И, словно по мановению волшебной палочки, люди умолкают.
– К моему глубокому сожалению, – выдыхает проводник. – Еще раз простите. Вот ваше купе на это время.
На снегу корчатся десятки раненых. Лежат убитые, их не меньше двух дюжин. Всюду кровь. Брошенные транспаранты, знамена…
Терещенко с Маргарит сверху наблюдают, как приехавшие входят в их подъезд.
Зал почти полон. Публика весьма разношерстная – тут и курсистки, глядящие на поэта с восхищением, и зрелые дамы с привычно томными взглядами, студенты и юнкера, с десяток офицеров, пришедших с дамами, и молодая богемная поросль, то и дело аплодирующая мэтру по поводу и без него.
– Ну, хуже от этого никому не стало, – рассудительно замечает она. – Мы просто узаконили случившееся. Я теперь снова мадемуазель Ноэ, только немного старше и с двумя детьми. А ты – свободный мужчина на пороге новой жизни.