Все цитаты из книги «1917, или Дни отчаяния»
– Буду счастлив сотрудничать, – говорит Терещенко.
– Это и твои дети, Мишель. Я не стану мешать.
– Третьего раза не бывает, – говорит Моник.
– Здравствуй, Лев Давидович, – говорит мужчина в пенсне. – Здравствуй, дорогой! Заждались мы тебя!
– Нет, не знала! Просто вы выглядите, как юноша, получивший долгожданный подарок! Вы любите подарки?
– Второй месяц. Сразу после получения предписания.
За окнами дворца Радзивиллов мелькают тени танцующих и звучит музыка.
– А что подарите мне вы? – спрашивает Мишель.
Киев, Оперный театр. 1 сентября 1911 года
– Ну хорошо… Хорошо… Понял. Я поеду с тобой. Приезжай.
Гул голосов усиливается. Керенский крутит головой, в руках у него кувыркается карандаш.
Троцкий с интересом. Терещенко с нескрываемой неприязнью.
Керенский идет по коридору, как сквозь строй.
Председатель Государственной Думы Родзянко.
– Да черт с ней, с вашей машиной… – говорит Терещенко на ходу.
– Этот номер не должен завтра попасть в продажу.
Зиновьев запускает обе пятерни в шевелюру, на его лице растерянность.
Михаил стоит в коридоре у приоткрытого окна и курит.
Тот спокойно гасит сигарету в пепельнице.
– Дорик! – восклицает с укоризной Терещенко.
– Не думай об этом, Марго. Я найду решение.
– Господа офицеры! – негромко зовет Лашкевич.
– Зовите. И распорядитесь насчет завтрака.
– Ты хочешь гарантировать займ своим имуществом? – спрашивает он.
– Очень прагматичный человек, – замечает хозяин кабинета не без иронии. – Никаких революционных идеалов… У вас все?
– Их бы давно расстрелял ваш Ленин, – вставляет Гиппиус, – но ему пригрозили полным разрывом дипломатических отношений, и он проявил «милосердие».
Но Чернова уже вырвали из его рук товарищи и поволокли.
– Не ранее двух пополудни, Владимир Ильич.
Портнов делает знаки, что часовых трогать не нужно – и солдаты благополучно проходят мимо.
Александр Николович в удивлении и едва заметно приподнимает бровь.
– Думаешь, хватит? – спрашивает Кислица у Касьяна.
– Другой план есть? – Керенский обводит военных тяжелым взглядом.
– Для кого как… – пожимает плечами хозяин.
Рядом с театром множество колясок, машин, и подъезжают все новые и новые – вечер, в театре будут давать балет. На афишах фамилии крупными буквами – «Вацлав Нижинский», «Русский балет Дягилева», «Шаля…
– Нам нужно видеть мадам Суменсон, – говорит подпоручик.
Ствол пулемета «максим» смотрит из чердачного окна на улицу – внизу люди, тысячи людей.
Бертон не задает вопросов, молча исчезает в полумраке.
– И стать Главковерхом… – негромко говорит Дарси.
Никифоров искренне смеется, запрокидывая голову. Терещенко молчит.
– Хде, бля? Хде? – орет кто-то внутри. – Ломай, сука!
– Слушай, Профессор, а может, ну его? – обращается к фиксатому извозчик. – Улица не та, дом не тот, клиент на машине… Может, у него дома десять служивых с наганами? Лучше меньше, да лучше! У меня вот…
– И что теперь? – спрашивает Коновалов у Багратуни.
– Гранаты, гранаты давай! – кричат голоса снаружи.
Троцкий делает полшага назад, выдвигая вперед Чернова.
Чашка с розами на боку звонко цокает о блюдце.
– Могу ли я полюбопытствовать, кто ваш друг?
– Зашел попрощаться. Жена ждет в экипаже. Едем домой.
В руках винтовки и револьверы, лица красные, нетрезвые.
– Ну, что ты, Петр Моисеевич, зачем мне на такого знатного революционера доносить? Найдется кому. Сейчас время грядет веселое – все тайное наружу выплывет…
Генерал Черемисов явно не пышет дружелюбием.
– Два месяца, – перебивает она. – Я знаю, когда это произошло.
– И ты готов взять все на себя? Всю организацию?
Это невысокий мужчина лет пятидесяти— пятидесяти пяти, с очень приятным лицом, добрым и открытым, совершенно не соответствующим должности, которую он занимает.
– Я уже четыре дня большевик, – отвечает Муравьев. – И мне это, черт побери, нравится…
– Пошел, – командует он. – Что стоишь? Лезь в вагон, чучело!
– В России? – переспрашивает Ульянов, улыбаясь.
К плавучему букету присоединяются два пожарных катера.
– Поражения делают нас сильнее, – отзывается Михаил. – Я их не боюсь.
– Да! Расстреливают из орудия! Прямой наводкой! Прошу помощи! Мы не продержимся до подхода войск… Я понимаю, что вы сами в окружении, подполковник. Но у вас там тихо, а меня из трехдюймовки херячат! …
– Вы, Казанцев, поезжайте, – цедит сквозь зубы Лашкевич. – Спасибо. Дальше мы без вас.
– Мы сами – заинтересованная сторона, – перебивает его Терещенко. – Простите, ради Бога, Георгий Евгеньевич, я же не предлагаю немедленно гильотинировать Ульянова. Я предлагаю его задержать до выясне…
– Добрый день, господа! – приветствует министров посол. – Очень рад, что вы приняли приглашение!
– Готовите России диктатора? – то ли шутит, то ли всерьез спрашивает Терещенко.
– Сегодня у нас день сюрпризов, как я посмотрю…
– Превосходно, – Рене подмигивает. – Итак, месье Терещенко, давайте начнем…
– Благодарю вас, мадмуазель Марг! – отзывается капитан. – И вам обоим всего лучшего! Я был бы очень благодарен, если бы вы отошли от ограждения. Вода сейчас вовсе не августовская, и мне становится не…
– И вы знаете, я этому очень рад! – говорит Никифоров. – Вы, Михаил Иванович, уходящая натура. Идеалист. Следование высоким идеалам привело вас лично к банкротству. Либерализм и неправильное понимани…
– А я никогда им и не был! Есть жиды, а есть – евреи, и их не перепутать! Среди большевиков много евреев! Так что это ты, Мишель, антисемит! Что ты хочешь от меня услышать? Заверения в верности? Их н…
– Вы просили невозможного, – отвечает Винниченко на русском. – Вы просили об отказе от требований автономии, вы предпочитали их не слышать, но пытались управлять нами, словно ничего не произошло и це…
– Да успокойтесь вы, Александр Федорович, – вступает в разговор Дан. – Никаких политических последствий этот документ не имеет, практических – тем более. Товарищи высказали мнение, вы это мнение услы…
– Слушай, дорогая, – говорит Терещенко на ушко Марг. – Давай уйдем… Не могу больше слышать эту пошлятину.
Он бледен, но рука, держащая папиросу, не дрожит. Глаза злые, рот сжат.
Пуля преследователей попадает в напарника Смолякова. Он роняет винтовку и повисает на дверце. Маргарит, не обращая внимания на свист пуль, затаскивает его во внутрь. Она вся в крови – руки, платье, ш…
– Ну какие в Казани, за тысячи верст от фронта, немецкие диверсанты? – морщится Савинков.
– Зато хорошо разбираюсь в деньгах, Володя, – парирует Гельфанд, отпивая из бокала дорогущее французское красное и закусывая его нежнейшим паштетом. – Я не религиозен, так что не разбираюсь не только…
– У меня в буфете есть бутылка коньяку, – говорит капитан. – Помнишь, мы собирались напиться?
– Товарищи! – кричит Керенский хрипло, стараясь накрыть гомон толпы. – В этот страшный для Отчизны час я обращаюсь к вам, братья и сестры, к вам, солдаты и матросы великой армии российской! К вам, со…
– Рано или поздно придется определиться с симпатиями.
Занятия Государственной Думы указом ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА прерваны до апреля. Точка. Последний оплот порядка устранен. Точка. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. Точка. На войска гарн…
Они стоят в коридоре за дверью ложи, обнявшись, Терещенко гладит Марг по вздрагивающей спине.
Терещенко и Кишкин медленно поворачиваются.
Машина с солдатами едет по городу и останавливается возле богатого дома.
– Господа! Мое почтение, Павел Николаевич! На ловца и зверь бежит.
Михаил Иванович собирает дорожный саквояж. Достает из ящика бюро браунинг и кладет в револьверный карман.
– Едем, Александр Иванович, – просит Шульгин. – Прошу прощения, Михаил Иванович, вынуждены поспешить. Обстоятельства. Не хотелось бы дождаться в сопровождение батальона революционных солдат и лично т…
– Они же предупредили тебя? – спрашивает Марг. – Троцкий говорил с тобой, Мишель? Ты же дал ему слово?
– Перестану. У меня сердце разрывается – я не умею, понимаете, не умею отказывать, особенно когда горе! Но разговаривать с этими двумя мерзавцами – Лениным и Троцким – выше моих сил! Я органически не…
– Я рад, что тебе все это кажется пинкертонщиной, – отвечает Терещенко, но из фляги отхлебывает, – только за сегодня мы получили предупреждения: одно от английского посольства, а другое от месье Пале…
Подходит мэтр и что-то говорит вполголоса. Потом передает Михаилу визитную карточку. Терещенко читает и кивает головой.
– Вот они – глаза твоей будущей революции! В них ничего нет, братец. Ничего. Только смерть.
– Ну, что? – спрашивает Троцкий негромко, но голос его слышен каждому, потому, что над улицей воцарилась тишина. – Дадим министру слово?
За спиной Мишеля стоит Моник. Она одна, без мужа. В руках у нее большая пачка денег.
– Господа, – вмешивается Терещенко. – Обвинять друг друга можно вечно. Мы действительно упустили из вида возникшую в Киеве ситуацию. Но это не умысел, это обстоятельства! Давайте искать позицию, кото…
– Позвольте! Дайте дорогу! Дайте ж дорогу, товарищи! – кричит он.
Машина останавливается возле знакомого дома – тут находится квартира Маргарит.
– Ну конечно же, – воркует Моник. – Чем еще можно заниматься ночью? Или игра, или любовь!
– Без труда, – отвечает мадам Терещенко, ухмыляясь одно половинкой бесцветного рта. – Я много раз предупреждала – ей не будет места в нашем доме. Ни с ублюдком, ни без него. Я уж думала, ты поумнел и…
– Сказать, что мы блокированы абсолютно, я не могу. Город живет обычной жизнью. На Невском толпы народа, работают все учреждения, даже проститутки вышли на свои обычные места. Трамвайное движение рег…
Совещание у главковерха Корнилова. Вокруг стола офицеры. Корнилов у разложенной на столе карты. Рядом с ним – генерал Крымов.
– Это так, господин посол, – отвечает Коновалов. – Действительно, гарнизон Петропавловской крепости поддерживает ВРК, но сами ВРК пока успешно противостоят попыткам Ленина подчинить их себе. Мне каже…
Ветер неумолимо несет смерть на русские позиции.
– Хочу от тебя ребенка… – говорит он шепотом, хотя никто не может их услышать. – Ребенка… Слышишь?
У пирса пришвартовано пассажирское судно. Вокруг судна суета, всегда сопровождающая посадку.
– Вынужден попрощаться, товарищи, – разводит руками Михаил Иванович. – Простите. Дела. Жду вас у себя, Борис Викторович! В любое время, повторюсь!
Он начинает взбираться наверх по приставной лестнице.
– Ну, так тебе же с женой повезло, – замечает Елизавета Владимировна. – И Мишелю повезет. Он у нас умный, красивый, богатый – ему и карты в руки… Смотри-ка! А эта белошвейка с характером! Все, молчим…
Над подъездами Зимнего, забаррикадированными мешками, горят яркие фонари. Охраняющие юнкера видны, как актеры у рампы. Сияют электричеством огромные окна дворца.
– Охраняют его, бля… Возят. Шлепнуть падлу – и все!
Машинист поезда Керенского кидается к рычагам и крутит колесо экстренного торможения.
– Это может стать концом самодержавия, Миша, и началом конституционной монархии, – говорит Гучков с менторской интонацией. – А может, как всегда, окончится позором…
Француженка целует его в щеку. Маргарит смотрит на нее с удивлением и в некотором замешательстве.
– Двоюродный брат – Федор Федорович Терещенко, в семье его звали Дориком. Они с Михаилом Ивановичем были в очень близких отношениях, дружны с детства. Это сестры и младший брат Терещенко. Это его дяд…
– А сегодня, – с горечью говорит Гучков, – эти же люди аплодируют Ленину. Миша, такие вещи не должны решаться на митингах. Это – политика страны. Обыватель не должен иметь на нее влияния, пока нет го…
Неподалеку слышны выстрелы. Сначала разрозненные, а потом звучит залп. И еще один. И еще.
Керенский поднимает и показывает всем газету, отпечатанную на плохой серой бумаге.
– Александр Михайлович! Здравствуйте! – искренне радуется он.
– Всего сто тысяч долларов, – отвечает на восклицание Якобс. – Что такое деньги в сравнении с алмазами? Ничто. Деньги – это всего лишь деньги, а алмазы – вечны! После огранки он будет прекрасен и вы …
Она тоже почти не изменилась – все так же хороша, стройна и соблазнительна.
За массивными дверями его встречает офицер – на лице недоброжелательность, но манеры безупречны. Гость оставляет пальто и шляпу в гардеробной – он лысоват, приземист, с чрезмерно короткими конечностя…
– Похоже, радиатор нам пробили, Серега… – кричит Вихлевщук, крутя баранку. – Мотор греется, сейчас клина поймаем.
Податель бумаг сидит в кресле перед чиновником. Худощавый, аскетичный, с прямой спиной. Волосы аккуратно причесаны, капитанская фуражка на коленях.
Деникин задирает подбородок, и его бородка-клинышек направлена на Керенского, как указующий перст.
– Уф… – говорит он, – давно мне не было так неуютно! Какой людоед, однако, получается из революционера во власти… Что думаете делать, Марг?
– А еще, – продолжает Пелагея, – девушки любят настойчивых. Так что я, как старшая сестра, советовала бы попытку повторить… А вдруг это судьба?
В комнате Маргарит. Она сидит, глядя в стену. Входит Терещенко. Он взволнован куда больше, чем жена. Маргарит ведет себя спокойно, хотя, если приглядеться, то видно, что это стоит ей немалых усилий.
– Твари! Натурально – твари! Когда мы будем на месте?
– И ты не обессудь, – отвечает офицер. – За курево – спасибо. Бывай.
В 1923 году принимал участие в создании Социалистического интернационала. В 1923-м лишен советского гражданства. С 1923-го (после смерти Ю. О. Мартова) и до 1940 года возглавлял заграничную делегацию…
– Вы так уверены в том, что я соглашусь на сделку?
– Вы… Да, конечно, – вспоминает Мишель. – Прошу прощения, что сразу не узнал. Вы же писатель? Ропщин, кажется? Так? Вас еще Зинаида Михайловна хвалила чрезвычайно!
Казаки ушли, министры и Багратуни с адъютантами остались.
– А если нечего есть, – отвечает Мережковский замерзшим голосом, – есть ли все-таки человеческое мясо?
Маргарит подходит к Терещенко и обнимает его сзади.
– Не знаю, – Терещенко пожимает плечами. – Писатель. Приятный человек, не так ли?
– Сделайте-ка мне чаю, дружок, – приказывает Троцкий. – Да покрепче…
– Скорее – преуменьшена, – улыбается Терещенко. – Она женщина умная, ловкая, соображала быстро. Успела сжечь компрометирующие брата документы. Показания давала очень осторожно, дозировала информацию,…
– К моему глубокому сожалению, – выдыхает проводник. – Еще раз простите. Вот ваше купе на это время.
– Раньше я думал, что самая большая угроза Европе – большевики…
– Уважаемый Георгий Евгеньевич! – Терещенко набирает в грудь побольше воздуха. – Товарищ министр юстиции отослал в редакции городских газет Петрограда копии тех бумаг, что были переданы в наше распор…
Машина едет по заснеженной улице Петрограда. На капоте полощется французский флажок. Маргарит на заднем сиденье закрывает лицо руками.
– Мне кажется, Владимир Ильич, что вы не учитываете разницу между французами и русскими, – резонно замечает Терещенко.
– Для меня социальная справедливость – не пустые слова! – говорит Терещенко-младший.
Он входит в приемную, отдает честь сидящему за столом секретарю.
– Не сомневаюсь, – говорит Ротшильд, жмурясь на солнышке, как довольный кот. – Понимаешь, Мишель, война – утомительное занятие, особенно для тех, кто действительно воюет. В окопах вши, грязь, там час…
В окна бьет солнце. Слышны крики чаек и отдаленный шум моря. Постель смята, на ночном столике – серебряное ведерко со стаявшим льдом и почти пустая бутылка шампанского.
– Мишель, ты знаешь обо мне все, что нужно.
Разобраться, кто и где, невозможно. Взрываются ручные гранаты, в воздухе пороховой дым. Кто-то кричит пронзительно. На полу тело, из-под которого выползает лужа крови. Вспышки выстрелов. В коридоре н…
– Михаил Иванович, дорогой, поверьте, никто в СССР давно не воспринимает вас как опасность и, тем более, как врага. Я, например, приехал к вам как очевидцу волнующих дней нашей общей истории, не боле…
– Первое. Армия должна быть вне политики, полное запрещение митингов, собраний с их партийной борьбой и распрями. Второе. Все советы и комитеты должны быть упразднены как в армии, так и в тылу. Трети…
Ее силуэт за стеклом видит юнкер Смоляков. Он сидит внизу у костра, не сводя глаз с заветного окна.
Это Савинков. Голос у него веселый, злой, говорит с куражом.
В зале уже зажглась люстра, публика разговаривает, кто продолжает сидеть, а кто стоит в проходах, общаясь между собой.
– За багажом. Освободите мою каюту, капитан. Я устала. И не рассчитывайте на мою уступчивость. Бриллианта достаточно.
– Интересно, откуда у Ротшильдов была такая подробная информация? – спрашивает Никифоров, откладывая бумагу. – Неужели у французов имелся свой человек в немецком Генштабе?
Керенский и Барановский обнялись в прихожей.
– Поднимается ветер, – чиновник словно внюхивается в движение воздуха. – Если повезет…
В руках у Никифорова еще одна папка, на обложке выцветшими чернилами надпись: Терещенко Михаил Иванович, общие материалы, 1912 год.
– Завтра я поведу ее в Саутгемптон. Хочешь что-то на память?
Перед Дикой дивизией выступает оратор, говорящий на татарском языке. Потом начинает говорить чечен. Солдаты слушают, на лицах внимание.
Терещенко входит в кабинет и бросает газету на стол перед Львовым.
– Боюсь, что сейчас у меня нет доступа к моим активам в России…
– Руководите выгрузкой, поручик… Я уж как-то сам!
– Да не суетись ты так, Володя! Это же не оригинал?
– Я полагаю, что нам надобно поддержать сербов…
– Голосуем, товарищи! – кричит Свердлов, заставляя всех повернуть головы в его сторону. – Внимание! Ставлю вопрос на голосование!
Терещенко целует жену в макушку и садится за стол.
Перед ней четверо – трое солдат и один в матросском бушлате. Нетрезвые, с ухмылками на лицах.
Мужчины в спешке входят в подъезд, поднимаются по лестнице.
– Однако вы были не так оптимистичны в беседах с супругой…
Она пытается дать ему пощечину, но Терещенко легко перехватывает ее удар.
У вокзала толпа людей. Их очень много – человеческой массой заполнена вся площадь перед зданием. Сам вход в вокзал перекрыт солдатами, но и под крышей тоже полно народа, правда, тут публика несколько…
И, словно по мановению волшебной палочки, люди умолкают.
Солдаты глядят на проносящийся мимо поезд недоброжелательно, провожают вагон непристойными жестами и мрачными взглядами.
Оба глядят на проходящих мимо молодых юнкеров и на занимающих телеграф бойцов ВРК.
– Это министры-капиталисты тебе товарищи, сволочь очкастая? – спрашивает матрос, выступая вперед. – Это кто тебе, падла, товарищи? А ежели я тебя, тварь, сейчас пристрелю?
– Положение в высшей степени угрожающее, – продолжает он. – Сначала рабочие, потом войска примкнули к движению, беспорядки перекинулись на пригороды, Москва неспокойна. Это не заговор или заранее обд…
На пирсе, на самом его краю, стоит Михаил Терещенко.
На пароходе тоже царит возбуждение – путешествие закончилось, люди высыпали на палубы – пассажиры всех трех классов выстроились вдоль бортов, чтобы посмотреть на землю.
Терещенко закуривает и видит из окна, как они садятся в автомобиль, а за ними трогает с места небольшой грузовик с вооруженными солдатами. На груди у солдат красные банты. Машины проезжают мимо зевак…
Небо чистое, голубое. Воздух пахнет августовским разнотравьем, на фоне которого легкий запашок авиационного бензина можно и не уловить, и если бы не отдаленные звуки артиллерийской канонады, доносяще…
Некоторое время Гельфанд курит молча, сбрасывая пепел в бронзовую раковину, покрытую легкой зеленоватой патиной, немцы же шуршат документами.
– Я совершенно не азартна, Моник. Рулетка не возбуждает моего воображения, пока Мишель играет – я скучаю.
– …так как сейчас отсюда полетят депеши совсем другого содержания.
– «Марипоза» уже не наша, – говорит Пелагея.
– Мне это незачем, – резюмирует Елизавета Михайловна. – Я для этого слишком стара. Будь осторожен. Наклонись, я тебя поцелую и благословлю.
– Да, мама… – говорит Терещенко твердо. – Я полагаю, что могу сам решать, какие твои просьбы выполнять, а какие пропускать мимо ушей. И запрещать мне ты ничего не можешь…
Толпа бросается доламывать двери. Женщины, мужчины ломятся в узкие двери, давя друг друга. Изнутри лавки слышны крики, звон бьющегося стекла, мат.
– Да, Александр Федорович, и я так думаю. И мое мнение совпадает с мнением Временного совета.
Терещенко быстрым шагом спускается по лестнице и подходит к стоящему на улице такси.
Потом подбегает к трупу и лакает темное из лужи.
– И все это выясняется уже тогда, когда ничего изменить нельзя… Ночью раздавались листовки в полки, утром вышли газеты – мы с Гучковым не смогли ничего сделать…
– Я рад, что мы с вами сходимся в мнениях…
– Еще минутку, – тихо произносит он. – Мне надо идти.
Голос у него неожиданно мощный и красивый, хотя и слегка осипший.
– Спокойнее, товарищи, – говорит Верховский, вскидывая острый подбородок. – Я знаю, что правда неприятна, но кто-то должен ее сказать. Анархия и дезертирство нарастают с каждым днем. Это давно уже не…
Занавешенные черным зеркала, шторы на окнах. В обычно светлом доме – густой, как горе, полумрак. По увешанному картинами и эстампами коридору идут Варвара Николаевна и Терещенко. Голос у Варвары Нико…
Следующее движение – и перед Моник тоже появляются выигранные фишки.
– Особо хорошего сказать не могу, – разводит руками врач. – Большая кровопотеря. Разрывы. Возможна инфекция. Переохлаждение. Психическая травма неизбежна. Я сделал все, что мог, Елизавета Михайловна,…
– Ну, не дурак… Понял. Дело твое, поручик. На этот раз живым отпускаю. А если еще свидимся – не обессудь. Как получится…
Плант еще раз глядит на яхту, улыбается и едва заметно качает головой.
– Что за глупости? – улыбается Ханенко, открывая двери. – Ну что со мной может случиться в Киеве? Со мной, Варя?! В Киеве?!
– В каком-то смысле – да, – грустно шутит Терещенко. – Но не в казино. Я в деньгах не нуждаюсь и, как выяснилось, вполне могу зарабатывать их самостоятельно.
По набережной мимо них проходит шумная компания молодых людей. С ними девушки, если судить по виду, курсистки. Они тоже в подпитии, у одного из юношей в руках гитара. Смех, обрывки песен…
– Итак, с 1923-го и вплоть до 1928 года я в основном жил в Париже… – Терещенко закуривает неизвестно какую по счету сигарету и выпускает в прохладный вечерний воздух струю белого дыма. – Моя новая ра…
Старик без пиджака стоит на балконе и смотрит на марину, полную яхт.
– Похоже, месье Морис, мы сегодня видели последний вечер режима…
– О, да… – подтверждает англичанин, отвечая на улыбку. – Большевики быстро учатся. Например, официально они заявляют, что ничего противозаконного не замышляют, а господин Троцкий берет Петропавловску…
Терещенко выходит из вагона и, пройдя по перрону, спускается по лестнице на мостовую. За спиной у него здание Восточного вокзала Парижа.
– Дягилев, Сергей Петрович, – представляется Дягилев, с интересом разглядывая писателя.
– Полагаю, они не решатся на вооруженное восстание, – улыбаясь, объясняет Коновалов. – Слишком свежо у них в памяти июльское поражение. Разгром многому учит, мистер Бьюкенен.
– И вы спрашиваете меня, есть ли доказательства того, что ваше божество, на мумию которого вы до сих пор молитесь всей страной, было немецким агентом? Как вы думаете, мог ли я за прошедшие тридцать в…
– Новая звезда русского балета? – спрашивает Терещенко, выглядывая из-за цветов.
– Где, блядь, Переверзев? – говорит один из них, в бескозырке, с рябым круглым лицом. – Где эта сука?
– Вот же он! – говорит девушка удивленно. – Ой! Он какой-то странный!
– Ты думаешь? – с сомнением в голосе спрашивает Михаил. – Ты такая романтичная, Пелагея…
– 23, черное! – объявляет крупье. – Месье, мадам…
– Никакой, – отвечает Троцкий. – Это тот случай, когда и левые и правые понимают – если не навести порядок железной рукой, то только две силы окажутся в выигрыше: немцы и мы. Нашим украинским товарищ…
– Я уже слышала этот бред. Разговор закончен. Я никогда не дам разрешения на твой брак, пока не сочту твою избранницу достойной… Хочешь – живи с ней, но фамилию Терещенко она носить не будет.
Смотрит на заголовки и, свернув газету, шагает дальше.
– Это потому, что тебе больше не нравится спать со мной?
– Как все правильно говорят… Как мудро! Не было бы только поздно!
– Полезно иметь убежище, о котором никто не знает. Ну, кроме самых преданных друзей… Точно, бублики есть! И мед!
Что-то кричит офицер, командующий ротой, но солдаты опускают оружие.
– Я совершеннолетний взрослый человек, мама! Я волен жениться на ком хочу!
Александр Николович и Елизавета Владимировна едут в салоне своего «Кадиллака», за рулем – шофер.
– Вы проиграли, месье Терещенко. Буквально через несколько месяцев ваше правительство прекратит свое существование, а вслед за ним исчезнет и ваша республика. Она обречена на распад, просто вы еще эт…
Марг берет со стола объемистую инкрустированную шкатулку, приоткрывает крышку и с удивлением смотрит на свекровь.
– Мы пришли обсудить условия капитуляции, – говорит Полковников.
– А кто вам сказал, что я хотел бы другой судьбы?
Выстрел из пистолетика несерьезный – словно пробка из бутылки с шампанским вылетела, только суше. Премьер успевает поднять руку, чтобы заслониться, стоящие рядом Сухомлинов и Саблин бросаются в сторо…
– Ну что, господа большевики? – говорит полковник, передергивая затвор. – Помолясь, начнем?
В ложе перед оркестром сидят Терещенко с Маргарит. С другой стороны в такой же ложе – посол Франции Морис Палеолог с дамой. Палеолог, встретившись взглядом с Терещенко, делает приглашающий жест. Тере…
Брови Терещенко удивленно взлетают вверх.
– Умереть не умерла, только время провела…
Фредерикс молча глядит в спину императору и видит отражение лица Николая в оконном стекле.
Вокзал полон людей. Тут же унтеры собирают в шеренги мобилизованных солдат и грузят в теплушки, стоящие на подъездных путях. Перекличка. Отрывистые команды. Шумно. Кричат провожающие. Плачут женщины.…
Пулеметы, расположенные в окнах первого этажа, выкашивают десятки нападающих. Но за первой атакой следует вторая. Вышедшие на позиции броневики ведут огонь по станковым пулеметам обороняющихся, но ок…
– Чем будете стрелять, Белышев? – спрашивает Эриксон с серьезным выражением лица. – У нас ни одного боевого на борту нет…
От здания вокзала отъезжают кареты. Рядом с ними скачут конные жандармы. Выдыхают сизый бензиновый дым стартующие авто. Императорский кортеж выстраивается в длинную колонну и начинает спускаться вниз…
– Что же вы без перчаток, Владимир Ильич? – с упреком спрашивает Зиновьев. – Руки ледяные.
– А теперь ты боишься наци? – спрашивает Эбба.
Генерал Верховцев заканчивает поминальную речь. Начинается прощание.
– Хорошо, что ты не сказал вальяжно – «государственные дела»… Как положено новоявленному министру финансов России.
– Обойдусь. Слова будет достаточно. Я же неплохо вас изучил – для вас обещание по-прежнему не пустой звук. Давайте, Михаил Иванович! Он же ваш враг, это он мне – союзник. В конце концов, что бы ни сл…
– Пока они нужны партии там, где находятся. Но я не исключаю такой возможности. Ты же понимаешь, насколько ценно то, что они делают?
– Я беременна, – едва слышно произносит она и начинает плакать. – Мишель, я беременна…
– Все будет сделано, месье Терещенко. Спуститесь к завтраку?
– Мне нужен комиссар Иорданский, – говорит приезжий.
«Пошли», – приказывает Фиксатый, и все четверо быстро взбегают по ступеням, за считанные секунды преодолевая пролет за пролетом.
– Возможно, – говорит Гучков с иронией, – он не сумел бы так быстро сориентироваться в ситуации, если бы мы закрыли ему въезд в Россию. Но вам в Петросовете были нужны профессиональные революционеры?…
Терещенко и Ротшильд садятся. Слуга наливает им коньяк и уходит. С сигарами они священнодействуют сами.
ГОСУДАРЬ, спасите Россию, ей грозит унижение и позор.
– Хорошо, – усмехается Никифоров. – Не хочешь показывать себя значимым на людях – не надо. Но то, что ты парень непростой, умный и наблюдательный, видно невооруженным глазом. Давай-ка между нами и то…
– Не имеет значения, полковник, – говорит Багратуни. – Теперь это уже не имеет значения.
Автомобиль и висящий на его хвосте грузовик с матросами несутся по Набережной.
– Бесполезно, – басит Александр Николович. – Ты же знаешь, она никого не слушает. Ваню покойного не слушала, он ей слова поперек не мог сказать, и меня не станет. Мы – Терещенки – происхождения прост…
– Не все… Ногами, вишь, сучит, бегунок… Да чо ты его? Штыком всю ночь ковырять будешь?
Поп пожилой, с окладистой бородой, щекастый. Взлетает и опускается кадило, оставляя за собой дымок горящего ладана.
Февраль 1918 года. Петроград. Смольный. Кабинет Троцкого
– Англичане ничего не делают без выгоды для себя, – говорит Савинков. – Если они не хотят приютить Романовых, значит, не видят в этом смысла.
– Большевики должны возглавить восстание, – говорит Ленин, подумав несколько секунд. – Тут ты прав. Но это должно быть удачное восстание. Это поднимет наш авторитет. И для того чтобы свергнуть этого …
«…последние несколько лет мы с мужем прожили отдельно друг от друга, и я надеялась, что после его приезда во Францию наши отношения восстановятся, но мой супруг продолжал вести свободный образ жизни,…
Терещенко прижимается к земле. Он лежит в грязной каше из снега, воды и лошадиного навоза. Рядом с ним вжался в лужу Коновалов. Лицо у него в брызгах грязи, глаза безумные.
– Новое неминуемо приближается, – говорит Гучков негромко, склоняясь к плечу собеседника. – Каждый, кто прошел акколаду, в трудные дни должен подставить свое плечо стране… По доброй воле и без принуж…
На снегу корчатся десятки раненых. Лежат убитые, их не меньше двух дюжин. Всюду кровь. Брошенные транспаранты, знамена…
Семья за завтраком. Терещенко сидит в кресле с газетой и утренним кофе. Рядом с ним сын Иван, красивый темноволосый мальчик семи лет, и супруга Эбба.
– Ты считаешь, что ей повезло? – бровь Елизаветы Михайловны насмешливо изгибается. – Она бежит от меня, и скатертью ей дорога. Засиделась.
– Таковы договоренности, – терпеливо поясняет Терещенко. – Ну, что ты переживаешь? Ты увидишь доказательства, как только я их соберу.
Солдат на платформе что-то говорит офицеру и показывает рукой на паровозный дым, ставший гораздо больше. Офицер всматривается и, подбежав к локомотиву, пытается привлечь внимание машиниста.
Доктор юридических наук Аркадий Ваксберг, ссылаясь на источник в РГАСПИ, писал: «Точная причина его смерти неизвестна. Тогда же распространился, видимо, не лишенный оснований слух, что в городе Орле …
– Сложно сказать, Александр Федорович. Вот последняя сводка по расположению сил ВРК…
– Ничего. Самая главная новость – это то, что Временное правительство переехало из Мариинского в Зимний дворец. Все остальное остается неизменным. Ах, да… В пятницу я уеду в Швецию на несколько дней……
– Понимаю вас, месье Палеолог. Если хаос в столице будет продолжаться, то ничем хорошим для России подобное не закончится… Я понимаю, что вы, как представитель союзной державы, не можете оставаться р…
– Спасите нас, генерал! Спасите Россию! – кричит она.
– Виски, – поясняет Александр Иванович. – Пристрастился в Трансваале во время англо-бурской. Первый напиток на войне. Лучшее, что есть в англичанах, это умение делать виски. Так есть будешь? Сооружу …
Застава Московского полка. Бунтующие солдаты и рабочие замирают перед ней, но по ним не стреляют. Толпа идет сквозь заставу, и в нее вливаются все новые и новые люди в шинелях и с винтовками – словно…
Иван Александрович замолчал, глядя на гостя.
Они останавливаются на ступенях рядом друг с другом.
– Для этого у нас есть Корнилов. Он способен на непопулярные решения.
Мимо Терещенко пробегает санитар с сумкой через плечо. Михаил оглядывается.
– Вы даже не представляете, насколько я любопытна. И все-таки – даты… Это секрет?
– Что ж… Как закончите книгу, пришлите экземпляр – любопытно будет прочитать.
Он уходит в темноту за своим отрядом, забросив винтовку на плечо.
Весь он такой щеголь-барин – добрый, красивый, вальяжный.
– Господа, – вмешивается Терещенко, гася сигарету в полной окурков пепельнице. – Дамы! Послушайте! У нас грандиозные планы и все шансы стать самым известным издательством России. Я не сомневаюсь, что…
В ванной Терещенко плещет водой в лицо, вытирается полотенцем и всматривается в зеркало. Он выглядит постаревшим – вдоль носа залегли глубокие морщины, под глазами набрякшие синеватые мешки.
– Боюсь, ты не понимаешь всей сложности ситуации, Дорик…
Дорик подвигает к камину третье кресло. Заботливо помогает женщине сесть, поправляет шаль, наброшенную на плечи.
– Ваши вещи, граждане, – говорит Бубенцов, указывая на стоящие перед ним два небольших чемодана. – Одевайтесь и следуйте за мной. Вы поступили в мое распоряжение.
– Павловский полк, дружинники, два броневика, четыре трехдюймовки? Нулевые.
Доктор садится за стол. Служанка наливает ему чаю.
– Я не могу понять, – перебивает его Терещенко. – Вы говорите серьезно или издеваетесь надо мной?
Врач отбрасывает в сторону легкое одеяло – оно испачкано кровью. Наклоняется над роженицей.
– А надо безо всяких обстоятельств, – смеется Троцкий. – Вы, мил человек, убивать толком не научились, а попытались этой страной править. Забавно.
– Имей совесть, Александр Иванович! Мои люди сейчас рыщут в банках Норвегии, Швеции и Франции. Мы нашли агентов в Германии, армейская разведка собирает для нас информацию о связях Ленина и Людендорфа…
Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
Муравьев подходит к своему автомобилю, срывает со штыка платок и отдает винтовку ожидающему ее солдату.
– Крымов решительный человек и начисто лишен сантиментов. Он просто расстреляет всех, кто будет мешать. И они это понимают. Страна устала от неуправляемого бардака, ей нужен бардак управляемый…
Честным словом офицера и солдата еще раз заверяю, что я, Генерал Корнилов, сын простого казака-крестьянина, всей жизнью своей, а не словами, доказал беззаветную преданность Родине и Свободе, что я чу…
Комната, которую снимают Ульянов и Крупская, маленькая, бедная, плохо обставленная. Кровать, обеденный стол, маленький столик, похожий на туалетный, на котором лежат бумаги и стоит чернильница с ручк…
Терещенко садится на свое место у окна. Горящий ночник позволяет ему читать. Он просматривает книгу, а его сосед по купе, которому тоже не спится, приглядывается к обложке.
Ветерок доносит эту перекличку до палубы яхты.
Солдаты из оцепления держат коридор от входа к автомобилю, что стоит с заведенным мотором в ожидании пассажиров.
– Похвальная самоотверженность! – кивает Керенский. – Но меня больше интересует ваше мнение как члена военно-промышленного комитета… Кстати, Михаил Иванович! Почему вы до сих пор не вошли ни в одну и…
Толпа расходится, шатаясь. Остаются только уснувшие пьяные и мертвые тела.
Перед ним сидят Некрасов, Филоненко, Савинков и Терещенко. Керенский отшвыривает газету.
Во дворе какого-то дома нескольких раздетых до белья юнкеров расстреливают солдаты.
– Виноват, товарищ Верховный Главнокомандующий, я вам руки подать не могу. Я – корниловец.
– Ставки сделаны, мадам и месье! Ставок больше нет!
Голос у него удивительно неприятный, шершавый. Слова произносятся отрывисто, с придыханием.
Моник улыбается и получает улыбку в ответ.
– Да не мой он, Зинаида Николаевна, – возражает Горький. – И разговор с Луначарским бессмысленен. Он сейчас собою упивается, в полном опьянении от успеха и значимости. Он мне статьи заказывает написа…
– Глупый вопрос… Меня везли сюда в кузове грузовика.
Он сползает по притолоке на пол, жена не в силах удержать обмякшее тело.
В комнату входит адъютант и касается плеча дремлющего Керенского.
– Они уничтожили все, что было мне дорого, Марг. Они отобрали у меня Родину.
– Вы говорите о возможной войне? – спрашивает Луи, садясь в старинное кожаное кресло с высокой спинкой.
– Мой, конечно, – фыркает Терещенко. – В этом деле 95 % документов – мои. Следственная комиссия Временного правительства в основном опиралась на документы, собранные мной.
Мимо стучат сапоги. Собаку обдает запахом мокрой шерсти, пота, сгоревшего пороха и сивухи.
– Вы плохо представляете себе, что творится в Петрограде, полковник. Мой пиджачок… Я не мылся четыре дня и, как сами понимаете, почти не спал. Если мы не успеем погасить пожар, то это будет смертный …
– Уж не знаю, что было более ценно, – говорит капитан. – Деньги или информация о Парвусе и Владимире Ильиче?
– У вас репутация бонвивана, Дарси. А что если вы решили начать новую жизнь вместе в очаровательной соотечественницей? Как вам такая версия? Кто свяжет с вами двумя – молодыми, успешными и красивыми …
В 1912–1917 годах – член IV Государственной Думы от Костромской губернии, входил в состав комиссий по финансам, торговле и промышленности, по рабочему вопросу. В 1913–1914 годах – товарищ председател…
Пелагея, Михаил, Лиза, Дорик и Малик сидят на веранде. Мартовский вечер прохладен, возле столика стоит закрытая жаровня с углями. Малик греет над ней руки.
– Да уж нет! Он в кого хотел стрелять, в того и стрельнул. И где была охрана? И каким образом вообще этот Богров прошел в театр с оружием, если не пускали без пропуска? – возмущается Федор. – Вот ска…
– Моряки поддержат восстание наверняка, – кивает Антонов. – Приедут железной дорогой, если понадобится. Но об этом лучше скажет товарищ Невский, он ездил в Гельсингфорс по заданию «военки». В Финлянд…
Слышны крики: «Пусть выйдут!», «Трусы!», «Народ требует!».
– Значит, предоставленных документов недостаточно? – Терещенко начинает терять терпение. – Ждете личного признания Ульянова, мол, я – немецкий агент?
– Без подхода войск мы не продержимся и суток, – говорит Полковников.
– Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию!
Стоящий неподалеку лакей кидается услужить, но государь останавливает его выразительным жестом.
Расчищено, но, видимо, снегопад недавно закончился и снег вывезти не успели. Машин мало. Завывая электромотором, по дороге едет троллейбус. Его обгоняет черная «Победа», принимает вправо и становится…
Нестеров прикладывает ладонь к глазам козырьком, заслоняясь от солнца.
Терещенко ведет машину бесстрашно, но и пьяный водитель грузовика не осознает опасности. Обе машины влетают на мост, Гучков ловит на мушку силуэт кабины и стреляет. Пуля из револьвера Александра Иван…
Керенский смотрит в глаза Терещенко, сидящему напротив него.
– Если еще появятся – берите под арест. Сразу же. Если будут сопротивляться – расстреливайте по законам военного времени. Все ясно?
По приговору военно-окружного суда приговорен к смертной казни и повешен в ночь на 12 сентября в Лысогорском форте.
Некрасов молчит. Керенский, переведя дух, подходит к нему.
– Ну, хуже от этого никому не стало, – рассудительно замечает она. – Мы просто узаконили случившееся. Я теперь снова мадемуазель Ноэ, только немного старше и с двумя детьми. А ты – свободный мужчина …
Машет рукой Муравьеву-Апостолу, тот машет в ответ и жестом показывает, что спускается в зал.
Терещенко и Никифоров сидят на веранде ресторанчика за ветрозащитным экраном. Вечер. Море уже скрылось в темноте. Прохладно.
– Как говорили в моем босоногом детстве: чуть-чуть не считается…
Еще один сильнейший взрыв сотрясает все вокруг. И сразу за ним совсем рядом взрывается что-то поменьше. Воздух наполняется свистом осколков, который перекрывается еще одним взрывом. Над городом встае…
Ночь с 24-го на 25 октября 1917 года. Петроград. Варшавский вокзал
– А где Львов? – Савинков задает вопрос не отрывая глаз от текста.
– Позвольте мне пояснить, Государь, – произносит Шульгин и откашливается, – 26 февраля в Думу вошла толпа с вооруженными солдатами и заняла всю правую сторону зала заседаний. Левая сторона тоже занят…
На выходе Терещенко останавливается, чтобы закурить очередную папиросу. Около него останавливается Петлюра. Рядом с высоким Терещенко он кажется подростком.
– Десять! – кричит распорядитель на берегу и толпа повторяет за ним: Десять!
Он поворачивается и дальше шагает по битому кирпичу, высокий и сутулый.
– Вы могли бы посетить Киев, побывать в Художественном музее, где до сих пор хранится экспозиция, подаренная вашей семьей…
Через только что сведенный Николаевский мост проходит несколько вооруженных отрядов, едут грузовики. Рядом с мостом высится громада «Авроры». Проходящие дружинники машут кораблю руками.
Возле подъезда останавливается автомобиль. Из него выходит Дарси, прощается с водителем и входит в дом. Когда он начинает подниматься по лестнице, из укрытия выходят два человека и разряжают револьве…
– Мухой! – козыряет Вихлевщук. – Буксирный отвяжу только! Заводи, Серега!
– Военно-морской прокурор Шабловский Иосиф Сигизмундович назначен мною главой Чрезвычайной комиссии по расследованию заговора генерала Корнилова. Иосиф Сигизмундович, этот господин – генерал Крымов. …
Титр: Авиация сил Антанты безраздельно владеет небом.
– Роскошный подарок! Подарить жене королевский алмаз! – говорит Никифоров. – Вы широкий человек, Михаил Иванович… А я-то думал, что вы в 15-м закрыли «Сирин» потому, что у вас не было денег содержать…
– Второе, что хорошо делают англичане, – поясняет он, – это табак.
Что-то тяжело падает, потом входит Савинков.
Кочегар в кабине локомотива продолжает бросать уголь в топку.
– Вчера отряды, подчиненные Петросовету и ВРК, разбирали пути на подъезде к городу, – сообщает Кишкин. – Излюбленная тактика большевиков – они уже не раз действовали таким образом. Это тоже может быт…
– Ну, я бы не стал так обобщать, – на этот раз Терещенко улыбается искренне.
– Ну и что он нам сделает? – спрашивает мальчишка-юнкер, сидящий на корточках возле офицера. Он опирается для удобства на «мосинку». – Раздолбает мост?
В кабинете на столе мягко светит лампа, обстановка похожа на домашнюю.
– Забавно, – говорит Никифоров. – Прямо шпионский роман… Ты читал шпионские романы, Володя?
Троцкий пожимает руку Ленина первым, после чего Ульянов здоровается со всеми остальными.
– Вы это оставьте, господин Блок, – с деланной суровостью приказывает Терещенко. – Вы человек семейный, давно женатый…
Несколько встречающих подхватывают чемоданы, помогают пройти женщине с детьми. Все садятся в машины. Автомобилей много, дорога перед маленьким вокзалом буквально заставлена ими.
– Она не похожа на белошвейку, – возражает Пелагея.
Терещенко выбегает прочь. Хлопает входная дверь.
– Конечно. Мы с Гучковым создавали планы отстранения Николая Александровича от власти, заручившись поддержкой генерала Алексеева! Вы слышали о нем?
– Это как раз тот редкий случай, – шутит посол в ответ, – когда навыки бретера и безрассудство сыграли положительную роль. Он бретер, бонвиван и выпивоха, но отважный малый, этот Дарси.
Входит офицер связи с телеграммой в руке.
Снаружи на особняк Терещенко смотрит Смоляков. Он видит, как зажигаются окно за окном, как мелькают за стеклами быстрые тени, а потом уходит в темноту. За плечами у него винтовка.
– Как вы относитесь к происходящему, месье Терещенко? Вы тоже, как ваш министр Протопопов, считаете события последних дней обычными беспорядками?
– Господи, Володенька! Ударь еще! Еще! Он у тебя встал! Так вот что тебе надо!
Ночь с 24-го на 25 октября 1917 года. Петроград. Зимний дворец. Кабинет Керенского
– А должны знать! Это же со стенограммы писано. Расшифровано и писано!
– Это потому, что пока не проигрывали. Запомните: рано или поздно…
– Наверное, – отвечает Никифоров, закрывая глаза и откидываясь на подушки заднего сиденья. – В конце кто-то всегда умирает…
– Конечно, хватит, – с достоинством отвечает хозяин типографии. Терещенко достает бумажник и отсчитывает тысячу рублей сторублевыми ассигнациями. – Забирать будете прямо сейчас? Могу предложить грузо…
– Ничто, построенное на страхе, не способно быть зданием на века, месье Никифоров. Такого в истории человечества еще не было.
В конце полутемного коридора приоткрытая дверь. Из нее – неяркий свет и стоны.
– Я поставил на кон все, Марг – деньги, репутацию, семейное дело. Я не могу просто встать и уйти. Я не имею права проигрывать.
Керенский завтракает, просматривая бумаги.
– Ничего не изменилось. Я люблю тебя, Мишель.
– Горжусь! – улыбается Дорик. – Петя, видишь? Это мой брат двоюродный, Михаил Терещенко.
– Благодарю вас, месье Палеолог! Крайне лестно слышать столь высокое мнение о моей скромной персоне…
– Не мужчина, а клад, который попал ко мне в руки. Возможно, не встреть я тебя, и в моей жизни не было бы красок. Скучное существование с каким-нибудь Полем или Анри. Трое детей. Монотонный быт, моно…
– Рот закрой, курица! Керенский твой немецкий шпион! Ленина она трогает! Ленин за мир! За народ!
Терещенко пытается привстать и обнаруживает, что он совершенно голый. Приходится прикрыться простыней.
При виде возможной жертвы толпа восторженно ревет.
– Всех возможно уговорить, сестрица! Всех! У каждого есть струнки, на которых можно сыграть… Мне нужна эта яхта. Представляешь, как она будет смотреться напротив набережной Круазетт, вся в огнях… Дор…
– Варя… – выдыхает Богдан. – Большой день… Прости…
Блок отпивает из горлышка, кашляет, потом вскакивает.
– Не думаю, что они бы просто так ей делились, – сомневается Никифоров. – Хотя – причина очевидна. Франция не хотела, чтобы Россия вышла из войны. Восточный фронт сковывал силы немцев, и капитуляция …
Из-под колес тормозящего локомотива летят искры, длинное цилиндрическое тело окутывает бьющий из клапанов пар. Но встречный паровоз не снижает скорости и приближается с катастрофической быстротой.
– Кровь вытрите, Виктор Михайлович, – приказывает Лев Давидович. – Что ж вы так, народу – да под горячую руку? А если бы меня рядом не случилось? Висеть бы вам на фонаре!
В зале заседаний стоит столбом махорочный дым. Людей много, ведет собрание Свердлов.
Дворцовая набережная, по ней катит автомобиль. Это не роскошный «роллс-ройс» с Лазурного берега, а более уместный в Петербурге «даймлер» последней модели. За рулем – Михаил Терещенко.
Слышно, как она дышит, но ни слова в ответ.
Михаил тоже зол. Он то и дело поправляет челку, которая валится на лоб, и краснеет лицом.
– Это предательство! – возражает Рутенберг.
– Ильича надо убирать из города, Федор Федорович. – говорит он быстро. – Его, Каменева… Все руководство надо вывезти и спрятать. Иначе – не сносить нам головы. Спасибо, товарищ Раскольников. Есть к т…
– У меня большие долги, мама. Их надо возвращать. Если бы не это, дела были бы куда лучше…
– Ваши предложения? – быстро говорит он и облизывает пересохшие губы.
Входит посыльный, один из младших офицеров.
Стол сервирован с той же тщательностью, что и завтрак Керенского утром. Белоснежные скатерти, салфетки, серебряные приборы, дорогой фарфор с царскими вензелями, хрустальные бокалы и графины, нескольк…
Скачет по колесу шарик. Лопатка крупье забирает со стола фишки, приносит новые. Мишель останавливает официанта и берет с подноса бокал с шампанским.
В пламени корчатся свежеотпечатанные газетные листы. Огонь лижет портрет Ленина, который недобро смотрит с фотографии. Чернеет и сжимается бумага, превращаясь в серую золу.
Лицо у Керенского каменное, с застывшей на нем неприязнью.
– Кто бы мог подумать, Варенька, что независимость поддержит столько приличных интеллигентных людей? Для меня это полная неожиданность…
С двенадцатым ударом часов Ленин кончает, постанывая, и падает на широкую лошадиную задницу жены. Потом сползает с ее крупа и ложится на спину.
Чьи-то руки начинают брать пачки и выгружать их из машины.
Проходит толпа людей с красными флагами и самодельными транспарантами, скандируя: «Хлеба! Хлеба! Хлеба и мира!»
– Так жить нельзя. Я не хочу слышать каждую ночь, как где-то стреляют. Я не хочу слышать крики раненых, как вчера ночью. Я не хочу, чтобы у нас под окнами пьяные матросы били прикладами прохожих. Не …
– Наблюдательный… – ухмыляется командир. – Я насчет присяги… Ты ж ее царю давал, служивый. А царя вроде как свергли. Сечешь? Царя свергли – народ остался.
– Людям нужны перемены, – убежденно говорит Мишель. – Нынешний строй прогнил насквозь, повсюду коррупция, головотяпство, невежество и эксплуатация человеком человека. Они лишены прав, многие голодают…
– Вполне объяснимо, – говорит Федор Федорович успокаивающим тоном. – Я тебя не виню. Даст Бог, будет Петр Аркадиевич жив и здоров. Пуля в орден угодила и вовнутрь рикошетом пошла, без скорости. Но ка…
Из здания театра выходят Палеолог и Терещенко с дамами.
– Единственная! Единственная звезда! – поправляет его Павлова. – Прошу вас, господин инспектор, заходите, не стойте на пороге!
– Именно его, – отвечает Савинков. – Крымов – человек решительный и преданный Родине.
– Минимум футов триста, – говорит он с восхищением. – А может, и больше! Ты посмотри, какая красавица!
– Им было мало сломать мою жизнь. Им было мало уничтожить мою страну. Теперь они заперли меня в Скандинавии самим фактом своего существования! Я ненавижу их, я не хочу иметь ничего общего с их власть…
– Дальше был аншлюс. Потом началась Вторая мировая. Говорят, что за историю с выводом активов из Австрии Гитлер крепко меня невзлюбил. Я помогал вывозить и прятать людей, противостоявших гитлеровском…
– Ерунда, – резко отвечает Терещенко. – Деньги были и тогда, и в 17-м, но я перестал болеть издательским делом, нашлись вещи куда важнее и интереснее…
– Ты даже не представляешь как, Лева… Интриги при мадридском дворе – ничто в сравнении с тем, что сейчас творится. Ты прости, но с дороги отдохнешь потом – тебя ждут в Петросовете.
– А тут проветрить можно? А то накурили мы с тобой, коллега, хоть топор вешай!
В комнате двое – оба в штатском, но с осанкой, которая мгновенно выдает в них военных.
– Почему ты не предупредил? – спрашивает она.
Генерал Крымов наблюдает за погрузкой Дикой дивизии в поезд. Рядом с ним Корнилов. Генералы жмут друг другу руки. Крымов садится в штабной вагон.
– Сказки? Моя мать была там в феврале 1918-го и, пока я сидел в Петропавловке, пыталась вывезти хоть часть коллекции или передать ее Украине. Верещагин, Крамской, Врубель, Репин, Шишкин – все, что мо…
– Он выводит ее в свет, – говорит она негромко, но в голосе такая неприязнь, что Варвара невольно поеживается. – Он не стесняется появляться на людях с этой девкой…
– О нет… – возражает Терещенко. – Не обольщайтесь! Побеждает самый подлый и самый беспринципный. Вы меня этому научили! Керенский писал, что корниловский заговор открыл вам дверь. Он забыл сообщить, …
– Хороший вопрос, – говорит генерал, улыбаясь одними губами. – Давай отложим его на потом. Для начала узнай о нем все, что можешь узнать. Тебе помогут в архиве, предоставят любые документы. Все, что …
– Это народ, Дорик. То, что выкатилось – это и есть народ.
– Не лезь, братуха! – говорит один из вошедших. – Живее будешь!
– За знакомство. Включайте свою машинерию – я расскажу вам о том, как впервые встретился с вашим вождем. Это случилось как раз по дороге из Канн в Париж. Я ехал один. Мы с Маргарит не очень хорошо по…
– Я была уверена, что ты придешь… – говорит она.
В толпе стоит невысокий молодой человек и внимательно провожает машину премьер-министра глазами. Несмотря на жару, он в темном пиджаке, лицо у него бледное, как у покойника.
«Видит Господь, что не ради воинственных замыслов или суетной мировой славы подняли Мы оружие, но, ограждая достоинство и безопасность Богом хранимой Нашей Империи, боремся за правое дело. В предстоя…
– Вы уже рассказывали мне, что лучше вас в мире нет, – обрывает его Терещенко. – Теми же словами. Не повторяйтесь. Моя тетка Варвара умерла в Киеве в мае 1922 года. Ее дом, где хранилась коллекция, р…
Навстречу им в сопровождении охраны проходят трое – Терещенко и Рутенберг здороваются с ними на ходу, жмут руки.
Красивая пара – он в смокинге, она в элегантном вечернем платье – достаточно строгом, но далеко не целомудренном.
Он начинает целовать ее. Маргарит сначала сопротивляется, но под напором ласк сдается.
В июле 1930 года арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности. «Сухановщина» была объявлена опаснее «Чаяновщины». В результате процесса по делу так называемого «Союзного бюро ЦК меньшевик…
– Спецуполномоченный Бубенцов, – представляется вошедший. – Петроградская ЧК. У меня особое поручение от товарища Троцкого. Вот мандат.
– Ты разве не понимаешь, Миша? Я теперь осталась одна. Я теперь осталась один на один с ней!
– Боже мой, – говорит он в потолок. – Как же это было прекрасно, черт побери!
Палеолог кладет на скатерть достаточно увесистый пакет, обвернутый в почтовую коричневую бумагу.
Киев. Аскольдова могила. Кладбище возле церкви-ротонды
Появляется поезд – черный паровоз, зеленые вагоны, белые клубы пара.
Встречающая делегация идет к одному из вагонов.
– ЗЕМЛЮ ТЕМ, КТО ПРОЛИВАЛ НА НЕЙ КРОВЬ И ПОТ! – кричит Троцкий. – ЗЕМЛЮ КАЖДОМУ ИЗ ВАС!
В зал входит Керенский. Он в своем обычном одеянии – военном френче. После поездки он изменился к лучшему, воспрянул духом, что ли? В глазах снова блеск, хотя под глазницами синяки от недосыпа.
Шофер открывает перед ней дверку авто и мадам, ступив на выдвижную ступеньку, опускается на заднее сиденье и распахивает кружевной зонтик. Рядом с ней садится Николенька, потом Елизавета, выглядящая …
Михаил сначала недоуменно оглядывается, а потом смеется.
Солдаты с винтовками, несколько офицеров, пулеметный расчет.
Павлов неожиданно вежлив, может быть, потому, что за ним в коридоре маячат тени.
– Других у меня всегда было немало, но вторую свою жену – Эббу Хорст – я встретил только в 29-м году. Расстояние? Но мы привыкли к тому, что нас разделяют сотни миль, да разве расстояние – помеха люб…
– И цена этому, Александр Иванович, – говорит Терещенко, – нарушение Россией своих обязательств перед союзниками, позорный сепаратный мир и потеря репутации? То есть – бесчестье?
– Я Чернов, министр земледелия! Я не кадет! – кричит человек, когда ему в лицо утыкается ствол револьвера. – Я социалист!
Троцкий, спящий на диване, вскакивает, ищет на столе пенсне и снимает трубку аппарата.
– Знак, знак… – успокаивает его Пелагея. – Но если ты не пойдешь за ней прямо сейчас, то этот знак пропадет впустую.
– Глупый вопрос… Маргарит, мама. Мы поженились здесь, по ее приезде…
Терещенко берет с прикроватного столика сигареты, закуривает.
– Я не знаю, Лавр Георгиевич. Читали только офицер связи и вот теперь – вы.
В комнате натоплено, в углу стоит разогретая докрасна печь-буржуйка.
– Тогда кто? – спрашивает он. – Почему Милюков, который во все стороны рассылает письма с просьбами не подпускать революционеров к границам России, лично подписывает прошение о моем освобождении?
– А к чему она вас привела? К потере власти?
– Большевики смогли, – замечает Никифоров и в голосе его проскакивает торжествующая нотка.
– Ничего страшного, – говорит Терещенко. – Я подожду. Выздоравливай.
– Все будут знать все, – продолжает за него хозяин кабинета, – но ничего не смогут предъявить в суде…
– Бей блядей! Предатели! Немецкие подстилки!
Терещенко Михаил Иванович – правнук Артема Терещенко.
– Если честно – не хочу, Иван Александрович. Я с вами чаю.
Застывшие в снегах паровозы с размерзшимися котлами, опустевшие мастерские, депо, занесенные метелью железнодорожные пути, порванные телеграфные провода. Картины зимней замерзающей России, в которой …
– Одолел, – соглашается Блок и садится на ступени у самой воды. – У поэтов, ты знаешь, это случается.
На столе пепельница, полная окурков, магнитофон и два пустых бокала из-под коньяка.
– Вот он, – говорит Терещенко Дорику. – Почти не изменился с тех лет.
– Твоя Маргарит! Она кто? Кто она такая, чтобы стать женой моего сына? Чтобы войти к нам в дом? Скажи мне, Мишель?
Михаил следует за Елизаветой Михайловной.
Совсем рядом в Михаилом жандармы проволакивают стрелявшего.
В подъезде тоже висит пороховой туман. Их него выплывает лицо офицера во французской форме. Это старый знакомец Терещенко, сосед с первого этажа, подтянутый и галантный офицер из французского военног…
– Сашенька – это Сашенька, – шепчет в ответ Пелагея. – А Бертон – это Бертон. И вообще, братец, не суй свой любопытный нос в девичьи грезы! Мне по душе не только поэты, но и капитаны!
Он вешает наушник и микрофон на аппарат, снимает фуражку и платком вытирает взмокший лоб.
Час спустя. Париж. Угол бульвара Капуцинов и площади Оперы
– Идти порознь, проверять друг друга, страховаться. Все. Владимиру Ильичу передашь привет.
– Простите, месье Никифоров. Глупо спустя столько лет говорить неправду – наплодили ваши агитаторы и наши бездарные полководцы – это куда ближе к истине. Вы воевали в последней войне?
– Ни мама, ни Дорик не успели бы, тетушка. Путь через Скандинавию долог.
Он сравнительно молод, едва за тридцать, но выглядит потрепанным – лицо одутловатое, с сеточкой мелких кровеносных сосудов на носу и щеках. Похоже на то, что этот джентльмен пера не дурак заложить за…
– Вот дурак! Вот дурак-то! – причитает первый казак и достает из ножен шашку. – Уймись, дурак!
– И кто позаботится о тебе? – спрашивает она. – Кто накормит тебя, согреет воду для ванной, обнимет тебя ночью? Не пугай сам себя, и с нами ничего не случится…
– Было кому, – мрачно говорит Михаил Иванович. – До этого мы еще дойдем. И тогда станет понятно, пригласите ли вы меня посмотреть Киев. Я любил этот город больше, чем Париж или Ниццу, особенно весной…
Никифоров делает неопределенный жест рукой.
– Я бы сказал – слишком много противоречий в интересах, – Терещенко тоже раскуривает сигару и выпускает сизую струю густого дыма. – И амбиций. Никто не хочет договариваться. И прежде всего – мы. Все …
Они садятся за стол заседаний друг напротив друга.
Штабс-капитан поворачивается к своим солдатам.
– Вас мама попросила приехать? – спрашивает Михаил.
Машина преследователей едет вслед за ним на расстоянии.
– Это уже стоило тебе 600 тысяч франков, а в выигрыше только казино.