Все цитаты из книги «Тридцатая любовь Марины»
Он долго бормотал в темноте, поглаживая ее.
– Да какая я принцесса… это ты принцесса…
– От сочувствующих диссидентскому движению в СССР.
Улыбнувшись, он кивнул и приложился к горлышку.
Она взяла ее, снова посмотрела на собравшихся.
– Господи, откуда ты? – улыбнулась Марина, кивнув уходящей Свете
Марина верила и не верила. Верила и не верила до той самой НОЧИ.
– Девочки, я недавно такой фильм хороший посмотрела.
– А что ж ты в одиночестве обедаешь? Она подняла голову.
– Ага. С прогульщиками и волынщиками церемониться нечего.
Он снова нехотя приподнялся, подошел, повесил на шею гитару.
– Нет, я так не думаю, – Марина устало привалилась спиной к стене.
Марина подошла к раковине, пустила холодную воду и с наслаждением ополоснула лицо.
Сердце оглушительно колотилось, колени приятно подрагивали, холодная пачка оттягивала карман.
– Да нет, не хочу… – бормотала Марина, разглядывая незнакомое раскрасневшееся лицо с пьяно поблескивающими глазами.
Еще через неделю отец мыл ее в фанерной душевой под струей нагретой солнцем воды. Голая Марина стояла на деревянной, голубоватой от мыла решетке, в душевой было тесно, отец в своих красных плавках си…
Марина проскользнула в стеклянную дверь, предупредительно отведенную Леонидом Петровичем и оказалась в просторном вестибюле, где у пластмассовой проходной топтались двое в штатском.
В тот же вечер Марина выслала потертый томик ценной бандеролью…
– Сам он оставляет желать лучшего! У них в бригаде на прошлой неделе два прогула было…
Комната погрузилась в темноту, только слабый свет двух уличных фонарей пролег по потолку бледно-голубыми полосами.
Томно прикрыв глаза и постанывая, она облизывала губы.
Все обрывается ужином под естественным навесом из разросшегося винограда. Прямо на траве расстелена большая циновка с черным египетским узором, голые рабыни ставят на нее амфоры с вином, медом, крате…
Через минуту они уже лежали в мягкой бабушкиной кровати, прохладное бедро настойчиво раздвигало ноги Марины, губы настойчиво целовали, руки настойчиво ласкали. Прижав бедром гениталии Марины. Маша ст…
Кровать заскрипела чаще, и до Марины долетел слабый стон.
Сильное опьянение всегда раскалывало память, вызывая рой ярких воспоминаний, вспыхивающих контрастными живыми слайдами: улыбающийся дядя Володя, поправляющая шляпу бабушка, надвигающиеся из темноты г…
Бабушкины медные часы на стене показывали второй час ночи.
– По грудь войди, не бойся! – кричал уплывающий отец, увозя за собой белые, поднятые ногами взрывы.
– Бэзусловно, – продолговатые овалы ложились на дощечку.
– Тогда пошли отсюда. А то я тоже жопу отморозила.
Сергей Николаич вынул из ящика одну из желтых крышек, положил Марине на ладонь.
Гвозди бы делать из этих людей, – В мире бы не было крепче гвоздей!
Доклад был очень интересным, обстоятельным и подробным. Молодой докладчик с ежиком рыжеватых волос и красивым фотогеничным лицом говорил живо, серьезно и доходчиво.
Сгущеное небо отошло назад, скрылось за сомкнувшимися розовыми горами, нахлынула тьма, пропахшая цветами и табаком, всплыл ритмичный скрип, Марина вспомнила тайные Надькины уроки…
Мать молчала, ветер шевелил ее платье и концы бабьих платков.
Смеясь, Марина побежала за ним. Они прошли весь коридор, Жорка свернул и, быстро открыв зеленую дверь подсобки, кивнул Марине.
– Только давай быстро… я спать хочу… умираю…
А танец длился и длился, груда обработанных корпусов росла, казалось она займет все пространство вокруг станка, но вдруг, сняв последний корпус, руки нажали черную кнопку, гудение оборвалось, резцы с…
– В Дуйсбурге стартовал марш мира. Он пройдет по ряду городов Рура и завершится митингом в Дортмунде. Власти ФРГ всеми силами пытаются сбить накал антивоенного движения, особенно в этом году, в конце…
Он сосал ее мочки, не вынимая руки из трусов, и лавина сладкого оцепенения обрушилась на нее.
Отведя назад руку, Марина ударила его с такой силой, что он упал на ступени, а звук оплеухи долго стоял в просторном подъезде.
– Нет, я не могу. Деньги у тебя? – спросила Марина, брезгливо вслушиваясь в рев ресторанного оркестра.
Она стремительно повела Марину на кухню, где в чаду толкались возле плит пять женщин.
Это была лаконичная летопись Любви – двадцать восемь вклеенных фотографий – по одной на каждой странице. Двадцать восемь женских лиц.
Подхватив деталь, он одел ее на два штырька, повернул рычажок. Металлические лапы намертво прижали, рука повернула другой рычажок. Ожили два валика, завертелись и двинулись. Вскоре они коснулись дета…
– Прелесть… – пробормотала она, отломила дужку калача, намазала маслом, потом икрой.
– Ну за дэньгами, дарагая, мы же кожу запарили!
Ей казалось, что вот-вот кто-то подойдет к окну, да и не кто-то, а бабушка, или может – Марина? Та самая Марина – пятнадцатилетняя, в белом платье, с подвитыми, разбросанными по плечам волосами.
Марина опустилась на скрипучий венский стул, распаковала желтую пирамидку сыра и принялась резать его тяжелым серебряным ножом.
– И на моих тоже. – проговорил Коломийцев, подходя, – Золотарев еле-еле успел к семи часам встать к станку и, как следует не осмотрев его, включил. Затем он небрежно закрепил деталь и от соприкоснове…
– И в следующий раз будь посерьезней! – крикнула вдогонку Олегу Марина и, зажав подмышкой ноты, пошла в преподавательскую.
Там, в пятнах света, в сбившейся простыне сплелись два обнаженных тела.
Марина любовалась пляской отслаивающейся стружки. Извиваясь и крутясь, стружка падала на широкую ленту, которая медленно ползла и сваливала ее в просторный ящик.
Ее улыбчивые, слегка припухлые губы, быстрый взгляд и быстрая походка выдавали характер порывистый и неспокойный. Кожа была мягкой и смуглой, руки
– ТЫ НИКОГО НИКОГДА НЕ ЛЮБИЛА!!! НИКОГО!!! НИКОГДА!!!
– Это состояние божественной просветленности, ожидание Благовещения, небесная любовь…
Солнце, пробиваясь сквозь раздвинутые шторы, ощупывало двумя узкими лучами складки Машиных вельветовых брюк, бесстыдно раскинувшихся на диване.
– Я боюсь, мам, я с тобой! – кричала сонная Марина, цепляясь за ускользающее платье. Мать быстро вышла. Лихорадочно одевшись, Марина побежала за ней.
– Ненавижу. Горечь одна, а сытости никакой. Лучше молочка с мякишем… ммм… кружечку засадишь – и порядок… знаешь, навитаминишься как…
– Муж уехал, а она ебаря привела. Вот теперя как…
Это было так же восхитительно, как лежать в набегающем прибое, всем телом отдаваясь ласке упругих волн.
Марина оттопырила попку, печатая новый ряд ладошек.
– Безусловно. Американская пропагандистская машина тратит много средств и усилий на то, чтобы представить преступные действия контрреволюционных группировок чуть ли не как «гражданскую войну» в Никар…
Здесь вкусно пахло борщем и было по-семейному оживленно.
Его ложка принялась равномерно перемешивать сметану с борщем. Марина села, перекрестилась, отломила хлеба ис жадностью набросилась на борщ.
Там внизу, в рассветном бледном воздухе прямо напротив черного входа в магазин пылал костер из гнилых ящиков.
–Я не о себе. Вообще. Вы очень пьяная нация.
– За этот борщ твоей бабе можно простить незнание минета…
Она поворачивает дощечку, и действительно, – та сплошь исписана греческими буквами. Заходящее багровое солнце играет в них пронзительными искорками.
Чистый и свободный звук плывет из-под крышки.
Смоляные глаза стали совсем близкими, тусклый отблеск фонаря играл на гладких волосах лунной морской дорожкой.
На берегу они ели черешню из кулька, пуляя косточками в прибой, потом Марина шла наблюдать за крабами, а отец, обмотав голову полотенцем, читал Хемингуэя.
– Да у нас в общежитии. А повесим завтра на заводе. Знаешь, у нас такие материалы злободневные – зачитаешься!
Люба обладала невероятно длинным клитором, – напрягаясь, он высовывался из ее пухлых гениталий толстеньким розовым стручком и мелко подрагивал. Марина медленно втягивала его в рот и нежно посасывала,…
Словно за одну ночь свалился тягостный груз, столько лет давивший на плечи.
Переведя дыхание, Сашенька коснулась кончиком языка уголка губ подруги, Марина, в свою очередь, облизала ее губки. Проворный Сашенькин язычок прошелся по щеке и подбородку, потерся о крылышко носа и …
Марина взяла его в губы и в то же мгновенье почувствовала как где-то далеко-далеко, в Сибири. Сашенькины губы всосали ее клитор, а вместе с ним – живот, внутренности, грудь, сердце…
В два они уже сидели за квадратным ореховым столиком, ожидая возвращения проворного официанта.
«Господи, если он меня не выведет из ступора, тогда просто ложись и помирай. Да, собственно, какого хрена я раскисла? Что случилось? С Сашкой поругалась? Ну и чорт с ней. Новую найдем. Сон плохой при…
– Да конечно, пусть начинает! – хлопнула ее по плечу смуглая невысокая девушка, – Что с бумажками возиться! Зин, возьми у Кузьминичны комбинезон новый, рукавицы и очки. В нашей бригаде работать будеш…
– В целом фильм «Смерть на взлете» звучит своевременным и злободневным предупреждением тем советским гражданам, которые так безотвественно порой забывают о бдительности, тем самым играя на руку иност…
Прибой дотянулся до пыльного сапога участкового, слизнул с него пыль, заставив заблестеть на только что выглянувшем солнце…
Прошла Елисеевский, вспомнила Любку, раскисающий тортик, перевязанный бечевкой, бутылку вина, нелепо торчащую из сумочки, июльскую жару…
Стоящий на «ЗИЛе» телефон приглушенно зазвонил.
Марина быстро наклонилась к нему и поцеловала в щеку.
– Ааааа…. – замерший на мгновенье Валентин застонал, столбоподобные ноги его мучительно согнулись в коленях.
Выходя из дома, бросила в мусоропровод остатки планчика…
Еще сонными глазами Марина разглядывала красивую грудь с маленькими сосками, длинную шею, спрятавшийся в складке пупок, темнеющий внизу пах. Все было рядом – чужое, раньше недоступное, все можно было…
Как и прошлый раз, он пролетел очень быстро: не успела как следует разработаться – уже обед, а послеобеденное время пронеслось еще быстрее.
Это оказалось не так просто – скользкий панцирь вжимался в складки гениталий, ножки не давались. Она нажала посильней и панцирь хрустнул, краб обмяк.
Олег испуганно посмотрел в ноты, потер руки и робко начал.
– Правильно делаете. Тут со всех концов надо – мы на парткоме, вы – в стенной печати, а вместе – на рабочих местах…
– Не помнишь наизусть? – спросила Марина.
– Легче, легче… еще легче! – раскачивал он ее, когда она играла бисерный этюд Мошковского и вскоре пальцы действительно задвигались отдельно от ее тела, побежали легко и свободно.
Она приняла этот пахнущий табаком и мужчиной пиджак, повесила на руку.
Девушка разводит дрожащие колени, рука Марины касается пушистого холмика, долго ощупывает, затем раздвигает прелестные губки и…
– Больна? – все еще продолжал удивляться Самсон.
– Я вообще-то… ммм..; по утрам очень… суп уважаю… знаешь, как щами или борщом со свининкой заправишься… день можно на всю катушку пахать… в супе только и сила… а бутербродики, да кофейки… это не по-р…
У него были чувственные мягкие губы, превращающиеся в сочетании с необычайно умелыми руками и феноменальным пенисом в убийственную триаду, базирующуюся на белом нестареющем теле, массивном и спокойно…
Валентин слушал, покусывая мундштук, глаза его внимательно смотрели сквозь рояль. Повторяющееся арпеджио басов стало подниматься и вскоре слилось с болезненно порхающей темой, начались октавы, и негн…
– перед смуглым подвижным телом, которое так легко и изящно покачивается над ним в полумраке спальни.
Сухонькая подвижная бабушка продолжала с ней заниматься музыкой, раз в неделю пекла торт «Гости на пороге», разрешала играть во дворе до поздна (только не выбегай на улицу!), водила в консерваторию и…
– Как… деньги… мои деньги… – испуганно пятилась Саша.
– Да нет, что ты, – еще крепче обняла ее Мария, – Вышла я за Сережу, а Женечка у меня первый был. Первая любовь. Он меня и женщиной сделал. Мы так любили друг друга, обалденно… Все-таки я вот смотрю …
Высокая учительница в строгом костюме прохаживалась между партами, громко говоря о Родине, счастливом детстве и наказе великого Ленина: «учиться, учиться и учиться».
Марина приняла ванну, напилась кофе и легла отдохнуть.
Он был богат, смел, предприимчив, любвеобилен. Катал ее на белом мерседесе по Садовому кольцу, выжимая 150, а за окнами мелькали золотые семидесятые с распахнутыми, ломящимися жратвой, выпивкой и дис…
Неожиданно по цеху поплыл мягкий продолжительный сигнал. Марина подняла глаза: часы над входом показывали двенадцать.
«Свинья», – подумала Марина, войдя в прокуренный ящик лифта.
– Ну что ты какаешь! – зло обернулась к ней Марина, – Не люблю я тебя, не люблю! Ни тебя, никого, понимаешь?
– Да. Правда – без патронов. А потом – все пьяные наперебой читать. Я, Юлька, Валерка, Андрюша…
Руки, крепкие мужские руки… Как все получалось у них! Как свободно обращались они с грозной машиной, легко и уверенно направляя ее мощь.
– С облегчением вас, – усмехнулась Марина, отстраняясь от его широкого породистого лица и осторожно проводя ногтем по шрамику на тщательно выбритом подбородке.
Ожившие резцы с шипением вошли в корпус, сероватая стружка посыпалась на ленту.
Марина порывисто обняла его, припав губами к коричневому соску и стала двигаться резче.
Тони принялся за салат. Забытые сигареты дымились в пепельнице, обрастая пеплом.
– Это все твои любовницы!!! ВСЕ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ!!! ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ!!!
– И понимаешь в чем, собственно, весь криминал, – я не могу полюбить, как ни стараюсь. А искренне хочу.
– Охааа… родненький ты мий… – протянула полная босая баба, подперев пальцем стянутую белым платком щеку.
Девочка вздохнула, выпрямляя шерстяную спину с лежащими на ней косичками, и начала прелюд снова.
– Аааа… понятно… – равнодушно посмотрела Марина и вздохнула.
Марина со вздохом сняла прохладную длань, отвернулась и заснула…
– Не знаю. – пожала плечами Марина, чувствуя как краснеют ее щеки.
Слышно было, как в просторной кухне Валентин запел арию Далилы.
Трое сидящих рядом с Мариной девушек раскачивались в такт песне. Волосы у одной их них были подкрашены синим.
– Саша говорит, что мне идут… Пролам и с такими ногтями играть можно…
– Крепко сказано. С подлинной прямотой и бескомпромиссностью…
Марина не помнила как заснула. Ей снился детский сад – ярко, громко.
–И я не оговорилась, – продолжала Лена, – Именно – Друг, а не подруга! Друг, на которого можно положиться, который держит свое слово, который не подведет. Марина всего чуть больше недели проработала …
Пробивающаяся сквозь аккорды мелодия замерла и, о Боже, вот оно сладкое родное ре, снимающее старую боль и тянущее в ледяной омут новой. Валентин сыграл его так, что очередная зыбкая волна мурашек за…
Из наклонившейся бутылки водка полилась на постель.
Через минуту Марина визжала в теплом, тягуче накатывающемся прибое, круг трясся у нее подмышками.
Здесь же скрывались от требовательных вечерних призывов родителей, вслушивались в их сердитые голоса, скорчившись в прохладной тьме, щедро платившей за укрытье ссадинами и уколами.
Все оживленно зааплодировали, только Марина, как завороженная, смотрела на груду деталей.
Сашенька не была новичком в лесбийской страсти, они поняли друг друга сразу и сразу же после вечера поехали к Марине домой.
– Здравствуйте, товарищи, – громко проговорил он.
Много сил отдал он за четыре десятка лет родной работе. А сколько раз приходилось сталкиваться ему лицом к лицу с опасностью! Но в трудных ситуациях Виктору Трофимовичу на выручку приходил боевой хар…
Вдруг ноги матери ожили, согнулись в коленях и оплели дядю Володю. Он стал двигаться быстрее.
– В преддверии Всесоюзного ленинского коммунистического субботника особенно хотелось бы обратить внимание комсомольцев цеха на поиски еще более эффективных способов интенсификации производственных пр…
– Еще годика три-четыре пройдет и от нашего брата останутся только предания: вот, были такие – диссиденты. Что-то там писали, против чего-то выступали, за что-то садились. А потом их просто вывели по…
Все они повернулись и посмотрели на мать, кто-то сказал, что Танечка сегодня очаровательна.
Миновав вертушку, они прошли по широкому коридору, потом оказались на лестнице.
– Вот. И нам тоже необходимо усовершенствовать свой производственный процесс. Сосредоточить все внимание на внедрении новых, более прогрессивных методов. Понимаешь?
– Стой! Подожди… Божественный огонь осенил меня…
– Дайте человеку спокойно поесть, – перебил их Сергеич.
– Все, все! Все в парядкэ! – надсадно, как на зимнем митинге кричала трубка, – Кагда за дэньгами приедэшь?!
– Идеальное состояние для таких этюдов – полусон. Тогда вообще полетит, как пух Эола.
Марине казалось, что она целуется первый раз в жизни. Это длилось бесконечно долго, потом губы и языки запросили других губ и других языков: перед глазами проплыл Сашенькин живот, показались золотист…
– Молодец. Я вот до сих пор готовить не научусь.
Они показались очень холодными, холоднее непрочного, потрескивающего под ногами ледка.
– Приезжай сейчас! Я завтра к Шурэ еду, на полмэсяца! У меня с собой!
– А я это… опаздывал… и это… – ответно улыбнулся он. хлюпнув носом.
– Я согласен с тобой, товарищ Алексеева, – пробормотал Золотарев, лихорадочно закрепляя деталь и пуская резцы, – Обычно я неукоснительно придерживаюсь этого правила, но сегодня, к сожалению, меня под…
– Зиночка, ну что ты оправдываешься! – воскликнула Лена, – Пиши доклад и ни о чем не беспокойся. Завтра будет газета.
– Очень рад, – проговорил он сухим высоким голосом, пожал руку Марине и сдержанно улыбнулся.
Марина срезала себе дорогу, прохрустев по осевшему грязному снегу, перешагнула лужу с разбухшим окурком и оттянула дверь подъезда.
– Хватит, хватит, Марин. Мы долго тут возимся…
Она приложила четвертинку ко лбу. Холод показался обжигающим.
Марина снова отхлебнула, разглядывая в чае свое отражение.
«Как все просто!» – поразилась она, – «Ведь действительно все держится на этом человеке. На простом рабочем. На его руках…»
– Сейчас я всем нарежу, подожди… – мотнула головой Люся. убирая продукты в пузатый облупленный «ЗИЛ».
– Марина, привет! – расхохоталась трубка и Марина почувствовала на щеке густые пшеничные усы.
– А ты когда вырастешь будешь так делать?
Это было опьяняюще приятно – стоять, подставив себя стихии, чувствуя, как с каждой волной теплеет вода. Да и ветер, соленый, порывисто дышащий в ухо, тоже становился горячее, шипел, путался в волосах…
Марина слушала, а тьма пульсировала возле глаз, убаюкивала, словно старая знакомая.
Повернувшись, Марина посмотрела ему в лицо, улыбнулась и облегченно вздохнула.
Они вошли в просторную, прокуренную комнату. На полу, диване и стульях сидели пестро одетые парни и девушки, в углу двое с размалеванными лицами играли на электрогитарах, выкрикивая слова в подвешенн…
Марина сжала рукой подбородок: рояль, Валентин, книжный шкаф – все плыло в слезах, колеблясь и смешиваясь.
– Со мной? Котик, только ты у нас патологическая мужефобка. Кстати, поэтому ты мне и нравишься.
– Покричи, покричи, девочка моя… сладенькая девочка моя… покричи…
У нее был прелестный клитор в форме среднего каштана. Он выглядывал из бритых припудренных гениталий изящным розовым язычком.
– Нет, так не пойдет. Садись. Это из трех яиц?
Все повернулись к телевизору, сидящие на полу подползли ближе.
– Это эмульсия. Она охлаждает резец. Здесь скорость резания большая, резец может сгореть. Чтоб это не случилось – его охлаждают.
Вся работа прошла благополучно, если не считать непродолжительной остановки станка из-за замены резцов. Но два наладчика трудились споро и через двадцать минут Марина уже крепила очередную деталь.
– Сейчас, как прибежит, так сразу за пианино: бабушка, сыграй вальс. А бабушка сыграет…
– Да смешно до слез. Дети вы. Правда, завидно немного…
– А со временем как? – Туговато. – А в субботу? –Да я не знаю, Лень…
На втором месяце Игорь Валентинович «впустил ее в Баха», как написала бабушка матери. Это был бесконечный ввысь и вширь собор, пустынный и торжественный, громадный и совершенный. Марина не знала что …
Марина разводит дрожащие ноги, и Жирная вдруг хватает ее между ног своей сильной когтистой пятерней.
Сашенькин чайник отчаянно кипел, из носика рвалась густая струя пара.
– Как дела? – раздался рядом веселый голос Лены-бригадирши.
– А вот и наш утес, – остановился Сергей Николаич.
Марина жадно вглядывалась в него. Притененное сумраком спальни, оно расплывалось, круглело, расползаясь на свежей арабской простыне.
– На улице осторожней! У Веры до поздна не сиди!
– Между прочим на свинью сейчас ты больше похож.
За ночь лицо приобрело черты злобы, недовольства и мстительности. Угрюмые глазки сверлили ее. Упавшие на лоб пряди злобно тряслись.
– Дядя Володя, – четко проговорила Марина, кусая водянистый огурец.
– Девчат, давайте сегодня после работы в кино сходим? – предложила Таня, наливая себе вторую чашку.
Сладковатый дым расплывался возле ее привлекательного лица, она улыбалась чему-то, глядя в протекший потолок.
Не поворачиваясь, он взял ее руку, прижал к губам.
Бачок с ревом изрыгнул воду и привычно забормотал.
Пепел упал в одну из складок его халата. Марина посмотрела на толстого мальчика в треснутой рамке. Застенчиво улыбаясь, он ответил ей невинным взглядом. Огромный бант под пухлым подбородком расползся…
Прикурившая секундой раньше Сашенька, лежала рядом, слегка прикрывшись одеялом и подложив руку под голову.
– Вот тут недавно в гостях были у одних. Так, люди ничего вроде, но и не шибко знакомые – жены вместе когда-то работали. Выпили, разговорились. Ну и начал он хвалиться – мол нашел себе теплое местечк…
– Тони, милый, ведь ты же в жопу пьяный, – Марина взяла его за безвольную мягкую руку, – Может тебе плохо?
– Ой, какие розы, – Марина приняла букет, – Огромное спасибо. Но я… мне не удобно как-то…
А рассвет уже все заметнее, Так, пожалуйста, будь добра, Не забудь и ты эти летние Подмосковные вечера…
Когда он кончил, все захлопали, Стасик засвистел, а Марина подошла к Говну и поцеловала его в потную бледную щеку.
Марина тронула его гладкую щеку, улыбнулась и вышла за дверь, туда, где ждала ее жизнь – беспокойная, пьянящая, яростная, беспощадная, добрая, обманчивая, и конечно же – удивительная…
Часы над столом показывали двадцать минут седьмого.
– Здрасьте, – негромко сказала Марина и зевнула.
– Ты фто! Мне же Мафа гововила, а она в фестом квассе! Не вевишь – не надо…
Дыхание его стало беспорядочным, хриплым, он вздрагивал от каждого движения Марины.
Запах хлорки и прелого тряпья вместе с щекочущими касаниями изъеденных цыпками рук запомнились навсегда.
Ангелоподобное лицо в ореоле золотистых кудряшек, по-детски выпуклый лоб, по-юношески удивленные глаза, по-взрослому чувственные губы.
– Работая бескорыстно в Фонд Мира, ты, товарищ Золотарев, проявил свою комсомольскую сознательность.
– Очень! – устало рассмеялась Марина, отводя от лица непослушную прядь.
– А также в поддержку справедливой борьбы палестинского народа против израильских агрессоров, – добавила Писарчук.
– Подберезовик! – громко захохотал отец и, отложив мочалку, принялся водить по ее белой спине руками.
– Марин! Марина! Вставай, мы уже завтракаем!
– Пять минут на сборы даю! Паспорт возьми с собой. И оденься нормально, без щегольства. На завод поедем…
– Саликова, ну что такое? Ты же чемпион дворов и огородов…
– Человек решил себя в трудных условиях испытать, а ты – семью!
В качестве оправдания я могу указать на тот факт, что некоторые водители автобусов, работающие на линии 108 маршрута, часто нарушают нормативы пятиминутных интервалов, что, в конечном итоге, приводит…
– Как все плохо… – слабо проговорила она, приподнимаясь.
Перегнувшись через сиденье дивана, она хрустнула выключателем.
– Набей парочку, Мариш, – шлепнула себя по бедрам Саша.
– И это было очень убедительно, – перебила ее Туруханова, – Часто слово живого свидетеля гораздо важнее умозрительных рассуждений. А что ты думаешь по этому поводу, товарищ Писарчук?
– А мне кажется, что не очень… – пожала плечами Марина.
«Господи, какая дура…» – усмехнулась Марина, наблюдая как торопливо натягивает эта овечка свои сапоги, – «Святая проблядь… А я что? Лучше что ли? Такая же блядища из блядищ…»
Валентин вышел, обмахиваясь веером из десяток.
– Привет, ударник! – ответно крикнул Сергей Николаич, ближе подходя с Мариной.
Из них исходила какая-то испепеляющая горячая энергия, от которой, нет, не делалось жутко, наоборот, – Марину охватило чувство понимания, теплоты и участия, она вдруг прониклась симпатией к этому угл…
Марина легла щекой на тяжелую сыроватую подушку, стеклянную дверь плотно притворили.
Марина достала из широкого воротника свитера свои волосы и босая побежала на кухню.
– Вообще. Все. Все у вас плохо. И дома. И жизнь. Ой… тут очень плохо…
– Она же вчера больше всех работала, – с улыбкой заступилась Оля, намазывая бутерброд.
Света забирала в свои губы Маринин клитор и ритмично трогала его кончиком языка. Она была менее искусна, чем Мария, но более щедра, – уже через неделю у Марины появился дорогой югославский лифчик и д…
– Полвторого уже? – удивленно посмотрела Марина на будильник.
Через минуту Валентин уже лежал навзничь, а Марина, стоя на четвереньках, медленно садилась на его член, твердый, длинный и толстый, как сувенирная эстонская свеча за три девяносто.
– Не может больше, как она говорит – «с бумажками возиться».
Директор, затянув свои огузья-оковалки в белый китель с зелеными галифе, пускал ракеты из тупорылой ракетницы.
Он давно уже чувствовал ее расположение и носил невидимый венок любимчика с угловатой удалью, позволяя себе глупо шутить с Мариной и задушенно смеяться в собственный воротник.
Она часто представляла это знакомство, – либо в прошлом, до высылки, либо в будущем, после той самой встречи в Шереметьево-Внуково: неясный пестрый фон сосредоточенно разговаривающих людей, расплывча…
«С такой блядюги Ботичелли наверно свою Венеру писал…» – подумала Марина, удивляясь, насколько ей все равно.
«Семьдесят вторая пачка» – мелькнуло в ее голове и она облегченно усмехнулась.
– Сейчас чай заварю, – проговорила Марина, вытряхивая в ведро окурки из пепельницы.
– Давайте в ту вазу поставим, – предложила Таня, снимая с полки красивую темно-синюю вазу.
Пока он брился и умывался, громко отфыркиваясь, Марина убрала со стола остатки вчерашнего ужина, поджарила яичницу с колбасой, вскипятила немного воды.
Леонид Петрович отстранился и пошел рядом, растерянно улыбаясь и глядя под ноги.
– Я только учусь, – усмехнулась захмелевшая Марина, разливая остатки вина в фужеры.
– Это завод шумит? – спросила Марина, прислушиваясь к равномерному гулу.
Она стремительно втянула в себя дым, заставив сигарету зашипеть, и изящно выпустила его тонкой струйкой, сложив губы бутоном.
Они двинулись по коридору, спустились по лестнице, повернули и оказались в большом просторном цехе.
Затягиваясь сигаретой, Марина молча кивнула. Они сидели на кухне при свете все того же ночничка. Сигаретный дым медленно втягивался в только что распахнутую форточку, светло-коричневый пиджак Сергея …
Сашок – директор ДК Александр Петрович – был давно своим: в свое время Марина помогла ему продать налево казенный рояль.
– Правильно, – кивнула Света, – А теперь твое бессмысленное существование кончилось и началась жизнь. Жизнь с большой буквы.
Там одиноко сидела на столе Клара и курила, покачивая пухлой ногой, крепко затянутой в коричневый сапог.
– Горячий? – шепотом спросила Света, пригнувшись к Мишке.
– Раздевайся, – проговорил Сергей Николаич, рывком сбрасывая с себя пальто, – Как тебе мои апартаменты?
– Слышу, слышу, – худощавый, коротко подстриженный Митя заглянул в коридор, – Привет.
– Демократия! Да вы, бля, хуже дикарей, у Вас кто такой Толстой никто не знает! Вы в своем ебаном комфорте погрязли и ни хуя знать не хотите! А у нас последний алкаш лучше вашего сенатора сраного! То…
– С удовольствием. А где вы оформлять будете?
А ночью после победного парада Марина натерла свой пирожок так, что утром болезненно морщилась, делая первые шаги, – робкие, неуверенные, пугающие, удивляюще-зовушие…
– А может ты просто распылился по многим и все?
У нее было белое еврейское тело с острым характерным запахом подмышек и гениталий. Она любила танцевать голой на столе под Шарля Азнавура, пить красное вино из горлышка, истерически хохотать, наряжат…
– Ну… я в начале там нормально… Марин Иванна… только это, в конце там… сложно немного…
– Мне? – удивленно привстала Марина, оглядываясь на подруг.
«Нужна палочка», – подумала Марина, – «Без палочки его не выковырнуть…»
Две жалкие неврастеничные дуры. Трудно что-либо вспомнить… какие-то вечеринки, пьянки, шмотки, слезливые монологи в постели, ночные телефонные звонки, неуклюжие ласки… чепуха…
Они прошли в комнату, посреди которой посверкивал стеклом накрытый стол. На кухне что-то громко жарилось и в чаду мелькала оплывшая фигура Вериной мамы.
– А как же. Иначе нельзя. Но я не дурак вроде Хрущева. Я в глупости не верю. Я в реальность верю. В реальные конкретные задачи. Как на заводе – есть план, надо его выполнять. А гадать когда завод пол…
Официант унес тарелки с осетровыми останками и вернулся с двумя розетками мороженого.
«Лицо как лицо. Да и скажем прямо – очень обыкновенное лицо. Такое и у прола бывает и у сапожника… Человек великий, конечно, но что мне до того. Втюрилась, как дура какая-то в Алена Делона. Идиотка…»
На многолюдной Петровке ее задела ярким баулом какая-то цыганка и чуть не сбил с ног вылетевший из подворотни мальчишка.
– Побежали, девочки! Надо еще успеть повесить…
– Ну, Александр Петрович, это нескромно, – пробормотала она, разглядывая незнакомца, – «Удивительно».
– Тонь, а помнишь как мы у французов ночевали?
РЯДОМ лежала огромная голубовато-белая женщина: ноги маячили вдалеке, грудь и живот сотрясались от громоподобного хохота, в толстых губах плясало тлеющее бревно.
– Не прощу, – шутливо отозвалась Марина. прихлебывая чай.
– А я тебя у Тани никогда не видела. Даже и не знала, что у нее такая взрослая сестра.
Она была небольшой, составленной из листков плотной бумаги. С обложки невинно и удивленно смотрела ботичеллевская Венера, в правом верхнем углу лепилось старательно выведенное ROSE LOVE.
– Носи на здоровье… – бормотала Марина, гладя и целуя подругу.
Сам – широкоплечий, среднего роста. Руки крепкие, большие. Жестикулирует ими. «Господи… а галстук какой смешной…»
– Пошли, без разговоров! Что это за ложная скромность?! Ты же прирожденная станочница, а дурака валяешь!
Вместо ответа он склонился и поцеловал ее руку.
И действительно – два испитых грузчика подвезли железный ящик, кряхтя, наклонили. Желтые брикеты посыпались на лоток, кто-то толкнул Марину и, не успела она подойти, как перед глазами вместо масла пл…
Марина не понимает зачем он это читает, но вдруг всем существом догадывается, что дело совсем не в этом, а в чем-то другом – важном, очень важном для нее!
– Давайте, девушки, за новорожденную станочницу!
– Хватит это дерьмо курить… сейчас полетаем…
Надо отметить, что в предыдущую неделю члены этой бригады сдержали свое слово.
– А как же. Температура в печах большая. Но вообще-то это потому что вентиляторы еще не включены.
– Прелесть моя, идем я тебе ванну приготовлю…
– Ничего. Говорили про погоду… Да, мальчики были эти… как их группа…
Слева покоилась Библия в коричневом переплете, рядом – янтарные бабушкины четки и потрепанный карманный псалтырь, из-под которого виднелся молитвослов. Справа – три увесистых тома «Архипелага», «Дар»…
Глаза ее таинственно поблескивали, сигарета плясала в подвижных губах.
– Да… Меня Платон тогда десятой музой назвал…
– Бред филармонийской шушеры. Если б я согласился тогда выступить, сейчас бы у меня было несколько другое выражение лица.
Ее белое платье было заметно в темноте, в то время как от темно-коричневой Марии остались только блестящие глаза, поймавшие искорки двух фонарей.
Солнечный луч еще не упал на групповую фотографию смуглолицых моряков, висящую над ее кроватью. Невысвеченные моряки дружно улыбались Марине. В третьем ряду, шестым слева улыбался молодой старичок-па…
Оба они оказались беспомощны, – женщина перед кистью мастера, мужчина
Она побежала, едва касаясь ногами упругой поверхности, потом подпрыгнула и полетела, в надежде. что встречный ветер выдует краба из щели. Ветер со свистом тек через ее тело, раздирая глаза, мешая дыш…
– Господи… – Марина бессильно опустилась на колени.
– Так он к ним ходил – отмахиваются и все.
Следы багра на боку и бедре кто-то уже успел присыпать песком.
– Нет, нет, никакого белья. Я вот на кушетке.
– Спать надо меньше, принцесса! – засмеялась Лена.
– Я раньше этого не понимал, а теперь понял. Это народ какой-то… чорт знает какой. Их не поймешь – чего им надо. А главное – вид у них… ну я не знаю… противный какой-то. Вот армяне вроде тоже и волос…
– Ну, так поделают, поделают, а потом вывот развежут и вебенка вынут. Митьку нашего так вынули.
Бросив трубку на телефон, она изогнулась, потягиваясь.
Марина вытащила книгу, открыла, начала чиать и тут же бросила: слова, причудливо переплетаясь, складывались в замысловатый узор, на который сейчас смотреть не хотелось.
– Марин, давай в темпе танго… мне щас убегать…
– У нас, дочка, люди хорошие, – сказал седоусый Петрович, отодвигая пустую тарелку и осторожно прихлебывая компот, – Позубоскалить любят, на то и молодежь. А в остальном – ребята что надо.
– Это твой оригинал, – шепнула она фотографии, спрятала тетрадь в стол, – Иду, Сашенька!
– Но что более всего поражает в данной ленте, так это постепенное падение человека, потерявшего бдительность и жаждущего легкой жизни, – добавила Писарчук, туша свет и ложась в кровать.
Марина купила на Петровке три пачки серебристого, покрытого изморозью эскимо, одну съела, запивая ледяной, бьющей в нос газировкой, две других сунула в пакет с тремястами граммами развесного шоколада…
– И не только это, – заметила Лена, – Все ранее высказанные рацпредложения заслуживают самого серьезного внимания. Их необходимо довести по сведения цехового начальства.
– Поехали ко мне на дачу? Там так хорошо щас. Пусто…
– А почему бы и не поднажать? – утвердительно спросил Володя, – И поднажмем.
Перекрахмаленная простыня хрустела и гнулась, как фанера, Мария быстро задремала, Марина тоже собиралась отправиться за ней, как вдруг Светина рука легла ей на гениталии.
– А действительно, становись-ка прямо сейчас, – согласился Румянцев, – А я в отделе кадров все улажу. Потом трудовую привезешь им. У тебя паспорт где?
Прошло много времени, она стали гаснуть, вырезанные лепестки Марина наклеила в тетрадку.
– Понимаешь, то что у нас сейчас – это, я бы сказал, только начальная фаза социализма. Мы только-только стали советскими. Не русскими, а советскими. Конечно, нам трудно очень – у буржуев таких войн и…
«Человек», – всплыло в голове Марины, и тут же ОН, выдвинув скрипучий стул, сел рядом – большой, грузный и красивый.
ДРУЖБЫ НАРОДОВ НАДЕЖНЫЙ ОПЛОТ – ПАРТИЯ ЛЕНИНА, СИЛА НАРОДНАЯ НАС К ТОРЖЕСТВУ КОММУНИЗМА ВЕДЕТ!
Митины зубы впились в громоздкий бутерброд из толстого слоя масла и трех кружков колбасы.
– Чего же неудобного?! А ну, пошли вместе! Показывай куда идти!
Валентин молча кивал головой. Crescendo перешло в порывистое forte, Маринины ногти чуть слышно царапали клавиши.
Обычно Марина ждала ее возле Станкина, кутаясь в свою дубленку, потом они ехали в общежитие к Барбаре…
Большую часть времени она лежала на простор ной металлической кровати, положив ногу на ногу,разбросав по подушке свои красивые волосы и куря бесконечные папиросы.
– Что же ты предлагаешь? – спросила Таня, помешивая чай.
Марина лежала, прижавшись к его мерно вздымающейся груди, глядя как вянет на мраморном животе темно-красный цветок.
– Только ты сразу не трать, Мариночка, – нравоучительно склонила голову набок Вероника Евгеньевна, протягивая сложенную пополам десятку, – Кушать у тебя есть что?
– Смотрите! Все смотрите! – трясется Жирная и вдруг начинает бить Марину ладонью по лицу, –На! На! На!
«А Сашенька? Вроде сильно влюбилась в нее. Без ума сначала. Да и она тоже. А после? Вышвырнула, как кошку паршивую… Интеллигентный человек, называется… Дура. И за что? Позвонить надо бы, извиниться… …
Марина осторожно шла по длинному коридору из голубой, слабо потрескивающей пены. Несмотря на свою воздушность, пена была прочной и вполне выдерживала Марину, громко похрустывая под голыми ступнями.
– Витя – не знаю, а вот Малышев, Зотов – эти о себе в розовом свете пишут. А мне Володя про их дежурства совсем другое рассказывал…
Марина поставила перед ним полную тарелку.
Сердце неистово колотилось, заставляя прокуренную тьму пульсировать в такт.
– Теперь снова, только легче и свободней.
– Закрой, закрой… – пробормотал он, – Пошли провожу тебя.
Марина насмешливо кивала, чувствуя теплую шершавую кожу его крепких пальцев.
– Заебался уже, – пробормотал Говно, ложась на пол и закрывая глаза.
Этот двенадцатилетний Адонис нравился ей У него были курчавые светло-каштановые волосы, девичьи черты, голубые глаза, оправленные в бахрому черных ресниц, полные вишневые губы и круглый аппетитный по…
Она обняла ее, прижавшись теснее. Марина чувствовала упругую грудь, упирающуюся в ее плечо.
Богатые клиенты были их богами, феномин – жизненно необходимым стимулятором, ресторан – сакраментальным местом, лесбос – тайной слабостью.
– Очень знаменитая, – смеясь, пробормотала Марина.
– Поздравляю! – улыбнулся стоявший рядом мастер.
– Черкасов Валентин Андреич. Главный инженер завода.
В понедельник Алексеева проснулась задолго до звонка будильника и к моменту пробуждения подруг успела приготовить вкусный завтрак.
Она стала жить в комнате со Светой и маленьким Мишкой, обрезала волосы и ногти, раздала все свое вельветовое, кожаное и джинсовое имущество, перестала красить губы, подводить глаза и пудриться.
– Ой, девочки, чуть не забыла! – вскрикнула Лена, – Мне ж иголку с ниткой взять надо…
– Приходи пораньше, поможешь торт сделать.
Валентин бережно опустил Марину на разобранную двуспальную кровать.
Марине все здесь было знакомо до мелочей: светло-зеленые стены, высокий потолок, старый паркет под ногами, двери…
Маринка… Близняшка-двойняшка… Насмешливые губы, глубоко запрятанные под брови глаза, разболтанная походка, синие джинсы…
«Мудак», – грустно подумала она, свернула за угол и оказалась в своем дворе.
– Со мной давно уже все было ясно, – Марина встала, тряхнула опустевшим чайником.
– Я вам покажу – весь! – засмеялась Лена, садясь и подавая Зине две пустые тарелки. Вскоре они с аппетитом ели густой, ароматный, переливающийся блестками борщ.
– Все… – устало выдохнул он, тяжело дыша и вытирая пот со лба тыльной стороной ладони.
Марина рассеянно слизывала икру с хлеба, вперясь взглядом в золотистые пузырьки.
– Абсолютно! – тряхнула головой Лена и подруги расхохотались.
В прениях приняли участие комсомольцы: Туруханова, Зимин, Яшина. Гобзева, Лукьянов, Жирнов.
– Хорошо он о филонщиках, правда? – зевая, спросила Лена.
Марина проснулась от чего-то непонятного и нежного, не помещающегося во сне и последовательно выдвигающегося в реальность.
Марина ждала минуту, потом ремень со свистом полосовал эту белую желеобразную тушу.
В этом полуразрушенном доме жила Верка, Николай, Володька. Здесь, на втором этаже она стояла с Марией в полумраке лестничной клетки, слушала ее трезвый взрослый голос. А потом они спускались вниз по …
– Ну не знаю. А что виски лучше, по-твоему?
– Да ну. Не хочу в Тациты. Я б в Светонии пошел, пусть меня научат…
Все такой же: пшеничные – ежиком – волосы, брови, усы. Шведская оптика в пол-лица, курносый нос. Светло-серый костюм, темно-серый галстук с голубым зигзагом.
– Николаичу привет! – крикнул белобрысый парень и поднял сжатый кулак.
Несколько минут просидели молча, только позвякивала в кружке Маринина ложечка.
Высокая, сухощавая, с ровной ахматовской челкой. Сперва она не нравилась Марине: чопорно-изысканные ухаживания с букетами роз, поездками в Абрамцево-Кусково-Шахматово и дачными пикниками, казалось, н…
– А главное – рядом живем совсем – в двух шагах, – улыбнулся Сергей Николаич, разглядывая Марину.
Узкая койка отца была пуста, скомканная простыня сползла на пол, обнажив полосатый матрац.
– Забууудь, забууудь, тебяяя забууудууу яааа! – пел Говно.
– А что – сломался? – нахмурился Румянцев.
Минуту они простояли, рассматривая друг друга.
Визг стал нестерпимым, от него засвербило в ушах.
– Молодец! – шепнула Лена Марине, вставая и громко хлопая в ладоши, – Вот как выступать надо!
Она наклонилась и сильно дунула ему в ухо.
Большие карие глаза Марины подернулись терпкой влагой, белые руки расплылись пятнами.
Сергей Николаич равномерно двигался, часто дыша в ее ухо, его пальцы сжимали талию Марины, живот скользил по животу, а широкая грудь навалилась плотно, без зазора.
Она открыла Марине Бога, она умела любить, умела быть верной, преданной, бескорыстной. Умела не замечать свой возраст.
Ира Рогова… Милое круглое лицо, спокойные полуприкрытые глаза…
От него оглушительно пахло вином, горячие руки дрожали.
Кроша каблучками полусапожек непрочный мартовский ледок, Марина бодро шла по Мещанской к Садовому кольцу в надежде поймать такси и поспешить к двум в свой заводской Дом Культуры, где преподавала игру…
– С добрым утром, товарищ Алексеева! – дружно ответили девушки.
«Как и остальные затомисы, Небесная Россия, или Святая Россия, связана с географией трехмерного слоя, приблизительно совпадая с географическими очертаниями нашей страны. Некоторым нашим городам соотв…
«Шире! Шире!!» – закричала в ее сонной голове Жирная, и знакомая стыдливая сладость хлынула в грудь.
Голова кружилась, в висках непрерывно стучали два механических молота.
Людское море оживает, вскипает безумными валами, Марину несет к трапу, она оказывается у подножья, она видит ЕГО совсем близко. А ОН, там наверху, залитый лучами восходящего солнца, поднимает тяжелую…
– Мы полностью согласны с тобой, Лена, – ответила за всех Лопатина.
Пройдя корпус насквозь, резцы отошли в первоначальное положение.
– Пойдем, пойдем, алкаш, – смеялась Марина, подводя его к гардеробу, – Где номерки?
Сергей Николаич лег рядом, осторожно обняв Марину. Лицо его было разгоряченным, он устало дышал, облизывая пересохшие губы.
– Спокойной ночи, – пробормотала Марина, с наслаждением пошевеливаясь на чистой простыне.
Марина ловила волну руками, чувствуя ее упругое ускользающее тело, пила соленую вкусную воду и громко звала отца назад.
– А какое важное пожелание передал он комсомольцам цеха: чтобы перевыполнения плана стали нормой. Не правда ли, хорошо сказано?
– Ой, здорово. Как в раю… – Сашенька зачерпнула фужером воды и отпила глоточек, – Мариш, с тобой так хорошо…
– Снова-здорово. Ну что с тобой сегодня, Света? – Марина повернулась к ней, – Метроном есть у тебя дома?
– Если что – я рядом, – проговорил Соколов, – И, повторяю, не торопись. Спешка на первых порах – не помощник…
Морщась, она встала и посмотрела, раздвинув колени. Ее пирожок сильно вспух, покраснел и болел от прикосновений. Ноги были в чем-то засохшем, похожем на клей, смешанным с кровью.
Марина стояла перед морем, спиной к незнакомому берегу, обдающему затылок и шею густым запахом трав.
Сквозь расплывающийся сигаретный дым Марина тысячный раз встретилась с ними и вздохнула.
Тонины очки блестели тончайшими дужками, пшеничные волосы топорщились.
«Боже мой. Неужели это все было? И белое платье, и лента в волосах, и музыка?»
У него было увлечение – новенький фотоаппарат иностранной марки, который он часто носил с собой.
– Она давно уже профессионал, – откликнулась Лена, – И стала профессионалом, как только подошла к станку.
– За такую снедь, Мариночка, я тебе презентую одну книжонку, – Митя положил руку на ее плечо, – Пошли.
Марина достала сигареты из сумочки, закурила.
– Прожуй, подавишься, – усмехнулась Марина, перешагивая обитый войлоком порог.
– У вас есть инструмент? – первой нарушила тишину Марина.
– Пооойду, пойдууу я лучше вдоооль забооора и буууду присееедааать, кааак жооопа, нааа газооон… Я слааавы не хочууу, я не хооочууу позоорааа, пууусть мееент меняяя метееет, коооль есть нааа тооо резо…
Да, еще ни один мужчина не смог дать ей тот убогий чисто физиологический минимум, который так легко добывали из ее тела женские руки, губы и языки. Вначале это было странно и страшно, Марина плакала,…
Метро было переполнено. В поезде ей уступил место какой-то подвыпивший мужчина, по виду стопроцентный слесарь.
– Почти так. По праздникам рябчиков давали с икрою паюсной и с кувшином шабли.
– Ты права, товарищ Туруханова, – согласилась Гобзева, – Вопрос о Золотареве ясен. Я голосовала по второму пункту, понимая, что сам факт разбирательства на комсомольском собрании уже является наказан…
Боль таяла, уходила, отрываясь от души, прощаясь с ней.