Все цитаты из книги «Весь невидимый нам свет»
Он умолкает. Вновь то же быстрое дыхание.
— Я не собираюсь тебя убивать. Я слышал тебя. По радио. Потому и пришел. — Он с трудом подбирает французские слова. — Музыка. Свет луны.
Вернер съедает первый кусок торта, потом второй, затем берется за третий. Герр Зидлер наблюдает за ним, склонив голову набок, слегка улыбается и явно о чем-то думает.
Недели четыре назад, измеряя расстояния для макета, мастер видел, как парфюмер стоит на укреплениях и фотографирует море. Скверный человечишко, сказала мадам Манек, от него хорошего не жди. Но это пр…
— В Парамэ уже горят дома, мадемуазель. Бомбят порт и собор, в больнице нет воды. Врачи моют руки вином. Вином!
В какой-нибудь параллельной вселенной, думает Вернер, эта женщина могла бы дружить с фрау Еленой. В реальности более приятной, чем эта. Внезапно Вернер замечает на дверной ручке квадрат коричневого б…
«А если меня застанут, я буду защищаться, пока меня не убьют».
В уборную хочется нестерпимо. Мари-Лора влезает по лестнице и задерживает дыхание, но слышит лишь тридцать ударов своего сердца. Сорок. Она поднимает крышку люка.
Даже сквозь дверь Мари-Лора чувствует его запах: мята, мускус, альдегид.
— Ваша земля, — говорит чиновник, — создает могущество нашей нации. Сталь, уголь, кокс. Без Цольферайна нет Берлина, Франкфурта, Мюнхена. Вы — фундамент нового порядка. Вы даете снаряды его орудиям, …
Бастиан забирает у него шланг, вешает себе на шею и поддергивает ремень, поправляя брюки на круглом животе. Вернер опускается на колени рядом с Фредериком и поворачивает того на бок. Из носа — а може…
По часу каждое утро — даже в воскресенье — папа заставляет ее сидеть над брайлевским учебником. «А» — одна точка в верхнем углу. «Б» — две точки одна под другой. Жан. Купил. Булку. Жан. Купил. Сыр.
— Господин фельдфебель? Вот уж не думал… В доме никого нет?
Но что, если в городе по-прежнему немцы? Что, если они прямо сейчас идут от дома к дому, расстреливая всех подряд?
У Вернера нет сил мотнуть головой. Он боится опустить руки на стол: они такие тяжелые, что пройдут через дерево как сквозь масло.
— В Лондон? — шепчет Мари-Лора. — Друг директора в Лондоне?
Когда есть возможность, Вернер записывает партизан на магнитную ленту. Все, насколько он понял, любят слушать собственный голос. Гордыня, как в самых старых сказках. Они поднимают антенну слишком выс…
— Так она узнает, что ты готов помочь. Это все мадам придумала.
— Schnee, — говорит лаборант и записывает.
Что-то малиновой бахромой колышется на краю зрения. Наверно, он принял слишком много морфия. Или болезнь прогрессирует и добралась до глаз.
— Не знаю, мадам Манек. Извините, мне холодно тут стоять.
— Вон там, внизу, — шепчет Вернер сестре, — погиб наш отец.
— Этот мальчик прямо как фабрика, — говорила она приятельницам и обреченно улыбалась, показывая, что держится мужественно.
Они поворачивают направо, потом налево, мимо дерева, торчащего из земли огромной обгорелой зубочисткой, мимо двух ворон, которые клюют что-то непонятное. Впереди крепостная стена. Воздушные плети плю…
Шестилетняя Ютта (круглое личико под шапкой белых волос) сидит на корточках рядом с братом.
Ровно в семь папа отпирает вход номер два. Внутри пахнет знакомо: лентой для пишущих машинок, мастикой для пола, каменной пылью. Под привычное эхо шагов они проходят по Большой галерее. Отец здоровае…
По парижскому музею порхают слухи — яркие и красочные, словно шелковые платки. Руководство-де планирует выставить некий драгоценный камень, который стóит больше, чем все остальные экспонаты.
В январе сорок пятого фрау Елену и последних четырех девочек из сиротского дома — близняшек Ханну и Сусанну Герлиц, Клаудиа Фёрстер и пятнадцатилетнюю Ютту Пфенниг — отправляют в Берлин, на завод.
— Мы провели там месяц, и мне кажется, тогда он влюбился.
— Он уже и так полумертвый, господин комендант.
Открывается дверь или окно, и Мари-Лора слышит гипнотический голос моря.
Вернер берет Мари-Лору за руку и ведет по камням. Бомбы не падают, пули не свистят, плывущий в воздухе пепел приглушает свет.
Замедлить сердце. Пусть ноги станут мягкими и бесшумными. Мари-Лора прикладывает ухо к сдвижной панели в задней стенке шкафа. Что там за звуки? Моль жует старые дедушкины рубашки? Все тихо.
— Чувствуешь, Мари, какие мы легкие? Чуть толкнешься — и взмоешь на огромную высоту.
Он вновь несет дочь. Еще чуть больше полкилометра. Окна сельского дома по-прежнему темны. Сарай чуть подальше. Мастер прислушивается, но слышит лишь стук крови в ушах. Ни собачьего лая, ни света фона…
— Это всего лишь числа, — произносит Гауптман свою любимую максиму. — Чистая математика, кадет. Привыкайте мыслить в таких категориях.
Вернера начинает бить дрожь. Он самый маленький среди своих ровесников. Он выпрямляется насколько может и пытается раздуть грудь. Взгляд Бекера скользит вдоль строя.
Первый полицейский выковыривает из зубов кусочек яблока. Они смотрят на нее? От их близости ее мутит. Возвращается Этьен с письмами, слышно, как листки переходят из рук в руки.
Одним ударом Фолькхаймер разносит целый пласт обломков, которые падают ему на каску и на плечи, а дальше надо только протиснуться и подтянуться. Он пролезает в дыру, одежда рвется, ноги дергаются, и …
— Мало радости постоянно слышать вопрос, сколько в тебе роста.
Он идет назад, сворачивает в проулок и через некоторое время останавливается.
Жюль. Верн. Двадцать. Тысяч. Лье. Под. Водой. Часть. Первая. Часть. Вторая.
Ютта выпрямляется на стуле. Мучительно ясно, что слова ничего не передают. Северное побережье Франции? Влюбился?
Она пережила рубеж тысячелетий и жива до сих пор.
— Гадов возьмут тепленькими, — шепчет Нойман-первый.
Если захочешь понять, поищи внутри дома Этьена внутри дома.
Вернер снимает заднюю стенку и заглядывает внутрь. Все лампы работают, всё вроде бы на месте. «Хорошо, — шепчет он про себя. — Думай». Сидит по-турецки, изучает схему. Мужчина, женщина, книги, дождь …
Дом номер четыре: древнее семейное гнездо, принадлежащее ее двоюродному деду Этьену. Дом, где Мари-Лора живет последние четыре года. Она на шестом этаже, одна во всем здании, и к ней с ревом несутся …
Стая трепещет, разлетается над городом: это бумага. Тысячи листков. Они скатываются по крышам, кружат над парапетами, оседают на мокром пляже.
На четвертый день арестантов загружают в фургон для скота и везут на восток.
— Я слышал, они раздают отравленный шоколад.
— Когда я ослепла, Вернер, люди говорили, что я очень храбрая. И когда папа уехал, тоже. Только это была не храбрость. У меня не оставалось выбора. Я просыпаюсь утром и живу своей жизнью. Ведь и ты т…
— Осторожно, не ударься головой, — говорит Юбер и ведет Мари-Лору внутрь; они спускаются в какое-то сырое место, где определенно пахнет морем. — Мы под стеной. Над нами двадцать метров гранита.
Под ее рукой на скамье — миллиарды крохотных корон и диадем инея, ошеломляющая сложность морозных узоров.
Мама молится о Люке и Альберте, где бы те ни были.
Гауптман, наверное, по-прежнему в Берлине. А может, на фронте, как все.
— А сколько он стоит, мсье? На него можно купить Эйфелеву башню?
— Дядя говорил, в погребе безопасно. Этот погреб простоял пятьсот лет, простоит и несколько ночей.
— А знаете, Этьен, — говорит мадам Манек с другого конца кухни, — что будет, если лягушку бросить в кипяток?
— Вот что я слушаю, Вернер. Наши самолеты бомбят Париж.
Тридцать минут. Мари-Лора должна была вернуться через двадцать одну; Этьен засекал много раз. Как-то она пришла через двадцать три минуты. Обычно приходит куда быстрее.
Где родился твой дед? Какого цвета глаза у твоего отца? Работала ли твоя мать в учреждении? Из ста десяти вопросов про происхождение Вернер может уверенно ответить только на шестнадцать. Остальное — …
Фельдфебелю Рейнгольду фон Румпелю сорок один год — еще вполне можно надеяться на повышение. У него влажные красные губы, бледные щеки, почти прозрачные, как сырое филе камбалы, и умение держать нос …
Ганс Шильцер хватает «Принципы механики» у Вернера с колен. Том такой тяжелый, что Гансу приходится держать его двумя руками.
Во второй половине дня они надевают патронташи и бегают. Бегом с холма, бегом к флагу, бегом на холм. Бег с товарищем на спине, бег с поднятой над головой винтовкой. Бег, ползанье по-пластунски, плав…
Война расширила сферу его деятельности. Фельдфебель фон Румпель получил возможность делать то, чего не делал никто со времен Великих Моголов, а может, и за всю историю человечества. Франция капитулир…
Бездна в желудке, пустыня в горле — Мари-Лора достает из пальто банку. Кирпич и нож лежат рядом.
— Как ты думаешь, почему он два раза написал «внутри дома»?
— Если хочешь, можем попросить комнату внизу.
Фортепьяно по-прежнему играют — впечатление, что их десятки и музыка льется со всех сторон.
— Это имя, которым ты называешься вместо настоящего.
— Ах, — говорит Этьен уже почти обычным голосом, в котором свозит чуть заметная нотка страха, — вот мы и на месте. Дома.
— А что, весь этот дом принадлежит моему двоюродному дедушке Этьену?
Дом скрипит. Чайки кричат. Папа снова закуривает.
— Мы съедим ее на двоих, — говорит она. — За то, что ты сделал.
И вновь Мари-Лора открывает домик, вытряхивает камень на ладонь.
Пленный снимает варежки, протертую шинель, рубаху. И только когда Фолькхаймер указывает на обувь, лицо русского меняется. Он мотает головой, смотрит вверх или вниз, закатывает глаза, как испуганная л…
На первый этаж, где висит на крючке рюкзак.
Фрау Елена уводит мальчишек в другую комнату. Она издает лишь один звук — короткий кашель, будто чем-то поперхнулась.
На несколько секунд он расходится, и фон Румпель обнаруживает в изрезанном лабиринте улочек то, что искал: верхние этажи дома с широкой печной трубой. Видны два окна, одно выбито. Один ставень висит,…
Фолькхаймер направляет фонарь себе на лицо.
Дело не в передатчике. Этьен ошибается. Немца интересует не радио, а что-то, о чем Мари-Лора, по его мнению, может знать. И он услышал то, что хотел. Она все-таки ответила на его вопрос.
— Я расставляла шишки по размеру, от больших к маленьким.
Она слышит бомбардировщики за три мили. Нарастающий звук, как помехи в радиоприемнике. Или гул в морской раковине.
Юблэн моргает два раза подряд. Он похож на пойманного зверя. Оба сторожа смотрят на них из коридора.
— Нам велели держать окна и ставни закрытыми. Но разве что на минутку…
На город накатывает лавина. Ураган. Чашки спрыгивают с буфетных полок, картины срываются с гвоздей. Через долю секунды сирены уже не слышны. Ничего не слышно. Грохот такой, что могут лопнуть барабанн…
Пепел снежинками вплывает в окно. Уже рассвет? Или это зарево пожара? Простыни насквозь пропотели, форма мокрая, будто он купался во сне. Во рту привкус крови.
Жарко. И становится еще жарче. Вернер думает: нас заперли в ящике, а ящик бросили в жерло вулкана.
— А что там? — спрашивает одна из девочек.
— Рации здесь нет, — говорит он и закрывает дверцу.
— Мы действуем в интересах мира. — Это дословная фраза, которую они с Юттой слышали по Дойчландзендер три дня назад. — Мы действуем в интересах человечества.
Шесть кварталов, тридцать восемь канализационных решеток. Мари-Лора пересчитывает их все. Из-за фанеры, которой отец забил окна, в квартире душно и жарко.
Или вон тот человек, склонившийся над мотором автомобиля? Или те три женщины с ведрами?
Однажды июльским вечером, в среду, к ней, тихонько постучавшись, входит лаборант. Аквариумы булькают, фильтры гудят, нагреватели тихонько щелкают, включаясь и выключаясь. Лаборант говорит, что к ней …
И все же он продолжает отыскивать подпольные рации, штуки по две в месяц. Забирает убогое советское оборудование, из плохой стали, спаянное на скорую руку. Как можно воевать с такой техникой? Вернеру…
Почти каждый день старый специалист по моллюскам доктор Жеффар вместе с ними сидит на Аустерлицком вокзале, бородатый, в галстуке-бабочке, пахнущий вином, розмарином, мятой. Он зовет ее Лореттой, рас…
Фредерик запрокидывает голову и вдоль носа смотрит на Вернера через захватанные стекла очков.
— Он ведь был очень способный, да? — спрашивает Альберт. — Юттин брат?
Вернер может вломиться в дверь, вытащить старика на улицу и заслужить поощрение.
— Я очень хорошо умею ждать, — продолжает фон Румпель. — Это мой главный талант. Я всегда был слаб в спорте и в математике, но с самого детства одарен исключительным терпением. Я ждал в парикмахерско…
— Да так пол-армии делает. Что русские, что немцы.
Почти каждое утро они с пляжа идут на зеленной рынок, иногда заглядывают к мяснику, потом разносят еду тем соседям, которые, по мнению мадам, сильнее всего нуждаются в помощи. Поднимаются по гулкой л…
Рычит слив, тесно стоящие здания обступают дом.
Этьен наблюдает за ними в бронзовую подзорную трубу из окна шестого этажа. Здесь капитаны, майоры и даже один подполковник — он левой рукой придерживает воротник, правой указывает на островные форты.…
Все три подделки найдены, все везение истрачено. Врачи говорят, что опухоль снова растет. Война вошла в пике: немцы отступают из России, через Украину, по щиколотке Италии. Очень скоро всем в штабе р…
Фон Румпель поднимается на четвертый этаж. Квартира мастера заперта на один замок. Внутри окна заколочены фанерой, в дырки от сучков пробиваются серебристые лучики, как будто вся квартира — темная ко…
— Это мсье Радом зовет свою собаку, — говорит мадам Манек. — Бояться нечего. Вот, возьми меня за руку. Сядь и сними туфли. Закатай рукава.
Уже более двух недель телеграмма директора эхом отдается в голове. Двусмысленность последнего указания — «соблюдайте осторожность» — сводит с ума. Это значит везти камень с собой или оставить здесь? …
Этьен оказывается замечательной сиделкой. Мокрые тряпки на лоб, бульон, страничка из Пастера или Руссо. Он явно простил ей все грехи, прошлые и настоящие. Этьен закутывает мадам в одеяла, но по време…
— Там есть вода, — говорит он, идет в другую комнату и, стараясь не глядеть на тело фон Румпеля, берет второе ведро.
Фолькхаймер ушел. Вещмешок лежит на тумбе в прихожей. У Ютты нет сил на него глядеть.
— Да, и еще кораллов и моллюсков, — говорит Мари-Лора со смехом.
В каждой коробке шестерни, линзы, предохранители, пружины, скобы, резисторы. Вот толстая катушка медной проволоки, вот молоточек, вот аккумуляторная батарея размером с ботинок — никогда еще Вернеру н…
— А на карте? — Маленькое аристократическое лицо Гауптмана светится довольством.
— Мы еще можем его сдать, — говорит Этьен. — Сказать, что мы просто о нем забыли.
Оккупационные власти потребовали вывесить на двери каждого дома список жильцов: «М. Этьен Леблан, 62 года, м-ль Мари-Лора Леблан, 15 лет». Мари-Лора изводит себя картинами длинных пиршественных столо…
Если бы только сейчас в кухню вошел папа! Улыбнулся дамам, взял Мари-Лору за щеки! Пять минут с ним. Одна минута.
Ютта вызывающе смотрит на него. Кажется, будто какой-то невидимый сквозняк дует ей в лицо.
Фолькхаймер наблюдает. Маленький учитель ходит из угла в угол, сцепив руки за спиной. Огонь в камине потрескивает. Слышно лишь дыхание собак да щелканье бегунка на логарифмической линейке.
На третьем отрезке подъема Вернер достает карту и по компасу проверяет азимут. Вокруг мерцают безмолвные деревья. На снегу — ничьих следов, кроме их собственных. Школы позади давно не видно.
Школа — сказочный замок: восемь или девять каменных зданий под холмом, бурые крыши, узкие окна, шпили и башенки, между черепицами пробивается трава. Спортивные площадки в излучинах очаровательной реч…
Из машин вылезают немцы, больше десяти человек. Их сапоги сверкают, мундиры — как новенькие. У двоих в петлицах гвоздики. Один ведет на поводке бигля. Некоторые ошарашенно глазеют на фасад шато.
Уже глубоко в ночи на востоке раздается гудок. Солдаты вокруг просыпаются. Вернер сбрасывает полудрему и садится. Нойман-второй уже на ногах. Он стоит, держа согнутые ладони одну над другой, — как бу…
Внутри пятнадцать пирожных с начинкой из клубничного джема, переложенные квадратиками вощеной бумаги. Четыре девочки и фрау Елена сидят под текущей крышей, весенний дождь барабанит по городу, из разв…
В «Пчелином доме» разместили восемь австрийских зенитчиков во главе с лейтенантом. Пока их повар на кухне греет овсянку с ветчиной, остальные семеро кувалдами крушат межкомнатные перегородки на четве…
Он дает ей порыться в коробке с предохранителями и в другой, с переключателями. Затем подводит к шкафам: корешки сотен книг, птичья клетка, жуки в спичечных коробках, электрическая мышеловка, стеклян…
Вернеру кажется, что в пространстве между тем, что уже произошло, и тем, что еще произойдет, висит невидимая мембрана: по одну сторону известное, по другую — неведомое. Он думает о девушке, которая с…
И впрямь, Вернер видит, что жизнь меняется. Добыча угля выросла, безработица снизилась. Теперь по воскресеньям на обед мясо: говядина, свинина, сосиски. Роскошь, о которой год назад никто и не мечтал…
— Но вы сказали, городские ворота заперты.
— И все же, — замечает доктор Жеффар, — некоторые предметы действуют особенно сильно. Жемчужины. Левозакрученные раковины. Даже у лучших ученых возникает соблазн что-нибудь прикарманить. Удивительно,…
— Мы объяснимся, — отвечает он по-французски. — Закройте дверь, пожалуйста.
Вернер идет в твидовых брюках дядюшки Мари-Лоры, с вещмешком за спиной. Ему восемнадцать. Всю жизнь учителя, радио, вожди твердили Вернеру о будущем. И где оно теперь, будущее? Дорога впереди пуста, …
На рынке, на стволах деревьев на площади Шатобриана появляется объявление. Добровольная сдача огнестрельного оружия. За отказ — расстрел. К полудню следующего дня появляются бретонцы с оружием — из д…
Дети смотрят, как рабочие блоками поднимают окаменелую бедренную кость динозавра. Видят в запаснике чучело жирафа с проплешинами на спине. Заглядывают в ящики таксидермистов, где лежат перья, когти и…
— Я выучил все четыре. Папа раздобыл их заранее, а мама помогла мне выучить.
Недослушав мелодию, Вернер отсоединяет аккумулятор, вывинчивает из фонаря лампочку и патрон, присоединяет контакты, и в руках у него возникает шар света. В дальнем углу подвала Фолькхаймер громоздит …
Вернер пытается различить отдельных людей, но платформы едут быстро, и он успевает схватить лишь отдельные детали: впалые щеки, плечо, блеснувший в темноте глаз. На них форма? Те, что впереди, сидят,…
Где-то обрушилась стена, тонны каменной кладки с грохотом оседают на землю.
У фон Румпеля убыстряется пульс. Неужто уже? Так быстро? Он готов был ждать еще два дня, три, пока вражеские ряды не дрогнут.
Много лет спустя Ютта внезапно вспомнит его тогдашние слова — Кирилл, Павел, Афанасий, Валентин — и решит, что это имена погибших солдат. Однако она может ошибаться.
Тощий как спичка, смертельно бледный Этьен Леблан бежит по рю-де-Динан, а за ним едва поспевает мадам Рюэль, жена пекаря; свет еще не видел таких жалких спасателей. Церковный колокол бьет два, три, ч…
Она ждет. Считает до ста. Внизу по-прежнему все тихо.
— Только помочь с весенними полевыми работами, пока все их мужчины на фронте.
Одиннадцать винтовых ступеней ведут на второй этаж, где пахнет увядшим величием. Бывшая швейная комната, бывшая комната горничной. Прямо здесь на площадке, рассказывает мадам Манек, носильщики уронил…
Сегодняшним летним вечером, в пыльной геологической библиотеке Вены, фельдфебель фон Румпель вместе с пигалицей-секретаршей перебирает стопки старых журналов. На секретарше коричневые туфли, коричнев…
В кухне — кусок недоеденного сыра, рядом нож с потертой деревянной ручкой. Вернер открывает единственный шкафчик. Внутри — обитель суеверий: пузырьки с темной жидкостью, таблетки россыпью, прилипшие …
Фредерик смотрит вверх, и Вернер пытается представить, что видит его друг. Эпоха до фотоаппаратов, до биноклей. И находится человек, готовый уйти в дикую глушь, полную неизведанного, и принести оттуд…
Девушка появляется из булочной, аккуратно ступает на мостовую и идет прямо на него. Пудель как раз приладился справить большую нужду, и девушка аккуратно его обходит. Она второй раз приближается к Ве…
На третий день снова бег, лазанье, прыжки. Все под секундомер. Лаборанты, представители школы, экзаменаторы — все в формах чуть разного оттенка — записывают результаты на миллиметровке очень мелким п…
Часом позже фон Румпель на банкете. Четыре месяца. Сто двадцать восходов, еще сто двадцать раз поднимать больное тело с кровати и застегивать в форму. Офицеры за столом возмущенно обсуждают другие чи…
Вернер выходит в коридор. За окном на заснеженном плацу тридцать первогодков бегут на месте, выпуская короткоживущие облачка морозного пара. Толстомордый отвратительный Бастиан что-то орет. Поднимает…
В будке живут запахи: глины, солярки и чего-то кислого. Керосиновая лампа отражается в трех квадратных окошках. Это передвижная радиостанция. Перед лавкой у левого борта — два откидных столика размер…
— Враги захватили страну, — продолжает экскурсовод, — разрушили дворец, убили всех, кого нашли. Молодого султана с тех пор никто не видел, и двести лет о Море огня не было ни слуху ни духу. Некоторые…
Этьен вынимает прямоугольный кусок из задней стенки шкафа, затем выпиливает такое же отверстие в чердачной двери. Выключает пилу, протискивается к лесенке и поднимается на чердак. Мари-Лора лезет сле…
Над головой качаются вишневые ветки в белых бутонах.
Мари-Лора рада, что в голосе отца наконец появилась улыбка. Однако она чувствует, что за улыбкой его мысли бьются, как птицы в клетке.
Туман уже почти рассеялся, солнечный свет заливает мостовую, дома, окна. Весь в холодном поту, Этьен добегает до булочной и протискивается в начало очереди. Возникает лицо мадам Рюэль, белое, как лун…
Один мальчик в Шульпфорте описывал Вернеру Нюрнбергский съезд: океан знамен, плотная толпа и сам фюрер на трибуне, выстроенной по подобию алтаря, лучи прожекторов освещают колонны у него за спиной, в…
Ей вспоминается день, когда она купила Фредде эти книги; как долго продавец заворачивал толстые тома. Она не понимала, что в них такого замечательного, но знала, что сыну понравится.
— Пятьдесят две? — говорит она, проведя пальцем по обрезу. Или: — Семьсот пять? — Или: — Сто тридцать девять?
Они платят монетку, чтобы подняться на башню шато. «Идем!» — кричит Макс и бежит по узким ступеням. Ютта пыхтит сзади. В узкие окошки видны прямоугольники неба. Макс за руку тянет ее по лестнице.
— Рю-Воборель, — произносит отец, хрипло дыша. — Вход должен быть там. Или там?
В спальне Фредерик перевешивается через край койки. Лицо в желтых и лиловых синяках, как будто раскрашенное.
— «День прошел восхитительно. Но и это слово само по себе слишком слабо, чтобы выразить чувства натуралиста, впервые бродящего в одиночестве в бразильском лесу…»
— По-моему, — отвечает Вернер, чувствуя себя так, будто перед ним вдруг распахнули райскую кладовую, — мы нашли приемник.
— Она выпрыгнет. А знаете, что будет, если посадить лягушку в кастрюлю с холодной водой и медленно нагревать до кипения? Знаете?
— Многие считают, что должность здесь, на шахте, маловажная, — говорит герр Зидлер. — Спрашивают: «Разве ты не предпочел бы место в Берлине? Во Франции? Не хотел бы командовать на фронте, видеть, как…
Под ногами неровная мостовая. Кончик трости застревает между камнями, дрожит, снова застревает. Слабый дождик стучит по крышам, журчит по водосточным желобам, покрывает платок мелкими бусинами капель…
Фрау Елена как будто хочет что-то сказать, но так ничего и не говорит.
Камень покрыт лишайником, от выщелоченных минералов осталась темная филигрань потеков. На окнах ящики с пышно цветущими геранями.
За скрипками гонится фортепьяно. Затем деревянные духовые. Скрипки мчат вперед, духовые поспешают следом. Вступают еще какие-то инструменты. Флейты? Арфы? Мелодия летит и как будто кружится.
Затем на темный высокий дом Этьена Леблана.
После нескольких часов ожидания помощник коменданта вызывает его, откладывает в сторону авторучку и смотрит на Вернера через стол, будто тот — одно из мелких недоразумений, которые предстоит уладить.
Будь вежлива с дядюшкой и мадам. Поблагодари их за то, что прочли тебе это письмо. И помни, что я всегда с тобой, всегда рядом.
Далекое торжественное пение моря. Стук чьих-то каблуков по булыжной мостовой внизу. Мари-Лоре очень хочется услышать: «Да, конечно, ma chérie», но папа молчит.
— Энтропия — это мера случайности или беспорядка в системе, доктор.
— Мы будем работать сменами по десять часов, пока все не закончим.
Ефрейтор проводит Вернера в столовую, где в кресле листает журнал узколицая женщина с тремя свежими маргаритками в волосах.
— Белые волосы. — Он наклоняется ниже. — Плохо одета. Кожа бугристая. Говорит, что пришла к вам с макетом дома.
— Красивый, как киноартист, — шепчет она, вручая Мари-Лоре батон. — Я уверена, они все такие.
Откройте глаза, заканчивает голос, и спешите увидеть что можете, пока они не закрылись навеки. Потом вступает фортепьяно. Звучит одинокая мелодия, от которой у Вернера такое чувство, будто золотая ло…
Слышно, как внизу скрипят пружины матраса. Как немец, прихрамывая, спускается по лестнице. Он уходит? Сдался?
— Я поведу тебя на прогулку. Возьми свою трость.
Вернер прижимает наушник к здоровому уху.
Фрау Елена складывает руки под фартуком, и Вернер понимает, что она силится унять дрожь.
Железистый запах падающего снега. Успокойся. Слушай.
Как-то летом сорок третьего она под моросящим дождем доходит до булочной. Очередь стоит на улице. Когда Мари-Лора наконец добирается до прилавка, мадам Рюэль берет ее за обе руки и очень тихо произно…
— Это еврейская книга? — спрашивает Герриберт Помзель. — Она ведь еврейская, да?
Фредерик может часами бродить по лесу, за пятьдесят метров различать певчих птах по голосам. Фредерик почти не думает о себе. Он сильнее Вернера почти во всем. Вернер открывает рот и тут же закрывает…
— Да, во время войны здесь жила слепая девушка. Мне рассказывала про нее мама. Сразу после войны она уехала.
Вернер повторяет триангуляцию и видит, что они очень близки к точке, которую он первый раз отметил на карте, — меньше чем в полукилометре. Затем убирает приборы в ящики и прибавляет шаг. Он охотник, …
Погода здесь такая, что ее можно ощущать пальцами.
Присутствие, дуновение. Мари-Лора направляет все чувства на вход тремя этажами ниже. Хлопает, закрываясь, решетка ворот, потом входная дверь.
Вещи — просто вещи. Сказки — просто сказки.
Старый револьвер, коробка сертификатов, столбик почерневших серебряных монет. И в обитой бархатом коробочке — голубой алмаз грушевидной огранки.
— Это военный контроль, Мари. Хватит вопросов на сегодня.
Она съест то, что в банках. Потом еще подождет на случай, если вернется дядюшка или она услышит кого-нибудь на улице рядом с домом: городского глашатая, пожарного, рыцарственного американского солдат…
Другим людям невдомек, что ее мир полон красок. В воображении Мари-Лоры, в ее снах все цветное. Музейные здания бежевые, каштановые, кофейные. Научные сотрудники — лиловые, лимонно-желтые, морковно-р…
— Мы живем в исключительное время, кадет.
— Давай пока займемся ванной. Твой папа придет и все тебе объяснит.
Они некоторое время стоят в прихожей, не зная, что их ждет по другую сторону двери. Вернер вспоминает душный танцзал, где четыре года назад сдавал экзамены, лестницу, красный флаг с белым кругом и че…
Тяжелые шаги в фойе. Хруст битых тарелок под ногами.
Мальчишки шепчутся, что доктор Гауптман связан с очень влиятельными министрами. Он не говорит ▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅ Но он хочет, чтобы я все время ему помогал! Я каждый веч…
Нет, отнести не получится. Слишком тяжелое ведро, слишком много шума, вода расплещется. Однако можно добраться до ведра и погрузить в него лицо. Наполнить водой банку из-под фасоли.
— Думаю, когда Бог хочет, чтобы мы что-то видели, мы это видим.
Юбер Базен любит рассказывать про городские стены, чернокнижников и пиратов Сен-Мало. На протяжении веков, говорит он Мари-Лоре, крепость защищала горожан от кровожадных грабителей — римлян, кельтов,…
За то, что забыла дату своего рождения во время вечерней поверки.
— Тебе надо в уборную? Наверняка надо, а потом в ванну. Ты очень хорошо спала, твой папа сейчас в городе, хочет отправить телеграмму, хотя я его предупредила, что легче вытаскивать перья из патоки. Е…
Пыль клубится в странных серебристых лучиках.
Фолькхаймер моргает: каменная глыба ожила.
Он чертит треугольник, подписывает расстояния и отдает листок учителю. Тот что-то смотрит в кожаной записной книжке. Фолькхаймер шевелится в кресле; его глаза поблескивают ленивым любопытством. Гаупт…
Вернер помимо воли все время думает о ней. Девушка с тростью, девушка в сером платье, девушка, сотканная из тумана. В ее встрепанных волосах, в бесстрашной поступи есть что-то от иного мира. Она посе…
Мари-Лора вдавливает крохотную парадную дверь, освобождая внутреннюю защелку, и дом отделяется от макета. У нее в руке он размером примерно с отцовскую сигаретную пачку.
Вернер встает и, таща в одной руке радио, в другой — аккумулятор, добирается до Фолькхаймера в его золотистом кресле. Ставит аккумулятор на пол, ладонью проводит в темноте по руке товарища к плечу, н…
Старшеклассники по-прежнему наполняют ведра. Заключенный обвис на веревках. Фолькхаймер, еще огромнее обычного, то и дело выступает из темноты, заставляя того встать прямее.
Темно, хоть глаз коли, но ее он видит отчетливо.
Он наклоняется внутрь, и в этот момент тренькают два колокольчика: один сверху, другой снизу. От этого звука он вздрагивает, ударяется головой о верхнюю стенку шкафа, свеча падает, и фон Румпель грох…
Мари-Лора читает Жюль Верна в ключной, в уборной, в коридорах, на лавочках в Большой галерее и на бесчисленных дорожках в саду. Она прочитала первый том «Двадцати тысяч лье под водой» столько раз, чт…
— Твоя беда, Вернер, — говорит Фредерик, — что ты до сих пор веришь, будто сам распоряжаешься своей жизнью.
— А шпиль-то рухнул, — замечает второй артиллерист.
С дрожью волнения она осознает, что они сейчас задвинут шкафом маленькую дверь на чердак.
— Это так далеко, папа. Не меньше шести кварталов.
— Как это — не важно? Я хочу стать инженером, ты — изучать птиц. Бродить по болотам, как тот американский художник. Зачем вообще все, если не для того, чтобы стать кем хочется?
— Мы поедем в Париж, — говорит он. — Я там никогда не бывал. Ты его мне покажешь.
Ночью, под одеялом, она скользит по морю в «Наутилусе» капитана Немо, под волнами, среди разноцветных кораллов.
— Моя дочь, мадам. Мари-Лора, это мадам Манек.
— Для начала я хочу знать, согласны ли вы участвовать.
Два поворота налево, один направо. Бренчат отцовские ключи. Замок щелкает.
Внизу не ждут солдаты с автоматами. Все как обычно. Мари-Лоре вспоминается строчка из Жюль Верна: «Научные теории, мой мальчик, не все безошибочны, но этим нечего смущаться, потому что в конце концов…
— Тот дом, куда мы с тобою так долго шли.
В сиротском доме все дети уже в постелях. Фрау Елена сидит с грудой стираных носков на коленях, на полу рядом с нею бутылка хереса. Позади за столом Ютта, смотрит на Вернера наэлектризованным взглядо…
«Ее величество», называют австрийцы свою пушку. Последнюю неделю они ухаживали за нею, как пчелы — за царицей: заправили ее маслом, смазали механизм, покрасили ствол, разложили перед ней мешки с песк…
Вернер подсоединяет диод, затем водит лучом по тому, что получилось. Земля, антенна, детектор. Он зажимает фонарик в зубах, подносит провода наушников к глазам, наматывает их на винты и подключает ог…
Сегодня Frauenverband, Frauenverein, Frauenvorsteher, Frauenwahlrecht.
Фредерик поднимает карандаш, смотрит на грифель и вновь принимается рисовать.
Вернер оборачивается. Перед ним немецкий унтер-офицер в полевой форме. Пять нашивок и три ромба — фельдфебель. Бледный, избитый, худой как смерть, фельдфебель неверным шагом подходит к постели. Права…
Теперь вернуться без единого звука. Не задеть за стену, за дверь. Не споткнуться, не пролить воду. С полной банкой в левой руке, Мари-Лора начинает ползком выбираться из комнаты.
— Государственная опера, — говорит Нойман-второй как-то вечером.
За то, что слишком медленно разгружала вагон.
Пошел дождь. Тысячи капель барабанят по крыше.
Три года и четыре месяца с тех пор, как папа уехал из Сен-Мало. Тысяча двести двадцать четыре дня. Почти четыре года с тех пор, как она последний раз щупала брайлевский шрифт, и все же буквы возникаю…
— Скоро рассвет. Я вернусь через сорок пять минут.
— Попробую рассказать. Во всем городе темно. Уличные фонари и окна не горят. Иногда в небе движутся лучи прожекторов. Ищут самолеты. Вот женщина в халате. А у другой в руках стопка тарелок.
— Видите, каков он? — Бастиан взмахивает пухлой рукой. — До чего дошел? Немецкий солдат никогда так не опустится. Это называется «издыхающий пес».
Мари-Лора силится унять панику. Важно не предполагать худшего. Она проверяет проволоку, ведущую к колокольчику, — на месте. Потом отрывает кусок от вчерашнего батона мадам Рюэль и съедает его, не сад…
Свет, электричество, эфир. Время, пространство, масса. «Принципы механики» Генриха Герца. Знаменитые школы Хайссмайера. Шифрование, реактивные двигатели, все самое современное.
В последнее время она частенько задремывает за столом, сидя рядом с Мари-Лорой, а когда несет еду Этьену на пятый этаж, идет медленно, пыхтя. Почти каждое утро, пока все еще спят, мадам что-нибудь пе…
Из темноты под крепостной стеной возникает человек в немецкой форме и, хромая, идет навстречу Этьену.
Мари-Лора ощупывает трубу и находит рычаг. Налегает на него всем телом. Антенна выдвигается, скрежещет о крышу.
— Я хотел бы посмотреть минералы, которые вы не выставляете в галерее. Особенно один.
— Раскопайте ту старую штуковину на чердаке. В прежние дни вы знали про радио больше всех в городе. А может, и во всей Бретани.
Остается одно — лезть вверх. Семь перекладин — и она в треугольном тоннеле мансарды. Прямо над головой сходятся под углом неструганые доски.
Фредерик умолкает. Вернер перестает жевать. Шагов больше не слышно: воспитатель то ли ушел, то ли стоит под дверью. Снаружи кто-то колет дрова. Слышен звон кувалды по колуну и частое, испуганное дыха…
Замдиректора ерзает в кресле, Юблэн нервно поводит плечами. Интересно, кто подслушивает под дверью?
— Улитки? В океане? — Снова смех. — Их там как капель в дожде. Ты интересуешься улитками?
Старшие девочки любят музыкальные конкурсы, радиогимнастику, «Советы влюбленным», от которых младшие дети хихикают. Мальчики любят театральные постановки, новости, военные марши. Ютта любит джаз. Вер…
Однако бóльшую часть времени, особенно в теплые дни, жизнь его выматывает: пробки на улицах, граффити на стенах, политика начальства. Все вечно грызутся из-за премий, доплат, сверхурочных. Иногда, в …
Она подносит банку к губам и пьет прохладный солоноватый сок: фасоль. Консервированная фасоль. Вода, в которой варились стручки, какая-то на удивление вкусная; хочется пить ее всем телом. Папин голос…
Через три дня мадам Фонтино случайно узнает, что у командира немецкого гарнизона аллергия на золотарник. Мадам Карре, хозяйка цветочной лавки, вставляет огромные пуки золотарника в букет для шато.
Уроки, домашние обязанности, тренировки. Ночами Вернер допоздна слушает радио или разбирается в математических формулах, которые успел переписать из «Принципов механики», пока их не изъяли. Он зевает…
— Работу ученого, кадет, определяют два фактора. Его интересы и требования времени. Вам понятно?
Туфли рядом с кроватью, под макетом. Трость в углу.
От подушечек пальцев по всему телу проходит дрожь.
— Dieu merci. — Она обеими руками трет виски и говорит: — Можешь идти спать, Ютта.
— Одиннадцать тысяч метров, — объявляет Нойман-первый.
— Я сказал: «Конечно мы сами приготовим себе постели». А он ответил: «Отлично, я дам вам доски и гвозди».
Она поднимает лицо к небу и чувствует уколы тысячи крохотных капелек на щеках, на лбу. Слышит хриплое дыхание мадам Манек, низкий рокот моря среди камней, чьи-то крики на берегу, отражающиеся от высо…
Второй представитель школы раздает форму: белые рубашки, белые шорты, белые носки. Мальчики переодеваются прямо на месте.
— У своего дяди. Никчемный человек. С головой не в порядке.
— Он говорит, Луна притягивает к себе океан.
— Лицей Карла Великого, не так ли? На рю-Шарлемань?
— …à la salade je suis malade au céleri je suis guéri…
Мари-Лора убеждает себя поберечь хлеб, но он и так уже немного зачерствел, а есть хочется ужасно, и вот уже она сама не успела заметить, как прикончила батон.
Мари-Лора понимает, что всю взрослую жизнь Этьена мадам Манек умеряла его страхи. Обходила их, старалась сгладить. Она поднимается еще на ступеньку.
— Я слышала, этот алмаз — словно частица света из первоначального мира. До грехопадения. Частица света, излитого на землю Богом.
Ха-ха. Мой ангел обещал мне с большим риском для себя переслать это письмо. Очень приятно немного побыть вне «пансиона». Мы сейчас строим дорогу. Это замечательная работа, я стал гораздо сильнее. Сег…
Мадам смеется, и ее голос звучит на двадцать лет моложе.
Впервые на памяти Вернера Фолькхаймер смеется, и смех совершенно его преображает. Сейчас он совсем не страшный и похож на огромного добродушного ребенка. На себя, когда слушает музыку.
Край ночного неба за деревьями окрашивается алым. В дрожащем свете мастер видит, что самолет был не один, небо кишит ими, они проносятся туда и сюда во всех направлениях. Ему кажется, будто он смотри…
Ничего на этой кухне не исцелится. Есть горе, которое невозможно унять.
Он находит рукой ее ладонь. Страх немного успокаивается. По водосточной трубе бегут струйки дождя.
Дыхание у него частое. Мари-Лора поднимает руку, но там лишь воздух.
В темноте точно не скажешь, но вроде бы он стоит и водит рукой по треснувшей балке — одной из трех, на которых держится потолок. Колени чуть согнуты — словно атлант, готовый впрячься в работу.
— Должен быть пункт сбора, какое-нибудь место, где собирают беженцев, — говорит Вернер, хотя не совсем уверен, что правильно вспомнил французские слова. В опрокинутом комоде он находит белую наволочк…
Он заваливается вбок. Абитуриенты успевают шагнуть в сторону и подставить флаг, но не удерживают край, так что парнишка ударяется руками в пол с таким звуком, будто кто-то ломает о колено пучок хворо…
В то утро Мари-Лора заползает под стол в ключной мастерской и, лежа на животе, двигает всеми десятью пальцами по строчкам. Французский кажется старомодным, шрифт — непривычно мелкий. Однако через нед…
Они спускаются в овраг, вылезают наружу. Один километр. Два.
За спиной фельдфебеля невозможное: пламя. Занавеска в комнате по другую сторону лестничной площадки горит. Языки огня уже лижут потолок. Фельдфебель запускает палец за воротник, оттягивает. Лицо тоще…
Многие мальчики бледнеют. Высыпают все на стол и осторожно трогают пальцем, словно неведомые подарки из будущего. Фредерик одну за другой вынимает детали из коробки и подносит к свету.
— Прямо здесь. — Парфюмер указывает рукой. — Дом номер четыре.
Все говорят, у нас будет очень важный экзамен. Гораздо труднее всех остальных.
— Надо выбираться наружу, — говорит Вернер. — Надо найти другой выход.
— А вы никогда не уставали верить, мадам? Не хотели доказательств?
Фредерик не пришел на завтрак, на урок поэзии, на полевые занятия. Все истории, которые доходят до Вернера, по-своему противоречивы, как будто истина — механизм и шестерни в нем не сходятся. По одной…
Одинокая койка вся в крови. Кровь на подушке, на простынях, даже на белой эмалированной раме. Розовые тряпки в тазу. Полуразмотанный бинт на полу. Медсестра, заметив Вернера, недовольно кривится. Она…
— Я подожду, пока вы не покажете то, чего не можете.
После того как Мари-Лора съедает две банки персиков, мадам Манек тряпкой вытирает ей ноги, снимает с нее пальто, составляет посуду в раковину и спрашивает: «Сигарету?» Папа стонет от благодарности. Ч…
Фолькхаймер уходит в дом и возвращается с полковником в полевой форме: рейхсверовский китель, широкий ремень, черные сапоги. С ним два адъютанта.
Дождь кирпичей, дождь мелких камешков, медленный дождь сажи. Восемь винтовых ступеней, вторая и пятая скрипят. Повернуться вокруг колонны лестницы. Еще восемь ступенек. Четвертый этаж. Третий. Здесь …
— А вы, мадам? Вы бы как хотели называться?
— Осторожней! — орет Бернд. — Там мины! Ты что, табличек не видел?
— Однако, — продолжает фон Румпель медленно, подчеркивая каждый слог, — как насчет экспонатов, не выставленных на публичное обозрение?
— Das Häuschen fehlt, wo bist du Häuschen?
Над Форт-Насионалем разгорается убийственно яркая заря. Млечный Путь — тускнеющая река. Этьен смотрит на пожар и думает: во вселенной так много горючего…
Она съежилась у дальней стены грота, рюкзак прижат к животу. Вода уже до колен, холодная, несмотря на то что сейчас июль. Видит ли ее немец? Мари-Лора аккуратно открывает рюкзак, разламывает батон, н…
— Может, хотя бы прогуляемся по ближайшей улице?
Он вспоминает фрау Елену сегодня утром, когда все дети еще спали, а та, стоя в ночной рубашке под лампой, последний раз проверяла, все ли у него собрано. Она выглядела растерянной, как будто не успев…
— Просто скажи мне, — кричит немец, — не оставил ли тебе чего-нибудь отец или не говорил ли о чем-нибудь, что привез с собой из музея. Тогда я уйду и никому не расскажу про это место. Клянусь Богом!
— У меня тоже есть дочка, — говорят они. Или: — Я нашел ее среди колибри.
В очках у него выражение более спокойное, более естественное. Вернер понимает, что это и есть настоящий Фредерик — тонкокожий мальчик с желтыми волосами и едва заметным пушком над верхней губой. Люби…
— Хорошо, — говорит она и сует батон ему под мышку.
— Вы не поняли нас, мсье. Мы показали вам все, что могли.
Следующий мальчик начинает взбираться по лестнице.
Мари-Лора зажимает домик в одной руке, а камень — в другой. Комната кажется зыбкой, ненадежной, будто исполинские пальцы протыкают стены.
Каждые несколько недель очередной преподаватель исчезает, засосанный машиной войны. Появляются новые — пожилые, пьющие. Все они какие-то увечные: кто-то хромает, кто-то слеп на один глаз, у кого-то л…
— Вы учили французский в детстве, — произносит Мари-Лора, сама не понимая, как сумела заговорить.
На очередную встречу клуба приходит лишь половина участниц.
У Вернера голова идет кругом. Лифт! Еврейка! Горничная! После еды они возвращаются в комнату Фредерика к оловянным солдатикам, моделям самолетов и целым ящикам комиксов. Лежат на животе, листают коми…
В эту секунду он рад, что она его не видит.
Эрнст бежит. Руки у него почти прямые, ноги вихляются. Бастиан ведет обратный отсчет от десяти.
— Не все. Многие их спрятали. Насколько я поняла, вам надо будет просто читать цифры, написанные на бумажке. Кто-то — не знаю кто, может, Юбер Базен — будет приносить их мадам Рюэль, а та — запекать …
Волнение распирает грудь. Озаренный пламенем кабинет с книжными шкафами — в таких местах и вершатся великие дела.
Ей слышится скрипучий, пахнущий вином голос старого доктора Жеффара: «Быть может, царицы плясали ночи напролет, украсив им прическу. Быть может, из-за него начинались войны.
«Яйца улиток невероятно живучи. То же относится к самим улиткам. Мы наблюдали их вмерзшими в глыбы льда, и тем не менее под действием тепла они оттаивали и возвращались к жизни».
Вернер вспоминает людей в подсолнухах и сотни других: каждый лежал в лачуге, в грузовике или в бункере с таким лицом, будто только что услышал мелодию знакомой песенки. Между бровями морщина, рот отк…
— Готова? — Голос как у папы, когда тот дурачится.
Вернер залезает обратно в кузов и складывает руки на груди.
— Я что-то слышал. Кого-то, — доносится снизу голос Этьена.
— Я хотел бы видеть ваши особо охраняемые экспонаты. Особенно меня интересует один, который, насколько мне известно, лишь недавно достали из запертого хранилища.
Почему всегда треугольники? Для чего нужен прибор, который он собирает? Какие две точки Гауптман знает и для чего ему нужно знать третью?
— Всего лишь числа, — говорит он тихо, чтоб не услышал Гауптман.
Мари-Лоре представляется, что его голова — шкаф с десятью тысячами ящичков.
— Чтобы по двум известным точкам найти третью, неизвестную.
По узкой деревянной лестнице, пригибаясь под брусьями, спускается рослый здоровяк обер-фельдфебель Франк Фолькхаймер. Он ласково улыбается Вернеру, садится в обитое золотистым шелком кресло с высокой…
Некоторые без энтузиазма перебирают детали. Другие просто сидят и смотрят.
— Мадам Эбрар сказала, что в Динаре один старик — дедушка! — получил два месяца тюрьмы за то, что носил крест «Свободной Франции». Говорят, они превращают весь город в свалку боеприпасов.
— Без толку распускать нюни. — Бастиан машет рукой в дальний конец поля, туда, где поперек бурьяна тянется цепочка деревьев. — У тебя будет десять секунд форы. Добеги до меня раньше, чем тебя догонят…
— Он спит. Нам тоже сейчас следовало бы спать.
Мимо проносится лицо, бледное и восковое, прижатое скулой к полу платформы.
— Чистая математика, кадет, — отвечает Вернер, подражая четкому выговору учителя. — Привыкайте мыслить в таких категориях.
Однако, как только происходит что-нибудь дурное, сотрудники шепчутся, что причина — в камне. Свет выключился на час — виноват камень. Протечка трубы уничтожила целый стеллаж гербариев — виноват камен…
— Что дальше? — спрашивает Этьен. — Обедать?
Она поворачивается к нему, и, хотя не видит Вернера, он не в силах выдержать ее взгляда.
— И закройте глаза, — говорит фрау Елена.
Но это же не по-человечески, оставлять его так? Пусть даже мертвого.
Инженер Бернд приходит последним. Он маленький, косоглазый, с жидкими бесцветными волосами. Бернд закрывает за собой дверь, задвигает засовы и садится на лестницу. Лицо мрачное. Трудно сказать, что э…
— Папа, — растерянно повторяет Мари-Лора, — мне больно идти.
— Все будет, как вы мечтали, герр доктор. Лучшее оборудование, лучшие умы.
— Ты говорила, что не успела ее закончить. И я подумал, может, не я буду читать тебе, а ты — мне?
— Ну да, конечно. Сиротский дом. Извини, не сообразил. Бери еще торта. И сливок положи побольше.
— Они ничего не нашли. Тут ничего и не было.
Снаружи фонари качаются на ветру. С запада на город наплывают тучи.
Что-то вроде блендера с педалями, как у велосипеда.
Полицейские заканчивают обыск, очень вежливо прощаются и уходят.
В конце проулка — узкая решетка. Мари-Лора достает из кармана ключ.
Несмотря на протесты Этьена, мадам Манек каждое утро водит Мари-Лору на пляж. Девочка сама завязывает шнурки, на ощупь спускается по лестнице и ждет в прихожей, с тростью наготове, пока мадам заканчи…
Фон Румпель входит в жилой дом в Пятом районе Парижа. Хозяйка, фальшиво улыбаясь, берет у него пачку продуктовых талонов и прячет в карман кофты. Под ногами у нее вьются кошки. За спиной — комната с …
Во второй упаковке толстая стопка бумажных листов с брайлевским шрифтом на обложке. Двадцать. Тысяч. Лье. Под. Водой.
Ганс и Герриберт завороженно глядят на кожаную кобуру чиновника. На комоде бормочет радио Вернера.
— Хватит. Хватит. — Второй раз он произносит это слово громче. — Только не здесь.
— Откуда столько крови? — спрашивает Вернер.
У Фолькхаймера глаза по-прежнему закрыты. Через окошко в передней части будки видны неподвижные плечи Нойманов. Вернер прикрывает шкалу рукой. Мелодия разворачивается, становится громче… Он ждет, что…
В конце июня сорок второго года Мари-Лора, спустившись утром в кухню, не застает там мадам Манек — первый раз со времени ее болезни. Неужели она уже ушла на рынок? Мари-Лора стучится к ней в комнату,…
— Я почти никогда не попадал по мишени. Ты и правда не догадывался?
Ты сообразительный мальчик. У тебя получится.
Немецкие зенитчики сбили американский самолет. Он упал в море у Парамэ, летчик выбрался на берег и попал в плен. Этьен расстроен, а вот мадам Рюэль излучает радость.
Мари-Лора проводит кончиками пальцев по сантиметровому парапету укреплений, очерчивая неправильную звезду крепостных стен — периметр макета. Находит проемы, из которых на море смотрят четыре церемони…
Может, не я буду читать тебе, а ты — мне?
В кузове «опеля» Фолькхаймер вслух читает Вернеру письмо. Тетрадный листок в его ручищах кажется совсем невесомым.
Экзаменатор бесстрастно ждет. Мальчишка на платформе заглядывает через ее край — словно смотрит в клубящуюся бездну — и закрывает глаза. Его шатает. Тянутся бесконечные секунды. Экзаменатор смотрит н…
Фон Румпель протягивает руку через стол. Вес правильный. Камень холодит пальцы даже через перчатку. Насыщенная голубизна по краям.
С визита в Берлин у Вернера в груди копится страх. Он рос постоянно, незаметно, но постепенно Вернер обнаружил, что в письмах к Ютте вынужден обходить правду, ограничиваться общими словами: «у меня в…
Утром четвертого дня в подвале под разрушенным «Пчелиным домом» Вернер крутит настройку починенной рации, и внезапно девичий голос говорит прямо в его здоровое ухо: «В три часа ночи меня разбудило ка…
В свете фонаря Бернд переводит взгляд с Фолькхаймера на Вернера и обратно.
Никто в нее не стреляет. Взрывов не слышно.
Мари-Лора разрывает бумагу. Две книги, одна на другой.
— Они думают, что он нам помогал? — шепчет мадам Эбрар.
Кухню заполняет едкий запах горящей ткани.
И еще оно говорит: Ему одному мы обязаны тем, что для немецких детей немецкая жизнь вновь обрела радость и смысл.
— И Франсис сказал, там сорок две тысячи ящиков с сушеными растениями, а еще он показал мне плезиозавра и клюв исполинского кальмара…
На ужин мадам Манек подает овощное рагу и багеты. Затем мастер по крутой лестнице ведет Мари-Лору в ванную на третьем этаже. Наливает большую чугунную ванну и, отвернувшись, ждет, когда дочь разденет…
— Знаешь, что я слушала? По нашему приемнику? Пока ты его не разбил?
Море огня. Серовато-голубой с красным нутром. По утверждению источников, весит сто тридцать три карата. То ли утрачен, то ли завещан в 1738 году королю Франции с условием, что двести лет будет остава…
Посреди кухни — вход в погреб. Она отодвигает обеденный стол, нащупывает металлическое кольцо и поднимает крышку люка.
— У них есть бомба под названием «Секретный сигнал». Она издает звук, и все, кто его слышит, накладывают в штаны!
Они живут над брошенной месяц назад типографией. В коридорах стоят сотни ящиков с бракованными словарями, девочки рвут их на страницы и топят ими чугунную печку.
Он оглядывает луг. Деревья, небо, сено. Бархатистый сумрак. Уже зажглось несколько бледных звездочек. Мари-Лора мерно дышит во сне. Каждый должен вести себя так, будто настоящий алмаз — у него. Масте…
— Ты пришел, — говорит она после того, как впустила их внутрь и почувствовала на своих щеках руки Этьена. — Ты пришел…
Три курьера, из них два найдены. Осталось решить последнюю задачку. Богиня снится фон Румпелю почти каждую ночь: волосы у нее — пламя, пальцы — древесные корни. Безумие. Даже сейчас, пока он стоит у …
«Мы живем в великое время, — говорит радио. — Мы не жалуемся. Мы твердо упремся ногами в землю, и ни один враг нас не сдвинет».
— Что они сделают с приемниками? — спрашивает Мари-Лора.
— Подождите, — зовет она. — Когда дядя после войны продавал дом, он съездил в Сен-Мало и забрал единственную сохранившуюся запись моего деда. Про Луну.
На щеке Гауптмана трясется кусочек жареного птичьего мяса. Может быть, впервые Вернер замечает в светлых редеющих волосах учителя, в черных ноздрях, в маленьких, почти заостренных ушках нечто безжало…
Кто она? Дочь французского радиста? Внучка? Зачем он подвергает ее такой опасности?
— Давай попробуем, — шепчет Вернер, прижимает наушник к уху и двигает вдоль катушки то, что представляется ему рычажком настройки.
Сотрудник музея мотает головой, и Ютта закрывает сумочку.
Мари-Лора выключает передатчик. Она думает об улитках в гроте Юбера Базена, о десяти тысячах маленьких трубачей: как они втягиваются в свое витые раковины и как им хорошо в гроте, где чайки не могут …
— Та война, на которой погиб твой дедушка, забрала шестнадцать миллионов человек. Полтора миллиона одних только французских ребят, из которых почти все были младше меня. Два миллиона немцев. Если выс…
— Все кого-нибудь потеряли, — шепчет мадам Манек.
Мы залп пуль, мы пушечные ядра. Мы — острие клинка.
— Это нелепость, фельдфебель! — взрывается замдиректора.
— Вылей на него! — приказывает комендант.