Все цитаты из книги «1917, или Дни отчаяния»
Сын мелкого железнодорожного служащего, дворянина, происходившего из рода обрусевших немцев, и акушерки. Драматические события семейной жизни Гиммеров (в 1895 году отец, не получив развода у церковны…
– Господи, Володенька! Ударь еще! Еще! Он у тебя встал! Так вот что тебе надо!
Появляется поезд – черный паровоз, зеленые вагоны, белые клубы пара.
С двенадцатым ударом часов Ленин кончает, постанывая, и падает на широкую лошадиную задницу жены. Потом сползает с ее крупа и ложится на спину.
На столе пепельница, полная окурков, магнитофон и два пустых бокала из-под коньяка.
– Бей блядей! Предатели! Немецкие подстилки!
– Если честно – не хочу, Иван Александрович. Я с вами чаю.
– У всех рабочих и солдат, принимавших участие в беспорядках, – добавляет Гучков, – есть небезосновательная уверенность, что водворение старой власти – это расправа с ними, а потому нужна полная пере…
– Большевики смогли, – замечает Никифоров и в голосе его проскакивает торжествующая нотка.
Из забаррикадированных окон осажденного здания видно, как броневик перестает стрелять, заводит мотор и срывается с места. Выхлоп у него масляный, черный.
– Других у меня всегда было немало, но вторую свою жену – Эббу Хорст – я встретил только в 29-м году. Расстояние? Но мы привыкли к тому, что нас разделяют сотни миль, да разве расстояние – помеха люб…
– Я понимаю, – серьезно отвечает Троцкий. – Кровь будет, это я тебе гарантирую, этим уже занимаются. Но хочу напомнить, что стаду нужен пастух, а не труп вождя. Поэтому – осторожность, осторожность и…
– Слава Богу, – говорит Полковников с облегчением. – Вам удалось, Владимир Бенедиктович?
Терещенко смотрит на Никифорова с нескрываемым интересом и с брезгливостью одновременно.
Навстречу им в сопровождении охраны проходят трое – Терещенко и Рутенберг здороваются с ними на ходу, жмут руки.
Февраль 1918 года. Петропавловская крепость.
– ЗЕМЛЮ ТЕМ, КТО ПРОЛИВАЛ НА НЕЙ КРОВЬ И ПОТ! – кричит Троцкий. – ЗЕМЛЮ КАЖДОМУ ИЗ ВАС!
– А чему ты удивляешься? Я всегда была здесь, просто ты не всегда меня замечал. Разрешишь мне поставить вместе с тобой? По старой памяти?
Терещенко Михаил Иванович – правнук Артема Терещенко.
Поезд, увозящий Терещенко из России, медленно трогается с места и набирает ход.
– А ты, сука? В правительстве? – спрашивает рябой. – Чем вы, сука, вообще занимаетесь в этом, блядь, правительстве? Ленин, бля, правильно сказал – гнать вас надо! К стенке блядей и расстрелять всех н…
За стеклами вьюжная петроградская ночь. Сугробы вдоль набережной, тусклые фонари. Ветер дует с Финского залива, пронзительный и сильный. Идущий по улице патруль буквально ложится навстречу порывам, ч…
– Ничто, построенное на страхе, не способно быть зданием на века, месье Никифоров. Такого в истории человечества еще не было.
– А к чему она вас привела? К потере власти?
В зале заседаний стоит столбом махорочный дым. Людей много, ведет собрание Свердлов.
– Рот закрой, курица! Керенский твой немецкий шпион! Ленина она трогает! Ленин за мир! За народ!
За разбитой витриной начинает плясать огонь. Валит дым, сначала жиденький, а потом все сильнее и сильнее.
Он спит прямо за столом, уронив голову на бумаги. За ним застеленный диван, но Коновалов до постели не добрался.
В подъезде тоже висит пороховой туман. Их него выплывает лицо офицера во французской форме. Это старый знакомец Терещенко, сосед с первого этажа, подтянутый и галантный офицер из французского военног…
Телефон замолкает, но спустя секунду снова разражается трелью.
Совсем рядом в Михаилом жандармы проволакивают стрелявшего.
– Твоя Маргарит! Она кто? Кто она такая, чтобы стать женой моего сына? Чтобы войти к нам в дом? Скажи мне, Мишель?
– И цена этому, Александр Иванович, – говорит Терещенко, – нарушение Россией своих обязательств перед союзниками, позорный сепаратный мир и потеря репутации? То есть – бесчестье?
Терещенко берет с прикроватного столика сигареты, закуривает.
– А должны знать! Это же со стенограммы писано. Расшифровано и писано!
Машина преследователей едет вслед за ним на расстоянии.
– Конечно, хватит, – с достоинством отвечает хозяин типографии. Терещенко достает бумажник и отсчитывает тысячу рублей сторублевыми ассигнациями. – Забирать будете прямо сейчас? Могу предложить грузо…
– Как только возникнет такая необходимость, – подтверждает Гельфанд. Предварительно, господа, я такой отчет подготовил.
– Не стреляйте, братушки! – несется из гущи людей визгливый женский голос. – Не стреляйте, мы же свои!
– Конечно, невозможно! Вы уже на стадии распада, и то, что вы называете торжеством свободы – на самом деле гангрена. Вы заигрались в революцию, Михаил Иванович. Демократия и хаос несовместимы, одно н…
– Я не имею права тебя учить, друг мой, но хочу напомнить, что, когда речь идет о войне, которая может стать победоносной, риски при вложениях значительны, но допустимы. А вот когда речь идет о войне…
Штабс-капитан поворачивается к своим солдатам.
Дворцовая набережная, по ней катит автомобиль. Это не роскошный «роллс-ройс» с Лазурного берега, а более уместный в Петербурге «даймлер» последней модели. За рулем – Михаил Терещенко.
– Кровь вытрите, Виктор Михайлович, – приказывает Лев Давидович. – Что ж вы так, народу – да под горячую руку? А если бы меня рядом не случилось? Висеть бы вам на фонаре!
– О Корнилове. В августе он и Савинков могли все изменить.
Из здания театра выходят Палеолог и Терещенко с дамами.
– Это так, – соглашается капитан. – Без Ленина и Зиновьева – двух основных фигурантов по делу – все расследование можно было и не проводить.
– Глупый вопрос… Маргарит, мама. Мы поженились здесь, по ее приезде…
– Кто бы мог подумать, Варенька, что независимость поддержит столько приличных интеллигентных людей? Для меня это полная неожиданность…
Входит посыльный, один из младших офицеров.
– Ничего не изменилось. Я люблю тебя, Мишель.
Барон Фредерикс поворачивается, топорщит свои холеные белые усищи и орет так, что разом перекрывает все, что твориться в партере.
– Что-то случилось? – спрашивает Маргарит.
– Спецуполномоченный Бубенцов, – представляется вошедший. – Петроградская ЧК. У меня особое поручение от товарища Троцкого. Вот мандат.
Портреты Николая, хоругви, расшитые золотом знамена и лица, лица, лица… Глядящие вверх с надеждой и радостью десятки тысяч лиц!
Дверь в гостиную на втором этаже распахнута, навстречу им идет Керенский.
Топорщатся черные кавказские усы и брови Шляпникова, на лице крупной лепки торжество.
– Ну вот… – шутит Федор. – Не только я приехал в город на годовщину отмены крепостного права, но и сам государь-император.
Несколько юнкеров со споротыми знаками различия приближаются к зданию. За ними наблюдает караульный.
– Не лезь, братуха! – говорит один из вошедших. – Живее будешь!
– Я была уверена, что ты придешь… – говорит она.
– Не мужчина, а клад, который попал ко мне в руки. Возможно, не встреть я тебя, и в моей жизни не было бы красок. Скучное существование с каким-нибудь Полем или Анри. Трое детей. Монотонный быт, моно…
Чиновник через пенсне читает поданные бумаги и аккуратно переносит прочтенное в журнал прибытий.
По коридору быстро идет юный прапорщик. Он невысок, с мелкими чертами лица, остроносый и слегка косолапый.
– Ну, все, Серега… – говорит Вихлевщук. – Приехали…
– Это муж Пелагеи, – говорит Терещенко. – Это ее выбор, мама. Ты можешь быть не согласна с ним, но ты обязана его уважать.
В бальном зале продолжается торжество – сверкают огромные люстры. Кружатся пары под звуки оркестра, приглашенного из Киевской оперы. Лакеи разносят шампанское, в приоткрытые окна врывается вечерняя п…
– Ничего страшного, – говорит Терещенко. – Я подожду. Выздоравливай.
– Подальше от волнений. В Сибирь, например… – предлагает Терещенко.
– Генерал Краснов, наоборот, чувством юмора не отличался, и на предложение Дыбенко вполне логично ответил, что мол, если тот привезет Ленина в Гатчину, то предмет для разговора будет… А ежели не прив…
Расстояние между ним и его мишенями небольшое, не более десяти шагов.
К комиссару с красной повязкой подбегает боец.
– Михаил Артемиевич, – зовет его Куропаткин. – Я передам своим подопечным ваше предложение. Но боюсь, что для них главнее жизни вещь, которую вы потеряли.
Солдаты заняты кто чем, за исключением нескольких дозорных, что лежат на бруствере из мешков с песком да лениво оглядывают окружающий пейзаж. Мирно и тихо вокруг. Лес сменяется полями, поезд перескак…
– А что есть – тем и буду, – парирует Белышев. – Потом будем разбираться. Я б тебя, падлу, в ствол зарядил, но, боюсь, целиком не влезешь… Открыть огонь из носового орудия! Холостым!
– Не удивляюсь, – пожимает плечами Ротшильд. – Самодержавие и незрелый парламентаризм – весьма опасное для государства сочетание. Отнесись к моим словам серьезно, Мишель. Постарайся, чтобы их услышал…
– Но я еще не давал тебе слова! – удивляется Мишель.
Все глаз не отрывают от плавучего букета, приближающегося к «Уайт Стар Лайн».
– А ваши друзья и коллеги? – спрашивает Никифоров. – Неужели они не пытались что-то предпринять? Гучков, Некрасов, Коновалов… Пусть Керенскому не хватало решительности, но они-то были людьми действия…
Правительственная власть находится в полном параличе и совершенно бессильна восстановить нарушенный порядок.
В кабинете Керенский, Терещенко, Некрасов и Коновалов.
– Рад познакомится с вами, сэр. Позвольте представиться – Михаил Иванович Терещенко.
– Господа, позвольте представить вам моего заместителя, промышленника, председателя Киевского военно-промышленного комитета господина Михаила Ивановича Терещенко…
Юнкера палят в воздух, отдавая должное усопшему.
– Отнюдь. Наоборот, господин капитан. Я знаю, что вы отважный и преданный человек. Но вы гражданин Норвегии, а Норвегия в этой войне не участвует. Я не могу приказывать вам рисковать своей жизнью.
Шкаф в одной из мансардных комнат для прислуги. В нем Маргарит Ноэ.
– Как бы это вам, Сергей Александрович, попонятнее объяснить? – наконец говорит он. – Есть два метода построить страну. Первый – это поставить на вершину человека и положить к его ногам государство. …
– И я не забыл! Просто поэт в такое время не может оставаться в стороне от событий! Он должен быть со своим народом!
Михаил с сотрудниками в большом форменном картузе и плаще проходит по огромной соляной пещере.
– Большевики ждали нашего бездействия, – отвечает на реплику Кишкина Пальчинский. – Ждали и дождались. То, что сегодня пытался сделать Станкевич, должно было сделать еще четыре дня назад. Не думая о …
– Нет, – спокойно отвечает Маргарит. – Я пытаюсь купить жизнь своего мужа, месье Ленин.
Терещенко с Вертинским бегут по двору к низким сараям конюшен. Вертинский профессионально пригибается, пряча голову в плечи.
– Я не боюсь, Мишель. Видишь – сижу, читаю. Не волнуйся.
– Александр Федорович, – говорит Коновалов. – К вопросу о войсках. В приемной ждет Яков Герасимович Багратуни. Он подготовил доклад о ситуации на сегодня. Я настойчиво советую вам его выслушать.
Председательствует Керенский. От былой уверенности в себе не осталось и следа. Он подавлен, и это чувствуется, хотя держит себя в руках.
– Это самая красивая яхта на свете! – продолжает Михаил. – Отец был бы счастлив иметь такую…
– Но вы сами не видели расстрела на Невском? – спрашивает Никифоров.
– Да Боже сохрани, – отмахнулась от мужа Варвара. – Нет никакого пренебрежения, только недоверие к твоему чрезмерному восхищению этими революционерами! Ты же знаешь, я не сторонница революций! И я не…
Оба отступают в тень. Антонов-Овсеенко достает из кармана пальто револьвер. Но стрелять не приходится – у ворот появляется Невский. Антонов ловко прячет оружие.
По улице катится последний из броневиков ВРК. В это время из окна училища вывешивают простыню, как белый флаг.
На пирсе стоят люди, ожидающие прихода парохода. Как всегда в таких случаях, в толпе царит легкое возбуждение – цветы, нетерпение, детский смех, улыбки.
– Вы правы, капитан, – усмехается Терещенко. – Сейчас – это уже ни о чем. Он потерялся.
– Завидую вашей стойкости, – качает головой Никифоров. – Мы с вами сегодня ходим по городу со скоростью литр в час…
– Никак, – отвечает Коновалов. – Мы – законная власть в этой стране! Кто они такие, чтобы ставить нам ультиматумы?
Вальс летит над залом. Свет льется из окон особняка вместе со звуками музыки.
Он в широком сером драповом пальто английского покроя и серой шапке – что-то среднее между фуражкой и английской шапочкой. Озабочен, изможден, сосредоточен, глаза больные, тусклые. Взгляд у него сове…
– Если всего этого не будет, – она показывает рукой на разбросанные тетради, – то за что мы воюем? Ты же сам был готов на все, чтобы их романы прочли люди? А сейчас рассказываешь мне про Буссенара?
– Заканчивай, – кривится Кислица. – Пора. Всех грехов не отмолишь…
Авто выезжает с площади, и Чернов обессиленно валится на сиденье.
– Полноте, Володенька! – раздается в купе женский, чуть дребезжащий голос. – Что ты пугаешь молодого человека? Говоришь так, будто бы все уже случилось!
– Не волнуйтесь, Михаил Иванович! – произносит горничная торопливо. – Жива она, жива…
– Так была у вас воля, – улыбается Троцкий, но улыбка у него неприятная, холодная. – Решимости не хватило. Тут я готов согласиться с Владимиром Ильичом, он хоть и выражается вульгарно, чего я не терп…
На въезде в длинную кишку вокзала показывается окутанный дымом паровоз. Люди на перроне оживляются. Оркестр подбирается, медные жерла извергают «Марсельезу». Гул идет по вокзалу, выплескивается на пл…
– Это шанс, – говорит Багратуни. – Если бы сделали это вчера, то я бы гарантировал вам успех, но сегодня – это всего лишь шанс.
Одутловатый останавливается в двух шагах от статс-секретаря и стоит неподвижно до того момента, пока Столыпин не обращает на него внимание. Он прерывает беседу, поднимает глаза на стоящего перед ним …
– Он обещал тебе не трогать Временное правительство и созвать Учредительное собрание в срок, – Керенский только кажется спокойным, внутри у него все бурлит. – Он солгал, Борис Викторович. Завойко воо…
– Пил со своими актерами? – спрашивает она напряженным голосом.
– Ага, – говорит Терещенко. – Вот, значит, в чем дело?
– 1917-й, – говорит он, – станет переломным годом. Годом больших надежд, дорогие мои. В этом году мы сломаем хребет царской власти и станем к рулю империи. Мы изменим эту страну. Этот год будет хорош…
– Вон тот, молодой… Видишь? Младший Терещенко, Мишка… Ему все досталось.
– Как прикажу – кидай. Хер с ними, раз ума нет – пусть дохнут.
– Преждевременно все! Преждевременно! Мы не готовы! Они нас затравят! – когда он волнуется, картавость становится сильнее обыкновенной. – Все эти Некрасовы, Терещенки, Львовы, Керенские и эта тварь П…
– Зря вы так, Михаил Иванович, – с упреком говорит Никифоров. – Не за что нас не любить! Все-таки мы освободили Европу от гитлеровцев…
Немецкие солдаты за низким бруствером открывают вентили на пузатых зеленых баллонах, из них с шипением вырывается газ. Если смотреть сверху, то вся линия соприкосновения похожа на долину гейзеров – в…
– Строго говоря, – отвечает Бьюкенен, – он давно большевик. Пока вы теряете время, преследуя Ленина, Троцкий давно возглавил подготовку к восстанию. Ленин, Зиновьев, Луначарский ему не ровня. Он силь…
– Да, сэр, – говорит Битсби. – Совершенно верно, сэр!
– Я бы сделал, как Ленин, – говорит Никифоров и улыбка сползает с его лица, словно расплавленный воск. – Я бы захватил поезд, убил царя и всех его ближайших родственников, расстрелял пару сотен его с…
– Да, – отвечает Михаил, заканчивая заполнять чек.
– Мне кажется, что ты вляпался, Миша. Мне кажется, что все вы вляпались. Керенский – банальный узурпатор… А вы все – клоуны при нем… Ты, Борис, Некрасов…
Из лавки начинают выбегать с добычей: кто с несколькими бутылками в охапке, кто с деревянными ящиками, кто с набитыми сумками.
Он вставляет в барабан патроны ловко, несмотря на тряску и неудобную позу.
В октябре 1917 года, будучи комиссаром Временного правительства на Юго-Западном фронте, пытался организовать отправку верных правительству войск в Москву для подавления большевистского восстания.
– Именно так, государь. Это лучше, чем потом залить кровью страну. Ничто так не отрезвляет возможных предателей, как тело их соратника на виселице. Если вы хотите восстановить порядок, вам придется б…
При этих словах Терещенко чуть меняется лицом, рука дрожит. Пепел с сигареты падает мимо пепельницы, но Михаил Иванович тут же берет себя в руки.
– Давай уйдем, Мишель, – повторяет Марг сдавленным шепотом, стараясь не глядеть ни на него, ни на сцену. – Мне плохо.
– Марго! – кричит он, выхаркивая соленую морскую воду. – Марг!
– К сожалению, Петр Моисеевич, – говорит Кишкин, – мы ограничены в возможностях. Любая попытка применить силу в нашем положении закончится штурмом Зимнего и нашим арестом. Большевики только этого и ж…
– Например – за год-полтора. К моменту подписания мирного договора вы будете иметь в распоряжении боеспособную армию численностью до пяти миллионов человек.
Русские войска вглядываются в наползающее облако через прицелы своих винтовок и пулеметов. Ждут, когда из завесы появятся силуэты врагов.
Мечется человек, не находя выхода – двери заколочены или закрыты, остается только путь через подворотни.
Глаза у Вертинского становятся блестящими, зрачок во всю радужку.
Терещенко слегка склоняет голову в знак приветствия.
«Моран» Нестерова, летевший выше австрийца, начинает пикировать, чуть покачивая крыльями, словно атакующий голубя сокол. Он заходит против солнца, с хвоста, чтобы пилот «Альбатроса» не успел разгляде…
– Точно, коллеги, – отзывается капитан без тени улыбки на лице. – Можно только поучиться технике документирования. Технических средств практически не было, сплошная агентурная работа. Мастера вербовк…
– Что-то случилось, месье Терещенко? Что-то плохое?
– Все в порядке, любимая. Тебе уже лучше…
Возле подъезда роскошный «пирс-эрроу», за ним – черный «рено» с американским флагом на капоте. Прапорщик Кирш вяжет такой же на капот машины Керенского.
К нему подходит сопровождающий офицер, что-то говорит, и Романов медленно, склонив голову, идет к вагону. Поднимается по лесенке и исчезает внутри. Солдаты забираются на переднюю платформу перед паро…
– Муки совести… – лицо Ульянова кривит презрение, он выплевывает слова. – А те, кто учит вас этим мукам совести, разве имеет совесть? Попы вас обманывают, говоря вам о Боге. Правительство – для того,…
– Вот, Ваша честь, – говорит адвокат Терещенко, – нами подготовлен соответствующий документ. Если истица согласна, то процесс можно будет сократить во времени к обоюдному удовольствию сторон.
– Я? Мишель, давай не будем обсуждать эту тему. Мы – это мы, она – это она. Ты не находишь странным, что она до сих пор не соизволила посмотреть на свою внучку? Ни словом не обмолвилась со мной. Мы н…
– Боюсь, что да, государь. Мы приехали, чтобы доложить о том, что произошло за эти дни в Петрограде, и посоветоваться о тех мерах, которые могли бы спасти положение.
– Это мой ребенок, – выдыхает Терещенко. Кажется, что дыхание у него раскалено и воздух шипит на выдохе. – Это наш с Маргарит первенец…
– Увлекательное чтение. Я с удовольствием читаю господина Кропоткина.
Комната полна людей. Накурено, но не шумно. Лица у всех как на похоронах. В кабинете превосходно слышны выстрелы, крики, шум.
Керенский садится и ест. Видно, что делает он это автоматически – взгляд его обращен куда-то внутрь. Глаза остановившиеся.
– Сейчас посмотрю, где они, – сообщает полковник.
– Замок освободить, сопротивление прекратить. Организаторы и руководители восстания будут арестованы.
– Я отвечу на ваши вопросы, – перебивает Терещенко. – А вы уж потом сами решите, что писать, а что нет. Пленки тем и хороши, что их расшифровки легко редактировать, не так ли, месье Никифоров?
Ночь с 25-го на 26 октября 1917 года. Зимний Дворец. Спальня фрейлин
– Возможный, – соглашается тот. – Конечно же, лучше дождаться момента, когда будет понятно, кто побеждает…
Она цепляется за Мишеля и тот от неожиданности ослабляет хватку, и они оба погружаются в воду. Марго тащит Терещенко вниз, в глубину, он старается вынырнуть и ему это удается только потому, что он на…
За рулем сидит молодой Терещенко во фраке, автомобильном шлеме и сдвинутых на лоб очках-консервах. Он катится мимо Михаила Ивановича, смотрит на него с прищуром – мешает солнце, сдвигает очки на глаз…
В столовой, несмотря на позднее время, есть посетители, но очереди у раздачи нет.
– Так и разговоры о том, что вы готовы навести порядок в армии, ничего не меняют! – парирует Савинков. – Вы зря отталкиваете единомышленника, Лавр Георгиевич! Я приехал сюда, чтобы от лица военного м…
Поезд режет темноту светом головной фары. Стучат колеса на стыках. Вокруг лес.
– Настоящий табак, – выдыхает дым поручик. – Хорошо живете, большевики…
– Он опасное лекарство, – внезапно говорит с дивана Максимилиан Филоненко, – но он лекарство. Он может нас убить, Александр Федорович, а может спасти. Я понимаю, что вам, возможно, неприятно это слыш…
– А что если… – предлагает Гучков, – вы для начала возглавите какой-нибудь комитет или подкомитет?.. А там можно подумать и о том, чтобы избраться в Думу. Отечество нуждается в энергичных людях, Миха…
– Ваше Императорское Величество, в течение последних дней Охранным отделением по приказу генерала Протопопова арестовано полторы сотни неблагонадежных лиц и профессиональных революционеров, занимавши…
Начинает моросить дождь, то и дело срываются порывы ветра.
– Ты – жив, Маргарит – жива, твоя мать – жива… Все не так плохо до тех пор, пока бьется сердце.
Она поднимает глаза от списка и улыбается тому сквозь дым. Белый отвечает такой же улыбкой.
– Ты лжешь… – сипит Терещенко. – Ты лжешь мне, мама…
– Я не могу видеть, как ты на них смотришь. Ты их ебёшь взглядом. Каждую из них.
– Николай, пойдешь к Ильичу вместе с Антоновым и Невским. Он вас вызывает с докладом о подготовке к восстанию. Идите порознь, с максимальной осторожностью. Его ищут, за вами могут идти филеры…
Елизавета Михайловна встречает сына в гостиной. Она по-прежнему суха, строга, с прямой спиной и холодным малоподвижным лицом.
– Да, – говорит он в микрофон. – Конечно. Сейчас буду.
– Приехал Гучков, Марг, – отвечает ей Терещенко. – Царь распустил Думу, в казармах восстали солдаты. Мне нужно ехать… Я прошу тебя, дорогая, сегодня на улицу не выходить. Если что-то нужно, пошлешь Л…
– Партийной-то публике приходится ждать на улице… А туда напустили… Неизвестно кого!
Если посмотреть над трубой этого паровоза, то можно рассмотреть дым идущего ему навстречу поезда с Керенским.
– Заверяю вас, что он не просто одобрял подобную идею, но и обещал всемерно способствовать ее реализации, что само по себе преступление против советской власти. Ваш муж, мадемуазель, за время своей р…
Он целует жену в лоб и нежно обнимает. Они вдвоем, стесняться некого, можно быть самими собой.
– Надо было ёбнуть его, – говорит матрос. – Пролетарским чутьем чую, вражина, сука, законченная…
– Речь идет не о Ленине, – возражает князь Львов. – Одного Ленина вполне можно было бы пережить. Речь идет о всем руководстве большевиков.
– Тут каждый второй карбонарий просит денег на русскую революцию… – морщится Дорик. – Папа говорит, что удобнее всего делать революцию из Парижа. Или из Швейцарии. Безопасно, климат прекрасный, кухня…
Общая картина боя – мы видим ее с аэроплана. Австрийская армия ведет артиллерийский огонь по позициям русских войск.
Михаил смотрит на нее, но Маргарит прячет лицо.
– Тогда поторопитесь, – обрезает его полковник. – Мне еще вас тут не хватало!
По Прибрежному шоссе несется «Мерседес»-купе 1955 года – самая дорогая и престижная машина тех лет. Ревет мотор. Авто легко вписывается в повороты, изредка повизгивая шинами. На одном из виражей купе…
Машина грохочет, рулон стремительно раскручивается.
– Вы здесь? А мы даже не предполагали, что вам удалось выбраться! Ходили слухи, что вас…
– Сильная женщина. Я понимаю, что это не всегда звучит как комплимент, но так, как она вчера держалась после обстрела…
На его команду к лестничной клетке сбегаются несколько сотен человек, все не старше 19–20 лет. Головы их торчат в лестничном пролете, Куропаткин сбегает на нижнюю площадку и задирает голову, чтобы ви…
– Могу попытаться. Хочу спросить у вас, Александр Федорович, почему вы так осторожны? Почему даете поручение так, а не официально?
Это уже не паровозный гудок, это корабельная сирена.
На променаде, опершись локтями на перила нависшей над пляжем Набережной, стоят Никифоров и Терещенко.
Керенский идет к автомобилю в окружении бравых казачков. Подобравшиеся к нему поближе дамы бросают ему под ноги цветы и те падают в октябрьскую грязь. Александр Федорович делает им ручкой, на его лиц…
– Рассказ очевидца мало соответствует действительности? – переспрашивает Терещенко, вытирая слезящиеся от смеха глаза. – Вам не пришло в голову, Сергей Александрович, что это ваша советская реальност…
– Прощать будешь сам себя. Собирайся и уходи.
Он постарел, осунулся, перестал походить на вечного мальчика. Залысины стали больше, на лбу пролегли морщины, но Федор Федорович по-прежнему элегантен. Он в мундире, выбрит, но, несмотря на улыбку, в…
Женщины тянут к нему руки через оцепление, одна – дородная, богато одетая, даже падает на колени, словно перед иконой, и Корнилов шагает к ней, помогает подняться, но дама подниматься не хочет.
Перед ними солдатский строй с ружьями. Сбоку стоит офицер. Он взмахивает рукой – и солдаты поднимают винтовки, направляя их на людей у сарая. Еще взмах руки – и из ружейных стволов вырываются облачка…
– Теперь уже лучше, – отвечает она. – Не волнуйся, все в порядке.
– Савинков не простил Керенскому Корнилова. Он посчитал поступок Александра Федоровича предательством. Именно он ездил к Лавру Георгиевичу в Ставку. Именно он привез ему предложение от Керенского…
– Прекрасно, – говорит судья, улыбаясь. – Приятно иметь дело с разумными людьми…
– Но это еще не все причины. Я не планировал тебе сообщать, но в Москве был убит Дарси. Догадываешься, кто мог отдать приказ убить Дарси?
– И от кого я это слышу? – поднимает брови Дорик. – От человека, который давал разного рода проходимцам деньги на революцию? От масона, который вместе со своими братьями готовил свержение самодержави…
Терещенко встает со своего места и подходит к Коновалову.
– Товарищ Белышев! С берега сигналят – открыть огонь из главного калибра по Зимнему.
– Марг, милая, – мягко продолжает убеждать Терещенко. – Это предрассудки, я не хочу от тебя жертв. Переехав в безопасное место, ты просто облегчишь мне жизнь. Я боюсь за тебя и Мими. Поверь, у меня е…
Терещенко останавливает машину возле отеля и быстрым шагом идет к парадному входу. В руках у него огромный букет роз.
Все четверо сидят за столом. Окна занавешены, свет приглушен. На столе – пепельница с окурками, тарелка с недоеденными бутербродами, кружки с остатками чая.
– Я не доволен тем, что опаздываю на революцию, – ухмыляется Ленин. – Говори, Лев Давидович, я весь во внимании…
За Мишелем и Марг катит тележку с чемоданами носильщик.
– За революцию! За революцию! За революцию! – подхватывают остальные.
На лестнице вперемешку тела юнкеров, дружинников. Атакующие, стреляя, поднимаются вверх по ступеням.
Дом семьи Терещенко на Терещенковской улице.
Не дождавшись, пока катер пришвартуется, Мишель спрыгивает на причал.
Пелагея с Михаилом скользят по навощенному паркету словно профессиональные танцоры, ими можно любоваться.
– Это только половина работы, Симон Васильевич, – отвечает Терещенко, окутываясь сизым дымом от турецкого табака. – Ничего не кончилось, поверьте. Все, что мы с вами записали, состоится только в случ…
– На основании моего приказа! – кричит Керенский, срывая голос в хрип. – Этого достаточно?
– Я уже ужинала. Просто посижу… Соскучилась.
– Ты кто такой, Чернов? – рычит рябой. – Ты кто, сука, такой? Чего врешь? Ты, блядь, не Чернов, ты и есть Переверзев! Тварь кадетская!
– Принесите-ка коньяку, – просит его Мишель на французском. – Только не в бокалах, несите сразу бутылку. Утро уже закончилось, не так ли, Сергей Александрович?
– Почему? Ну почему, мама, ты так упорно мешаешь моему счастью? Чем она тебе не угодила? Ты ведь и двух слов ей не сказала!
– Для чего вы столько лет мерзли и голодали в окопах? Для того, чтобы буржуи жирели, как вши, на вашей крови? Нет! Так не должно быть! Это не вы должны умирать за них, а они должны служить вам! В это…
– Мы с тобой первыми пойдем в квартиру. Ксиву готовь! А вы, братва, держитесь на полшага сзади. Как они дверь откроют, вламывайтесь за нами и бейте прикладами все, что подвернется. До того как возьме…
– Так! Объясняю в последний раз – у меня в руках бомба. Даю минуту. Если не выйдете – взорвем двери. Время пошло.
– Некому, Александр Федорович. Ничего не нарушено.
Она похожа на итальянку, но говорит по-французски.
– Тут недалеко, ребята… – говорит Мишель. – Буквально пять минут…
Возле главных ворот дымит перекособоченный броневик.
– Поезд, кажись… – говорит он. – Вроде дым паровозный… Встречный, Иван Николаич, это… Просто далеко ище…
Николай II, Александра Федоровна, их дети, доктор Боткин и три человека прислуги (кроме поваренка Седнева) были убиты с применением холодного и огнестрельного оружия в «Доме особого назначения» – осо…
– Чо, зря? Чо этот хуй с бугра ночью без мандата шастает! Мы поставлены за революционной законностью смотреть? Или как?
Застывшие в снегах паровозы с размерзшимися котлами, опустевшие мастерские, депо, занесенные метелью железнодорожные пути, порванные телеграфные провода. Картины зимней замерзающей России, в которой …
Юнкера захватывают помещения, разоружая немногочисленную охрану. С ними Полковников и несколько офицеров.
– Сашенька – это Сашенька, – шепчет в ответ Пелагея. – А Бертон – это Бертон. И вообще, братец, не суй свой любопытный нос в девичьи грезы! Мне по душе не только поэты, но и капитаны!
– Давайте по порядку… Чем кончилась ваша история с Маргарит?
– Керенский, господин Никифоров. Керенский. Именно Корниловский мятеж положил конец нашим взаимоотношениям.
Всеподданнейше доношу Вашему Величеству, что народные волнения, начавшиеся в Петрограде, принимают стихийный характер и угрожающие размеры…
Маргарит видит его лицо, освещенное светом костра, красное от холода, безусое, поверх фуражки башлык – и поднимает руку в ответ, словно прощаясь.
Петроград. Той же ночью. Особняк мадам Терещенко на улице Миллионной
– Благодарю вас, Анна Павловна, – говорит Блок с чувством. – Я давно не получал такого удовольствия. Для меня ваш танец каждый раз как открытие…
– А второй мужчина кто? – спрашивает Маргарит.
На трибуну поднимается генерал Корнилов. Зал аплодирует, многие встают.
– Вы это серьезно? – улыбается Никифоров.
На веранде появляется Терещенко – несмотря на возраст и выпитое, он двигается быстро, легко лавирует между посетителями. Если не считать лихорадочного румянца на щеках, он не выглядит утомленным или …
В вагоне холодно. В углу стоит буржуйка, на полу иней и грязная солома. Поезд трогается, в щели между досками видны мелькающие огни.
– Жаль, не попали! – отзывается тот же голос. – Отставить огонь! Проходи, товарищ Антонов.
– Я хотела бы сказать, что мне жаль, – говорит Марг. – Но мне не жаль, Елизавета Михайловна. Прощайте. Мы уезжаем в Дижон, к моей семье.
– Это ошибка! – кричит Терещенко. – Он смертельно напуган и изо всех сил старается этого не показать.
– А без страха не построишь ничего, – говорит Ульянов твердо и взмахивает рукой, словно дирижер перед оркестром. – Ни-че-го! Толстой народ не знал, революции не понял, не оценил, а вот Пушкин людей п…
Эбба ложится грудью на грудь Терещенко, вынимает сигарету из его рта, делает затяжку и снова вставляет сигарету в губы любовнику.
– Еще раз обращаю ваше внимание, товарищи, – говорит офицер. – Все сказанное здесь не должно быть отображено в отчете для прессы! Ни в коем случае!
– Всегда найдется какое-то «но»… – кивает Петлюра. – Так, господа министры?
– Возможно, – отвечает капитан. – Поэзия нужна, но сейчас нужна иная поэзия.
– Ставим на голосование поименно, – продолжает Калинин. – Кто за кандидатуру товарища Урицкого?
– Садитесь, герр Гельфанд, – предлагает один из них, моложавый, бритый, с длинным белесым лицом, и гость садится.
По коридору идет генерал Крымов – он взволнован и бледен. Лицо одутловатое от бессонницы, глаза красные, но мундир в безупречном порядке, кончики усов подкручены.
Терещенко смотрит на лежащие у дверей окровавленные тряпки.
Родоначальник его, Артем Терещенко (1794–1873), разбогател во время Крымской войны на снабжении хлеба и корабельного леса для армии, потом занялся сахаром и другими отраслями промышленности.
В комнате сильно накурено. Висят сизые пласты дыма.
Рутенберг и Терещенко обмениваются взглядами.
Чернов не просто испуган. Он понимает, что смотрит в лицо смерти. Ствол нагана пляшет перед лицом министра, и оттуда несет кислой гарью выстрела.
– И ты выйдешь за меня замуж против воли родителей?
Идет бой. Захватившие телефонную станцию юнкера успешно отстреливаются. Стоящий у входа броневик, поливает из пулемета пытающуюся подойти пехоту большевиков. На мостовой валяются мертвые тела атакующ…
– О том, что видел сам, Мишель. Слава Богу, у дяди тогда хватило решимости вызвать казаков. Если бы толпу не взяли в нагайки, то потом не остановили бы и картечью. Ты их не знаешь, братишка. Ты говор…
– Вот черт! – Терещенко достает платок и вытирает взмокший лоб. – Как здесь сегодня жарко!
– Это правило не для меня… – Терещенко поворачивается к крупье. – По десять тысяч франков на 17 и 23!
Генерал Багратуни высок ростом, грузен и стрижен налысо. На затылке складки, мундир безупречен, на боку – шашка. Говорит четко, чеканя фразы.
Терещенко поворачивается и видит стоящую рядом Моник.
Подальше от круга света, отбрасываемого фонарем, останавливается пролетка.
– Ты делаешь чистую, я – грязную, – говорит Ульянов, кривя рот.
– Ладно, – машет рукой Никифоров, – неси… У деда печень, как у слона. Сил нет уже с ним пить, сорбент кончается.
– Да? Как по мне, так весьма гуманно. Не в катафалке, не волоком, привязав к рессоре. Михаил Иванович, я бы на вашем месте был счастлив тому, что жив. Поверьте, это вполне достаточный повод для счаст…
Говорят в генеральском кабинете тоже вполголоса.
Старик подносит напиток к губам и делает глоток.
– Скажу честно, – говорит Плант чуть погодя, закутавшись в плотный сигарный дым. – Сначала в мои планы не входила встреча с вами. Но выяснилось, что вы говорите правду. Барон Ротшильд-младший передае…
Савельев бросает взгляд на станционные часы.
– Лавр Георгиевич! Прошу прощения, что отвлекаю. Приема просит полковник Роменский. Дело безотлагательное.
– В ту ночь я впервые ощутил, что значит настоящая обреченность. Ни до, ни после того я не испытывал такой… такой страшной тоски! У меня слов нет, чтобы описать это чувство… Все рушится. Помощи ждать…
Перед гостем ставят чашку кофе, небольшой кувшинчик со сливками, тарелочку с бельгийским печеньем, сахарницу с серебряной крышечкой.
– Хорошо, – соглашается капитан. – В петроградской квартире Гучкова его друзья и коллеги по Думе готовили заговор, целью которого было свержение царя.
– Извините! Не время, – обрывает его Керенский. – Кто и как себя проявил, будем вспоминать после того, как разберемся с проблемой. Я прошу прощения, что поднял эту тему сейчас. У кого какие соображен…
– Тебе надо было приехать на месяц раньше, Дорик, – говорит Марг, поднимаясь из кресла. – Когда на Невском стреляли из пушек… Вы простите меня, мальчики, но я спать. Просто нет сил…
– Стрельба ничем не закончилась, – возражает Некрасов. – И вообще непонятно, кто стрелял. Посмотрите на Дворцовую. По-вашему, это похоже на регулярные войска? Это больше похоже на бивак ополченцев! К…
На жестком сиденье в середине летательного аппарата сидит Дорик. Перед ним автомобильный руль, сзади – мотор и винт.
– Где Керенский? – спрашивает вполголоса Михаил заместителя председателя. – Хоть вы можете сказать, когда он появится?
– Любопытно… Весьма любопытно, что отвечать за чужую нерешительность и глупость должен тот, кто давным-давно ведет разговоры о необходимости сильной руки во власти!
– Здравствуйте полковник, – говорит Муравьев.
По улице бегут люди, но они спешат не для того, чтобы навести порядок, а чтобы участвовать в грабеже.
– Я надеюсь, что у тебя хватит ума и достоинства самому расхлебать кашу, которую ты заварил… Не вмешивая в это нас. Семья и так многое претерпела за эти годы.
– Так политика и есть основная коммерция, Владимир Ильич! – воркует Парвус. – Я это понял, когда стал богат, и ты поймешь. Мне нужен твой талант, Володя. Талант оратора, талант организатора… Немцам н…
– Володя, – говорит Троцкий спокойно, обращаясь к Ульянову. – Какое авто? У нас тут революция, если ты еще не заметил. Никто не знал, когда ты приедешь и приедешь ли вообще. Давай об этом позже, хоро…
По коридору быстрым шагом идет Александр Иванович Коновалов. По-видимому, от откуда-то приехал. На его плечах мокрое пальто, к которому прилипли редкие снежинки. Рядом с ним идет молодой, едва за три…
– Это Любовь Александровна Галанчикова, Миша. Мой летчик-испытатель.
Ночь. Терещенко лежит на своей железной кровати не по росту, свернувшись, как эмбрион, завернувшись в пальто. Глаза его открыты. Он плачет.
Квартира шурина Керенского генерала Барановского
– Если честно, – говорит Терещенко, – я и сам не знаю. Я ведь не умею бегать от смерти, месье Никифоров. Все эти шпионские игры, террористы, ледорубы… Меня должны были убить еще в семнадцатом. У Лени…
– Идем! Тебя ждут! – Марг отталкивает любовника.
И его настроение не ускользает от Маргарит.
– Вы с ума сошли, Савинков, – говорит генерал устало. – Придите в себя! Конная атака на Петроград – что за глупость! Вы же умный человек, с военным опытом… Нельзя же так. Вы думаете, мне не жаль юнке…
Никифоров протягивает капитану руку. Тот с небольшой неловкостью ее пожимает.
– Я хочу от тебя малого – иногда чувствовать себя женщиной, а не боевым товарищем, кухаркой, швеей! Я для тебя просто предмет, как стол, на котором ты пишешь свои статьи! Как прислуга, на которую у н…
Глаза у Маргарит закрыты, она без сознания.
Декламирует Блок со своим каменным выражением лица.
– А если я его расстреляю? – говорит Краснов.
– И что твои мастерские? – спрашивает Терещенко.
– Атаковать начинайте со всех сторон – Большая Гребецкая, малая Гребецкая, Музыкантский переулок, Громов переулок. Посмотрим, где у них слабые места. Броневики пусть ведут огонь по пулеметным гнездам…
– Уйти с боем? На воссоединение с Владимирским училищем?
– Кто угодно, – наконец-то произносит он. – Кто угодно, но только не он.
– Ты кругом права, Лизавета. Хотя отрицать того, что для нашего дела Миша сделал немало, я бы не стал и, признаю, именно его заботами наши капиталы приросли.
Потом достает из кармана колье с купленным в Амстердаме бриллиантом и кладет Маргарит на грудь.
Носовое орудие на крейсере начинает поворачиваться.
Марг выхватывает ее у няни и прижимает к себе.
Бертон и Терещенко сидят за столом после ужина.
Терещенко видит блестящие, чуть навыкате, глаза Надежды Константиновны, внимательно его разглядывающие. Она не спит и, вполне возможно, все это время прислушивалась к беседе. Взгляд у нее настороженн…
– Я боюсь, что у него получится… – тихо, почти шепотом отвечает Керенский. – Я боюсь, что у него все получится, и мне… нам всем не будет места в том, что у него получится…
– Я недоговариваю. А ты делаешь вид, что не видишь или слишком занят бумажками, чтобы понять – сейчас не на фронте делается история, она делается здесь, в столице! На фронте мы видим лишь последствия…
Супруги лежат в постели. Он спят. За окном мелькает свет фар. В луче становятся видны летящие с неба струи дождя. Ночную тишину разрывают выстрелы. Слышен грохот – внизу, под окнами квартиры, машина …
– Я принял решение передать «Иоланду» союзникам.
По улице бежит мальчишка-газетчик. В его руках большая пачка газет, на передовице – портрет Столыпина.
– Не знаю, – отвечает Терещенко. – Не знаю, но быть с тобой выше моих сил. Я не люблю тебя больше, Маргарит. Я хочу развода…
По легенде, последними ее словами были: «Приготовьте мой костюм лебедя!» В 2009 году эти слова были вынесены в заголовок российского фильма о грусти, тоске и ожидании смерти.
– Терещенко… – говорит женщина, коверкая сложную для француженки фамилию. – Это многое объясняет. Вы русский… Вы, русские, думаете, что ангел сидит у вас на плече, и проигрываетесь до сантима. А пото…
– Живут же… – иронично роняет Никифоров. – Живут, Михаил Иванович. Я вот живу. Миллионы моих сограждан живут и радуются. У нас же самая лучшая в мире страна! Мы в ней хозяева! Все, что мы строим – дл…
– Улица нас организует, – улыбается Троцкий. – Город может взорваться в любой момент, нам нужно несколько провокаций, десяток-другой убитых, стрельба на улицах – и толпа сама сделает все остальное! А…
– Я тебя прошу, Михаил Иванович, – Савинков морщится. – Сейчас не время для прекраснодушия.
Мишель кладет сигару на край массивной хрустальной пепельницы.
Маргарит видит среди арестованных Мишеля. Его тоже бьют и пинают. Он в легком пальто, без головного убора.
Разговор в кабинете идет на повышенных тонах. Все время входят и выходят люди в мундирах, то один, то другой министр бежит в соседнюю комнату к единственной действующей телефонной линии.
– Нет шансов. Нас перестреляют. Мне не себя и не вас жалко, комиссар. Мне ребят жалко. Вы или я?
– Тем лучше, – улыбается Ленин. – Значит, нам нужно все закончить за сегодня, пока они с Керенским не успели опомниться. Как вы думаете, Яков Михайлович, Муравьев справится до вечера?
Он смотрит на Моник. Внимательно. Прямо в глаза. Женщина не отводит взгляд.
На скулах офицера играют желваки. Он отворачивается и отходит в сторону. Ломая несколько спичек, закуривает. Рука с папиросой ходит ходуном, но штабс-капитан изо всех сил сдерживает дрожь.
Он призывно машет рукой, и к ним подходит высокий, чуть сутуловатый человек в офицерской форме, но без погон. Лицо у него длинное, печальное, под немаленьким носом кавалергардские усы.
И снова Пелагея, облокотившись на леер, поглядывает на Бертона откровенно призывно. На ней белое легкое платье и шляпка, ветер играет подолом, обнажая парусиновые туфельки и стройные лодыжки. Бертон …
– Сами знаете, что первый признак происходящих великих волнений – это падение нравственности масс.
– Дурацкая идея, – говорит Михаил брату. – Хорошо, что ты не нацепил на себя офицерскую фуражку… Ближе мы не подойдем, кордоны. Не стану же я предъявлять удостоверение члена правительства.
Сухомлинов поднимает глаза и протягивает руку – над седыми ухоженными усами кавалергарда темные, накрытые тяжелыми веками глаза. Голова безупречно выбрита. Офицер вкладывает бланк телеграммы в ладонь…
Зато если спуститься вниз, то можно увидеть, как взламывают дверь в винные погреба. Нападающим никто не мешает, замки не выдерживают, и захватчики входят в подвал, заставленный стеллажами с вином. Ту…
– Один из банков-корреспондентов принадлежит моей семье. Все платежи из Загреба в Великобританию и Францию проходят при его посредничестве. Иногда полезно забыть о ненависти, об амбициях – даже если …
– Естественно, – пожимает плечами капитан. – Я же подбирал вам документы, Сергей Александрович…
В первый момент Терещенко даже не понимает, о чем идет речь.
– Зеро! – объявляет крупье. – Выиграло казино! Делайте ставки, господа!
– Тебе-то это зачем? Ты же у нас богат, как Крез! Соберись и уезжай прочь, к своей Маргарит. Ты же этого хочешь? Тебе на хлеб насущный зарабатывать надобности нет. Для тебя весь мир – дом! Право, я и…
– Для передачи документов между шведским «Ниа-Банком» и Сибирским банком в Петрограде. «Ниа-Банк» в Стокгольме получает деньги от берлинского «Дисконто-Гезельшафт», далее под прикрытием торговых опер…
– Радость приносит только своевременное решение, сын. Твое же опоздало на годы. Я, Миша, давно поставила на тебе крест. Ты волен поступать по своему разумению, а ответ будешь держать не передо мной, …
– Скажите, мистер Терещенко, – Плант снова щурится, – вы игрок?
– Написали бы о таком в репортаже, Владимир Александрович? Нет? И правильно… Не надо.
– А ты чего за бездарей воюешь, поручик? – спрашивает командир, доставая из кармана портсигар. – Бери, угощайся…
Гости пьют, едят, разговаривают. Чувствуется, что все друг друга знают, а те, кого не знают, все равно чувствуют себя, как дома – такая атмосфера царит на вилле.
Он наливает воду в стакан и подносит его к губам, но тут руки начинают дрожать, вода расплескивается и Вертинский быстро ставит стакан на стол.
– Мы в детстве, когда рвалась пленка в кино, кричали: «Сапожник!», – улыбается Никифоров.
Маргарит и Дарси спускаются по ступеням Смольного.
Троцкий, Подвойский, Антонов-Овсеенко о чем-то говорят, стоя у огромного окна в коридоре. Когда Антонов и Подвойский уходят, Троцкий снимает очки и трет глаза и виски.
– Куда убрать? – спрашивает поручик с недоумением.
– Это твоя вилла, мама. Это твои деньги, это твоя воля. Я ни на что не претендую и надеюсь, что ты проживешь еще много лет.
– Ничего, – говорит Савинков. – Я ему верю. Он дал мне слово, я дал слово ему. Прояви выдержку, Александр Федорович. Ты все погубишь…
– Лучшее? Ну так пусть случится лучшее! Ваши слова, Владимир Александрович, да Богу в уши…
– Узнаем, – решительно говорит Михаил. – Давай-ка прогуляемся до порта и спросим в конторе.
Немецкий офицер проверяет направление ветра. Ветер, очевидно, дует в нужную сторону, так как офицер удовлетворенно кивает головой.
– В России становится небезопасно, Мишель.
– Ну а теперь, – говори Палеолог, – почему бы нам не вернуться в зал и не дослушать произведение вашего нервного гения?
– Ты хочешь договориться со мной, потому что больше тебе не с кем договариваться?
– Отнюдь. Наполеон стрелял в роялистов картечью и стал новым императором. Он использовал революцию и подавление мятежа, чтобы занять французский трон. У Ленина та же цель, но несколько другие средств…
За спиной Михаила раздается детский плач, звучат торопливые шаги, но он не оборачивается. Пистолет в его руке наведен на дверь, ствол слегка подрагивает, выдавая напряжение.
Журчит струя. Моча, дымясь, льется через щели в ступенях прямо на дворнягу. Собака дрожит всем телом, глаза лезут из орбит, но не издает ни звука.
Терещенко помогает жене сесть в салон машины, а сам склоняется над ней так, чтобы закрыть ее от порывов ветра. На его плечи наброшено щегольское пальто с пышным меховым воротником. Маргарит в соболье…
У входа с десяток юнкеров с поднятыми руками. По ним открывают огонь, раненых добивают штыками и прикладами. Озверевшая от вида крови толпа врывается в здание училища, продолжая убивать раненых и без…
– Думаю, что вопрос «Как ты спал?» – лишний…
– Товарищи! Солдаты и матросы! Граждане свободной России! Победа большевиков – это новое рабство! Рабство, которое будет страшнее, чем оковы царизма! Рабство, из которого России уже не вырваться! Я п…
– А вы, Михаил Иванович, власть не любили? Вы были готовы с ней расстаться? – с ехидцей замечает Никифоров. – Что мешало вам занять принципиальную позицию? Уйти в отставку? Поддержать вашего друга ге…
– Совершенно непонятный для меня отказ. Я не вижу для него причин, кроме слухов о прогерманских настроениях Александры Федоровны.
Родилcя в московской купеческой семье. Его троюродная сестра Мария Васильевна Ремизова – мать русского ботаника Константина Пангало.
– Да погоди ты, Петрович… – снова лезет поперек пожилой. – Дай человека спросить! Ты что за землю сказал, болезный? Да не бойсь! Не станет он тебя тут стрелять! Он тебя к народу выведет!
– Мне нечего вам сказать, – перебивает его Гельфанд. – Работа идет по плану, как я и обещал. Я могу отчитаться за каждый пфенниг из выданных мне денег. За каждый грош.
– Флот однозначно восстанет, – уверенно говорит Невский. – Но провести корабли в Петроград будет затруднительно, Владимир Ильич. Офицеров мы арестуем, но нужны опытные люди, чтобы провести флот сквоз…
– Я правнук человека, который торговал пирожками на рыночной площади в городе Глухове и сделал первые большие деньги на поставке обмундирования армии. Это обязывает!
– Сколько он может стоить? – спрашивает Терещенко хрипловато и откашливается. Видно, что он поражен, но старается это не показать.
– Объявляю вам, что вы арестованы. Я – председатель Военно-революционного комитета Антонов.
Толпа стала армией, группы в ней – отрядами.
– Зато всегда можно начать все сначала, – говорит Терещенко, доставая бумажник. – Еще на 50 тысяч франков, месье… И по десять тысяч франков на 17 и 23!
– Наивности, капитан, ты не ослышался. Все они словно играют в смешную игру, а не живут. Только когда их убивают, они понимают, что все по-настоящему! А так… Мальчишки во дворе, играющие в войну…
Рядом со столиком возникает официант – типичный здешний гарсон, невысокий, набриолиненный, в белой курточке.
– Я оставил ручку «Паркер» в салфетке, у вас под левой рукой. Две-три капли в любую из жидкостей, и через несколько часов все будет кончено. Можете смочить табак в сигарете, эффект тот же. Ручку пото…
Терещенко с сожалением смотрит на сцену, но тоже встает и выходит следом.
Ротшильд – седой, спокойный и рассудительный, как и во время их последней встречи.
У могилы всхлипывающая вдова, рядом с ней, придерживая под локоть, мадам Терещенко – все такая же строгая, с сурово поджатыми губами. Рядом – супруги Ханенко, Богдан Иванович и Варвара Николаевна, че…
– Простите, Сергей Александрович, не вижу ничего странного…
Вид приближающейся людской массы – безумной от страха и готовой все смести на своем пути – пугает служивых куда больше, чем грядущие муки совести. Это просто инстинкт самосохранения. Звучит команда, …
Казаки протискиваются через строй и уезжают оглядываясь.
– Не кипишуй, Одноглазый, – говорит Профессор. – Все путем… Нет там солдат. Я второй день за хатой смотрю – прислуга, жена с ребенком, авто… Куш за сто – возьмем много. Там и рыжье будет, и камни…
На опустевшие русские позиции накатывается атака австрийцев.
– Извини, – говорит он равнодушно. – Я устал.
– Звучит неплохо, – соглашается Блок, – но вызывает неприятные ассоциации. Я бы предложил мифическую птицу Рух, но, боюсь, не поймут.
– Что? Нет… Не знаю. Наверное, все не так. Мы все делаем не так. Ты же знаешь, я всегда верил, что можно выйти из любой ситуации, но вот теперь… Чувствую себя альпинистом, висящим на краю скалы. Цепл…
Маргарит кричит, но компания лишь ухмыляется и тащит ее в ближайшую комнату.
Терещенко и Бертон стоят на пирсе, глядя вслед кораблю.
– Я чувствую, что схожу с ума… – говорит Гучков, отворачиваясь от окна. – Позавчера я видел демонстрацию проституток на Литейном. Жаль, Лев Николаевич умер… Какой финал для «Воскресенья» пропал всуе.
– Надеюсь, это не связано?.. – Сергей Александрович неопределенно взмахивает рукой.
– Буду признателен, – отзывается Гучков. – Если Корнилов до него доберется – висеть Александру Федоровичу на высоком суку…
– Мы назовем его Иван, – говорит Михаил, держа на руках сына. – Как моего отца – Иван.
Он выкуривает сигарету, зажигает следующую и делает глоток из фляги Через несколько минут процедура повторяется.
Командир отряда РВК смотрит за громадиной крейсера, маневрирующего на реке неподалеку.
Он шарит по ящикам стола, что-то разыскивая.
Вот солдатская река выливается из лабиринта траншей – перед ними изрытое воронками поле и чахлый лесок сразу за ним.
– Я читал в газетах о покушении. Жаль, что не наповал.
– Последнее, – сообщает Ропщин после недолгого раздумья. – У вас есть предубеждение против эсеров?
Маргарит откидывает легкое одеяло и снимает с себя ночную сорочку. В темноте ее тело светится молочно-белым. Она начинает целовать мужа в шею, в грудь, постепенно спускаясь все ниже и ниже. Распущенн…
– Штабс-капитан Лашкевич, – отвечает офицер.
– Ночью, Александр Федорович, четыре броневика ушли с Дворцовой. Пятый остался.
Повозка, на которой везут разобранный аэроплан, останавливается. Человек, который ехал рядом с возницей, соскакивает на дорогу.
– Да кто ж спорит, что многое надо менять! Но перемены, Мишель, дело нескорое. Есть, мон шер ами, разница между эволюцией и революцией. Я хоть в теорию господина Дарвина не верю, но читал, что, согла…
Смоляков медленно подходит к двери в спальню фрейлин, приоткрывает ее, делает шаг вовнутрь.
– Здесь, мадам, – один из офицеров ставит чемоданы на землю и показывает на корабль. – Это судно ходит из Мурманска в Вардо, другого шанса на ближайшие несколько дней нет.
Терещенко останавливается рядом. Шарик бежит по барабану все медленнее, останавливается.
– Лев Давидович! – голос в трубке громкий и бодрый, хотя на настенных часах почти четыре утра. – Это Антонов. У нас тут юнкера взбунтовались. Мне с Большой Морской позвонили, телефонистов штурмом бер…
– Относительно безопасное. Просто окна на другую сторону…
Пелагея выходит в дамскую комнату, бросив на Блока откровенный взгляд. Блок было спешит за ней, но в коридоре его останавливает Терещенко.
Возле ближнего окна лежит со снайперской винтовкой Алексей Смоляков, у него в прицеле идущий прочь Муравьев. Он оглядывается на Куропаткина, но тот качает головой.
– Значит, мы оба дали друг другу все, что могли. Прощай, мой азартный русский друг! Пусть тебя не покидает удача.
– Буржуазная революция? – переспрашивает Ульянов и смеется, отчего у него подрагивают плечи. – Михаил Иванович, вы в самом деле верите в то, что либералы на что-то способны? Что образованность как-то…
– Нет. Ее семья родом из Дижона. Небогатая, но вполне приличная. Образование ей дать не могли, на это денег в семье не было. В восемнадцать она уезжает в столицу, находит работу и самостоятельно ходи…
– Даем вас пять минут на то, чтобы открыть ворота и капитулировать!
– Я проклинаю себя за то, что привез тебя сюда.
– Я тебе, блядь, дам жидовскую морду! Хуйло воронежское! Ты видел, как я заначил? Нет, ты видел?
Михаил Иванович разглядывает корреспонденцию.
Керенский сидит за столом, работает с бумагами. Бумаг много, очень много. Пальцы Керенского в чернилах, словно у писаря.
Выступает министр внутренних дел Никитин.
– Согласен, Владимир Савельевич, – лаконично отвечает Краснов.
– Мне, – говорит генерал. – Это я готов исполнить роль мясника. В России не будет диктатуры в прямом смысле этого слова, но, боюсь, что со стороны разница не будет видна.
Временные казарменные помещения на первом этаже
– Ваше Императорское Величество, – гудит басом киевский губернатор. – Позвольте мне…
Автомобиль трясет на брусчатке. Из носа у Чернова снова начинает идти кровь, он прикладывает к лицу платок Троцкого.
– Евгения Маврикиевна Суменсон? – задает вопрос подпоручик, поворачиваясь к хозяйке.
Заряжающий со снарядом в руках поворачивается к орудию и падает на спину с простреленной грудью. Пули свистят по двору, попадают в пушку, рикошетируют. Расчет разбегается. Последним отходит командир …
– Никакого ребячества! Хватит! Это уже не недоверие, высказанное кулуарно! Это документ, в котором вы обвиняете правительство в бездействии…
– Нет! – орет прапорщик. – Меня контузило, и Сидорова с Бабочкиным кирпичной крошкой посекло. Живы все.
Дорик подходит и становится рядом. Он тоже курит.
В марте 1935 года, после ряда заявлений Суханова с требованием пересмотреть приговор, Президиум ЦИК СССР заменил оставшийся ему срок заключения ссылкой в Тобольск, где он работал экономистом, а затем…
– Чем обязан, товарищи? – спрашивает Керенский.
Скончался 29 августа 1974 года в Ленинграде. Похоронен на Большеохтинском кладбище.
– Ну, план как план. Не хуже любого другого! Могло и получиться!
Щека у управляющего слегка подергивается, но к лицу приклеена радушная улыбка.
– Венчается раб божий Михаил… – гудит священник.
– Не вижу, – отвечает он твердо. – Органы ошиблись – органы ошибку исправили. Страна была и остается в кольце внешних врагов. Ошибки неизбежны, но они исправляются.
Лопатка крупье пододвигает к Михаилу гору фишек.
Правление Николая II было ознаменовано экономическим развитием России и одновременно ростом в ней социально-политических противоречий, революционного движения, вылившегося в революцию 1905–1907 годов…
Праздничный обед не просто беден, он совсем никакой – бутылка дешевого вина, какая-то колбаса, несколько кусков сыра.
– Да, я возглавляю миссию Красного Креста.
– Не стоит. От тебя пахнет ее духами. Сначала ты пришел к ней, а уже потом ко мне. К своей матери. Так, Михаил?
Снаряд попадает в стену училища, рядом с окном на первом этаже.
Вторая супруга – в 1926 году Михаил Терещенко вступил в брак с норвежкой Эббой Хорст (Ebba Horst).
– И все еще не застрелился. Хотите, я покрою вам проигрыш?
Порыв ветра едва не уносит шляпу Михаила, но тот успевает ее подхватить.
Кавалькада трогается в сторону Петрограда.
– Но, Михаил Иванович, многие остались… Приняли революцию и умом, и сердцем – и остались.
Александр Николович закуривает сигару. Служанка ставит перед Терещенко-младшим кофейник и наливает кофе в чашку.
Его крик подхватывают. Над площадью несется сначала нестройное, а потом все более громкое «Ура!», «Да здравствует революция!».
– Как я смею? Сейчас я вам объясню, Александр Федорович! Сейчас я вам объясню, как объяснял предателям и провокаторам! Вы не забыли, кто я, Керенский? Мы не для того свергали тиранию, чтобы усадить в…
– И он действительно мог их обнародовать?
– Если честно, месье Палеолог, я больше люблю балет… – говорит Мишель, улыбаясь.
– Мы постараемся справиться без кровопролития. Мы не царский режим, чтобы стрелять в собственный народ. Я согласен, что к зачинщикам придется применить силу, но сделать это надо по закону и безо всяк…
Генерал мгновенно просыпается. Лицо у него, правда, мятое, усы в разные стороны, но глаза сразу же становятся осмысленными.
– Естественно. Мы не возглавляем процесс, мы им пользуемся. На улицах сотни тысяч вооруженных людей, в голове у них каша из эсеровских, кадетских и черносотенных лозунгов. А у некоторых вообще нет ло…
Наводчик наклоняется к трубке. Пуля попадает ему в голову.
Глаза у Крымова открыты, но полностью лишены мысли. Из угла правого выползает огромная слеза.
– Не стоит привлекать внимание. Давайте-ка пешочком. Благо, погода позволяет.
Мужчины жмут друг другу руки и после недолгого раздумья искренне обнимаются.
– Я не могу допустить выхода статьи в утренних газетах.
Михаил внимательно смотрит на нее снизу вверх.
Летят на лакированную крышку гроба жирные земляные комья. Работают лопатами могильщики. Стоят вокруг могилы мужчины со скорбными лицами, раздаются сдержанные женские всхлипы.
– Думаешь, испугаются? Ведь если стрельнуть по мосту – сводить будет нечего.
Терещенко садится рядом с постелью Марг и берет ее за руку. Она приоткрывает глаза.
– Что вы предлагаете? – спрашивает Станкевич. – Действовать на опережение опасно. У большевиков значительный численный перевес.
– Продал! Продал я свою красавицу некоему Эдисону. Хороший такой господинчик, владелец звукозаписи «Маркони». Зачем мне яхта? Я теперь стал совершенно сухопутным…
Во втором (первом коалиционном) составе Временного правительства Переверзев был назначен министром юстиции. Продолжил практику своего предшественника А. Ф. Керенского по назначению адвокатов на ключе…
Из полумрака зала за этим наблюдает Никифоров. Лицо его ровным счетом ничего не выражает. Когда тело Михаила Ивановича исчезает под складками ткани, Никифоров отворачивается и исчезает в толпе.
– Вагон был, – соглашается Никифоров. – С деньгами на дорогу помог Радек, помогли шведские товарищи…
Со стороны площади слышатся одиночные выстрелы. Несколько пуль попадает в мешки баррикад. Звенят выбитые стекла. Юнкера на стрельбу не отвечают.
Снова взгляд сверху – Зимний, в который тараканами вливается толпа, серая лента Невы, мосты, застывший на реке крейсер, город, который вовсе не смотрится как место сражения – освещенный центр, бегущи…
Деникин незаметно от других морщится при этих словах.
Федор и Михаил явно соревнуются друг с другом – зрелище воистину феерическое. Вся набережная освещена зарядами и наполнена разодетой толпой.
Елизавета Михайловна любезничает с женой губернатора, но – Михаил может поклясться – ни на секунду не выпускает их из поля зрения.
В зале музея тоже полно народа, на сцене стол президиума, трибуна для выступающих.
Рядом с Гучковым круглоголовый лысый Василий Витальевич Шульгин. Усы у него топорщатся, глаза красные. Оба растрепаны. У Гучкова несвежий воротник рубашки, на Шульгине мятый, изгвазданный пиджак.
– Вы говорите так же, как я в феврале 17-го. Нынче я бы не стал так однозначно трактовать его роль в тех событиях. Хотя… Крови он пролил немало. Но я сейчас не об этом… Три человека! Три человека из …
– Товарищи члены Временного правительства! Сегодня я вынужден заявить, что на сегодняшний день мы не имеем достаточно войск, чтобы обеспечить безопасность основных объектов города. А те войска, что и…
– Обращусь, не сомневайся. Когда буду искать работу.
Кортеж сворачивает на Бибиковский бульвар и начинает движение вниз к Крещатику.
К нему, придерживая шашки, подбегают трое.
– Что там произошло? – спрашивает Терещенко, прислушиваясь к близкой орудийной стрельбе. Наступление?
– Зачем? – спрашивает Керенский с надрывом в голосе. – Петроград, Россия, все свободные люди России ждали вашей помощи, генерал!
– Ты этот столичный снобизм брось! – смеется Терещенко. – Ты теперь и сам москвич! Поедем в «Прагу»? Тут рядом…
– Пока нет, – перехватывает инициативу Терещенко. – Но мы готовы к любому повороту событий. И если большевики выйдут на улицы… Я готов подтвердить слова министра-председателя – мы их раздавим.
Сентябрь 1918 года. Христиания. Гостиница, где остановилась мадам Терещенко
– Я всегда ненавидела Петербург, даже когда его любила. Эта вечная грязь, слякоть, запах сырости… Посмотри на меня, Миша! Разве я похожа на несчастную женщину?