Елизавета Михайловна встречает сына в гостиной. Она по-прежнему суха, строга, с прямой спиной и холодным малоподвижным лицом.
В русском тылу грузят на подводы пораженных газами, раненых. Их сотни. Телеги переполнены.
– Первое. Армия должна быть вне политики, полное запрещение митингов, собраний с их партийной борьбой и распрями. Второе. Все советы и комитеты должны быть упразднены как в армии, так и в тылу. Третий пункт. Декларация прав солдата должна быть пересмотрена и дополнена декларацией его обязанностей. Четвертое. Дисциплина в армии должна быть поднята и укреплена самыми решительными мерами. Пункт пять. Тыл и фронт – единое целое, обеспечивающее боеспособность армии, и все меры, необходимые для укрепления дисциплины на фронте, должны быть применены и в тылу. И, наконец, шестое. Дисциплинарные права начальствующих лиц должны быть восстановлены, вождям армии должна быть предоставлена полная мощь.
– Нет, – говорит она твердо, хотя и слабым голосом. – Выслушай меня. В коричневом чемодане зашиты в подкладку пять тысяч царских рублей золотом и тысяча марок. Это все, что удалось выручить от продажи вещей. Я не смогла бы взять их с собой. В кукле Мишет – все драгоценности, что ты мне подарил. Твоя мать отдала их мне перед отъездом. Но бриллианта там нет, Мишель.
Звонит телефон, но это уже другой телефон. Старый, деревянный, с массивной бронзовой подставкой под слуховую трубку и отдельным микрофоном.
Он умеет говорить, захватить внимание аудитории, играть ее эмоциями. Этот невысокий человек с металлическим голосом – кумир толпы. Троцкий одет неброско, от американского лоска не осталось и следа. Свитер да черная потертая куртка из кожи на узких плечах. Вокруг шеи – мышиного цвета шарф, темные брюки-галифе заправлены в ладные хромовые сапожки небольшого размера. Шапка черных кудрявых волос, металлические очочки на тонком носу, а за стелами этих очочков – горящие темные глаза, блестящие лихорадкой революции, но без налета безумия, чуть навыкате, умные.