Все цитаты из книги «Тридцатая любовь Марины»
– Пошли, без разговоров! Что это за ложная скромность?! Ты же прирожденная станочница, а дурака валяешь!
– Николаичу привет! – крикнул белобрысый парень и поднял сжатый кулак.
«Пролочку грех отвлекать. Не конфетами едиными сыт человек… впрочем они их теперь жуют, как хлеб…»
Здесь вкусно пахло борщем и было по-семейному оживленно.
– Марин! Марина! Вставай, мы уже завтракаем!
Да, еще ни один мужчина не смог дать ей тот убогий чисто физиологический минимум, который так легко добывали из ее тела женские руки, губы и языки. Вначале это было странно и страшно, Марина плакала,…
– От сочувствующих диссидентскому движению в СССР.
– Ну Рабин, один хрен. Он не наш, понимаешь? Он – их. Того мира. Так и пусть катится к ним. Или в лагерь. Он не понимает ни хрена, а лезет учить! Он ничего не понимает. И не поймет. Потому что любить…
Она заплакала, уронив косматую голову на грудь.
Марина достала из широкого воротника свитера свои волосы и босая побежала на кухню.
– Il ya longtemps. Au temps de ma jeunesse folle…
– Ты фто! Мне же Мафа гововила, а она в фестом квассе! Не вевишь – не надо…
Несколько минут просидели молча, только позвякивала в кружке Маринина ложечка.
– Танюш, начинай рисовать! Оля, дай мне кисточку. Зоечка, там гуашь найди красную…
А рассвет уже все заметнее, Так, пожалуйста, будь добра, Не забудь и ты эти летние Подмосковные вечера…
Высокая учительница в строгом костюме прохаживалась между партами, громко говоря о Родине, счастливом детстве и наказе великого Ленина: «учиться, учиться и учиться».
– А главное – рядом живем совсем – в двух шагах, – улыбнулся Сергей Николаич, разглядывая Марину.
– Мариш… – Сашенькины губы задрожали, она захныкала, – Ну, Мариш, прости меня… я исправлюсь… я не буду с мужиками…
– Тони, милый, ведь ты же в жопу пьяный, – Марина взяла его за безвольную мягкую руку, – Может тебе плохо?
Марина с интересом разглядывала их и улыбалась самой себе.
«Свинья», – подумала Марина, войдя в прокуренный ящик лифта.
На многолюдной Петровке ее задела ярким баулом какая-то цыганка и чуть не сбил с ног вылетевший из подворотни мальчишка.
Подождав мгновенье, Марина начала двигаться, уперевшись руками в свои смуглые бедра.
– Пять минут на сборы даю! Паспорт возьми с собой. И оденься нормально, без щегольства. На завод поедем…
– На улице осторожней! У Веры до поздна не сиди!
Хныкая, она легла на кровать, свернулась калачиком.
– Il est possible. On ne peux passe passer de cela…
Она открыла Марине Бога, она умела любить, умела быть верной, преданной, бескорыстной. Умела не замечать свой возраст.
– Ну что ты какаешь! – зло обернулась к ней Марина, – Не люблю я тебя, не люблю! Ни тебя, никого, понимаешь?
– Господи… – Марина бессильно опустилась на колени.
– Матч обещает быть интересным. Ведь обе команды в прошлом первенстве показали высокие результаты.
– Такои взрослый мальчик, симпатичный… – Марина подошла, потрепала его кудряшки. – Только ленивый предельно.
Доклад был очень интересным, обстоятельным и подробным. Молодой докладчик с ежиком рыжеватых волос и красивым фотогеничным лицом говорил живо, серьезно и доходчиво.
– Разбудила… – недовольно пробормотала Марина, щурясь на бьющий в окно солнечный свет, – Фууу… ну и сон…
Марина не торопясь пила чай, наблюдая как неимоверно быстро расправлялся Сергей Николаич с бутербродом.
Рыдая, она размахнулась и ударила Тони кулаком по лицу. Он попятился и сел на снег, очки полетели в сторону.
Кроша каблучками полусапожек непрочный мартовский ледок, Марина бодро шла по Мещанской к Садовому кольцу в надежде поймать такси и поспешить к двум в свой заводской Дом Культуры, где преподавала игру…
Зажглись фонари и неоновые слова над магазинами, прохожие обгоняли медленно бредущую Марину.
– Девчат, давайте сегодня после работы в кино сходим? – предложила Таня, наливая себе вторую чашку.
Газету повесили в коридоре на первом этаже рядом со стенгазетой сборщиков «Рубежи трудовой дисциплины».
– Поехали ко мне на дачу? Там так хорошо щас. Пусто…
В раздевалке она, стремясь ни в чем не отставать от подруг, быстро переоделась, повязала синюю косыночку, опустила в карман комбинезона защитные очки.
– Здравствуй, товарищ Алексеева… – тяжело дыша, ответил Золотарев.
Маринка… Близняшка-двойняшка… Насмешливые губы, глубоко запрятанные под брови глаза, разболтанная походка, синие джинсы…
Завод Малогабаритных Компрессоров стоял недалеко от метро, – свернули за угол большого старого дома, пересекли трамвайную линию и оказались у проходной.
Там, в пятнах света, в сбившейся простыне сплелись два обнаженных тела.
– Ага. Я тогда эту бабу, советницу по культурным связям отлекарить все хотела, а ты мне не давал.
– Полвторого уже? – удивленно посмотрела Марина на будильник.
ОН выходит из проема на верхнюю площадку подкатившегося трапа, выходит в том самом тулупчике, прижимая к груди мешочек с горстью земли русской.
– Je vous pris adopter cela a signe de ma pleinae disposition.
Эта комната, увешанная картинами, книжными полками, фотографиями и репродукциями, всегда вызывала у нее желание потянуться до хруста, закурить и блаженно рухнуть на протертый тысячами задниц диван.
Прошла Елисеевский, вспомнила Любку, раскисающий тортик, перевязанный бечевкой, бутылку вина, нелепо торчащую из сумочки, июльскую жару…
Марина оттопырила попку, печатая новый ряд ладошек.
– Нужное предложение, – кивнула Зоя, – А я бы еще предложила сдвинуть ближе мой станок и Олин. Это сэкономило бы время передачи деталей.
– Теперь ты вылитая одалиска, – пробормотал он, выпуская сквозь губы короткую струйку дыма, – Матисс рисовал такую. Правда она была в полосатых шальварах. А верх обнажен. А у тебя наоборот.
– Она давно уже профессионал, – откликнулась Лена, – И стала профессионалом, как только подошла к станку.
«Лицо как лицо. Да и скажем прямо – очень обыкновенное лицо. Такое и у прола бывает и у сапожника… Человек великий, конечно, но что мне до того. Втюрилась, как дура какая-то в Алена Делона. Идиотка…»
– Ты права, товарищ Туруханова, – согласилась Гобзева, – Вопрос о Золотареве ясен. Я голосовала по второму пункту, понимая, что сам факт разбирательства на комсомольском собрании уже является наказан…
Митя вошел жадно, с бессильным стоном сжав ее грудь, и стал двигаться – нетерпеливо и быстро.
– Нет, я не могу. Деньги у тебя? – спросила Марина, брезгливо вслушиваясь в рев ресторанного оркестра.
Пепел упал в одну из складок его халата. Марина посмотрела на толстого мальчика в треснутой рамке. Застенчиво улыбаясь, он ответил ей невинным взглядом. Огромный бант под пухлым подбородком расползся…
Дворник в юбке, накрошив льда. воткнул мокрый лом в снег и побрел за лопатой.
Перегнувшись через сиденье дивана, она хрустнула выключателем.
– А ты поверь, ангел мой, – Нина подошла ближе и поцеловала ее в щеку.
Марина лежала, прижавшись к его мерно вздымающейся груди, глядя как вянет на мраморном животе темно-красный цветок.
– И не хочу вспоминать. Тогда все были на чем-то помешаны. На джазе, на битлах, стихах, турпоходах. А как читали, с ума сойти. Вадик, я помню, свою поэму читал. «Скрипки Мендельсона». Не читал – пел,…
Томно прикрыв глаза и постанывая, она облизывала губы.
Через минуту Валентин уже лежал навзничь, а Марина, стоя на четвереньках, медленно садилась на его член, твердый, длинный и толстый, как сувенирная эстонская свеча за три девяносто.
– Побежали, девочки! Надо еще успеть повесить…
– А чего скромничать. Правда есть правда. Школа, техникум, армия, институт заочный, завод. Был и рабочим, и мастером, и замначальника цеха и начальником. А щас вот – секретарем парткома избрали. Так …
Далее собравшимся предстояло разобрать вопрос о комсомольце Золотареве. По этому вопросу выступили бригадир Туруханова и расточница Алексеева. Они подробно рассказали о факте нарушения комсомольцем З…
– Это что за смех за десять минут до работы? – послышался рядом бодрый голос главного инженера, – Здравствуй, Сергей Николаич.
– А со временем как? – Туговато. – А в субботу? –Да я не знаю, Лень…
Когда аккордеон смолк, минутная тишина наполнила комнату.
– Мне кажется, что отчет товарища Калинина тоже по-деловому лаконичен и принципиален. В коротком выступлении он сумел дать исчерпывающую картину работы комсомольских бригад в первом квартале.
Это была лаконичная летопись Любви – двадцать восемь вклеенных фотографий – по одной на каждой странице. Двадцать восемь женских лиц.
– Девочки, надо Свету позвать посмотреть!
– Нет, серьезно,… милая, красивая такая… – Сашенькина рука легла на плечо Марины, – У тебя грудь, как у Лолобриджиды…
У него было увлечение – новенький фотоаппарат иностранной марки, который он часто носил с собой.
– Да у нас в общежитии. А повесим завтра на заводе. Знаешь, у нас такие материалы злободневные – зачитаешься!
– Я люблю тебя, – с придыханием повторила Марина.
– Черкасов Валентин Андреич. Главный инженер завода.
– Бригада что надо, – пробормотал он, не поднимая головы, – Одна из лучших. Кстати, в отделе кадров я договорился. Ты теперь – расточник. Пропуск у меня. Трудовую принесешь им на днях. В общем ты теп…
Там внизу, в рассветном бледном воздухе прямо напротив черного входа в магазин пылал костер из гнилых ящиков.
– Здоровеньки, дочка. То ж ранние птахи, шо батька твий, шо ты. Солнце не встало, а вин побиг до моря, як угорилый. Чого так торопиться? Не сгорит ведь, ей-бо…
Марина повернула другой рычажок и сняла деталь.
– Покричи, покричи, девочка моя… сладенькая девочка моя… покричи…
– Это эмульсия. Она охлаждает резец. Здесь скорость резания большая, резец может сгореть. Чтоб это не случилось – его охлаждают.
– С детства, – улыбнулась Марина, разглядывая ее индейское лицо, обрамленное прямыми блестящими волосами.
– А какое важное пожелание передал он комсомольцам цеха: чтобы перевыполнения плана стали нормой. Не правда ли, хорошо сказано?
–А я в свою очередь хочу затронуть вопрос о рукавицах, – проговорила Марина, беря свою чашку с чаем, – Дело в том, что рукавицы, несмотря на способность защищать руки от стружки, сковывают движения п…
– Еще годика три-четыре пройдет и от нашего брата останутся только предания: вот, были такие – диссиденты. Что-то там писали, против чего-то выступали, за что-то садились. А потом их просто вывели по…
– Чего же неудобного?! А ну, пошли вместе! Показывай куда идти!
«А Сашенька? Вроде сильно влюбилась в нее. Без ума сначала. Да и она тоже. А после? Вышвырнула, как кошку паршивую… Интеллигентный человек, называется… Дура. И за что? Позвонить надо бы, извиниться… …
– Ну… я в начале там нормально… Марин Иванна… только это, в конце там… сложно немного…
–Ну ты и алкаш, – усмехнулся Говно, обнимая Марину и кладя ей голову на плечо, – Ой, устамши мы, товарищи артисты.
Давясь от смеха, Марина посмотрела на нее.
– Понятия не имею. Может совсем не выйдет.
– Здравствуйте, товарищи, – громко проговорил он.
– А у тебя метро-то совсем рядом, – пробормотал Сергей Николаич, помогая ей сойти.
Здесь принципиально ничего не менялось, реальное время, казалось, давно окостенело или было просто отменено декретом, а стрелки Спасской башни крутились просто так, как пустая заводная игрушка.
– ВЕЛИЧИЕ РУСИ НАШЕЙ СЛАВНОЙ С НАРОДОМ ВЕЛИКИМ С ИСТОРИЕЙ ГЕРОИЧЕСКОЙ С ПАМЯТЬЮ ПРАВОСЛАВНОЙ С МИЛЛИОНАМИ РАССТРЕЛЯННЫХ ЗАМУЧЕННЫХ УБИЕННЫХ С ЗАМОРДОВАННОЙ ВОЛЕЙ С БЛАТНЫМИ КОТОРЫЕ СЕРДЦЕ ТВОЕ ВЫНИМА…
Тот быстро отыскал одежду, проворно выбежал из-за стойки, одел Марину и принялся ловить Тони его светло-коричневым плащем. Заметив, что сзади кто-то суетится. Тони покорно отдал руки. Пройдя сквозь с…
Стоящий на «ЗИЛе» телефон приглушенно зазвонил.
– И в следующий раз будь посерьезней! – крикнула вдогонку Олегу Марина и, зажав подмышкой ноты, пошла в преподавательскую.
– Ты… ты что, не любишь меня? – Сашенькин голос дрогнул.
Из них исходила какая-то испепеляющая горячая энергия, от которой, нет, не делалось жутко, наоборот, – Марину охватило чувство понимания, теплоты и участия, она вдруг прониклась симпатией к этому угл…
– В таком коллективе работать – одно удовольствие. Я вон четвертый десяток на заводах, так что, верь…
Мимо прошел Сергеич, дружески помахал рукой.
– Муж уехал, а она ебаря привела. Вот теперя как…
– Уже. Сегодня планерка. Там, чувствую, до двенадцати просидим… квартал кончается, план горит…
Следы багра на боку и бедре кто-то уже успел присыпать песком.
Валентин молча лежал, блуждая по ней невменяемым взором, руки его, вытянутые вдоль тела, бессильно шевелились.
Тонины очки блестели тончайшими дужками, пшеничные волосы топорщились.
Света… Света Райтнер… Светочка-Светланка… Светик-Семицветик… В то лето, когда бабушка все еще пеленала в Ленинграде бордового от крика Кольку, они с Мариной часто ставались ночевать у Светы – двадцат…
– Только ты сразу не трать, Мариночка, – нравоучительно склонила голову набок Вероника Евгеньевна, протягивая сложенную пополам десятку, – Кушать у тебя есть что?
За ней стоял рослый широкоплечий парень с копной курчавых волос.
Прикурившая секундой раньше Сашенька, лежала рядом, слегка прикрывшись одеялом и подложив руку под голову.
– Посчитайте нам, пожалуйста, – пробормотала Марина, помогая Тони отделить чеки и доллары от рублей.
Сергей Николаич равномерно двигался, часто дыша в ее ухо, его пальцы сжимали талию Марины, живот скользил по животу, а широкая грудь навалилась плотно, без зазора.
– Ну и пошел в пизду со своей демократией! – выкрикнула Марина ему в лицо, – Мудило американское! Вы кроме железяк своих ебаных да кока-колы ни хуя не знаете, а туда же – лезут нас учить! Демокрааати…
– Верни мне мои сорок рублей за платье, – обиженно пропищала Сашенька, застегивая плащ. Губки ее были надуты, глаза смотрели вбок.
Руки, крепкие мужские руки… Как все получалось у них! Как свободно обращались они с грозной машиной, легко и уверенно направляя ее мощь.
– Это Володька с Сережей, – пробормотала Оля, вставая, – Они обещали зайти…
– Все… – устало выдохнул он, тяжело дыша и вытирая пот со лба тыльной стороной ладони.
Смутно различаемая в темноте рука Сергея Николаича потянулась над ее лицом к стоящему на пианино приемнику и повернула ручку, не дав договорить диктору.
Ее напряженное тело расслабилось, глаза стали слипаться.
– Не знаю. – пожала плечами Марина, чувствуя как краснеют ее щеки.
– Сейчас я всем нарежу, подожди… – мотнула головой Люся. убирая продукты в пузатый облупленный «ЗИЛ».
Марина порывисто обняла его, припав губами к коричневому соску и стала двигаться резче.
– Аааа… понятно… – равнодушно посмотрела Марина и вздохнула.
– Аааа… – равнодушно протянул он и кивнул, – Ну, пошли быстрей.
– В рэстаране, в рэстаране Сафия! Знаэшь?
Бачок с ревом изрыгнул воду и привычно забормотал.
Марина быстро наклонилась к нему и поцеловала в щеку.
Марина проскользнула в стеклянную дверь, предупредительно отведенную Леонидом Петровичем и оказалась в просторном вестибюле, где у пластмассовой проходной топтались двое в штатском.
– Я найду тебе щас…, – потянулась она к нотам, но Валентин мотнул головой, – Не надо. Я их помню.
– Ноженьки мои, где гуляли, откуда пришли?
Солнце, пробиваясь сквозь раздвинутые шторы, ощупывало двумя узкими лучами складки Машиных вельветовых брюк, бесстыдно раскинувшихся на диване.
Ожившие резцы с шипением вошли в корпус, сероватая стружка посыпалась на ленту.
– Полностью одобряю твое предложение, – заметила Алексеева, – Тем более, это неприятное происшествие произошло на моих глазах.
Новые трусики, белые носки с синей каемочкой и зеленое платьице с бретельками лежали комом на кровати.
Лежа на спине и расстегивая молнию на брюках, Марина разглядывала другого медно-хрустального монстра, грозно нависавшего над кроватью. Он был меньше, но внушительней первого.
– Сейчас, как прибежит, так сразу за пианино: бабушка, сыграй вальс. А бабушка сыграет…
Вдруг ноги матери ожили, согнулись в коленях и оплели дядю Володю. Он стал двигаться быстрее.
– Молодец! – шепнула Лена Марине, вставая и громко хлопая в ладоши, – Вот как выступать надо!
– Витя – не знаю, а вот Малышев, Зотов – эти о себе в розовом свете пишут. А мне Володя про их дежурства совсем другое рассказывал…
– С добрым утром, товарищ Алексеева! – дружно ответили девушки.
Дверь робко приоткрылась, заглянули светлые кудряшки.
– Ссуки.. – бормотала Марина, облизвая свои посеревшие губы, – Какие… ссуки… и я тоже… Господи… двадцать девять сук…
– Дайте человеку спокойно поесть, – перебил их Сергеич.
– Что ж, дело хорошее, – подмигнул широколицый и стал вытирать руки ветошью, – Тут посмотреть есть что.
– Девочки, я недавно такой фильм хороший посмотрела.
Перекрахмаленная простыня хрустела и гнулась, как фанера, Мария быстро задремала, Марина тоже собиралась отправиться за ней, как вдруг Светина рука легла ей на гениталии.
Марина посмотрела на фотографию. Впервые фото не вызывало никаких чувств.
– Вообще тебя надо в редколлегию включать! – серьезно продолжала Таня.
Он шутил, силясь улыбнуться, но его лицо с этого момента начинало катастрофически терять свою породистость.
– Саликова, ну что такое? Ты же чемпион дворов и огородов…
– Слушай, пошли туда, – морщась пробормотала Марина, – А то тут накурено…
Марина рассеянно слизывала икру с хлеба, вперясь взглядом в золотистые пузырьки.
После отбоя они долго шептались, комкая влажные простыни с казенным клеймом ПИОЛАГ ГОРНИСТ.
Втроем они прошли в одну из больших просторных комнат и после ознакомительной беседы Марина села за рояль.
– Радость моя, можно у тебя клитор пососать?
Они двинулись меж рядов и свернули к двум одинаковым станкам.
Пленум принял решение о созыве очередного, XXIV съезда КПЛ в январе 1984 года. На состоявшейся в Варшаве сессии сейма ПНР с сообщением правительства об актуальных проблемах внешней политики страны вы…
«Шире! Шире!!» – закричала в ее сонной голове Жирная, и знакомая стыдливая сладость хлынула в грудь.
Ее улыбчивые, слегка припухлые губы, быстрый взгляд и быстрая походка выдавали характер порывистый и неспокойный. Кожа была мягкой и смуглой, руки
Голова кружилась, в висках непрерывно стучали два механических молота.
– Стой! Подожди… Божественный огонь осенил меня…
– Молодец. Ты проходи к Вере, тут угарно…
Дыхание его стало беспорядочным, хриплым, он вздрагивал от каждого движения Марины.
– Ты это помнишь? – спрашивала Марина, разглядывая ее маленькие груди.
– Я вообще-то… ммм..; по утрам очень… суп уважаю… знаешь, как щами или борщом со свининкой заправишься… день можно на всю катушку пахать… в супе только и сила… а бутербродики, да кофейки… это не по-р…
Он разжал руки, но на простыне им больше не лежалось, – они стали конвульсивно трогать два сопряженных тела, гладить волосы Марины, касаться ее колен.
– Ну за дэньгами, дарагая, мы же кожу запарили!
Длинный ломаный коридор кончался тесной кухней с тремя столами и двумя газовыми плитами, работавшими от одного синего баллона, спрятанного возле крыльца в металлический ящик.
– Да ну. Не хочу в Тациты. Я б в Светонии пошел, пусть меня научат…
Это оказалось не так просто – скользкий панцирь вжимался в складки гениталий, ножки не давались. Она нажала посильней и панцирь хрустнул, краб обмяк.
– Ничего. Говорили про погоду… Да, мальчики были эти… как их группа…
– Марина, привет! – расхохоталась трубка и Марина почувствовала на щеке густые пшеничные усы.
– Легче, легче… еще легче! – раскачивал он ее, когда она играла бисерный этюд Мошковского и вскоре пальцы действительно задвигались отдельно от ее тела, побежали легко и свободно.
Улыбнувшись, он кивнул и приложился к горлышку.
– Эт что, мне все? – хихикнула Вера, присаживаясь рядом.
– Как здорово. Не помню когда последний раз вот в таком душе была.
Она стремительно повела Марину на кухню, где в чаду толкались возле плит пять женщин.
Людское море оживает, вскипает безумными валами, Марину несет к трапу, она оказывается у подножья, она видит ЕГО совсем близко. А ОН, там наверху, залитый лучами восходящего солнца, поднимает тяжелую…
– Так. А теперь скажи, ты советских людей любишь?
– Милая, но мальчику поцелуя будет мало, – еще горячее зашептала Мария, часто дыша и не переставая прижимать к себе Марину, – Знаешь какие они требовательные? Особенно – красивые Представляешь, он уз…
Она приложила четвертинку ко лбу. Холод показался обжигающим.
«Чорт знает. Нет, хватит. Так напиваться нельзя. А то совсем в животное превращусь. Да… А с чего я напилась? С тоски? Вроде б и не с тоски… Сашку с Тонькой выгнала? Ну так не в первой ведь. Аааа… кон…
Отцовская рука скользнула в промежность и Марина замерла, рассматривая отпечатки.
Две жалкие неврастеничные дуры. Трудно что-либо вспомнить… какие-то вечеринки, пьянки, шмотки, слезливые монологи в постели, ночные телефонные звонки, неуклюжие ласки… чепуха…
Холодеющими руками Марина поднимает юбку и спускает трусы.
Марина ждала минуту, потом ремень со свистом полосовал эту белую желеобразную тушу.
– Ой, здорово. Как в раю… – Сашенька зачерпнула фужером воды и отпила глоточек, – Мариш, с тобой так хорошо…
Марина снова отхлебнула, разглядывая в чае свое отражение.
Задержав пьяных хулиганов, девушки доставили их в опорный пункт 98 отделения милиции, где в присутствии старшего сержанта Денисова В.Г. и сержанта Локтева И.И. был составлен акт и задержанные были от…
– Понимаешь, то что у нас сейчас – это, я бы сказал, только начальная фаза социализма. Мы только-только стали советскими. Не русскими, а советскими. Конечно, нам трудно очень – у буржуев таких войн и…
– Ты что смеешься? – наклонился к ней Сергей Николаич.
Марина опустилась на скрипучий венский стул, распаковала желтую пирамидку сыра и принялась резать его тяжелым серебряным ножом.
– Готовясь к предстоящему Всесоюзному ленинскому коммунистическому субботнику, наш цех в лице передовых комсомольцев первоначально обязался перевыполнять ежедневные нормы в среднем на 15%. Повышенные…
Мертвенно бледный Валентин вяло бился на простыне, беззвучно открывая рот, словно выброшенное на берег морское животное.
«Мудак», – грустно подумала она, свернула за угол и оказалась в своем дворе.
– Ой, какие розы, – Марина приняла букет, – Огромное спасибо. Но я… мне не удобно как-то…
Но отец не вернулся ни через час, ни к обеду, ни к ужину.
– Привет, ударник! – ответно крикнул Сергей Николаич, ближе подходя с Мариной.
Треснуло сзади, красная ракета зашипела над их головами.
Чудесно играла на гитаре, но в постели была беспомощна. Панически боялась мужчин. Марина брила ее гениталии, научила восточной технике, «игре на флейте», «поцелую Венеры» и многому другому…
– А, да, да, вот, канешно, – засуетился Самсон и через мгновенье Марина опустила в карман не очень толстую пачку.
– Бред филармонийской шушеры. Если б я согласился тогда выступить, сейчас бы у меня было несколько другое выражение лица.
– Это твой оригинал, – шепнула она фотографии, спрятала тетрадь в стол, – Иду, Сашенька!
– Приходи пораньше, поможешь торт сделать.
Марина плюхнулась рядом, доски равномерно, как учили, хлопали, Володя, улыбаясь, крутил головой.
Богатые клиенты были их богами, феномин – жизненно необходимым стимулятором, ресторан – сакраментальным местом, лесбос – тайной слабостью.
Митины зубы впились в громоздкий бутерброд из толстого слоя масла и трех кружков колбасы.
Она стала жить в комнате со Светой и маленьким Мишкой, обрезала волосы и ногти, раздала все свое вельветовое, кожаное и джинсовое имущество, перестала красить губы, подводить глаза и пудриться.
– Марин, давай в темпе танго… мне щас убегать…
– Между прочим на свинью сейчас ты больше похож.
– Ага. Нежный такой. Правда кончает быстро.
Оба они оказались беспомощны, – женщина перед кистью мастера, мужчина
– Привет… держи быстро, а то руки отваливаются…
Ученица снова посмотрела на свои ногти. За стеной кто-то барабанил этюд Черни.
– Как дела? – раздался рядом веселый голос Лены-бригадирши.
– Блюз, блюз, Говно! – крикнула высокая девушка.
– Это чууудный человек, – вытягивала морщинистые губки бабушка, – В консерватории преподавал семнадцать лет, три романа написал, ТАМ побывал… вот так…
Все это было знакомо, любимо, дорого, как дорога юность, первая любовь, первый поцелуй…
Марина сама раскачала ее на розовые дела, – спелую, ленивую, томящуюся от сексуальной неудовлетворенности: в восемнадцать лет Сонечку грубо дефлорировал ее ровесник и с тех пор половые акты стали фор…
– Да. Это удивительно, – прошептала Марина, водя ногтем по скатерти.
– Марин… Мариночка… а давай я это…, – бормотал он, сдвигая с нее одеяло.
Глаза его плавали, не фокусируясь ни на чем, он замедленно моргал, еле шевеля побелевшими губами.
Необычное зрелище настолько поразило Марину, что она не сразу обрела дар речи: глаза жадно смотрели, в ушах звучала чудесная музыка машин.
– Давно пора… За общественным порядком надо всем следить. Милиции помогать надо, а как же…
Повернувшись, Марина посмотрела ему в лицо, улыбнулась и облегченно вздохнула.
Марина слушала, а тьма пульсировала возле глаз, убаюкивала, словно старая знакомая.
В полузашторенных окнах уже сгущался вечерний воздух, музыканты настраивали электрогитары, ресторан постепенно заполнялся публикой.
– Абсолютно! – тряхнула головой Лена и подруги расхохотались.
– Run rabbit, run rubbit, run, run, run …
Запах хлорки и прелого тряпья вместе с щекочущими касаниями изъеденных цыпками рук запомнились навсегда.
Подхватил Володя, да и сам Сергей. Их сильные голоса слилилсь с девичьими.
– Идем, киса… – Марина с трудом стала извлекать из воды онемевшее тело, – Там простыня, Сашок…
– Зиночка, ну что ты оправдываешься! – воскликнула Лена, – Пиши доклад и ни о чем не беспокойся. Завтра будет газета.
– Пойдем, пойдем, алкаш, – смеялась Марина, подводя его к гардеробу, – Где номерки?
– Прожуй, подавишься, – усмехнулась Марина, перешагивая обитый войлоком порог.
Она обняла ее, прижавшись теснее. Марина чувствовала упругую грудь, упирающуюся в ее плечо.
– Очень рад, – проговорил он сухим высоким голосом, пожал руку Марине и сдержанно улыбнулся.
ОН всегда смотрел так, словно ждал ответа на вопрос своих пронзительных глаз: что ты сделала, чтобы называться ЧЕЛОВЕКОМ?
Подняв свитер, Марина покосилась на нее – голую, лохматую лесбиянку с бесстыдно торчащей грудью и опухшим лицом.
– Хватит, хватит, Марин. Мы долго тут возимся…
Марина чувствует ту радость, которой не доставало ей всю жизнь.
– Спокойной ночи, – пробормотала Марина, с наслаждением пошевеливаясь на чистой простыне.
– Сладко-стыдно… сладко-стыдно… сладко-стыдно…
В первый же день Марина облилась киселем в просторной столовой, научилась играть в настольный теннис, познакомилась с двумя отличными девчонками – белобрысой Надькой и остроносенькой лупогглазой Веро…
– Отказался. У нас заводик небольшой. Всего-то три волги прикрепили. Директору, главному механику, ну и мне полагалась. Только я нашему главному инженеру уступил. Он в Красногорске живет. Человек пож…
– Да, – согласилась Лопатина, разрезая омлет, – Утро действительно необыкновенное, благодаря чистому безоблачному небу и теплой безветренной погоде.
– Ой… я спать хочу страшно… – раздраженно созналась Марина, пытаясь отвернуться, но шершавая ладонь мягко задержала щеку.
Покончив с тортом, Оля разложила аккуратные куски на тарелки и раздала девушкам. Торт был очень вкусным – он нежно таял во рту, орехи похрустывали на зубах. Марина запивала его шампанским.
В качестве оправдания я могу указать на тот факт, что некоторые водители автобусов, работающие на линии 108 маршрута, часто нарушают нормативы пятиминутных интервалов, что, в конечном итоге, приводит…
– Ничего! Сейчас Андропыч за дело основательно взялся. Дисциплину укрепим, тунеядцев-лодырей к ногтю, снабжение наладим, дороги в деревни проложим, техникой займемся. Сейчас-то вон уже на периферии п…
– Да какая я принцесса… это ты принцесса…
Это было ужасно и очень хорошо. Все, все все показывают друг другу, раздвигают ноги, трутся, постанывая, скрипят кроватями. Но в электричке, в метро, на улице смотрят чужаками, обтянув тела платьями,…
Три дня она не звонила, заставив Марину напиться до бесчувствия и плакать, распластавшись на грязном кухонном полу.
– Так я же и есть старый, вовремя не добитый сноб!
– Что с тобой, котеночек? – спросил он, с удивлением рассматривая ее заплаканное лицо.
НА ПРАВОЕ ДЕЛО ОН ПОДНЯЛ НАРОДЫ, НА ТРУД И НА ПОДВИГИ НАС ВДОХНОВИЛ!
Первая ночь с первой любимой… Она навсегда вошла в сердце, в тело, в душу, заставив пятнадцатилетнее существо раскрыться огненным соцветием любви.
Они поселились в белом оплетенном виноградом домике у веселого старичка, с утра до вечера торчащего на небольшой пасеке.
– Снова-здорово. Ну что с тобой сегодня, Света? – Марина повернулась к ней, – Метроном есть у тебя дома?
– Вперед! – бодро взял Маринину руку Румянцев и, проталкиваясь, полез в автобус.
– Со мной давно уже все было ясно, – Марина встала, тряхнула опустевшим чайником.
Его руки все делали мгновенно – детали и рычажки мелькали в них.
– Ааааа…. – замерший на мгновенье Валентин застонал, столбоподобные ноги его мучительно согнулись в коленях.
– Нет у меня ничего… Господи… сдохнуть бы … и то лууучше…
В прениях приняли участие комсомольцы: Туруханова, Зимин, Яшина. Гобзева, Лукьянов, Жирнов.
Узкая койка отца была пуста, скомканная простыня сползла на пол, обнажив полосатый матрац.
– Ну что, красавицы, будет завтра газета?
Марина побежала на кухню, сняла с гвоздя большой целлофановый пакет, вернулась и, чувствуя пьянящую, нарастающую с каждым движением свободу, вытянула ящик из пазов. Тяжелый и громоздкий он сразу потя…
– Отлично, – качнулась Марина под тяжестью его рук, – Опять полна горница людей?
Марина верила и не верила. Верила и не верила до той самой НОЧИ.
Чистый и свободный звук плывет из-под крышки.
Снова послышался шорох одежды, шопот и легкий скрип отцовской кровати. Проехал ножками по полу отодвигаемый стул и стало тихо.
Валентин молча кивал головой. Crescendo перешло в порывистое forte, Маринины ногти чуть слышно царапали клавиши.
Марина радостно чистила станок, сметая щеткой сероватые завитки стружки.
– Пойдем, чужестранка, – дружелюбно проговорила Нина, беря ее под руку, – Будь как дома. Ты на острове Розовой Любви, на острове Поэтов.
– А лето любите? – еще шире заулыбался он, все чаще оглядываясь.
Готовая было расплакаться Сашенька, испуганно отпрянула.
–Я не о себе. Вообще. Вы очень пьяная нация.
– Понимаешь, милочка, здесь две Марии, – с настойчивой мягкостью повторял Игорь Валентинович, разглаживая на пюпитре «Хорошо темперированный клавир», распахнутый на фа-минорной прелюдии-фуге, – Прелю…
– Мы полностью согласны с тобой, Лена, – ответила за всех Лопатина.
Смоляные глаза стали совсем близкими, тусклый отблеск фонаря играл на гладких волосах лунной морской дорожкой.
Комната погрузилась в темноту, только слабый свет двух уличных фонарей пролег по потолку бледно-голубыми полосами.
Она сдавила напружинившийся горячий жезл, чувствуя как пульсирует он, выпуская сакральные порции.
Его ложка принялась равномерно перемешивать сметану с борщем. Марина села, перекрестилась, отломила хлеба ис жадностью набросилась на борщ.
Тогда в ней что-то проснулось, толкнувшись в сердце сладковатой тайной.
– Ой, девочки, чуть не забыла! – вскрикнула Лена, – Мне ж иголку с ниткой взять надо…
– Куда пора? Щас чайку попьем, я за краской съезжу. Потом все трахнемся.
– У нас демократия… – пробормотал Тони, силясь застегнуть плащ.
Прибой дотянулся до пыльного сапога участкового, слизнул с него пыль, заставив заблестеть на только что выглянувшем солнце…
Сквозь расплывающийся сигаретный дым Марина тысячный раз встретилась с ними и вздохнула.
Слышно было как за окном оживленно перекликаются воробьи.
«Боже мой. Неужели это все было? И белое платье, и лента в волосах, и музыка?»
– Россия… – прошептала Марина и вдруг поняла для себя что-то очень важное.
– Маринк… откуда роскошь такая? Где ты? Иди сюда! – крикнула из кухни Люся.
– Между прочим, детей растить – тоже профессия. И не простая.
– Ну что с тобой, девочка моя? Давай расслабимся, потремся телами.
– Надо будет с Сергеем Сергеичем посоветоваться.
В два они уже сидели за квадратным ореховым столиком, ожидая возвращения проворного официанта.
Минуту они простояли, рассматривая друг друга.
– Теперь снова, только легче и свободней.
Визг стал нестерпимым, от него засвербило в ушах.
– Поздравляю! – улыбнулся стоявший рядом мастер.
– Если что – я рядом, – проговорил Соколов, – И, повторяю, не торопись. Спешка на первых порах – не помощник…
Большую часть времени она лежала на простор ной металлической кровати, положив ногу на ногу,разбросав по подушке свои красивые волосы и куря бесконечные папиросы.
К одиннадцатому шли долго и упорно, словно советские альпинисты на Эверест, достигнув вершины, радостно и облегченно плакали, по-сестрински целовались в раскрасневшиеся щеки, заботливо укрывали друг …
– Да, – согласился Соколов, – Безалаберность Золотарева повлекла за собой серьезную поломку оборудования и производственные потери. Его проступок мы разберем на цехкоме.
Она наклонилась и сильно дунула ему в ухо.
Они показались очень холодными, холоднее непрочного, потрескивающего под ногами ледка.
– Ну, Александр Петрович, это нескромно, – пробормотала она, разглядывая незнакомца, – «Удивительно».
– Хорошо он о филонщиках, правда? – зевая, спросила Лена.
– Ладно, ладно, не кипятись. Этот вопрос будет решаться на днях. Не думай, что вы одни печетесь о достойн ой подготовке к субботнику. Сергей Николаич предлагал то же самое еще полтора месяца назад…
Он беспомощно улыбнулся, и Марина только сейчас заметила, как постарел этот человек за два года..
Она взяла ее, снова посмотрела на собравшихся.
Кузнецкий вздыбился перед ней, сверкнул облитой неоновым светом брусчаткой.
– Забууудь, забууудь, тебяяя забууудууу яааа! – пел Говно.
Темный нелюдимый Варсонофьевский распахнулся перед ней угрюмым тоннелем. «Как в „Книге мертвых“, – горько усмехнулась Марина, – „Черный тоннель. Только белой точки впереди не видно. Нет ее, белой точ…
Хлопнула дверь, их голоса стали удаляться.
Марина отвела их и, теребя пальцами бархатный воротник халата, вздохнула навесу.
Они вошли в просторную, прокуренную комнату. На полу, диване и стульях сидели пестро одетые парни и девушки, в углу двое с размалеванными лицами играли на электрогитарах, выкрикивая слова в подвешенн…
В тот же вечер Марина выслала потертый томик ценной бандеролью…
– Вообще. Все. Все у вас плохо. И дома. И жизнь. Ой… тут очень плохо…
Марина подняла голову, освобождая второе ухо. Сердце стучало, отдавая в виски.
– Только в течение 1981 года США «получили право» на создание 21 военной базы на территории Австралии, Израиля, Сомали, Омана и ряда других стран. А недавно Вашингтон объявил о создании так называемо…
ЕГО лицо настолько близко, что видны многочисленные поры на коже, микроскопические волосики на воскрылиях носа, грязь на дне морщин и крохотные капли пота. В каждой капле играют яркие радуги.
Сердце оглушительно колотилось, колени приятно подрагивали, холодная пачка оттягивала карман.
В двенадцать лет Марина познакомилась с Игорем Валентиновичем, – пианистом, литератором и старым другом бабушки.
– А что – сломался? – нахмурился Румянцев.
Марина вздохнула, вытянула из квадратной коробки сигарету, и тут же перед глазами вспыхнул огонек.
Представив дядю Володю с матерью, она стала сильно тереть свой пирожок, через пару минут ей стало очень, очень хорошо, сжав колени, она застонала, глядя в потолок, – белый, беспредельный и сладкий, д…
Марина подошла к раковине, пустила холодную воду и с наслаждением ополоснула лицо.
«С такой блядюги Ботичелли наверно свою Венеру писал…» – подумала Марина, удивляясь, насколько ей все равно.
Марина вынимала из-под подушки обтянутую презервативом стеариновую свечу, нежно вводила в раскрывшееся влагалище…
– Не может больше, как она говорит – «с бумажками возиться».
Они двинулись по коридору, спустились по лестнице, повернули и оказались в большом просторном цехе.
– До свидания. – непонимающе посмотрел он.
Он давно уже чувствовал ее расположение и носил невидимый венок любимчика с угловатой удалью, позволяя себе глупо шутить с Мариной и задушенно смеяться в собственный воротник.
– Если б она никуда не годилась, нас бы давно уж раздавили. И места б мокрого не осталось.
Марина сняла с вешалки плащ, искоса посмотрела на Клару.
– А мне кажется, что не очень… – пожала плечами Марина.
В понедельник Алексеева проснулась задолго до звонка будильника и к моменту пробуждения подруг успела приготовить вкусный завтрак.
– Всем разойтися зараз! – выкрикнул участковый и толпа неохотно расступилась.
Сашенька не была новичком в лесбийской страсти, они поняли друг друга сразу и сразу же после вечера поехали к Марине домой.
Один пустовал, за другим работал молодой коренастый парень.
«Господи, какая дура…» – усмехнулась Марина, наблюдая как торопливо натягивает эта овечка свои сапоги, – «Святая проблядь… А я что? Лучше что ли? Такая же блядища из блядищ…»
Гораздо больше ей нравилось заниматься дома музыкой, разбирая ноты и слушая, как мать играет Шопена и Баха.
– Правда, правда, – усмехнулся он, – Только не кричи так, а то все подавятся.
– Очаровашка… знаешь…, – он вынул на минуту мундштук и быстро заговорил, другой рукой прижимая к бархатной груди кучу вынутых продуктов, – Ты сейчас похожа на римлянку времен гибели империи. У нее се…
– Как все плохо… – слабо проговорила она, приподнимаясь.
От него оглушительно пахло вином, горячие руки дрожали.
Так длилось долго. Мария целовала ее в шею, в щеки, гладила грудь и плечи. Губы ее были теплыми и мягкими.
– Вспомним, Петрович, вспомним, – проговорил Сергеич, вставая, – Приятного аппетита.
– Это печи, – проговорил Сергей Николаич, указывая на громадины, – Там чугун плавится, потом разливается по опокам. Их после разламывают, детали чистят – и дальше.
Эффектно хлопнув дверцей такси и покуривая на ходу, Марина пересекла знакомую до тошноты площадь и стала подниматься по грязным ступенькам Универсама.
С трудом разлепив веки, она едва различила в темноте нависающую фигуру Сергея Николаича.
Он сел на кровать, приподнял Марину и посадил к себе на колени.
– Набей парочку, Мариш, – шлепнула себя по бедрам Саша.
– Человек решил себя в трудных условиях испытать, а ты – семью!
Часы над столом показывали двадцать минут седьмого.
– Закрой, закрой… – пробормотал он, – Пошли провожу тебя.
– Серьезно? А как у него вообще? Он где пашет?
Ангелоподобное лицо в ореоле золотистых кудряшек, по-детски выпуклый лоб, по-юношески удивленные глаза, по-взрослому чувственные губы.
– А также в поддержку справедливой борьбы палестинского народа против израильских агрессоров, – добавила Писарчук.
Марина сжала рукой подбородок: рояль, Валентин, книжный шкаф – все плыло в слезах, колеблясь и смешиваясь.
Марина разводит дрожащие ноги, и Жирная вдруг хватает ее между ног своей сильной когтистой пятерней.
Через неделю Марина могла проплыть метров десять, шлепая руками и ногами по воде.
– Ненавижу. Горечь одна, а сытости никакой. Лучше молочка с мякишем… ммм… кружечку засадишь – и порядок… знаешь, навитаминишься как…
– Мне кажется, чтобы вовремя начинать работу, необходимо вставать к станку без пяти семь, а не в семь ровно, так как станок требует необходимой подготовки.
– Ну, что, августейший Август Ферстерович, попробуем?
– В целом фильм «Смерть на взлете» звучит своевременным и злободневным предупреждением тем советским гражданам, которые так безотвественно порой забывают о бдительности, тем самым играя на руку иност…
Этот замечательный юбилей весь наш завод и ваш цех, в частности, должны встретить по-ударному, новыми трудовыми успехами.
Прелюдия текла по своей неземной схеме, Марина слушала, любуясь искусными пальцами Игоря Валентиновича, забывая обо всем.
Сладковатый дым расплывался возле ее привлекательного лица, она улыбалась чему-то, глядя в протекший потолок.
– Так необычно… – проговорила она, проводя рукой по плечу Марии.
– Ну, девочки, побежали! – бодро проговорила Лена, – Идемьте вешать.
Люба обладала невероятно длинным клитором, – напрягаясь, он высовывался из ее пухлых гениталий толстеньким розовым стручком и мелко подрагивал. Марина медленно втягивала его в рот и нежно посасывала,…
Не поворачиваясь, он взял ее руку, прижал к губам.
Марина легко прошла по переброшенной доске, успев разглядеть на мокром дне канавы пустую бутылку.
– Я извиняюсь конешно, вы не в балете работаете?
– У вас есть инструмент? – первой нарушила тишину Марина.
В комнате было душно и накурено, лишь из открытой форточки тянуло прохладой.
– После… – пробормотала она, чувствуя опьяняющую мощь его рук.
Учитывая вышесказанное, я обязуюсь впредь вставать на 15 минут раньше обычного, обеспечив тем самым время, необходимое на подготовку станка к рабочему процессу.
– Хороший? – хрипло спросила Сашенька, придвигаясь.
– Поцелуй меня в тот ротик, – томно шептала она и покорно раздвигала белые полные ноги. Марина любила это белое, слегка переспелое тело с мягкими, необычайно нежными грудями.
Советский народ по достоинству оценил нелегкую службу старшего лейтенанта Журавлева: за эти годы он награжден четырьмя медалями и орденом «Знак Почета».
Под красными воспаленными глазами пролегли синие мешки, распухшие от поцелуев губы казались отвратительно большими.
Это было опьяняюще приятно – стоять, подставив себя стихии, чувствуя, как с каждой волной теплеет вода. Да и ветер, соленый, порывисто дышащий в ухо, тоже становился горячее, шипел, путался в волосах…
Миновав вертушку, они прошли по широкому коридору, потом оказались на лестнице.
– Ааааа… вот значит и красавица Марина. Здравствуй.
– Да то же, что и «Доверие», только еще более неопределенней. Милые ребята, выросшие хиппи. Хотят сердцами почувствовать американских сверстников, чтобы вместе противостоять современному… как это у н…
– Мудачок, ты когда последний раз ебался? А? Нет, что ты. У меня все дома. Ага… ага… сам ты дурак!
– Ладно, не приставайте к ней… Марин, что, месячные, да? Дать таблетку?
Марина жадно вглядывалась в него. Притененное сумраком спальни, оно расплывалось, круглело, расползаясь на свежей арабской простыне.
– Ну, успокойтесь… пожалуйста… что случилось? А?
И вот бело-голубая громадина «Боинга» окружена ревущим людским морем. Открывается овальная дверь и в темном проеме показывается ЛИЦО. Широколобое, с узкими, обрамленными шкиперской бородкой щеками, м…
Этот двенадцатилетний Адонис нравился ей У него были курчавые светло-каштановые волосы, девичьи черты, голубые глаза, оправленные в бахрому черных ресниц, полные вишневые губы и круглый аппетитный по…
– Вот. И нам тоже необходимо усовершенствовать свой производственный процесс. Сосредоточить все внимание на внедрении новых, более прогрессивных методов. Понимаешь?
– Молодец. Я вот до сих пор готовить не научусь.
Марина срезала себе дорогу, прохрустев по осевшему грязному снегу, перешагнула лужу с разбухшим окурком и оттянула дверь подъезда.
Уплыла Веркина мать, стемнело, кто-то завел Дина Рида, кто-то плюхнул в Маринину тарелку огромный клин торта, кто-то, дурачась, заговорил голосом Райкина, а пристальные глаза все смотрели, смотрели, …
Марине казалось, что она целуется первый раз в жизни. Это длилось бесконечно долго, потом губы и языки запросили других губ и других языков: перед глазами проплыл Сашенькин живот, показались золотист…
– Пооойду, пойдууу я лучше вдоооль забооора и буууду присееедааать, кааак жооопа, нааа газооон… Я слааавы не хочууу, я не хооочууу позоорааа, пууусть мееент меняяя метееет, коооль есть нааа тооо резо…
Все обрывается ужином под естественным навесом из разросшегося винограда. Прямо на траве расстелена большая циновка с черным египетским узором, голые рабыни ставят на нее амфоры с вином, медом, крате…
– Что с тобой, Мариш? Я что, обидела тебя чем-то? А, Мариш? Ну, что с тобой? Ну, не пугай меня!
– За такую снедь, Мариночка, я тебе презентую одну книжонку, – Митя положил руку на ее плечо, – Пошли.
Он мыл ее впервые – обычно это делала мать, быстрые и неумелые руки которой никогда не были приятны Марине.
«Господи, если он меня не выведет из ступора, тогда просто ложись и помирай. Да, собственно, какого хрена я раскисла? Что случилось? С Сашкой поругалась? Ну и чорт с ней. Новую найдем. Сон плохой при…
– Приезжай к нам, Мариш, поживешь, мама сала даст, грибов, – бормотала она, торопливо целуя Марину и вырывая из ее руки мокрый блестящий чемодан, – У нас места – до чорта, отец ушел, приезжай. С ребя…
– И не только это, – заметила Лена, – Все ранее высказанные рацпредложения заслуживают самого серьезного внимания. Их необходимо довести по сведения цехового начальства.
Дверь распахнулась, Марина закрыла глаза, чувствуя как мать осторожно входит в комнату. Туфли громко касались пола. Мать приблизилась, пахнущие табаком руки поправили одеяло.
В автобусе Марина ела шоколад, шелестя фольгой, мать смотрела в окно, не замечая ее. Когда они вошли в свою комнату, там пахло табаком и цветами, которые стояли в вазе посреди накрытого стола.
– Так он к ним ходил – отмахиваются и все.
Марина достала сигареты из сумочки, закурила.
Дядя Володя увез маму в Ленинград, комнату сдали, Марина переехала в Москву к бабушке.
Сухонькая подвижная бабушка продолжала с ней заниматься музыкой, раз в неделю пекла торт «Гости на пороге», разрешала играть во дворе до поздна (только не выбегай на улицу!), водила в консерваторию и…
– С чувством глубокого удовлетворения узнали мы все о вашем трудовом дне на благо мира во всем мире. Поздравляю тебя, товарищ Алексеева. Вы – достойная смена, способная приумножить пролетарскую добле…
Мать стонала и с каждым стоном что-то входило в Марину – новое, сладкое и таинственное, вспухающее в груди и бешенно стучащее в висках.
Она что-то сказала подругам и все разом скинули хитоны.
Она поворачивает дощечку, и действительно, – та сплошь исписана греческими буквами. Заходящее багровое солнце играет в них пронзительными искорками.
Он долго бормотал в темноте, поглаживая ее.
У нее был прелестный клитор в форме среднего каштана. Он выглядывал из бритых припудренных гениталий изящным розовым язычком.
Распахнулась дверь в бабушкину комнату, поплыли голубоватые тени по потолку, хрустнул выключатель лампы, но настойчивый прибой смыл все, вытолкнув Марину во все те же бескрайние небо-море, одно из ко…
РЯДОМ лежала огромная голубовато-белая женщина: ноги маячили вдалеке, грудь и живот сотрясались от громоподобного хохота, в толстых губах плясало тлеющее бревно.
– Потому что потому, – пробормотала Марина и кивнула, весело потирая руки, – Наливай!
Узкоплечий, но коренастый племянник дяди Володи поднял перетянутый ремнями зеленый чемодан, подмигнул Марине и, изогнувшись, отставляя руку, двинулся следом.
Губы его были, как и руки – сухими, шершавыми и пахли коньяком. Потыкавшись в щеку, он стал искать Маринины губы.
– Очень знаменитая, – смеясь, пробормотала Марина.
– Это понятно, – кивнула Таня, – Я давно уже предлагаю завести наш собственный бригадный инструментарий, выделив для этого большой металлический ящик, наподобие тех, что стоят в раздевалке. А то когд…
Полежав немного, Марина встала, вытерла рукавом зареванное лицо, вышла в коридор, оделась, пересчитала деньги и хлопнула дверью так, что с косяка что-то посыпалось…
Жирная рассказывает им про Артек, а они слушают, сидя в узкой столовой. Солнце через распахнутые окна освещает длинный стол, накрытый цветастой клеенкой. Клеенка блестит от солнечных лучей, на ней ды…
Не все ли равно кто виноват в смерти переулка – КГБ, всемирный потоп или чума?..
Выходя из дома, бросила в мусоропровод остатки планчика…
– Да, да! – засмеялся Тони, наполняя рюмки.
Лукавые четверти мазурки были хорошо знакомы, но играть не хотелось.
– А что такого. Все равно у меня трудовая книжка в студии…
Послышалось поспешное сдирание трусов и майки, он опустился на нее – тяжелый, горячий, и, целуя, сразу же вошел – грубо, неприятно.
– Ну, идите, а то щи простынут, – улыбнулся он.
– Вон там, – шепнула Марина, показывая на преподавательскую.
На берегу они ели черешню из кулька, пуляя косточками в прибой, потом Марина шла наблюдать за крабами, а отец, обмотав голову полотенцем, читал Хемингуэя.
Пройдя корпус насквозь, резцы отошли в первоначальное положение.
– Неужели? – всхлипывая, спросила она у безнадежно молчащего двора.
Венок мягко ложится на голову, опьяняя Марину благоуханием.
Обступившие их рабочие засмеялись еще сильнее.
– За этот борщ твоей бабе можно простить незнание минета…
Появилась бабушкина соломенная шляпка, выплыл скособочившийся Рома.
Словно за одну ночь свалился тягостный груз, столько лет давивший на плечи.
Соня протянула ему бокал, он поставил его перед собой на пол, взял член двумя пальцами, направил.
–Wait a sec… – пробормотал Тони и ломанулся в обледенелые кусты, чтобы оставить на рыхлом снегу икру, салат «Столичный», уху, осетрину и водку, конечно же – русскую водку…
Вскоре Сашенька блаженно утопала в облаках о чем-то неразборчиво шепчущей пены, а Марина, с трудом вытянув пробку из пузатенькой мадьярской бутылки, жарила обвалянных в яйце и муке цыплят, напевая «э…
– Я боюсь, мам, я с тобой! – кричала сонная Марина, цепляясь за ускользающее платье. Мать быстро вышла. Лихорадочно одевшись, Марина побежала за ней.
Марина вздохнула, достала из левого ящика тюбик с резиновым клеем, выдавила коричневатую соплю на тыльную сторону фотографии, бережно размазала и приклеила к листу.
За неделю многое изменилось в жизни Марины.
ЕГО глаза смотрели с грустным равнодушием, маленький рот скупо сжался, в развале прядей было что-то коммунальное, двадцатилетней давности…
– Стоять! Стоять! Стоять!! Шире ноги! Шире!!
Неожиданно по цеху поплыл мягкий продолжительный сигнал. Марина подняла глаза: часы над входом показывали двенадцать.
«Она показывает ему все, – думала Марина, глядя на опрятно одетую мать, – „Все, что подлифчиком, все, что под трусами. Все, все, все. И трогает он все. Все, что можно“.
Забыв про компот, Марина проводила его фигуру долгим взглядом.
Его худощавый товарищ в черном тренировочном костюме, с разрисованными цветочками щеками подыгрывал на бас-гитаре, притопывая в такт белыми лакированными туфлями.
– Да конечно, пусть начинает! – хлопнула ее по плечу смуглая невысокая девушка, – Что с бумажками возиться! Зин, возьми у Кузьминичны комбинезон новый, рукавицы и очки. В нашей бригаде работать будеш…
– Все, – ответила Марина, улыбаясь нервно подрагивающими губами и глядя в мутные глаза кассирши.
– Это состояние божественной просветленности, ожидание Благовещения, небесная любовь…
– А почему бы и не поднажать? – утвердительно спросил Володя, – И поднажмем.
Марина насмешливо кивала, чувствуя теплую шершавую кожу его крепких пальцев.
Это было так же восхитительно, как лежать в набегающем прибое, всем телом отдаваясь ласке упругих волн.
Марина ловила волну руками, чувствуя ее упругое ускользающее тело, пила соленую вкусную воду и громко звала отца назад.
– Я раньше этого не понимал, а теперь понял. Это народ какой-то… чорт знает какой. Их не поймешь – чего им надо. А главное – вид у них… ну я не знаю… противный какой-то. Вот армяне вроде тоже и волос…
– ТЫ НИКОГО НИКОГДА НЕ ЛЮБИЛА!!! НИКОГО!!! НИКОГДА!!!
Марина стояла перед морем, спиной к незнакомому берегу, обдающему затылок и шею густым запахом трав.
– Пусть, пусть волнуется, – усмехнулся Игорь Валентинович, – Лишь бы играла. Не низко?
– А пьянки какие устраивались. Помню у Вовика, мы только-только с ним познакомились. У него две комнаты были, на Рылеева, кажется. И вот, представь, твой покорный слуга пьет из горлышка вино, сидя на…
– Он мне нравится. Не знаю почему, но нравится. Хотя Гроссман, конечно, ближе.
Все такой же: пшеничные – ежиком – волосы, брови, усы. Шведская оптика в пол-лица, курносый нос. Светло-серый костюм, темно-серый галстук с голубым зигзагом.
– Тонь, а помнишь как мы у французов ночевали?
– Тогда пошли отсюда. А то я тоже жопу отморозила.
Зато чай, хранившийся в круглой жестяной банке, она заваривала в красивом чайнике, разливала в фарфоровые чашки и пила помногу, с удовольствием чмокая маленькими губами.
Парень забрал крышки, бросил их в полупустой ящик, а из другого снова вытащил две полоски.
– Нет. У меня пока замов не предвидится. Просто хочет человек завод посмотреть.
– Я ведь, Марина, в деревне родился. Было нас у матушки двенадцать душ. А времена-то будь здоров. Голод. Кулачье зерно попрятало, из обреза норовит садануть. Колхозы только-только становятся. Хлеба н…
Гвозди бы делать из этих людей, – В мире бы не было крепче гвоздей!
– Не помнишь наизусть? – спросила Марина.
– Горячий? – шепотом спросила Света, пригнувшись к Мишке.
– Ну не знаю. А что виски лучше, по-твоему?
– И на моих тоже. – проговорил Коломийцев, подходя, – Золотарев еле-еле успел к семи часам встать к станку и, как следует не осмотрев его, включил. Затем он небрежно закрепил деталь и от соприкоснове…
Утро, утро начинается с рассвета. Здравствуй, здравствуй необъятная страна…
«Нужна палочка», – подумала Марина, – «Без палочки его не выковырнуть…»
Большие карие глаза Марины подернулись терпкой влагой, белые руки расплылись пятнами.
Как осветили тот монохромный зимний вечер золотые Сашенькины кудряшки! Она вошла в прокуренную, полную пьяно бормочащих людей комнату и сигарета выпала из оцепеневших Марининых пальцев, сердце дернул…
– Она же вчера больше всех работала, – с улыбкой заступилась Оля, намазывая бутерброд.
Еще через неделю отец мыл ее в фанерной душевой под струей нагретой солнцем воды. Голая Марина стояла на деревянной, голубоватой от мыла решетке, в душевой было тесно, отец в своих красных плавках си…
Марина проснулась от чего-то непонятного и нежного, не помещающегося во сне и последовательно выдвигающегося в реальность.
– Да нет, не хочу… – бормотала Марина, разглядывая незнакомое раскрасневшееся лицо с пьяно поблескивающими глазами.
– Забрали у нас такого парня! – смеясь, обратилась к седовласому Зина, – Он бы нам один полплана дал!