Барон Фредерикс поворачивается, топорщит свои холеные белые усищи и орет так, что разом перекрывает все, что твориться в партере.
Льется в рюмку водка, и Ульянов тут же выпивает ее одним глотком, не морщась.
– Только не в чайную! – Терещенко, протестуя, поднимает руки. – Давай в приличное место! Заодно и пообедаем вместе?
– Я прошу прощения, – говорит человек с улыбкой, – за то, что вторгаюсь в вашу беседу, но так как мы с Михаилом Ивановичем были представлены друг другу, то я счел возможным подойти. Тем более, что стихи Черного – моя большая слабость! У цензоров начинается истерика при первом же упоминании его имени! Вы помните меня, господин Терещенко? Мы виделись это зимой у Мережковских…
– Да вы что, товарищ Ленин! – восклицает Подвойский. – Никоим разом! Разве ж можно?
– А ведь говорил! Говорил я Керенскому, чтобы не церемонился с этой сволочью…