался на нашей стороне, Михаил Иванович, – говорит Никифоров серьезно. – А Бог редко ошибается…
Лицо у Керенского каменное, с застывшей на нем неприязнью.
Пелагея тоже рассматривает стоящее на рейде судно через цейсовскую оптику.
– Но это еще не все причины. Я не планировал тебе сообщать, но в Москве был убит Дарси. Догадываешься, кто мог отдать приказ убить Дарси?
Портреты Николая, хоругви, расшитые золотом знамена и лица, лица, лица… Глядящие вверх с надеждой и радостью десятки тысяч лиц!
– Александр Иванович! Бога ради! Вы целы?
На трибуну поднимается генерал Корнилов. Зал аплодирует, многие встают.
В толпе стоит невысокий молодой человек и внимательно провожает машину премьер-министра глазами. Несмотря на жару, он в темном пиджаке, лицо у него бледное, как у покойника.
– Эта дамочка не про тебя, юнкер, – говорит один из солдат в возрасте, сидящих возле небольшого костерка чуть в стороне. – Не трать время… если выживешь – найдешь себе краше.
Мишель выписывает чек и передает его собеседнику.
– Мы привезли вам постановление Временного совета.
Наводчик наклоняется к трубке. Пуля попадает ему в голову.
Он начинает целовать ее. Маргарит сначала сопротивляется, но под напором ласк сдается.
По улице катится последний из броневиков ВРК. В это время из окна училища вывешивают простыню, как белый флаг.
Маргарит читает, сидя в кресле у распахнутого окна. Жарко. Ни дуновения ветерка, занавески не колышутся.
В августе-ноябре 1917 года служил в запасном полку в Твери, воевал на фронте 1-й мировой войны под Двинском. В 1917–1918 г. – секретарь волостного совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов …
– Ты отказываешься меня слышать, Мишель. Еще месяц-два, и нам будет некому помогать.
– Мне не нужны подробности, – говорит Михаил мертвым голосом. – У меня хорошее воображение.
Михаил тоже берет бокал у проходящего мимо официанта.
– Она мать твоего ребенка. Но тебе она не жена.
– Михаил Иванович! Александр Федорович просил вас зайти.
– Все, – говорит один юнкер другому, – ребята за патронами поехали!
– И вот, – шутливо продекламировал Никифоров, – эта страна сидит перед вами и берет у вас интервью.
– Андрей Афанасьевич! Не мучьте, дайте посмотреть! – просит журналист.
Дорик подвигает к камину третье кресло. Заботливо помогает женщине сесть, поправляет шаль, наброшенную на плечи.
– Ты боишься, что у Корнилова не получится?
– Что за визг? – спрашивает она. – Что произошло?
Михаил Иванович показывает Гучкову, Милюкову, Шингареву, Львову и Керенскому бумаги, полученные от Ротшильда.
– Мишель! – Эбба наклоняется и целует его долго и страстно.
Он в белых перчатках, скатерть белоснежная, посуда с царскими орлами – тончайший саксонский фарфор. Масленка со льдом, тонко нарезанный белый хлеб, ломтики ветчины.
Судно идет разгоняя ночь ходовыми огнями. На палубах горит только дежурное освещение. Ночная вахта. В рубке – рулевой и капитан Бертон: норвежцу выпало дежурить в это время.
Терещенко садится рядом с постелью Марг и берет ее за руку. Она приоткрывает глаза.
Вот он шагает по коридору вслед за человеком в армейской шинели. Тусклый свет потолочных светильников. Холодно, хотя и не так, как на улице. От дыхания идущих в воздухе пар.
– Товарищ Терещенко, товарищ Рутенберг. Вас ждут в Малахитовом зале…
– Вот черт! – говорит он раздраженно. – Не могу найти! Дайте-ка мне спички, Михаил Иванович!
Август 1911 года. Киев. Привокзальная площадь
Полковник спешивается, ныряет за пушечный щит и шлепает лошадь по крупу. Та неторопливо шествует прочь, по двору. Еще одна пуля щелкает о металл. Из завала высовываются стволы винтовок и плюют огнем …
– Не нравится, – говорит она, упрямо наклонив голову. – Да, мне он не нравится.
– Мария, – обращается дядя к служанке, появившейся в дверях. – Пожалуйста, кофе для Михаила Ивановича. И завтрак соберите… Ты же будешь завтракать?