Ночь. Терещенко лежит на своей железной кровати не по росту, свернувшись, как эмбрион, завернувшись в пальто. Глаза его открыты. Он плачет.
– Право же, Михаил Иванович, – вступается князь Львов. – Успокойтесь, ради Бога! Зачем такие резкости?
– У нас не так много возможностей. Первый этаж оставлять без охраны нельзя. Поставим сюда увечных воинов и ударниц…
– Александр Федорович здесь! Мне сказали, он речь говорить будет!
– Может, еще коньячку? – предлагает официант.
– Конечно же уверен, Варя. Я ненадолго. Большой день сегодня, большой день…