Терещенко закуривает и видит из окна, как они садятся в автомобиль, а за ними трогает с места небольшой грузовик с вооруженными солдатами. На груди у солдат красные банты. Машины проезжают мимо зевак, среди которых девушки и юноши, то ли студенты, то ли гимназисты. Молодежь восторженно кричит и машет революционным солдатам. На груди у ребят такие же красные банты.
– Их бы давно расстрелял ваш Ленин, – вставляет Гиппиус, – но ему пригрозили полным разрывом дипломатических отношений, и он проявил «милосердие».
– Вы, Казанцев, поезжайте, – цедит сквозь зубы Лашкевич. – Спасибо. Дальше мы без вас.
– Уф… – говорит он, – давно мне не было так неуютно! Какой людоед, однако, получается из революционера во власти… Что думаете делать, Марг?
– Это может стать концом самодержавия, Миша, и началом конституционной монархии, – говорит Гучков с менторской интонацией. – А может, как всегда, окончится позором…
– А сегодня, – с горечью говорит Гучков, – эти же люди аплодируют Ленину. Миша, такие вещи не должны решаться на митингах. Это – политика страны. Обыватель не должен иметь на нее влияния, пока нет государственных институтов, это влияние ограничивающих. Это в Англии – демократия и свобода. Это во Франции – демократия и свобода. В Америке… А в России ничего этого нет, зато есть анархия. А анархия в армии – верный путь к утере государственности. Разве мы этого хотели?