– Я отвечу на ваши вопросы, – перебивает Терещенко. – А вы уж потом сами решите, что писать, а что нет. Пленки тем и хороши, что их расшифровки легко редактировать, не так ли, месье Никифоров?
– Конечно ошибался, месье Никифоров! В сравнении с вами любой из них был меньшим злом!
– Не учил. Я категорически против любой ментальной связи моей семьи с СССР. Для них ваша страна должна быть совершенно чужой – по языку, по обычаям, по идеологии. И чем дальше будут они от вас, тем лучше.
Вагон стоит. Михаил с трудом встает и откатывает тяжелую дверь, выпрыгивает наружу. Идти на одеревеневших ногах трудно, но Терещенко шагает, превозмогая боль. На одном из зданий он видит надпись по-фински. Он двигается вдоль забора, входит в ворота. За воротами – порт. Небольшой порт, но у пирса стоит корабль. Это тот самый корабль, что вез, но не довез в Петроград Ганецкого.
– Я полагаю, что мечты надо осуществлять.
Девушка демонстративно поворачивается к Михаилу спиной, показывая, что разговор закончен. Покрасневший и разобиженный Терещенко возвращается за стол. Он не на шутку зол, губы поджаты точно как у матери, Елизаветы Михайловны, когда она чем-то недовольна.