Все цитаты из книги «Черный Янгар»
Олли вытащил из-за пазухи пару сухих лепешек и кусок козьего сыра.
Он – глупый раб, который должен отнести еще не написанное послание.
Эта женщина идет к тебе, переваливаясь с ноги на ногу. И огромные ступни ее босы, а живот нависает массивным шаром, он колышется при каждом шаге, и ты вдруг вспоминаешь того толстяка… Он ведь понял. …
Я успела умыться и вычесать из волос труху да сено. Косу плела тугую, стараясь, чтобы ни прядки не выбилось. Платье из плотной коричневой ткани, сшитое мне к зимнему празднику, было чистым, пусть и т…
– У меня другое имя. – Отогревшейся в его живом тепле, в его дыхании, мне сложно возвращаться в мой мир. В нем пол Горелой башни холоден, а холод обжигает.
Кейсо выразительно постучал по руке. И Янгхаар улыбнулся: ну да, еще ныли раны, оставленные клыками маленькой медведицы. И верно, что могла она руку сломать или до горла добраться. Но ведь не сломала…
– Дурак, – беззлобно сказал хозяин, позевывая. – Ты мне один раз заплатил уже… за все.
Янгхаар Каапо не сражается – убивает. Небрежно. Быстро. И не клинок я вижу – серп Акку, что срезает нити жизней. А еще безумную дикую улыбку мужа.
– У нее глаза моей жены, – сказал Янгар, откидываясь на подушки.
Избавить старую березу от вывернутой, иссохшей ветви.
Голос ее доносился словно бы издалека, и каждое произнесенное слово правильным казалось.
Брухва открыл новую дорогу, и, как бы я того ни желала, свернуть с нее не выйдет. В моей руке лежало черное человеческое сердце, а под ногами цвел бессмертник.
А еще ковры и меха, что толстым слоем легли на камни, защищая меня от холода. Резные ставни, укрывшие пробоину окна. Чулки, рубахи, юбки. Гребни и зеркала.
Да, у Янгара было много женщин и по ту сторону моря, и по эту.
Янгар вцепился в шнурок обеими руками, не то пытаясь разорвать, не то опасаясь, что шнурок лопнет.
– Ты плохо выглядишь, – сказала она мне как-то, присев на резную скамеечку, которую носили за Пиркко, как носили кувшины, поднос со сладостями, зеркало и сундучок, окованный серебром. Меха, опахала и…
Слепая Проводница останавливает меня рывком. И повязку снимают. Я моргаю, избавляясь от непрошеных слез, а Проводница легонько шлепает по губам: молчи, Аану.
Отошла гнойная корка, поддетая когтями саайо, и раскрылась в душе старая рана.
– Янгхаар Каапо упрям, – сказала Пиркко, отставляя кувшин с мазью. – И с него станется умереть, не проронив ни слова. Он слишком ненавидит… отца… тебя… даже меня, хотя видят боги, что я желала мира с…
Мой брат поворачивается на пятках, обломком копья останавливая удар. И бьет в ответ. Клинок вспарывает глотку, и долговязый парень в нарядном парчовом халате падает на песок.
И Янгар пробует. Он вспоминает, как начинают рассказ кирху – бродячие сказители, что вечно увязывались за караванами, сказками зарабатывая свой глоток воды и сухую лепешку.
Долго длилась та ночь. Столь велики были гнев и горе сына Акку, что никто из богов не посмел встать на его пути. Выл грозовой ветер, гнал снежные табуны. Спустил Укконен Туули с поводка сцепки диких …
– Вот, возьми. – В ладонь Янгара ложится камень.
Его рука пролезла между прутьями клетки, и я, приняв неожиданный подарок, коснулась пальцев.
…отдал меня ему. Даже не отдал, бросил, как бросают кость собаке. А ведь Ерхо Ину и вправду считает Янгара псом, не раз ведь говорил об этом.
Каждый глоток мучителен. И Янгар вновь проваливается в сон. На сей раз в нем нет ни пустыни, ни Хазмата, ни даже арены.
– Я… если больше не нужен… – Талли дрожит и бросает на Янгара умоляющий взгляд. – Я проверю, как на арене, чтобы завтра… тоже надо присмотреть…
– Действительно, жаль. Хорошая мишень. – Кейсо отвернулся от окна и, схватив меня за плечи, развернул к двери: – Сначала выйду я. Попробую поговорить. Ты жди. Если начнется бой, то оборачивайся и… де…
Я действительно не умею драться. И я не могу убивать.
– Неужто это все, на что способен славный Янгар?
– Твой дар дорог. – В черной чешуе змея зияла прореха. – Но не дороже жизни. Двух жизней, понимаешь?
Не стало для Анники-воина чести, ослеп он ко всему, кроме красоты Ирки, которую прежде не замечал, и ревность глухая расцвела булатным клинком. Гостем званым пришел на свадьбу Анники-воин. Обнял он ж…
– Боги не простят этой смерти. – Кениг задумался. – Продай. Пусть увезут подальше.
Она садится и зевает. У нее красивые зубы, белые, ровные, и клыки длинны.
– Мужчина растет, – приговаривал он и, подхватив Янгара на руки, подбрасывал высоко-высоко. Или же сажал на спину соловому. И тот, в присутствии хозяина смирный, лишь гривой потряхивал да фыркал возм…
Вино имело странный вкус, смутно знакомый.
Не буря, но легкий сквозняк, который пробирается сквозь плотно сомкнутые ставни. По мехам, по шелкам, по коврам скользит, не потревожив и пушинки. На грудь садится призрачной гадюкой и в рот проскаль…
– Просто так. – Брухва вновь стар, синюшный язык облизывает узкие губы. – Ты хочешь остаться человеком. Но такой дороги нет.
Он поднес мою ладонь к губам, опалил дыханием.
После завтрака Вилхо сменили рубаху. Свежая, из батиста, с вышивкой по воротнику, она была тонка. Поверх накинули нижнюю атласную, с длинными узкими рукавами. И еще одну, которая спускалась до колен.…
Золото? Металл, не более. И драгоценные каменья холодны. Еда теряет вкус, и уже не важно, что подают – перепелов или вчерашнюю конину. Захмелеть и то не получается.
Он затих. И только скулил, как-то жалостливо, по-собачьи. А толстяк, одной рукой вдавив голову Янгара в мох, второй гладил по волосам и что-то говорил, успокаивая.
Боялась ли? Да, пожалуй. Я ведь все-таки достаточно живая, чтобы чувствовать боль. И умирать не хочется. И верить моей ядовитой сестрице.
И прикосновениями, взглядами дарить надежду.
– Не спеши, малыш, – новый голос, но такой знакомый, родной. – Выпей… Вот так, малыш, глотай. Осторожно.
Вот и сейчас ответил ей нежно, уговаривая потерпеть. И ногой дернул, меня поторапливая. Я поспешно вытерла излишки жира и, обернув стопу полотном, натянула войлочный башмак.
Его я сразу не узнала. Темно уже, и Олли сроднился с темнотой. Прежде он ходил, гордо расправив плечи, не замечая никого и ничего вокруг, а ныне превратился в сгорбленную тень, одну из многих в отцов…
Ерхо Ину видел ее домашние туфли, расшитые белыми жемчужинами. И ворс ковра, который проминался беззвучно.
– Вторые… сутки. Дают отдохнуть… и снова.
– Вперед! – Янгар огрел жеребца плетью, и тот поднялся на дыбы, заржал, затряс гривой. И звон серебряных бубенцов подстегнул его.
Она же, заглянув в черные, предвечной бездной подаренные глаза, потянулась навстречу. Губы коснулись губ. Руки сплелись с руками. Искра же, из печи украденная, согрела обоих.
Собаки, а лучше волки, в волках больше злости. Тур, который вряд ли менее свиреп, чем невиданный бык из страны Нуб. Гибкая опасная рысь. И медведь. Несколько медведей.
И верные аккаи уже не видятся надежной защитой. Напротив, опасность мерещится всюду. Вдруг да небо раскроется, выплюнет ядовитую иглу стрелы? Копье прилетит? Или нет, убийца подойдет сзади, затеряетс…
Ерхо Ину удивился бы, узнав об этой встрече.
– Тонут. – Лаакье вернулась к моим волосам. – Не прелестненько.
– Ты, Талли, именно ты принес мне яд. И ты отправился к Янгару, зная, что я собираюсь делать. Ты ведь мог предупредить его, но промолчал. А теперь что? Жалко стало?
Янгар поднял стеклышко, едва ли больше моего ногтя, и поднес к лучине.
– Не спеши, еще срок не вышел, – просила она.
– И разве он не отказался облегчить свою участь признанием?
Дети, что жили в Лисьем логе, сторонились меня, не зная, как себя со мною держать. Ведь я была и хозяйской дочкой, и бастардом. Оттого и сами они стояли одновременно и выше меня, и несоизмеримо ниже.…
– Если у тебя есть хоть капля благоразумия, – произнес Кейсо, глядя, как рассыпается по двору охрана кейне и опускаются рабы на колени, – ты не станешь разговаривать с ней.
Они и те, кто раньше держал его за горло, думая, что удержат.
– Все хорошо, медвежонок. Все хорошо. – Он утешает меня.
Не думай об этом, Аану. В пещерах Кеннике нет места заботам верхнего мира.
Во всяком случае, мне хотелось так думать.
Руки Олли скручены за спиной, вывернуты так, что и дышать-то больно. Ноги опутаны кожаными ремнями. И петля опоясывает шею. Каждое движение только туже затягивает ее. Наклонившись, Янгар сунул острие…
– Помоги, – попросил Кейсо, отступая. И лошадка, вдохнув звериный мой запах, попятилась, но была остановлена твердой рукой. – Если можешь, помоги ему. Пожалуйста.
Черный – цвет Пехто, хозяина подземного мира. И это верно – многих отправил Янгар к берегам Черноречки.
Сбежать! Не здесь, позже, когда караван дойдет до предгорий.
– Не буду… рабом… твоим. Слово… дал… я умру…
– Воняет, – пожаловался Янгар, пытаясь отдышаться. Воздух выходил со свистом, тяжело, но на губах не было кровавых пузырей, что радовало.
– Ты забыл, малыш, сколько сил отнимает амок.
Колыбель выстлана мягким мехом. От него тоже пахнет травами. Мех порой раскрывают, и тогда возвращается боль. С нею приходит Кейсо. Он уговаривал потерпеть и заново сдирал кожу. Повязки прилипали к р…
Возможно. Гнилая кровь, которой так боялся Ерхо Ину, в его собственных жилах текла.
– Дальше были амбары и еще кузница, но она уже у самой речушки. Отец приказал вынести, чтобы пожара не случилось. Пивоварня имелась. И красильня, и многое другое.
– Он солгал, – отвечает Тридуба. – Тайника не было в доме.
А еще крошечные безвкусные булочки с начинкой из трав. Их восточный лекарь, один из семи, живших при дворе, каждое утро выпекал самолично.
Он смерил меня внимательным взглядом, упер рукоять плети в широкий свой подбородок, и стало казаться, что из темной его бороды выглядывает гадючий хвост. Я не смела отвести взгляд. Отец вертел рукоят…
– Очнись, – говорит кто-то и, вцепившись в плечо, трясет. Янгар спит и прекрасно сознает, что находится во сне. И человека на самом деле нет, но… он есть.
Не родилась или вдруг умерла. Ведь умирают же люди? И тогда я останусь единственной дочерью. Ерхо Ину будет горевать, а я, Аану, сумею утешить его, найду ключ к каменному сердцу.
– Сейчас… сейчас… – Его колючая борода царапает мне шею, а пальцы свободной правой руки сжимают грудь. – Поиграем…
– Или уедем? – Я вцепилась в его руку, в собственную безумную надежду остановить войну. – Просто уедем.
Воздух стал густым, тягучим. Нежно зазвенели стрелы, поднялись в воздух пчелиным роем. Я услышала собственный крик и голос стрел, пробивающих халат и тулуп. Звон палаша, который падает на камни. Долю…
– Потому что ты начал превращаться в человека. Душа очнулась.
– Хочешь? – Я протягиваю одно, крупное, с плотной желто-красной кожурой.
– Сгнили. Давно. По ту сторону моря. Я понятия не имею, кто моя мать. Возможно, женщина, которой не повезло попасть в плен. Возможно, шлюха… хотя там, где я был, одно идет за другим. И я не знаю, кем…
Дверь сохранилась. И петли отозвались на прикосновение скрипом, словно вздохом. Внутри сумрачно и, должно быть, сыро. Холодно? Я утратила способность ощущать холод иной, кроме того, который поселился…
Так говорил Янгар. И драгоценный пергамент сохранил его слова, чтобы стали они известны по всему Северу.
О том, что зачат он был в беззаконную слепую ночь, отданную на откуп бельмоглазой Акку, богине запретных дорог и ненаписанных судеб. Темно ее лицо, а губы зашиты суровой нитью.
Всхрапывала лошадка, что-то напевал Гирко, и громко стучало его сердце.
– Ты стала нежитью, уродливой белой нежитью… – Каждое слово мне приходилось отвоевывать, каждый вздох, каждый звук. – Ты говорила, что на меня нельзя взглянуть без отвращения. Но видела ли ты себя?
– Здравствуй, – сказала я ему, одергивая шкуру. В последнее время я как-то особенно остро стала ощущать собственную наготу.
А дочь, столь дорогую сердцу Ерхо, за косы приволочет в свой дом, только уже не женою законной, но девкой дворовой.
– Что ж, дело твое. Только не исчезай, ладно?
Давно, еще в Лисьем логе, который уже почти стерт в моей памяти, я ходила в ночное. И пусть у общего костра меня не рады были видеть, но я разводила собственный. Помню прекрасно и черную гладь пруда,…
– Вот и ладно. – Кейсо погладил цепь, впившуюся в кожу. – Но меня волнует иное, малыш. Кениг трусоват и недоволен. А недовольство его могут обратить против тебя же. Я слышал, что появились в Оленьем …
Клинок вошел точно меж ключиц. Мягко, словно и не в человеческое тело, но в восковую куклу. И Элоис, притворно взвизгнув, растаяла.
И лишь пальцы касались его губ, стирая корку сукровицы.
– Она вернется, – ответил Янгар, вглядываясь в бледное лицо жены. – Она кое-что мне обещала.
Возбуждение, когда чья-то судьба замерла на острие копья.
Но не о них думал Янгхаар Каапо. И не об осенних дождях, размывших дороги. И не о скорой зиме, что уже послала первых вестников: расползались по небу черные облака, теснили крохотное слабое солнце, г…
– Человек. Слуга кенига. Добрый сын, верный муж, заботливый отец. Всего понемногу. А если ты об имени, то называй меня Гирко. Садись к костру, гостьей будешь.
– И в цепи той камни драгоценные. – Ступка елозит по колену, зеленый сок въедается в камень пестика. – Огромные такие лалы. А стоила вся эта красота ровно столько, сколько у него с собой было. И вот …
Возок наконец выполз из ямы, и трубачи расчехлили турьи рога. Хриплый зов их возвестил о прибытии хозяина, и вскоре во дворе стало тесно.
Брухва спешил тянуть силу. И я, отчаянно пытаясь выиграть мгновения, рвала его плетение. Но где мне устоять перед хозяином дорог? Выбравшись из башни, которая сама, казалось, пошатнулась, накренилась…
Янгар любуется ею. Бледное лицо и рыжие, солнечные пряди. Шрам, который он хотел бы стереть. Перекрещенные руки. И белая шея с узором тонких, словно нарисованных вен.
– Уедем, – шептал он, выбирая росу растаявших снежинок из моих волос. – Пожалуйста, давай уедем. Я спрячу тебя. Запру. До окончания срока. Я не причиню тебе вреда. А ты – никому. Позволь помочь?
– Ты хорошо выносишь боль, – признает она, вытирая руку о тот же измаранный его потом рукав. – Но зачем, Янгар?
– Болезнью пахнет, – и пустым бельмяным глазом воззрилась на Вилхо. – Плохо.
Человек, грязный что телом, что душой, пятится к костру, размахивая ножом. От него несет страхом, тем самым, который ему самому казался вкусным. И разве не справедливо будет воздать ему по заслугам? …
Боль нынешняя – ничто, а промедлишь – будет хуже. Тот, кто идет по твоему следу, пытаясь продраться сквозь заросли, не знает пощады. И я падаю. Встаю. Пробираюсь сквозь решетки еловых лап. Зажимаю ла…
– Когда-то у меня был дом. – Кейсо поднял кувшин, в котором вина осталось меньше трети. Для разговора хватит. – И братья были. И невеста.
– Не убей, Аану, – говорит она, касаясь на прощанье шрама. – Помни, убьешь – будешь моей.
– Спокойно, девочка, – сказал Янгар и положил копье на листья.
Выведут. Тайный ход, которым выбрался Кейсо, к самой реке спускается. Но и Ерхо Ину, коль задумал подобное злодеяние, позаботился о том, чтобы не осталось свидетелей.
Пиркко вдруг поняла, что не нуждается больше в братьях. И этот темноволосый человечишко, который вот-вот скончается от ужаса, ничуть не более близок ей, нежели прочие.
– Молодая еще. Глупая, как ты. Не вошла в полную силу.
Та, что стоит за спиной Янгара, не любит солнечный свет.
Вилхо кивнул, благодарный супруге за понимание.
– Правда, – добавил Кейсо, оглаживая массивный свой живот, – не всему, что говорят, верить можно. Не удивлюсь, если девица окажется обыкновенной. А то и вовсе уродливой. Зачем она тебе?
Ноздри Янгара раздулись, а губа приподнялась.
– Есть у Небесного Кузнеца мельница, которая не муку мелет, но все, чего душа пожелает. Принеси ее, и тогда стану я твоей женой.
– Прячься! – Она тащит Янгара наверх, не понимая, что башня – ловушка. Простоит она, быть может, до скончания мира, но и только.
Я знаю, что, убив однажды, я буду убивать вновь и вновь, с каждым разом все больше превращаясь в то безумное создание, которым была Тойву.
И тут я поняла, что вижу перед собой лаакье-водяницу.
– Этот человек заслужил то, что я с ним сделал, – упрямо повторил Янгхаар Каапо, глядя в чашу с вином, будто на дне ее надеялся отыскать ответ. – Но тогда скажи, почему я чувствую себя тварью?
И за шумом шума не услыхать. Свадьба гуляет. Веселится. Вот только веселье это на крови замешено. Кейсо все же поднял голову, и взгляд его был страшен.
Замолчала Пиркко-птичка, позволяя кенигу самому додумать.
– Приму. – Она вдохнула аромат чая. – Говорят, что твой дом был полон чудесных вещей, и мне жаль, что гордость моего отца не позволила мне их увидеть.
– Мешает, – сказала она, глядя на меня запыленными глазами. – Теперь я понимаю, как оно мешает… Аану, а мы ведь похожи, сестрица. Быть может, ты подойдешь ко мне? Обнимешь?
– Я обратился к тому, у кого власть. – Янгар втянул воздух. Сегодня от кейне пахло не розами и не лавандой, не сладостью восточных масел, но кровью.
– Значит… – Пиркко на мгновение прикусила губу, и брови ее сошлись над переносицей. – Значит, верно говорят, что Янгхаар Каапо проявил неуважение к тебе?
Не желал мира Янгхаар Каапо до тех пор, пока не будет исполнена клятва. Да и Ерхо Ину, пусть и потерявший многое, верил, что одолеет он Клинок Ветра.
Брухва держался кромки леса, стараясь не наступить на тень старого дуба, который раскинул ветви широко, точно желая поймать чужака в заговоренную сеть. Хозяин путей с виду дремал, но я ощущала его ин…
Но не стану. И ночью, отбирая жар его дыхания, я снова и снова повторяла имя Янгара. Наверное, предчувствовала, что следующая наша встреча будет горькой.
Была краска, расходившаяся по воде разноцветными пятнами. И смуглая, с красным отливом кожа Катто. Намокшие, отяжелевшие косы его и влажные пряди, что обвивали мои руки, подобно водорослям.
Он двигался неторопливо, и было в облике нечто звериное, медвежье. Скользили босые ступни по грязи, и Янгхаар вдруг ощутил небывалую усталость.
И медвежья шкура привычно налилась тяжестью, склоняя меня к земле. И уже не слова – рычание вырвалось из глотки.
И пусть гуляет ветер, зовет возлюбленную, но всем известно – нет ветрам под землю ходу. Не найдет Укконен Туули свою женщину. Решит, что не дождалась, да и вернется на небеса, забудет о неверной.
– Разве он не заслуживает смерти? Он много зла причинил. А принесет и того больше. – Голос Акку был вкрадчивым, как полуночная поземка, что вьется под ногами предвестником скорой вьюги, младшей сестр…
Тридуба ненавидит Янгара. Надо лишь позволить Ерхо Ину нанести удар.
– Не так, – сказала она и вытерла ладонью распухшие губы. – Так не интересно. Быстро не интересно.
– Нет. – Я нашла в себе силы отвернуться.
– Оставь его! – Мой голос дрожал. – Оставь, и я сделаю все, что ты хочешь.
Он сам сказал, что его сердце и так принадлежит мне. И, обняв Янгара, уткнувшись в смуглую его шею, я плакала о том, чего не могла изменить.
Олли тоже следил и за распорядителем, и за балконом, и за людьми, чье недовольство крепло.
И ее ладонь выделяется на его коже светлым пятном. Оно скользит от шрама к шраму, и те, задубевшие, загрубевшие, ощущают это прикосновение.
Отец и его гости – открыто, впрочем, никто из славных воинов так и не решился подойти к клетке вплотную. Они стояли, разглядывали меня, переговаривались, обсуждая, достанет ли у меня свирепости, чтоб…
А Янгхаар… Что ж, многие оскорбления готов вынести Вилхо.
Вот дядя вновь спорит с мамой. И она заливается слезами, хватает Янгара, прижимает к животу с такой силой, что вышивка на ее платье впечатывается в его щеку. Он пытается вывернуться, но мама держит к…
И вороньем кружатся над Горелой башней чужаки. Я слышу их запах. И лес подсовывает следы, которые они стараются скрыть. Я знаю, что они пришли за Янгаром и рано или поздно, но доберутся до заповедных…
Его дом полон чудесных вещей, но понравится ли он жене?
Пусть и ушел Янгхаар Каапо из Оленьего города, но должен был вернуться на свадьбу. А он? Побрезговал? Или решил, что гнев его выше долга стоит? Не явился. Не преклонил колен. Не поздравил, как прочие.
Пиркко мурлычет песенку, взгляд ее рассеян, кажется, что кейне не интересует ничего, кроме двух кусков шелка, которые во что бы то ни стало необходимо скрепить вместе. Игла – серебряная искра, пойман…
Легкая улыбка скользнула по губам, и задрожали перья белой цапли, украшавшие высокую ее прическу. Приняла Пиркко приглашение, прошла к столу и, опустившись на подушки, взяла золотую чашу с горячим ча…
И не он один. Все кругом, на кого ни глянь, застыли в ужасе. Бежать готовы или ударить. Пусть попробуют, пусть посмеют только обнажить оружие против своей кейне.
На ней было простое белое платье, которое лишь оттеняло удивительную красоту ее. Чем ближе подходила девушка – а поднималась она по ступеням медленно, позволяя Вилхо разглядеть себя, – тем быстрее ст…
Огромным и оглушающе великолепным гляделся кениг.
И смотрел на синие атласные туфли с загнутыми носами.
Я вглядывалась в такое родное лицо и кусала губы, пытаясь не расплакаться.
– Вот так лучше! – Янгар подбросил ее на ладони и рассмеялся. Смех получился хриплым, сухим. И голос ломким. – Намного лучше!
Одноглазый Хайши, мародер и дезертир, за голову которого обещана награда. И Хайши гордится этим, повторяя, что не скоро еще шакальи сотни доберутся до предгорий. Конечно, доберутся когда-нибудь, но… …
– Что ж, ты не горюешь, – сомкнулись щелочки-глаза. – Ты лишь перебираешь всех рыжеволосых девушек, пытаясь найти ту, которая заменит твою жену. Не отворачивайся, мальчик. Все говорят об этой твоей… …
– За тобой стоят верные люди. И разве не будет достаточно их, чтобы твой покой сберечь? Отпусти Янгара, если так уж ему свободы хочется. Только пусть за ним приглядят.
…по побледневшей от боли щеке. И губы дрожат, сдерживая крик. Чужая боль впервые не кажется далекой. И Янгар, наклоняясь, подбирает слезы губами. Они горьки, как соль, что остается на старых сваях, о…
– Лишила шанса стать человеком. – Голос Акку – голос ветра, который спускается с гор, чтобы оседлать темное зимнее море. И оно, чувствуя близость наездника, спешит подняться на дыбы. Бьет водяными ко…
Что имя? Была весна. И вереск расцветал на старых камнях. Хмелем гудел воздух. Белопенные волны шептали о любви – о той, которая навек.
Все люди носят маски. И я умею видеть сквозь них. Вот только это умение обрекает меня на одиночество. Ведь и вправду не считать же подругой водяницу?
Я ничего не поняла из этой его речи. И, отобрав три синие стекляшки, я протянула ему. Пальцы коснулись пальцев. И его, горячие, нежно скользнули по моей ладони.
И томительное ожидание, с шелестом песчинок в часах, с длинной тенью, что скользит от камня к камню, отмеряя время.
– Если не клюет, то… – Он садится рядом, и я подвигаюсь, делясь местом на коряжине. – Может, пойдем домой?
Рабы на руках подняли Вилхо и усадили в паланкин. Спеша услужить, они напихали под спину подушек, которые вдруг показались жесткими, каменными, хоть и набиты были мягчайшим пухом. Одеяло же, брошенно…
Присев у окна, Янгар заново научился дышать. Тело еще хранило отголоски подземного жара, и эта сила была слишком велика, чтобы пытаться совладать с нею. И Янгар, прислонившись затылком к холодным кам…
Он замирает, не решаясь ей перечить. Янгар любит маму и хочет ее спасти. Почему она не слушает?
Кто теперь зажжет для него лучину в окне Горелой башни? А он, кому он станет рассказывать истории о благословенной стране Кхемет, что лежит за морем?
Отец вот вернулся, братья, сестрица… Семья, которая чужая. И если вдруг вспоминают обо мне, то лишь затем, чтобы упреком уколоть.
– Не бойся. – Водяница провела гребнем по космам. – Ты хозяюшка.
– Погоди, – Кейсо снял седельные сумки, – сейчас я тобой займусь. Ну вот объясни мне, глупому, зачем ты на медведя полез?
Постепенно холод уходит. Меня омывают. И белая ткань, уже не савана, но родильной простыни, прилипает к коже. Кормилица бродит, громко постанывая, и плакальщицы, беловолосые вороны, смолкают.
Пусть и считают, будто бы чести у Янгхаара Каапо вовсе нет.
…Шелест крысиных лап. Погасшая свеча и запертая дверь: Аану наказана. И сидеть придется долго. Я сжимаю огарок в руке и боюсь отступить от двери хотя бы на шаг. Крысы подбираются ближе… Вот что-то су…
На плети остатки крови. Ударил? Не сумел удержать себя?
– Я пришла говорить с тобой, – сказала кейне Пиркко и подала руку. – Пустишь ли меня в свой дом?
Дописав, Янгар подул на пергамент и поморщился: вновь без клякс не обошлось. Все же неловкие у него руки. Да ничего, главное, что суть передана верно.
Он все еще стоял, могучий Ерхо Ину. Покачивался. Дергал головой и тер лицо ладонью. Из носа шла кровь, и рука Тридуба была красна.
Небо больше не было тяжелым. Оно поднялось на кольцах массивного змеиного тела и замерло, покорное воле Великого Полоза.
Сколько зим она разменяла? Кто знает. Дар колдовской что проклятие, летят годы мимо, что журавли на юг, уносят на крыльях красоту, молодость, силу. И тянется, тянется последняя зима человека, прираст…
– Мой хозяин, – гонец обрел-таки дар речи, – желал бы получить ответ.
– Вечность. – Хазмат отвечает сам себе и скалится. – У нас с тобой будет целая вечность. А ее хватит, чтобы научить строптивого раба покорности.
– Мне жаль, что придется сделать тебе больно.
– Не надо бояться, – просила его женщина, прекрасней которой не было в мире. – Ты же знаешь, что я не причиню тебе вреда. Янгар, мы будем вместе. Так велели боги. Отдай Печать. Нет, не мне.
Под медвежьей шкурой хватило места для двоих.
Человек в железном панцире, начищенном до блеска. В нем, как в зеркале, отражаюсь я.
А я по-прежнему нага, и если в храме Кеннике нагота представлялась мне чем-то естественным и правильным, то теперь мне было стыдно. Жаль, что волосы мои не столь пышны, чтобы стать плащом.
Плети у меня нет, но есть когти. И разве не справедливо ответить ударом на удар?
– Моя сестра… – Я опустила взгляд на корзину, в которой томились проклятые души. Им до скончания мира суждено пребывать в плену, а после сгинуть на обломках его. – В ней ведь остался человек?
Зверь вонял, но не звериным духом – болезнью, которая говорит о скорой смерти. И единственный уцелевший глаз был мутным, гноящимся.
Массивная лапа смяла кости, и ножи когтей полоснули по коже, отворяя кровь. Янгар полетел кувырком. А зверь, вместо того чтобы добить врага, отвернулся. Прихрамывая, он двинулся туда, где без движени…
– Танцуй, песий сын! – вторит Хазмат, поглаживая длинные усы.
И, отравленная кровью, стонала мельница, но подчинялась. Молола она чистое черное зло. Целую горсть смолола, которую Ирки смешала с вином и поднесла тому, кого любила.
Гордеца Ину, который до сих пор смотрел на Янгара, словно тот был слугой, а то и вовсе – невольником.
Он не спрашивает, зачем оно мне понадобилось, но молча подает. Серебряная оправа, листья и птицы, камни, длинная рукоять с чеканными цаплями, которые изгибаются в причудливом танце. Зеркало слишком т…
С ней не получится так, как с Ерхо Ину. Иначе надо. И риск велик, а шанс на удачу ничтожен. Но по своей воле Пиркко-птичка не вернет Аану.
Шрам остался. Вот этот, пересекающий ладонь шрам.
Девушка в медвежьей шкуре, слишком тонкой, чтобы защитить от удара.
Слуга поднес резную чашу, наполненную родниковой водой, и оба поединщика пригубили, показывая, что нет у них друг к другу ненависти, но лишь долг, который священен.
Забравшись под крышу конюшни – и высоко, и сухо, и вид открывается чудеснейший, – я жевала хлебную корку и смотрела, как медленно тонет в весенней грязи поезд. Мелкий дождь вымочил стяги и пышные соб…
Нет. Я не могла объяснить, но чувствовала, что это – неправильно. Нельзя играть с богами.
Потянувшись, подняла кейне серебряный кубок, украшенный крупными опалами. Он был слишком велик для нежных рук, и Вилхо поспешил избавить ее от ноши.
Янгу не позволил. Он стоял, навалившись всем телом на древко, по которому лилась горячая медвежья кровь. И к звериному голосу добавился совокупный вой толпы.
Чужак. Меч. Маленькая медведица, которая встает на задние лапы, пытаясь стать выше, напугать. Но те, кто подчинился чужой воле, не знают страха. И она, растерявшись, все же наносит удар.
Дорога вывела к реке, воды которой были черны и тяжелы, словно деготь. Водорослями лежали на них тонкие женские волосы, и берега поросли не рогозом, но костями. Из них же был сделан мост. Из черной в…
Покачала головой, и толстые косицы, собранные на затылке узлом, рассыпались по плечам.
А летом Янгар вернется, чтобы забрать Печать и жену.
– Я… з-знал… – Этот шепот едва не потерялся в шелесте огня.
Кровь на песке, даже во снах только кровь на песке и на атласных подушках.
Пустое обещание – Янгхаар Каапо не умел быть осторожным.
– Ни жалости, – добавил Янгар, отпуская волосы. – Ни сомнений. Если хочешь выжить.
– Случилось. Ты очень… странная медведица.
Есть хлеб и холодное мясо. Сыр. Мед. И сушеные ягоды. Целый мешок орехов, крупы и соль.
Много камня. На десятки шагов, каждый из которых разносится по залу.
– Сколько лет ты хранила добро этого дома?
– Убей его – убьешь болезнь. – Она глядела теперь обоими глазами, и слепой видел больше зрячего, а желтый и вовсе выжигал душу, клеймо оставляя. – Убей. Не думай.
Сердце стучало так громко. И я сама не знала ответа на свой вопрос.
На вороном огромном жеребце, который нервно косил лиловым глазом, видимо, чуял близость волков. И гривой потрясывал. Звенели удила, и дорогая, бирюзой украшенная сбруя ловила липкие снежинки. За жере…
– Ты… – шевельнулись белые губы, обнажая белые же десны. Зубы же Пиркко сделались черны, точно обуглились. – Тебя не должно было быть.
– Волосы длинные. Рыжие, – продолжал Янгар. – Если получится найти несколько, приводи всех. Сам выберу.
И не должна, если хочет остаться человеком.
Дурман, что вливали меж стиснутых губ, разжимая их костяною ложкой. Не убили. Продали.
Ерхо, поднявшись на самый верх лестницы, обернулся. Не то чтобы он сомневался, что я следую за ним, скорее оценивал пройденный путь.
У подножия трона на коленях, протянув вперед белые руки, полные алмазов, стояла девушка.
– Нет, пожалуйста… – шепотом попросила я.
Будут сгорать весны, будут других звать к осенним кострам, над огнем клянясь в любви и верности. Но не найдется смельчака, который рискнет, взяв меня за руку, провести под горящей рябиной. А иного, з…
Я металась, дергалась, пыталась добраться второю лапой до скрытой пружины или хотя бы расшатать цепь. Но металл лишь крепче впивался в плоть.
– По нашему обычаю, жених должен добыть зверя, такого зверя, чтобы всем было ясно: он славный охотник. Кабана или медведя. А я решил, что моя Ингеборген достойна большего. Я вышел на турий след.
– Надо, – признал Янгхаар, отступая. – Я не прошу освободить меня от клятвы.
След был. Широкий. Явный. Проложенный сломанными ветвями и каплями крови, которая уже подсыхала. Янгар чуял запах страха и поторапливал лошадь, пытаясь нагнать жену, пока с той не случилось беды.
– Надо просто избавиться от лишнего. – Она падает на подушки и лежит, глядя в потолок. Губы ее шевелятся, она улыбается собственным мыслям.
Отец пришел бы в ярость, ведь на гербе Ину – вставший на дыбы медведь. А Янгар… он не хотел посмеяться над древним родом, привязав меня к его истокам через имя. Он просто сказал, что думал.
Тридуба осушил бокал одним глотком и крякнул.
Ночи еще прохладны, но чувствуется близость лета. Звенит комарье, не смея приближаться к костру, и печально плачет козодой, потерявший подругу во тьме. Я прижимаюсь к Янгару, а он накрывает меня плащ…
– …сделают это во славу Вилхо Кольцедарителя. Пусть боги примут этот дар!
Кейсо трогал бусины, перечисляя убытки, которые терпит корона.
Тонкие запястья у кейне. Нежные руки, да сила в них отцовская.
И за слабость, которая мешает рассказать правду. Я знаю, что у меня есть лишь эта ночь, и хочу, чтобы она продолжалась вечность. Но это невозможно.
– Аану. – Я присела на коряжину и ноги поджала.
Просто шла, перебираясь с тропы на тропу, пытаясь справиться с одиночеством, которое стало совершенно невыносимым, и слушала жалобы ветра. Ему тоже было холодно и мокро.
– А ты, – сказала я, – ты ведь тоже не человек.
Наклонившись, я коснулась губами губ. Горькие какие, жесткие. И обветрились.
Дядина рука, огромная, как лопата, надежная, что балки стропил, удерживающие вес дома, коснулась волос.
И память о том позоре, который пришлось пережить его жене. Мои братья о нем не забыли, что до сестрицы, то подобные вещи ее заботили мало. Пиркко-птичка была не злой, скорее уж равнодушной, предпочит…
– Не любимой. – Мой голос звучит тихо, жалко. И Янгхаар не спешит задать следующий вопрос. Он просто ждет, смотрит.
Кто не слышал о Янгхааре Каапо, прозванном Черным?
– Запоминай. Идти надо по черной чешуе. Дюжину отсчитай. И на тринадцатой остановись. Только сначала… – Дядя рассек руку и приложил, окровавленную, к змею. – Вот так. А потом прижми.
И за горло схватить, сжать зубы. Твои клыки пробьют и кожу, и гортань. Хрустнет шея. Кровь польется – сладкая, вкусная. А потом, до того, как замрет его сердце, ты вскроешь когтями грудную клетку и п…
Забыл. И вот вспомнил. Покачнулся паланкин, поплыли перед глазами разноцветные пятна, и отступившая было дурнота вновь о себе напомнила.
Несколько мгновений тишины, разодранных голосом неясыти. И вновь прикосновение, нежное, скользящее.
Схлынул гнев, и дышать стало легче, будто кто-то разорвал стальные оковы, грудь стянувшие.
Он все-таки почти утонул. И в полузабытьи, холодном, сковывающем, слышал, как поднимается его враг. И сам Олли попытался встать на ноги, чтобы ударить еще раз, но не сумел пошевелиться.
Ерхо Ину подымался по лестнице медленно, останавливаясь на каждой третьей ступеньке, чтобы перевести дух. В животе его урчало. А массивные ладони то и дело ложились на поясницу. Пальцы впивались в бо…
А за лесом – люди. И будут ли они добры к безродной чужачке?
– Я ведь убивал. Много. Никогда не задумывался, кого и зачем. На арене… или Хазмат… Он заслужил, скотина. Или потом, когда с пустынниками связался. Никого ведь не жалели, и пытать приходилось.
Сам поднялся Вилхо с постели. И новый кубок, поданный супругой, одним глотком осушил. Странная тревога грызла его изнутри.
И моя лошадка жмется к вороному Янгара. Цокают копыта по сухой земле. И пыль оседает на придорожных травах. Белый вьюнок спешит распустить плети, тянется по нашему следу.
– Любит… говорят… Вот только хватит ли этой любви, чтобы устоять перед искушением?
Сегодня ты, Аану Ину, исчезнешь. Чужие слезы сотрут твое имя, а белый погребальный саван, который набросили на мои волосы, укроет лицо.
Лошадка брела, проваливаясь в сугробы по самое брюхо. Она была невысока и лохмата. В гриве ее застряли колючки репейника, а гнедую шкуру украшали шрамы. Грязный хомут был слишком велик для нее, а мас…
– Традиции, – задумчиво повторил чужак, вновь тревожа серьгу с синим камнем. – У вас интересные традиции. Удобные.
– Конечно, договоримся. – Положив пергамент на колено, Пиркко его расправила. – Он немного обижен, но… разумный ведь человек. Да и не только на его разум надеюсь. А теперь прости, мне пора.
– Тогда и сыграем свадьбу, – сказал он, целуя жадно, прощаясь… Знал ли, что навсегда?
– А она меня псом назвала. Бешеным. За что?
Золотая монета покатилась по столу и, добравшись до края, упала, к великой радости кошки. У той было не так уж много игрушек, и новая вызвала немалый интерес.
– Проснулась. Она проснулась. – Этот голос доносится издалека. И я, желая разглядеть ту, кому он принадлежит, выворачиваю шею.
– Мальчик – единственное, что оправдывает саму мою жизнь. – Кейсо считал стяги и стрелы. – Я буду знать, что ответить богам. Иди.
– Не спеши, – попросил Кейсо и, пробежавшись пальцами по складкам короткой шеи, произнес: – Пиркко-птичка сидит нынче у подножия трона. Так сказал мне добрый человек, что привез письмо. А еще сказал,…
– Не надо, Аану. – Он встает между мной и Янгаром. – Поверь, так будет лучше.
Говорят, что давным-давно, во времена, когда мир уже не был молодым, но еще не состарился, жила-была девочка. Единственная дочь престарелых родителей, ни в чем не знала она отказа. Захочет ли ленты н…
Он улыбается, и хотя рисованная маска его лица искажается от этой улыбки, я улыбаюсь в ответ. Огонь? Во мне? Разве что тот, который разводят в камине. За свою жизнь я растопила сотни каминов, может, …
– Медведица, – повис Кейсо на поводьях, удерживая лошадку, которая трясла головой и всхрапывала, – по нашему следу идут. И можно ли сделать что-нибудь, чтобы не дошли?
Пальцы посинели и губы тоже, но мне было хорошо: отступили кошмары, а в душе воцарился несказанный покой. Год жизни? Половина срока уже вышла. И вторая тает день за днем. Однажды вновь наступит лето,…
– Хорошо, – согласилась Акку, развязывая мешок. – А твоя сестра? Могу подарить тебе ее жизнь.
Но с каждой секундой все быстрее. Погоня неожиданно увлекла меня, она – и запах страха.
Ерхо Ину никогда не любил меня. Дал жизнь. Вырастил. А потом предал.
Он уйдет завтра и уведет за собой стаю охотников.
Потом, позже, к Янгару приводили других женщин. Хазмат не раз повторял, что по стараниям и награда. И казарменные шлюхи, безмолвные, безучастные, одинаковые в своем безразличии к работе, постепенно с…
И медведь, убедившись, что люди не будут мешать, склонился над девчонкой. Он ворчал и всхлипывал, елозил мордой по животу, переворачивая тело то на один, то на другой бок.
Не знаю. Быть может, потому, что смерть – слишком высокая цена за один удар.
Существо, столь отвратительное, что я цепенею. Белая кожа? Полупрозрачная, мутная, словно старая слюда. Синие глаза? Темные омуты-провалы под тонкой пленкой век. Волосы-паутина рассыпались по плечам,…
А скоро у нас появится возможность: путь на арену предопределен для всех. И, закрывая глаза, я видела ту, показанную брухвой, картину: песок, толпа и Гирко с копьем.
– Ты красивая… – Гирко откинул капюшон и провел большим пальцем по шраму. – Попорченная слегка, но все равно красивая.
Седые стены и песок, что подобрался к стенам вплотную. Занесенные русла каналов. Старые акведуки, которые каждый год расчищали и укрепляли, но не в человеческих силах было вернуть им молодость. Камен…
– Дурак, – сказал Янгхаар Каапо, присев рядом с врагом. – Ты жив, понимаешь? А остальное – это мелочи.
Он боится ее, ту, что стоит за спиной Янгара, и хочет убежать. У него получилось бы, ведь он свободен от ее цепей, но страх держит его на привязи.
Я кивнула, прежде чем сообразила, что обычному медведю не полагается понимать человеческую речь. Однако Янгар не увидел ничего необычного. Положив кусок хлеба рядом с моей лапой, он расстегнул куртку…
– Подумай, Янгар. – Талли вдруг поверил, что предложение это будет принято, и, оправившись от страха, вцепился в рукав. – Хорошо подумай. Вилхо скоро умрет…
И бронзовое великолепие светильников. Удивительной красоты каминные решетки – во всем доме не найдется двух одинаковых. Массивные сундуки, что выстроились вдоль стен, сохраняя хозяйский скарб.
Но убить не сможешь, поскольку боги не простят такого.
Волосы ее были холодны. И не волосы – металлические нити, тонкие, звонкие, но живые.
Музыка песка и крови, разодранного в клочья воздуха. Стали, что, встречая сталь, звенит, а в слабое человеческое тело впивается с тяжелым мерзким звуком.
– Нет, не надо… Мама… Со мной пойдем, мама…
Кейсо с лошадьми ждал на поляне. Вот только не было ни черного жеребца, ни серебряной кобылицы. Переминался с ноги на ногу тяжелый битюг Кейсо, встряхивал головой, позвякивая сбруей. Рядом с ним видн…
Эхо шагов растаяло, не добравшись до колоннады.
В ларце – фигурка оленя, вырезанная из цельного солнечного камня. И Янгар ставит ее на свою ладонь, поднимает, чтобы видели все, особенно те, кто держат его на прицеле.
– Замиришься, – совсем иным тоном повторил Вилхо. И пальцы свои о камзол Янгара вытер. – Не забывай своего места, Янгхаар. Мы тебя вознесли. Но мы тебя и уничтожить можем.
Говорят, что однажды хитрая Каапи, желая властвовать не только над водяными, но и над земными путями, обернулась сорокой. Утащила она камень и поднялась к самому небу, да только крылья водяные опалил…
И улыбнулась Пиркко отцовским мыслям, наклонилась, примеряя тяжелые серьги с алыми лалами. Хороша. Чудо до чего хороша! Не будет на Севере невесты краше Пиркко-птички.
Темнокожая нуба, на предплечьях которой памятью об утраченных корнях еще цвели родовые татуировки, работала при казармах. Она была не столь стара, чтобы выглядеть плохо, но достаточно опытна. И, прис…
– Говорят, уже семь дней, как вернулся, – добавила она задумчиво.
Дирхем, подарок, принесенный с другого края моря.
Шепот за спиной словно шелест листьев. И отдельные слова в нем теряются.
Когда-нибудь он сумеет уйти и отыщет дорогу домой.
Его улыбка была такой ласковой, что я кивнула.
Нет двора. Снег есть, лежит тонким покрывалом, переливается на солнце. И свежий воздух унимает лихорадку памяти.
И опасна. Куда опасней, чем он предполагал вначале.
Семь кос она заплела, украсив каждую ивовыми листьями и тонкими полосками коры.
Он смотрит на нее с таким восторгом, что я закрываю глаза.
Силен был Янгар, и бессчетно верных аккаев откликнулось на зов его. Но и Ерхо Ину не назвать было слабым. Сотни и сотни воинов носили цвета рода Ину. Крепко держали они что меч, что копье.
В черных глазах нет гнева, и Акку отнимает ладонь от моего лица.
Хозяин появился позже – не прежний, новый. Его лицо проступило перед глазами Янгу сквозь полог боли. Крючковатый нос. Впавшие щеки. И усы, которые Хазмат подкрашивал хной. Тогда Янгу не знал имени, н…
– Конечно, я помогу. Я пришла, чтобы помочь тебе.
Он отвернулся, скрывая от меня выражение глаз, но я все равно ощутила его боль.
– Хазмат плати. Хазмат говори Тайко делать. Тайко делать. Не серди Хазмат.
– Да, – северянин пощупал спутанные волосы, – меня понимать. Темный. И глаз…
Ушел. Однажды незадолго до рассвета проснулся с чувством: опасность близка. И ушел.
Просто обойти свои владения, убеждаясь, что все в них по-прежнему. Как вчера. Позавчера. За день до того. Отныне и навсегда. Я стала хозяйкой леса, пусть на поясе моем и не висели ключи от него. Да и…
Я осторожно перехватила запястье клыками. Ответ ли это? Янгар поймет.
Ответ был известен: крепок трон, пока сильны мечи, на которые он опирается. А нет на Севере бойца лучше, чем Черный Янгар.
Решил тогда Укконен Туули просить самого Таваалинена Сеппо, Небесного Кузнеца, чтобы сделал он крылья для той, которая украла сердце бессердечного ветра.
– Странно, – Олли оперся на копье, – почему они медлят?
Горячим углем упала она на ладонь. Опалила. И искалеченные пальцы сжались, удерживая шелковый камень. Печать же раскалилась докрасна. Как долго Янгар ее держал? Долго.
Он замолчал, думая о своем. Молчал и Янгар, пытаясь понять, чем же сумеет повредить ему Пиркко-птичка. Сердце кенига?
Ведьма. Тощая, изможденная, с лицом, словно бы на две половины разделенным. Одна морщинами изрыта, другая – гладкая, розовая, перетянута старыми шрамами. И веки сходятся, едва не срастаясь, скрывая п…
И Талли, занявший место по левую руку от ее трона, отворачивается.
– Нет, – качает она головой. – Тебе еще рано.
– Я пытался отнять… кое-что для себя важное. Но вместо этого едва не умер. Иногда мне кажется, что я все-таки умер. Частично.
И пятна золотой краски остались на белом одеянии.
Бери, отъедайся. Тощих не любят, не покупают. Плохо это.
Похоронный саван плотно прилипал к его лицу, и оно казалось измаранным белой краской.
В храме, когда глупая девочка связала жизнь с ним.
– Ты же решил начать войну, – с упреком произнес Вилхо. – И тем самым нарушил покой нашей земли.
Есть боль, неожиданно сильная. Она длится недолго, но я вскрикиваю. И слезы льются из глаз.
Его голова вдруг стала легкой, почти невесомой. А боль, терзавшая тело в последние дни, отступила. Он осел на подушки, позволив жене поправить их.
Но не за себя. Она ведь не остановится. Она заберет мою жизнь, а затем – жизнь Янгара. И Олли не пощадит. И никого, кто остался еще в Оленьем городе, человек ли, зверь… Она выпьет землю, и небо навек…
– Мне жаль, что придется скрестить с тобой клинки. Теперь я думаю, что лучше было бы назвать тебя другом, но…
Нежны были ее пальцы, бережно касались они мягкой кожи Вилхо, заставляя его позабыть о горестях. И подумалось: отчего б не жениться?
Сон от трав тягучий. Сквозь него Янгар слышит звуки. Скрип колес. И лошадиное ржание. Голоса больше не задают вопросов.
– Говорят, нет на Севере бойца лучше, чем Янгхаар Каапо. Поиграем?
– Люди… – Чайкой над водой мелькает тень печали в черных глазах богини. – Только люди умеют прощать. Не потеряй свой дар, Аану.
День и снова день. Множество дней, каждый из которых прибавлял весеннего тепла. Солнце пробиралось и на задний двор, скатывалось по каменным стенам, по врытым в землю столбам, вязло в подмокшей за зи…
– Почему, богов ради, ты ничего не сказала?
– Позволь их спасти. – Янгар сжал чешую в ладони, чувствуя, как ребра ее впиваются в кожу. – А потом наказывай меня, как хочешь.
Ладонь уперлась в груди, неловко погладила и отстранилась.
– А потом дом и прочее… имущество отошли отцу.
Плакала хааши-келмо, умоляла пощадить если не ее, то хотя бы дитя нерожденное. Руки женские к животу тянула, показывала, что шевелится он, но не нашлось жалостливых. Всяк за своих детей боялся.
Сочится кровь, мешается с осенней грязью.
– Летом тепло… и солнышко. Я люблю солнышко. Здесь оно ласковое. Мама боится, что простыну. Но я сильный.
Говорят, что мир содрогнулся от ужаса, когда остановилось оно.
Железо прижимается к коже, дарит огненную злую ласку.
Наверное, я могла бы. Достаточно сделать шаг, выбраться из тени и отбросить туманы за спину. Они вдруг стали тяжелы, как саван, и пахнут так же, тленом.
Она обнажила левую руку и, прижав узкий клинок к коже, провела, вычертила алую полосу. Побежали кровяные дорожки по запястью, собрались в ладони.
Как на той, брошенной мне под ноги дороге.
Нож со звоном ударяет в кольчужную рубаху Ину.
Каждое слово. И теперь я поняла, что задумал отец. Он желал не просто унизить Янгхаара, но уничтожить.
Шелестели пески, и брел караван. Бесконечна дорога его.
Конь лег на опушке. Янгар пытался поднять его, но жеребец лишь хрипел и хватал горький воздух губами. Елозили копыта по грязи, и шкура была мокра, а конский пот давно уже окрасился красным.
В моих снах звучал голос сердца Янгара. Я видела его, скрытое под смуглой кожей, спрятанное в шкатулке грудной клетки.
…а так оно и будет, поскольку хоть и силен сын Ину, но не доводилось ему встречать тех учителей, которые ковали Клинок Ветра.
И не та жена, которую желал бы получить Черный Янгар.
Служить мне уже приходилось. Стоять за левым плечом отца, следить, чтобы кубок его всегда был полон, да подавать с блюд, которые первым делом несли ему, те куски, на которые Ерхо Ину указывал.
Его недовольство прорывалось в мелкой дрожи жирных подбородков, в голосе, который сделался визгливым, в причитаниях и стонах, выводивших Пиркко из равновесия. Порой, когда ее супруг все же засыпал, о…
Медвежья шкура прорастала в нее, меняя. И лишь глаза остались прежними, человеческими, зелеными, как листвяник.
Она смеется, запрокинув голову, и краска на шее идет мелкими трещинами.
И сомкнутые створки ворот, за которыми знакомая пустота тронного зала.
Вместо ответа я опустилась на четыре лапы.
Пиркко-птичка, сестрица драгоценная – серебряные каблучки, красные сапожки, – отрада отцовского сердца. Когда-то я ревновала. Завидовала. Искала тайком зеркала, пытаясь понять, чем же она, темноволос…
Темные пальцы с одинаковой яростью рвали что траву, что руки Кейсо. Он же, не отходя ни на шаг, молил богов Севера еще об одной милости: дать мальчику шанс.
Талли потерял след. И десятки охотников, слетевшихся по зову Ерхо Ину, не сумели отыскать Белую башню. Полозу вновь удалось ускользнуть.
Улыбнулась женщина, прижала теплую ладонь к ледяной щеке, показывая, что верит и будет ждать. И Укконен Туули в последний раз коснулся темных волос ее, которые вмиг побелели. Она же подарила ему един…
Он спускался с золотой горы. И роскошное одеяние не в силах было скрыть неуклюжести его тела. Сияли топазы, полыхали огненные лалы, но больше не ослеплял блеск драгоценных камней Янгара. Видел он пух…
И незачем спрашивать, о какой ошибке идет речь.
Кейсо тоже был толст, но его полнота не вызывала у Янгара такого отвращения.
– Кениг желает видеть меня. – В голосе слышится печаль и раздражение. – Ему надоела война. Рассказать о кениге?
Кейсо пытался приказать, честно, давил зависть и злость, улыбался, желал счастья молодым, но внутри зрело дурное. Ярость, не слепая, как у мальчишки, но вполне себе зрячая, копилась день ото дня, под…
Мы просто жили, затерянные люди на краю мира, у самой грани, за которой начинается предвечный океан. И рыба-луна выпрыгивает из него, стремясь вырваться за пределы небесной тверди, но усилия ее тщетн…
Янгхаар Каапо вышел навстречу гостье, и та одарила его улыбкой.
За дверью стояла старуха в белой волчьей шубе, наброшенной поверх старого платья. Подол его был в прорехах, а вышивка, некогда украшавшая ворот и рукава наряда, поистрепалась, поблекла. Торчали нити,…
Он приходил и, присев на темный, с бурыми прожилками камень, ждал меня.
Ощущение было настолько полным, что Янгар позволил себе поверить: он и вправду дома. По-настоящему.
– И разве я не показал, что готов к миру? – Ерхо Ину кладет ладонь на мое плечо.
– Скажи, – попросил Янгхаар, – хоть что-нибудь.
Я же слышу его боль. Она вплетена в его кожу рисунком шрамов. И той характерной неровностью ребер на левом боку, которая остается после того, как неправильно срастаются кости. И злостью, которая исхо…
– Кто там? – Я подошла к незапертой двери.
Правда, она больше никогда не коснется его с той нежностью, которую дарила ночью.
– Аану, назад! – Янгар схватил меня за руку и дернул. – Назад, пожалуйста…
– Зачем? – Он вытягивает руку, почти касаясь моей щеки.
– Один дирхем. – Катто отстраняет ладонь и, наклонившись, целует и монету, и кожу. – Когда-то я столько стоил.
Ее сердце бьется так медленно. И снежная горечь тает на губах.
– Знаешь, души тоже способны испытывать боль. И пламя небесного горна их обжигает, а удары молота ранят. Они кричат так громко, что Таваалинен Сеппо давным-давно оглох. Он сам сунул раскаленный прут …
– Тойву плакать. Долго. А потом быть ночь. Луна круглый. И Тойву брать в рука нож и в лес идти. Тойву найти место, где дуб расти…
– О храме, – кивнул Янгхаар. – Но не о том, почему ты пришел в него.
Белый подол платья скользнул по его лицу.
– Так что ты готов сделать для меня, Янгхаар Каапо?
Я слышала звуки – резкие, нервные. И в то же время жалобные, словно оружие устало воевать.
Янгар вытащил из-за пояса нож. Копье было бы лучше, с ножом шансов немного. Разве что зверь сам уйдет.
Он не слаб. Он жалостлив. И добр. Сердце мягкое, оттого и нервно трепыхается в груди, потягивает, покалывает, отзываясь на память.
– Отец тогда подарил ей ожерелье из топазов.
Вчера ей поднесли кубок, и она, устроившись вот так же, на полу, вдыхала медный запах крови.
И спешили гонцы, несли благую весть: радуйтесь, люди!
– И такое было. Признаю. – Тридуба отошел к столу, накрытому алой скатертью.
Рассказывал истории, которые, казалось, на ходу придумывал. И сам над ними смеялся вполголоса. Он расковыривал замок и воровал на кухне хлеб, каждый раз давая клятву, что это – последний его набег.
– Опять запираешься? Ну это ненадолго. Спрашивать-то по-всякому можно. И я спрошу, не сомневайся.
Я слышала каждое слово. Все-таки Горелая башня – это моя территория.
Да, мальчишка упрям, но и вынослив. Худой? Зато жилистый! День без воды провел и не поморщился. А упрямство… Любое упрямство лечится. Просто нужен кто-то с твердою рукой и не столь добрым, как у благ…
Скорее перегнившие за зиму листья. И запах источают такой же – долгой болезни, смерти, которая давно уже стоит на пороге, но отчего-то медлит, не желает дать душе избавления.
– Я бы умерла, – мягко произнесла Пиркко, – если бы со мной произошло что-то подобное.
От нее по телу растекалось тепло, и голос его сердца оглушил. Оно ведь близко. И само зовет меня.
– Выпей. – Кейсо извлек кувшин с темным крепленым вином.
– Не дури. – Сунув горлышко фляги меж стиснутых губ, Кейсо велел: – Пей.
– Тогда… – Она вновь прячет свое лицо, поскольку солнце слишком уж яркое. – Тогда иди и убей этого зверя.
– Видел. – Его взгляд блуждал по арене, по решетке, по рядам со зрителями. – Это из-за бабки все, ты маленькая была, вряд ли ее помнишь.
– Мы подумаем, – пробормотал Вилхо, прежде чем заснуть. И Пиркко, опустившись на меховое покрывало, смежила веки. Сон ее будет недолог.
Нельзя ее слушать. Нельзя смотреть в ее голодные глаза. Куда угодно: на алмазы в волосах, на золотые звенья ожерелья, на искрящийся мех снежных лис, на тонкие пальцы, ласкающие камни…
Мама… Мама любила драгоценности и наряды. Зеркала. Она не была злой и, наверное, думала, что может откупиться от беды. Отдать Печать кенигу и получить взамен тихую, спокойную жизнь. Ей ведь обещали, …
Она улыбнулась сухими губами, что некогда были сладки, как дикая малина.
И радостно. Ей нравится быть самой лучшей. Папа ее любит. Он привез из-за моря туфельки, шубку горностаевую и куклу большую с фарфоровым лицом, которое почти как настоящее.
Так сказал мой отец и сплюнул на пол да плевок растер.
Закрывая глаза, я всякий раз буду слышать, как где-то далеко бьется сердце.
Янгар пьет, пытаясь отрешиться от боли, которую испытывает его несчастное тело.
Южан было двое. Оба высокие, смуглолицые, с острыми носами и длинными шеями, на которых висели гроздья ожерелий. Южане рядились в длинные белые одежды, а волосы прикрывали полосатыми платками. Они кр…
Я, отодвинувшись, наблюдала за этой битвой.
Мизинец Пиркко рисовал узоры на груди кенига. И сердце замедлялось, наливалось странным холодом. Мысли и те становились тягучими.
Но я стою. Смотрю, как он одевается. И здесь, в сумерках, его лицо выглядит по-настоящему черным. Янгхаар Каапо страшен в гневе. Сказал бы хоть слово…
В подземельях не существовало ни дня, ни ночи. И факелы горели ровно. Но Янгар чувствовал, как стремительно уходило время. Скоро рассвет. Янгар научился определять его приближение еще в той, прошлой …
И что за беда, если здесь под ногами не желтый речной песок, которым присыпают кровавые пятна, но осенняя грязь да гнилая трава?
Кто? И кого? Он. Янгара. И позволит встать. Вернет плеть и право добить меня. Боги будут против? Какое дело богам до безумца и глупой девчонки? Да и есть ли они вовсе?
– Тогда не спи, – легко соглашается Янгар. И смеется.
Те были дороже, и глаза их были не столь пусты. Некоторые соглашались разговаривать, но все равно спешили выполнить работу, и от этой спешки в крови опять вскипало бешенство.
– Он ведь собирался убить меня. – Голос низкий, бархатистый, ласкающий. – И гнев богов пал бы на твою голову, Пиркко…
Неправ был Кейсо. Не оттолкнула дочь Ину, не уколола ядовитым словом.
Но послушает ли он и сумею ли я признаться?
– Он за все ответит, – шепотом произнесла Пиркко, и кениг благодарно смежил веки.
Рот наполнялся слюной, а сердце… его сердце стучало так громко, что я едва не оглохла.
– Держи, ж-жених! – Кейсо кинул тюк с одеждой. – И поторопись.
– Ваш обычай? – Пальцы Янгара раздирали щеку, на которой уже подсохла кровь. И бурые чешуйки летели на измаранный ковер.
– Я не буду таким, как он. – Янгар налил себе вина.
– Пока никому ничего не обещай. – Ерхо тряхнул головой и повторил: – Отвратительно сладкое. Мухи… Весна, а уже муха жужжит…
Невеста его славного рода Ину, великого Тридуба любимая дочь. Прекрасна она, как молодая богиня. Добра. Нежна. И нет на всем Севере девы более достойной.
Снова боль, ничего, кроме боли, и там, на иной стороне мира…
Безусловно. Невысокая, гладкая, с шеей длинной и белой, прикрытой чешуей золотых ожерелий. Округло лицо. Нежен румянец на щеках. Губы подрисованы алой краской, и черным углем подведены узкие глаза.
Хотел огрызнуться, да слова в горле застряли.
Песок. Белый. Сырой, но уже прогретый солнцем. И Янгар, остановившись на мгновение, касается песка. Шершавый. Тяжелый.
Или почти, ведь в овраге нет лета. Есть дождь и мокрые листья. Солнце. Лохмотья туч. Черные деревья и старая ель, под лапами которой сухо. Там хватает места для двоих, ведь медведица не столь и велик…
И я, поначалу с опаской следившая за собаками, постепенно привыкала к лаю.
– Когда-то ты их убил, Янгхаар Каапо… – Голос кейне доносится издалека. – А теперь они желают убить тебя. Разве это не справедливо?
Пот бежит по спине, по рукам, по пальцам. И рукоять трезубца становится скользкой.
Он все же одержал очередную победу и, резко дернув, вытащил из воды серебристое рыбье тело. Оно описало полукруг и, на мгновение повиснув в воздухе, вдруг сорвалось, ушло с громким плеском под воду.
– Пятнадцать зим исполнилось, верно? – смотрел кениг на советников, на аккаев, на Янгхаара Каапо, что тенью в тени трона застыл.
У жены подрастает дочь. Гирко нравится думать, что дочь принадлежит только жене. Почему? Он не рискнет признаться в этом даже себе. Пока.
Она укоризненно покачала головой, и зазвенели золотые цепочки, скреплявшие темные волосы Пиркко. Гневно сверкнули алмазы ее ожерелья.
Во фляге был бальзам на семи десятках трав, горький, едкий, оставляющий мерзкое послевкусие, но весьма полезный.
Управляющего тоже, которого всенепременно выпорют за яму. Но лошадей – больше.
Догорела весна. И лето наступило – короткое, какое бывает на Севере. Раскидало душные алые цветы, расправило крылья боевым кораблям, погнало прочь от берегов. И тот, кто держал Тойву в объятиях, увер…
Мы выступаем с рассветом. Отец сам осматривает мой наряд. Пусть свадьбы этой он не желает, но не позволит мне ее испортить своей неаккуратностью. К счастью, Ерхо Ину остается доволен.
И вернулся. Приволок тяжелую оленью тушу. Свежевал здесь же, подвесив на суку. Янгар ловко орудовал ножом, снимая шкуру, а я спустилась, чтобы обнять его, сказать, как соскучилась за эту недолгую раз…
И на стене висел гобелен, его мама соткала. И был он меньшим братом того, что украшал главный зал. Два оленя стояли, подпирая рогами могучее родовое древо, в ветвях которого жило множество имен.
Он скалился и приближался бочком, обеими руками держась за рукоять копья. Я чувствовала страх, глубокой занозой засевший в гнилой его душе.
– Погоди! – Янгар попытался схватить кейне за рукав, но шелк выскользнул из пальцев. – Постой. А если я не сделаю того, чего ты желаешь?
– Я забрал его жену. Думал, она поймет, как сильно я люблю ее. А она меня прокляла. И проклинала каждый день… и ночь тоже. Ее красота ушла, как вода в песок.
– Мы думали, что ты умерла. – Она произнесла это так, что сразу стало ясно: мне и вправду было бы лучше умереть. А еще лучше вовсе не появляться на свет.
Было время, когда мысли подобные доводили меня до слез, до слепых глаз и прокушенных пальцев, потому как несправедливым казалось все. А потом… потом я успокоилась.
И закричал, пытаясь остановить. Распались кольца змеиного тела. И уже он, Янгхаар Каапо, упал на песок, с пеплом смешанный.
Мясо ящерицы пахнет гнилью, но вот хвост ее вкусен.
Она думает недолго, но лицо становится таким серьезным, точно этот подарок будет единственным в ее жизни.
– Прелестненько! – произнес за спиной кто-то. – Хочешь, волосики расчешу?
Покачнувшись, жеребец упал на колени. Жизнь уходила из него, и я, не в силах смотреть, отвернулась.
Девочка бежит по горячим камням, смеется, тянет руки…
И даже накренившись, она не растеряла этой своей надежности.
– Ворота открыли. Наши или кто из гостей? – Кейсо глянул снизу вверх, с упреком. – Кто ж разберет? Свадьба, шумно…
Привыкнуть можно, оказывается, ко многому.
Янгар хотел взять факел, но раб замахал руками и вытащил из-под полы свечной огрызок, оплавленный, грязный. И огонек, рожденный им, был слаб.
На него страшно смотреть. Он зол и… растерян? И вместе с Янгаром подымается по ступенькам в единственную комнату башни, где пахнет огнем.
И позже, в пути. Бродяги. И лицедейки, которые не брезговали продавать себя, когда заработать лицедейством не удавалось. Торговки. И первая законная добыча.
Молчи, Аану. Она здесь не для того, чтобы помочь тебе. Ей просто любопытно.
– Традиции, – бросает Ерхо Ину, глядя в сторону. И губы его кривятся презрительно. – Ты чужак.
– Меня послал ваш друг, – чуть громче повторил незваный гость и обернулся в темноту прохода, словно опасаясь, что за ним следят. – Тот, который толст.
– Я сам, – сказал мальчишка, когда к нему вернулся дар речи. – Я…
– Позволь обратиться с просьбой. – Олли склонил голову в знак уважения. И Янгар поклонился в ответ, как равный равному.
– Нет, убить себя я бы не позволил, но разочаровался бы, это да… – Кейсо, взвесив ступку в руке, ставит ее на колено. – А он предложил мне награду. Сам оборванец, но уверен был, что станет великим… С…
– И мне жаль, – ответил Янгхаар, передавая врагу белый платок.
Как давно это было? Янгар помнит. И черная душа его вовсе не остыла.
Уже клялся, там, в пещере. И чего стоила его клятва.
Талли морщится. Он молод и устал бояться. Он не знает, что еще сделать.
И люди такие же. Выглядывают, но тут же прячутся в раковины домов.
– Ну что, дочь Ину, твой отец хотел знать, где мои корни.
– Что ж, желаю вам, Анари-хайрам, отыскать то, чего вы желаете.
Естественно. Но кенига не стоит пугать, и Пиркко, улыбнувшись, покачала головой.
И я рассказала ему о гостье, об условии и собственных снах, в которых его убиваю. Янгар слушал, не пытаясь перебить, лишь гладил мою руку.
– На редкость уродливо. – Сестрица качает головой. – Ему, должно быть, противно смотреть на тебя.
– Я слышал, что она сказала. Я не знаю, солгала она или сказала правду, но, когда я впервые встретил твоего мужа, он спрашивал не о ней. О тебе.
И, подхватив самодельное копье, швыряет его в Янгара. Клинок входит меж ребер, и боль, невыносимая боль, вырывает из сна.