Всхрапывала лошадка, что-то напевал Гирко, и громко стучало его сердце.
И раб, повинуясь ленивому жесту, поспешил собрать их.
– Обернись! – это было приказом, которому я не подчинилась.
– Я хотел Печать взять. Печать она стережет, проверяет. – Наклонившись к Янгару, он надевает веревку. – Пожалуйста, останови ее, ты же… ты же Полоз!
Ушел. Однажды незадолго до рассвета проснулся с чувством: опасность близка. И ушел.
Постепенно холод уходит. Меня омывают. И белая ткань, уже не савана, но родильной простыни, прилипает к коже. Кормилица бродит, громко постанывая, и плакальщицы, беловолосые вороны, смолкают.