Все цитаты из книги «Убыр»
Тетенька остановилась у дверей и равнодушно смотрела вдоль дороги. Сквозь наши ноги и, кажется, сквозь тварей.
– А пошли, – сказал я, потому что сколько можно-то. Я таких дохлых на соревнованиях полотенцем во втором раунде накрывал. А пухлый, конечно, потяжелее меня килограмм на семь, а я совсем не панчер, но…
Я смотрел не шевелясь, но с таким злорадством, что даже рот, кажется, приоткрыл. Удовольствие оказалось недолгим.
– Да ради бога, оставайся тут, – легко разрешил я и громко пошел сквозь сени.
– Не пойду, – капризно сказала Дилька. – Ноги болят, не могу больше.
– Пшла отсюда! Kit, guqınçan! – крикнул я, захлебываясь и понимая, что пропал: сейчас укусит.
Не в курсах – это было мягко сказано. Да и кстати, какого черта – я ту двойку давно закрыл четверкой и пятеркой, и вообще, непорядочно это – в журнал пару за поведение ставить. Мало ли что громко сме…
В справочнике говорилось, что ubırlı keşe — не чокнутый, а заполучивший внутрь убыра. И узнать такого человека очень просто.
Я попытался вытереть пот со лба плечом – получилось плохо, но руки поднимать я почему-то боялся. Вернее, был уверен, что не надо сейчас руки поднимать и вообще делать резких движений. Не знаю уж поче…
Таких мест было полно, только между платформами торчал участок, с которого быстро фиг выберешься. Но я туда и не лез. Отошел на десять метров, куда еще доставал отсвет фонаря, осмотрелся и понял, что…
У меня к буинским были свои претензии, я туда ездил однажды, ну и они у нас гостили каждый год, считай. Но давать мамкину родину в обиду я не собирался. Хотел об этом помягче сообщить, да бабка уже р…
Еще и шапку надел. Ну как шапку – чеплашку типа тюбетейки без узоров. Ни тепла с нее, ни красоты, но ничего другого не нашлось. А с пустой головой, оказывается, нельзя. Дурь, понятно, – но проще наде…
– Здравствуйте, мальчики, – приветливо откликнулся дедок. – А что это вы тут…
– Ты зачем ей телефон отдал? – негромко спросила Дилька.
Если они до сих пор со спины не зашли, наверняка впереди поджидают.
Но страшно лишь сначала. Пока не поймешь, что ты здесь навсегда. Никто не спасет.
И нож длинным бугорком пополз под кожей, выжигая и морозя, как утюг с привязанным мешочком льда.
– А. Вы на семь дней, что ли? Так они когда еще были.
А когда Леха затихает, можно подойти к нему и сказать на ухо «коала».
Пока попадал я. Через полтора часа надо было выходить за Дилькой – и время бессмысленно уползало сквозь пальцы.
Поэтому мы с Дилькой набрали сэндвичей, куриных наггетсов и кучу картошки – и набросились. Я мёл, как папа в понедельник, – нет, нет, не вспоминаю, – Дилька почти не отставала. Одобрительно поглядыва…
Но если это я схожу с ума, почему она говорит, что не видела, как я пришел из школы?
Она была жалкий, но враг. Не мой – всех людей. Хуже волка. Волк живет сам по себе, а нечисть живет, чтобы людей изводить. Я это знал с недавних пор. Нечисть можно подчинить – но только для того, чтоб…
– Я воду найти не могу, – пробормотал я, давясь непонятным ужасом.
Я задергался, набирая полные уши земли, но было уже все равно и совсем бесполезно.
Я попробовал отпнуться. Какое там, ноги как чугунными батареями придавило. Попытался ударить левой – рука скользнула по скуле твари, та даже не шелохнулась. Но хоть не кусает.
А я вместе с землей, давящей мне на грудь и спину, валился куда-то назад, назад, под слой тумана, сходившегося надо мной, как вода. И провалился совсем, успев увидеть, как убыр очень знакомо пожал пл…
Зато, если сено увозят, значит, нормальная это деревня, не вымершая. Значит, есть кого о еде попросить. И погреться можно. Хоть у бабки этой. Будем надеяться, это не она во сне меня душила.
Она и не ждала. И умереть пока не могла, я не понял почему. По привычке, может. Продолжала жить, ночью не высовываясь за дверь и не глядя в окно, а днем тихо копаясь в огороде и питаясь всякой ерундо…
Не получилось паузу убить. Но мы не сдаемся.
Нет, не буду. Дильку надо забирать. Еще полчаса есть, но лучше на улице, чем здесь. А если не пойду, мама пойдет или папа. И что будет?
– Что?.. – сказала она срывающимся голосом. – Что?..
Ну, бывает такое, дела семейные. Обидно, конечно. Вот чего им мирно не живется, а?
– В смысле? – не сдержался я, уж больно удивился.
Звонко грохнуло – и колода на моей груди толкнулась. Я задергался. Грохнуло еще раз и еще.
– Это что за радости? – спросил Эдик, отпуская спинку скамьи, в которую вцепился. – Сто четвертый?
На нож чуть не налетел, что ли, подумал я с испугом. Вывернул голову, но за спиной ничего не обнаружил, сел нормально и хотел совсем уже разораться. И обнаружил, что в правом кулаке сжимаю нож. Мой, …
Я так месяц назад за дантистом следил. Он колдовал над моим коренным зубом, возникая то со лба, то из-под подбородка. А я знай глаза выворачивал, чтобы уберечься от нового укола: он обещал не колоть …
Кажется, хрустнуло. Может, хребет твари. А может, мои ребра, по которым тварь, сжавшись и разжавшись, ударила обоими локтями. Я, поперхнувшись, отлетел на пару метров и завозился на полу, пытаясь выт…
– Как ты сказала? – спросил Наиль, выпрямляясь. Голос у него был смешной, как у медвежонка в мультике, и глаза примерно такие же.
– Дамы без огня не бывает, – отметил папа. – Устала. И «Ак Барс» продул. Не парься.
Очень хотелось убедиться, что руки с животом еще на месте и не заливают пол толстой струей. Вместо этого я присел и выдернул наконец из пояса иглы, которые ухватил так, чтобы из кулака выглядывало с …
– А родители пять дней назад из Лашманлыка приехали?
Он хотел, чтобы я вышел из квартиры. А на дверь, которая мешала мне сделать это, почему-то внимания не обращал. Не видел – или забыл, что это такое. Или тратил слишком много сил, чтобы не упасть само…
Бичура не плохая. Именно так: не-пробел-плохая. Она же не только буянить умеет, она может здорово помогать хозяину, тащит богатство и везение в дом, посуду вон вылизывает. Крыски, допустим, тоже клас…
– А ты всегда так быстро ходишь? – спросил я горбатую спину.
Я пару раз шаркнул вперед, нащупал перекошенной подошвой край ступеньки, расчехлился и начал прямо здесь. Зазвенело, в доску попал, что ли. Я торопливо поворотился, журчание стало еле слышным, нараст…
– Кровь – она память, кровь – она знание, кровь – она дверь, надо отворить, надо узнать, надо вспомнить, вода неба и вода земли, сок воды и сок огня, слово матери и дело отца… На руку положи! На ладо…
– Ну товарищ сержант, ну что вы беспризорника слушаете, он вам наговорит.
– Все равно я тут одна. Так и говори. А сколько мне лет – ну, я вообще не молода, слава богу.
Бабка длинно что-то сказала, нараспев и совсем не шамкая.
Я думал, шарик будет висеть перед самым моим носом, гипнотически вращаясь или там всматриваясь в меня, как глаз Саурона с башни. Но перед носом ничего не было. И вообще шарика не было. Была темная по…
По-татарски песенка звучала так: «Хвостом туда-сюда машу, воем так и сяк глушу, если булку не вернешь, изрублю-распотрошу». Qalca, qalca turaem.
– Да, я вижу, – сказала мама не оборачиваясь.
Я торопливо вытер руки о штаны, застегнулся, влез в футболку, сказал Дильке «щас», чуть не стесал макушку свисавшим с потолка колесом с подсвечниками и пошаркал на выход.
Растопыривание рук, ног и легкое покачивание ими ничего не дало – я продолжал медленное падение в черно-бурую бездну, заменявшую болоту дно. Может, чуть медленнее. Но белая рука осталась сильно выше …
Мой нож торчал как раз на границе этой измазанности.
Мы тоже войдем. Тем более что я совершенно не представлял, куда могла уйти äbi, с ее-то ногами и вообще скоростями. В туалет разве что – он на заднем дворе. Как всегда, с кумганом в обнимку. Не прове…
– Здравствуйте, дядя Валя, – сказал я любезно.
– Я сейчас подсажу… – торопливо начал я, перебираясь поближе, чтобы подхватить, – и чуть не сорвался.
Дядя Валя тоже. Слепо рванул ручку за спиной и, визжа, заколотился в дверь.
– Я тебе книжку народных рецептов покажу, – пообещал я, решив не вдаваться в подробности по поводу того, как мы всем классом вслух читали рецепты пельменей с коноплей и прочих легалайзовых радостей. …
Я хотел резко спросить: «А что?» – но сообразил, что, раз уж дядька нас выручил, спрашивать право имеет. Ну а мы имеем право отвечать так, как хотим.
Теперь я точно знал, что все будет хорошо.
Сил прибавилось – так, что я почти легко поднялся, расправляя в руке одного из черемуховых человечков и наблюдая за тем, как тяжело, но быстро восстает тварь. И на меня не глядит. От несчастной тетки…
Мне очень хотелось покоя и отдыха. Не такого, может, – но какая теперь разница.
– Ща, с этим клоуном разберусь! Ты его-о-о-ой!
А мы опять «коала» – и лучше одновременно в оба уха, стереоэффектом.
За завтраком тоже было почти по-старому: мама подкладывала всем разные кусочки, Дилька трепалась, болтая ногами, папа молча мёл, а я думал, как можно так одинаково худеть, если один такой прожорливый…
Я вспомнил самое главное, и тут бабка резко остановилась.
Дилька не сразу, но оттаяла. И объяснила, что сегодня на продленке обычной учительницы, Аллы Максимовны, не было – она пошла нашу Фариду Мидхатовну проведать, – и вместо нее была татаричка Резеда Бад…
Я испугался и вскочил, чуть не выломав колено.
По правде говоря, я не знаю, что было бы. Не знаю, что бы я сделал. Я даже не знаю, куда бы мы с Дилькой пошли из школы – домой, к Гуля-апе, в детскую комнату милиции или в дурдом. Может, сели бы на …
Я стукнул два раза, сильно. Помойный запах усилился.
И самый странный начинался в предбаннике под лавкой. От шоколадки. Она подтаяла, но не убавилась – как я отдал Дильке полплитки, так полплитки и осталось.
Папа сидел на краю ванны, сгорбившись и уперевшись локтями в колени.
– Есть идите, живоглоты. Третий раз зову.
У нас круглые зрачки, у кошек – стоячим зернышком, а тут упавшее – нет, не зернышко, а узкая растянутая пасть. Черная даже по сравнению с прочим мраком. Черная и всасывающая, как трещина в залитом ов…
Я тоже пожух и опалился. И моя жизнь напрасно шла: на гитаре играть толком не научился, папу с мамой упустил, сестру потерял, убыродавом не стал, что за четверть по географии вышло, так и не узнаю.
Бабка – не эта, конечно, а abraçı — заставила вытряхнуть карманы: это когда кот совсем изорался. Из кармана волосок и выпал. Я с трудом вспомнил, где его нашел: в этом самом стогу, когда в прошлый ра…
Я украдкой вытер мокрые ладони о джинсы. Родители не пошевелились. Смотрели на дверь и улыбались, ровно дыша. А я уж не мог стоять. Просто не мог – колени стали совсем кисельными и от верха живота к …
– А вы чего тогда здесь делаете? Идите туда, вас же потеряли небось.
– Däw äti, isämme! Слышишь меня? Мы в порядке, просто немного не доехали, не беспокойся, на следующую электричку сядем, встречай нас через полтора часа! Слышишь? Встречай нас, говорю!
Как тут возмущаться и как не спросить. Двести, учит кого-то, язык у нее оружие.
Скользнул пальцами по щеке, указательным задрал верхнее веко, а остальными стал засовывать под него крестик.
А затем увидел мягкую белую чешуйку. Понятно, сказки все читали. Обошел кругом – и на буром ковре иголок, шишек, мелких веток сложилась четкая картинка. Здесь шла бабка с Дилькой на руках. Быстро шла…
Я велел Дильке ждать, осторожно открыл дверь, послушал и вышел в коридор. Дилька спорить не стала, даже не спросила, чего ждать и почему. Молча села на кровати, сложила ладошки на коленях и стала жда…
И прочие детали совпадали: албасты любит прикидываться безобидной бабкой, а еще свиньей или бродячей собакой, и подчиняется лишь тому, кто выдернет у нее из шерсти золотой волосок. Вообще-то, сказки,…
Зато ниже ничего не было видно. Ни леса, ни дороги, ни забора, ни даже перил. Ничего не было слышно – ни сверчков, ни псов, ни ветра, ни волков с совами. А может, ничего и не было – ни леса, ни забор…
Папа никогда не жаловался. Ни на что. Его два года назад с работы уволили, со скандалом, – но я об этом совсем случайно узнал и два месяца спустя: нечаянно в его почтовый ящик залез – а там письмо бы…
– Я-то, может, и умею, – туманно ответил я.
Он и впрямь почти побежал, держа руку у живота. Логично, в принципе, у него дом – вот, рядышком со школой. А мне идти десять минут. А тренировка через час. А еще перекусить надо, ну и переварить для …
Забавно, что в декабре мы с Лехой особо и не общались даже – так, ржали вместе на переменах да в кино одной толпой ходили. Пока трепались по вечерам, сдружились, конечно. Он мне даже про свое грехопа…
Я вышел на берег, обогнув березовый клин по хлюпающей низине. Ноги чуть скользили, особенно на мерзлых глиняных гребнях, – мешки, которые я натянул поверх кроссовок, словно бахилы в поликлинике, быст…
Если он на улице ловил, то полутора метрами выше еще лучше ловить должен. Ага, точно, есть сигнал, обрадовался я, а вот зарядка почти на нуле. Ладно, на пару звонков хватит. Деду можно и позже перезв…
Я не знаю, сколько шел, – сперва почти быстро, даже упавшие стволы за нефиг делать огибал, потом заметно, то есть деревья хотя бы за спину отъезжали, потом понял, что совсем стреноженного коня изобра…
– Было у тебя пять с половиной, да? Ну, сейчас, значит, порядка минус двух, – сказал папа, поразмышляв.
Во дворе теперь было как в лесу, не лучше и не хуже.
Искать его теперь, подумал я. Хотя чего искать, след вон, чадит на вершинах елок и ныряет в ручей. И тут я сообразил наконец, что искать не надо. Надо догонять.
Потом родители долго не звонили. Дилька опять стала доставать меня требованиями почитать сказки. Сама она, видите ли, путается в именах и поэтому сбивается. Тут я не выдержал и начал на нее орать, по…
Я осторожно встал, нашарил ногами кроссовки, влез в них, примяв задники, поправил одеяло на Дильке и мелкими шагами покрался к выходу. В туалет на ночь не сходил, вот кошмары и падают. Это называется…
Ну, тут началась пятиминутка визгов, обниманий, мазания зубной пастой и рассказов о том, как мы тут без вас, а вы там без нас страдали. Впрочем, папа с мамой были не сильно исстрадавшиеся. Так, утомл…
– Да хоть пять. Все равно тут понимать надо, а деревня, поди, татарская. Скажут тебе: корову подои или там стог накидай, не поймешь же, – сказал я, жалея, что вспомнил про стог.
Ладно, не будем до похорон горевать. Тем более что бабка-то точно сюда шла.
Я мазаться, конечно, не хотел. Что я, баба, что ли, бальзамами всякими натираться. Подумаешь, ezbasar не urınbasar, или что уж там бабка бормотала. Мы же не к карнавалу готовимся и не песенку про Апи…
Бабка приблизилась ко мне, шепча под нос и медленно поводя пиалкой по кругу. Порядком отлила, но пиалка все равно была полной, так что жидкость задиралась блестящим краешком выше стенки. И не пролива…
Двадцать три двора оказалось. Одиннадцать по левую руку, наш был двенадцатым по правую. Мы прошагали мимо чуть медленнее, чем по полям. Вернее, проскакали заторможенным шахматным конем. Прое́зжая част…
Там хлюпнуло. Марат-абый приподнялся, лицо у него было черным и текло черным, как губка. И я понял, что ни фига мне не казалось. Мой бывший дядька в самом деле полголовы уже пропихнул в дыру, прогрыз…
Мама сидела на тумбочке спиной к стене, неловко задрав лицо вверх и приоткрыв рот. Папа лежал на полу между кроватью и шкафом ничком – это когда на животе – и головой к двери. Еще шаг – и я бы наступ…
Но его перед носом не было. И за окном не было. Не торчал он, с любопытством вжавшись лицом в стекло, и на прежнем месте не стоял.
Ну, это везение я, конечно, отработал. Бабка, едва позволив согреться, погнала ломать ветки черемухи. Да не любой, а плодоносной пятилетней. Да не любые, а которые буквой «У». Это называется «зато со…
– Что, мам? – спросил я, боясь опустить газету и пытаясь сообразить, что такого страшного в этих строчках и звать ли уже папу на помощь или, может, все обойдется.
Я закричал. Вернее, попробовал – но поперхнулся мякишем. И тут же, к счастью, понял, что это не мама и не папа. Это асфальтовый каток, старый и ржавый, наехал на живот и руки и медленно ползет к голо…
Я не боюсь полиции, пусть ее преступники, алкаши и гастеры боятся. Но понятно же, что нам с Дилькой лучше на глаза ментам не попадаться. Докопаются, спросят, почему без родителей, ссадят, отправят до…
– Нет, вот ребятам, – чуть скривившись от слова, сказал я, но не пацанами же их называть. И не молодыми людьми.
Я вскинулся. Глаз успел, кажется, ухватить коричневую запятую, которая тут же исчезла, но по шевелению травы было понятно, что сутулая спина так дальше и бредет. В нужную нам сторону. И гад я буду, е…
Может, они сознание потеряли. Или пьяные.
– С какой это стати? Одиннадцати еще нет, ты что, блин, договаривались же!
Оно больше смахивало на поддутую шляпку поганки-дымовушки: кривое, серое в черную крапинку, все будто плесенью покрыто и такое мягкое, что пальцами продавливалось. Нет, все-таки яйцо, очень старое, с…
Получилось не знаю сколько, но совсем недолго. Звук пришел, когда я продрог почти насмерть и решил поменять позу, убрав Дилькину голову себе на колени, а то и вовсе аккуратно сложить сестру на скамей…
– Что? – спросила мама, не отвлекаясь от намазывания очередного бутерброда для Дильки.
Албасты думать не умела: она была создана для того, чтобы настигать и давить. И если настигала пустоту, разворачивалась и бежала обратно, чтобы выйти из пустоты в наполненность, которую можно раздави…
– Сто раз, я давно встала, – с гордостью сообщила Дилька.
Что именно он подсказывает, я никак не врубался. Чуть-чуть посидел, ожидая, что мама или папа откроют, рванул к двери сам, чуть не стукнувшись все о тот же стул, – и остановился. Не в трусах же бежат…
Мама дорубила редьку, подняла доску, чтобы соломку тоже смахнуть в тазик, застыла на полсекунды и почти незаметно мотнула головой в сторону микроволновки. Прическа качнулась, как шторка на сквозняке.…
Я это понял, а увидеть почти не успел: тварь была опять страшно быстрой. Нагнулась, будто брюки оглаживая, Тимур с сержантом молча съехали к ботинкам и уткнулись лицами в железный пол.
– Да какая это деревня! Свинарник, тут даже указателя не было, – презрительно напомнил я, хотя мы его запросто и прохлопать могли.
Даже смотреть сквозь вонь было невозможно – она стояла в полумраке натуральным туманом. Ну и глаза слезились, конечно. Я такой вони еще в жизни не встречал. На соседней улице, помню, канализацию прор…
А Дилька сидела рядом с ним, подперев ухо рукой. Она ласково улыбалась котику с перышком. И к счастью, не обращала на меня никакого внимания.
На стекле была нарисована лошадка. Голова и передние ноги красиво – Дилька здорово наблатыкалась их царапать, – а задние ноги криво. Я понял, что она опять ревет и ничего не видит из-за слез.
– Вот так вот, – сказала бабка, чуть шевеля ладонью у моей скулы. – Эта мне молодежь, сопляки, правила забыли. Из красных Абдекаев будешь?
Ладно, не отболтаюсь, так отмахаюсь. «Будут обижать – не обижайся», как Михалыч говорит. Если у них ножей нет, конечно. Да и если есть – выбирать не из чего.
– Ты албасты? – спросил я на всякий случай.
Папа с мамой оба похудели, можно сказать, страшно. Нет, скорее, некрасиво. У папы щеки, например, ввалились так, что оттягивали нижние веки, и глаза сделались как у пса бассет-хаунда. И не блестели с…
Удар должен был меня выключить, но я остался включенным – хоть и в режиме ожидания. Пялился на неяркую лампу в потолке, слушал непонятные звуки: грохот с отзвоном, шмяканье, два твердых удара, которы…
Но сразу сообразил, что ерунду придумываю. Во-первых, нечисть отбирает жизнь, а не создает, – стало быть, цветов, тем более лесных, не сажает. Во-вторых, umır в слове «подснежник» – это не «жратва», …
– Там много вопросов было, – объяснил я. – Давай по очереди.
Папа не зашел, а ввалился и застыл – какой-то странный. Глаза и губы выкачены, щеки то ли от этого впалые, то ли сами по себе спрятались, брови домиком. Да еще одет в дикий болотный плащ с капюшоном,…
У них завязался бессмысленный слюнявый разговор, по итогам которого папа пообещал завтра всем колхозом умчаться в аквапарк, а Дилька, как всегда, заканючила: «На ручки!»
Какие-то у нее счеты были с буинскими. С тамошней карчык, поди, не поделили чего-нибудь.
На наши вопли набежали Дилька и даже папа, затеребили нас, испуганно выкрикивая: «Что? Что?» – а папа еще хватал каждого за плечи, разворачивал и быстро осматривал в поисках повреждений. Мама, прерыв…
Ни одного дымка над трубами не струилось. А ведь дубак, у меня без шапки башка как стеклянная банка стала, нос не дышит уже. В Лашманлыке теперь центральное отопление, что ли? Или газовое? Так нет в …
Девица кивнула, небрежно сунула телефон в карман ватника, повернулась и пошла к бараку.
Ну вот, Зулька с Равилем в прошлые выходные улетели из Казани в Шарм-эш-Шейх (все говорят «эль-Шейх», но папа объяснил, что это неправильно, в паре с «ш» и некоторыми другими согласными надо удваиват…
Она плавно развела руки в стороны, растопырила и снова собрала в острые клювы пальцы – очень длинные и худые, никогда не обращал внимания, – и, сломавшись в пояснице, стала плавно наклоняться над кро…
Поначалу я их различал: низкая скобка в самом центре рисунка, типа латинская «w», булавка, восклицательный знак. Но скобок и точек полыхало все больше, они прожигали глаза, оставляя черные следы. Эти…
Мы не опаздывали, но вставать и выходить было самое время.
– Все-таки полтыщи кэмэ за неполные сутки – это перебор. Еще бы дорога была… А самое смешное знаешь чего?
Колышек растянулся в сверкнувший гвоздик, а снежная пыль поплыла, словно акварель под дождем. Глазам стало тепло, холодно – и по вискам скользнули щекотные дорожки к ушам. Тут я забеспокоился как дур…
Странно, что с Дилькой практически такое же объяснение прошло. Обычно она совсем мамкин подол, не отстает. Поэтому я готовил речь минут на пятнадцать, придумывал что-то про родительскую болезнь, ремо…
Он, правда, ничего не просит – только дальше с ума сходит. Глупую шапку не снимает. Телефон зачем-то сжег и меня прогнал, когда я хотела посмотреть. Я все равно подсмотрела. Здорово. Никогда не знала…
Я напоследок посмотрел папе в глаза. А папа, оказывается, все улыбался, весь сморщенный, уставившись туда, где я был полминуты назад. Надо было попрощаться и сказать, куда я уйду и когда вернусь. Но …
– Да нет, почему, – сказал я и не соврал. Мы ведь с Дилькой не одни путешествовали, а вдвоем.
Мир снова ахнул – или это не мир был, а холмик слева? Не смотрю, поворачиваюсь боком, два шага вот так, крабой, – развернулся – бежать.
Я вышел за ворота. Мельком удивился резкой смене погоды: строения во дворе древние, черные и отчаянно гнилые на вид, но между ними тепло, уютно, солнышко светит и пахнет свежо, а шаг наружу сделал – …
Я вскочил со скамьи, тошно предчувствуя, что увижу прыщавого надетым на тесак, а тесак будет уже у моей глотки – ну и так далее. Но нет, оказалось, все, кроме меня, устояли и друг в друга не воткнули…
Мы осторожно, чтобы не поломать ног на кочках, пошагали сквозь слепую траву к частоколу. Я держал Дильку за локоть, похваливал ее зоркость и внимательность, а сам оглядывал частокол. С растущей надеж…
Сейчас она бойкой не выглядела. Наоборот, стояла потупившись, какая-то тихая, покорная и жалкая. Может, устала. Может, мучило ее мое… как уж сказать… владычество.
И вот с этой радости бабка послала меня на кладбище.
Ждать на пороге было холодно. Я вытащил запорную палочку и толкнул дверь. Толкнул еще раз. Примерзла, что ли. Пнул – и тогда она дернулась и открылась.
Прямо тут, оказывается, сидела, пока я с Дилькой перемахивался. А я не заметил. Следопыт, да.
Никто не проснулся, даже Дилька, – я мельком оглянулся. Она живая хоть? Сопит и хмурится. Плащ выбрался из зала.
Через полчаса левая кисть провалилась в узкую полость, и я мог работать почти всей рукой.
Дилька лежала так, как я ее оставил, – и в этот раз, и вечером. Мне это не очень понравилось, но окно опять заскрежетало. Кот неловко сидел на карнизе и скреб когтями по раме и стеклу. И на дверь, зн…
– Кто щипется? – спросил я ошалело. Сообразил и вскочил, чтобы бить козлу морду, пусть он и тяжелее меня в два раза.
Я медленно пошел к выходу из квартиры, всей спиной чувствуя, как за две двери от меня кто-то, переглянувшись, берет тесак – почему-то именно тесак, хотя форма дырки была другой, не надо, меня сейчас …
Бабка за кончики пальцев чуть опустила мою ладонь и провела над нею своей. Раз и другой.
– За что? – рявкнул я вполголоса, быстро вспоминая, не назихерил ли так, что мне нельзя сидеть за компом и вообще заметно дышать.
Разбитых зеркал или струи кипятка не было, но мама стояла напряженно, словно с трудом поймав равновесие, и прижимала ладонь к глазу.
На работу ушли пораньше, а нас какого-то черта решили не будить, раздраженно, но и с облегчением понял я. Хотел громко успокоить Дильку, но решил, что две минуты она потерпит, а я уже нет. Помчался к…
– Ну, бабушка сказала, ты сейчас за лекарством для папы сходишь, а там очередь. Она тебя разве не предупредила?
Где-то – не пойму где, не в сознании, а под кожей головы, – зудело убеждение, что нечисти нельзя верить. Вообще. С нечистью нельзя договариваться и нельзя разговаривать. Да я и не собирался верить ил…
– Ничего, – сказала она и заскулила, уткнувшись лбом в стекло. По нему потекло – то ли слезы брызнули, то ли конденсат перешел в новое агрегатное состояние.
– А кто там тогда… А, не, не так. А девчонка там есть?
Я честно сдерживал улыбку, потому что нехорошо ржать в лицо старшим, особенно когда глядишь на них сверху вниз.
Марат-абый быстро расцепил пасть, выпрямился, схватил Эдика за руку и полу куртки, рванул руку вверх, а куртку вниз так, что куртка с треском разошлась, и серая форма под ней тоже – и вгрызся в дико …
Это не сон был, значит. Значит, я в самом деле проснулся непонятно от чего, весь в одеяле, как бутерброд, распутался, решил перейти спать в свою комнату, вышел туда, надел халат и вернулся в холодную…
И в поезде Наиль сидел как сумасшедший. Притворялся, что спит, но одной рукой держал меня, а другую руку держал под курткой, рядом с этими спицами. А я держала котика. Он тяжелый, теплый, уютный и бу…
И тут папа захохотал – давясь и всхрапывая, задрав лицо к потолку и растопырив руки.
Албасты повторила жест. Теперь я рассмотрел, что она как бы втыкает консервный нож в банку.
Я посмотрел на руку – она была на вид чистой, – вытер ее о штаны, подавил желание вымыть ее с мылом, достал телефон, чуть не уронив его к дурной бабушке, и набрал службу спасения. Размеренно дыша, на…
Я остро понял, что в бок тварь пинать бесполезно. Она не человек. И бить ее как дичь бесполезно. Она не дичь. Она убырлы. И еще она – физический предмет, который, стало быть, поддается законам физики.
– Не могу, – сказал папа с точно той же интонацией. – Болит.
В правой ноге застонало и зачесалось. Страшно захотелось разуться и вытряхнуть камешек. Уж как-нибудь потом.
Не верил, когда воск потек и начал впитываться в подстилку и беззвучно капать в тазики. Я просто менял подстилки и тазики.
После паузы сказал и пожал. Пауза была крохотной, но я заметил. Дядя Рома тоже.
Я лежал по уши забитый в землю и для верности придавленный двумя почти цельными еловыми стволами – один поперек груди, другой ниже.
– Только когда душу отпускать надо будет. До этого забудь. Забыл?
Никто не ответил. Мы уже поднялись на три ступеньки и подошли к двери в сени, когда я разглядел короткую полированную палочку. Ее вместо замка вставляли, чтобы дверь не открывалась, когда все из дому…
– Слушай, а давай пойдем пока, а? – бодро предложил я.
Дилька что-то сказала, но я уже отжал номер däw äti и теперь напряженно слушал, что там в трубке происходит. Происходила гулкая тишина, и хоп – прошел гудок, тихий и прерывистый, как ножом порубленны…
Я вскочил, с трудом нашел телефон и посмотрел на часы. Нет, оказывается, еще не опоздали – десять минут восьмого. Чего ж светло так?
До сих пор термины типа «свинство» и «свинарник» мне казались мягкими и щадящими. Я ошибался: хряки выглядели твердыми, будто отлитыми из паршивого чугуна. И совсем беспощадными.
А бабка, наоборот, вздохнула. Потопталась на месте и зашаркала к двери.
Лицу жарко, а всему остальному прохладно. И то и другое почти хорошо. Лето наконец пришло. А летом плохо не бывает. Мы опять на пляже в Шарме, мама с папой загорают на лежаках, а Дилька закопала меня…
Рассказы у него обычно были бесконечными. Поэтому я решил малость отойти, типа чтобы взрослым не мешать, вежливо постоять минутку рядом и свалить домой.
Он видел, я – нет, поэтому очень хотел беспорядочно махать кольями перед собой и грозно кричать: «Не подходи!» Но голоса все равно не было. И поистерить я всегда успею. Пока надо побеждать. Для начал…
Сложил я там плохо все, что ли, холодея, подумал я на бегу. Хотя тут же вспомнил, что тарелки сложил очень аккуратно, стопочками. Разве что их с плеча на пол сметали.
Но Дилька кошмаров не видела, жалеть ей было нечего.
– А если подумать? – спросил парень и быстро сел рядом со мной.
– Вынеси, там ящик у крыльца, сложи. Еду выкинул уже?
А тут мы бродили, бродили кругами, иногда останавливались. Котик высовывался у меня из-за пазухи, чихал и снова прятался. Наиль оглядывался по сторонам, морщился, словно тоже чихнуть хотел, и мы шли …
– Это ты раскочегарил, обжора? – попытался спросить я, забыв про потерю голоса.
Пожилая ведь, постарше Пушкина с Тукаем, наверное, а ведет себя как детсадовка.
Я изо всей силы, до хруста в плече и носу, толкнулся к бликам.
– Уроки не сделал, – так же тихо продолжила мама.
Я расстегнул молнию и полез в карман за паспортом.
С маньяком она возилась. Вернее, с его ножом.
Я не стал объяснять, что от этого ролика теперь выть хочу. Просто сказал: «Потом». Дилька надулась. Ничего, как надулась, так и сдуется, проверено.
Дед говорит, родителей ждали-ждали, наконец сели есть, но суп долго не разносили, потому что опять ждали-ждали. А они к чаю только пришли, отец перемазанный слегка, и оба как пришибленные. Замерзли, …
Я опять пожал плечами и побрел к двери. На полпути мимо ширкнуло, тут же таз загремел, и по стенам мягко и жестко зашлепали корки и объедки.
– Ага, – легко согласился дохлый. – У тебя с фильтром?
Дилька, болтая ногами, наблюдала, наглаживая совсем одуревшего кота, – веселая, чистенькая и сверкающая глазами и очками – и время от времени советовала не чавкать, не крошить на пол и не хватать кар…
– Ну, я пойду, пожалуй, спасибо, товарищи.
– Что это? – спросил я как можно спокойнее.
– Понял, – сказал я. – Сергей Михалыч, а как вы думаете, если человек шепелявит – это может за день пройти?
Я наконец вдохнул нормально, выждал секунду-вторую, яростно таращась в черную пустоту с обманными тенями, закрыл глаза, выдохнул – и, дождавшись особенно жаркого толчка, ткнул перед собой разведенным…
Баня была натоплена зверски: кожа натягивалась, ресницы завивались кольцом, печь шипела, а труба гудела, как гитара, прислоненная на ночь к стенке купе. Пара свечей, которыми освещалась баня, плавила…
И баню эту дурацкую припомню. Он, главное, меня вчера только мыл, я же помню, – а тут снова заставил мыться, и сам мылся, и даже котика там мучил. Котик, правда, почти не ругался, всего разик мяукнул…
Ничего не услышал, но кожа на спине двинулась широкой лентой снизу к затылку.
Я попятился к двери, не отрывая взгляда от твари. Хотя мог громко топать и орать: тварь совсем увлеклась танцами вокруг ножа, который, кажется, готовилась вылизать. Дурдом, но что я, разбираться в эт…
Дилька ни разу про них не вспомнила. То есть утром уточнила, когда приедут, – я сказал, что вечером, – кивнула и упылила к ноутбуку.
По лесу тяжко бегать даже налегке. Это пересказывается быстро, а я все ноги стоптал, до утрамбованного мяса.
– Пацан, отойди-ка. Ибрагимов, на ту сторону, балконы секи. Перевозчиков, вперед. Блин, стальная – ну ладно, сперва сами попробуем.
Я шагнул вбок, еще и еще, не отвлекаясь от Лехи, который стоял носом к земле, как собака. Растопырив руки. Стоял, а не шел. А я был уже на тропинке.
Человека бы срубил. Тварь чуть присела. Зато не дотянулась до пухлого, которого почти уже чиркнула по ключицам. Да тот уже и сам присел, с клекотом пряча обкусанный кулак под мышку.
Все, сейчас сгоню – вот снова ранки зальются…
Ложная не ложная, но торопиться по правде надо. Тем более холодно.
Я не мог ни о чем думать и не мог ничего понимать. Голова работала на вдох-выдох и быстрые зырканья в сторону спальни, откуда не доносилось ни звука, и Дилькиного окна – за ним тоже щелкали капли.
Остроумно гадал я уже на ходу, отбивая страшные догадки вместе с плотными дверями. В комнату с печкой влетел, кажется, через три секунды, ни разу даже не споткнувшись, но потеряв правый башмак.
– У отца род от кого шел? От красного Абдекая?
Я сперва не понял, потом обрадовался, потом смутился.
Только звать было уже почти некого. Бабки вымерли. Может, не все – но никого больше из бывших abraçı бабка не чувствовала и не слышала. Раньше, говорит, так себе отношения были между нами, а теперь с…
– Конспиация, конспиация и еще аз конспиация.
В сенях было темно и холоднее, чем на улице, – но это всегда так. Я взял Дильку за руку, повел по трем ступенькам вверх и нащупал дверь. В Лашманлыке жилая часть избы как бы на полуторном этаже строи…
Они лопаются всегда. С клекотом, толчками и страшной вонью.
На барсов и рысей обычно охотятся так: или выманивают на жертву, или загоняют на дерево и там расстреливают, добивая дубинкой в нос. Аккуратно, чтобы не повредить шкуру.
С одной стороны, повезло: я попал сразу на мамин отдел, на тетю Лену, а она нормальная тетка. С другой стороны, какое это везение: маму начальник – надо понимать, идиот – отправил на выезд по несколь…
Повернулся к удаляющемуся огоньку, чтобы крикнуть более точные слова, и услышал неприятные всхлипы.
Не было тут ни шкафов, ни кубов, ни грабель. Вообще почти ничего не было: ни стола, ни стульев, ни трюмо с зеркалами. Мы сидели на щите из досок, слишком низком для стола и слишком широком для кроват…
Не может кот с такой оттяжкой бить, запоздало сообразил я, таращась в темноту. Вытянул руки и нерешительно шагнул вперед под скользкий скрежет. Тут в окошко ввалилась луна, я охнул, выдернул ногу из …
Я же ведро не переставлял. Оно у порога стояло.
– А, понятно, – сказала бабка, криво ухмыльнувшись.
Поэтому я лихорадочно пытался вспомнить, как отгонять или подзывать свиней. В нормальной жизни я про такое вообще не слышал – свинину в чистом виде мы не употребляли, а деревенские родственники и в г…
– Ты Рустама сын, что ли? Рамиль, нет, Гамиль?
Мы вертелись в бурьяне, выискивая примятые тропки. Я старался держать курс и всякий раз, когда дорожка уводила нас вправо, на ближайшей развилке возвращался влево. Пока не понял, что, кажется, мы кру…
А у него бывали дома траблы. Да у кого их не бывает. У меня, думал я раньше. А тут такой вот траблище, и, главное, не поймешь, откуда растет и куда упирается.
Я открыл глаза и сначала не понял, что это, поморгал и сообразил: Дилька села на пол рядом со мной, всунула голову под стул, стоящий над моей подушкой, и внимательно меня рассматривала, дыша свежесть…
– Да фиг знает – по учебе что-то. Типа если из троек не вылезет, в «А» переведут.
Молчи, взмолился я про себя, не болтай и не дергайся. Скамью он не сломает, а сломает, так во вторую упрется и дальше не пойдет. А будешь болтать и шевелиться…
– Дети уйдут, я тебе все подробно расскажу, – невнятно пробормотал папа, подходя ближе к маме.
– Спортсмен типа не любиться какой, – сказал наконец пухлый, который заметил и правильно прочитал мои движения. У него тоже был акцент, но нормальный, татарский.
У нее аж голос поменялся – не интонация, а весь. Я вздрогнул, посмотрел на нож, на папу и понял, что вопрос задан не мне.
На кухне еле слышно бурчал холодильник, по карнизу редко щелкали капли, завтра совсем потеплеет. Я лег и закрыл глаза.
За полсекунды я придумал кучу гадостей, одна другой страшнее, но не мог ни двинуться, ни зажмуриться, хотя очень хотелось. А через полсекунды я понял, что это не шевеленье. Это просто платок промокае…
Дядя Валя, не отвлекаясь от двери и визга, ткнул ножом за спину.
– Пап, – сказал я, потирая ушибленный бок.
– В третьем вагоне на полицию напали, срочно нужны врачи.
Я замолчал, пытаясь сообразить, что́ я говорю и почему снова на этом старом языке.
И все равно я зафигачил бы его в угол. Но палец автоматически, сам вообще, зажег экранчик. И там был значок разряженной батареи и мама с папой. Тот самый ролик, который Дилька тогда посмотреть хотела.
Она сжимала в объятиях кота. Вид у кота был несчастный. Давно держала, значит.
Лашманлык всегда неказистым был, а стал заброшенным. Заборы выцветшие и облупленные, многие стояли-то с большим трудом, переплетя косые штакетины как попало. Насколько можно было различить, не лучше …
– Кому – вам? Я тут одна, ты пьяный или чертей видишь?
Папа, кажется, всхлипнул, скользнул костяшками уже не по груди, а по моей висящей руке, нашел ладонь и вложил в нее наконец, что хотел. Влажные бумажки и еще что-то твердое.
Руки подломились. Я, извернувшись, сбросил тварь в сторону и отполз. Тварь неподвижно лежала на полу – как обычный сильно изодранный мертвец. Может, хитрит, подумал я, знаю я про «иногда они возвраща…
А бабка, кажется, знала, как их спасать. И могла научить.
А убыры не вампиры. Они не кровь пьют. Они крадут детей и пожирают зародышей. И никто не знает, как это происходит.
Еще громче. Доски друг о друга трутся, вот это что.
– Ух ты! – сказал я, отступив, но понял, что удивляться и размышлять некогда.
– Я отдал? – возмутился я, но сообразил, что сестра-то не виновата, и заорал: – Ты куда пошла? Я тебе, блин, нос сейчас сломаю!
– Все равно параллельно рельсам пойдем – видишь, направление то же? В крайнем случае, за часок до станции дочапаем, ну, до следующей.
– Так, нож положил, положил быстро, я сказал, Эдик, у этого точно нож!
– Больно будет, – предупредила бабка, водя пальцем поверх ножа, лежавшего на черном от ветхости столике.
То есть меня не спасают, конечно, – но вздернули на эту высоту совсем не зря. А для того, например, чтобы я увидел.
Зря добавил. Не собиралась она ни с кем разбираться. Так и стояла, на жалость давила.
Я ткнул пальцем за спину. Уклончивые ответы лучше лживых, доказано и проверено. Постараюсь все-таки не врать, сколько получится.
– Ага, – сказал дядька. – Что ж она вас так надолго оставила?
– Прямо стой, не моргай, – сказала бабка, рассматривая меня в упор, как мелкую картинку.
Свинья вонючим паровозом пролетела мимо, больно зацепив левую ногу, – меня развернуло, но не убило – и с треском впечаталась мордой и плечом в забор. Забор зашатался. Что ж меня второй день все разда…
Нет так нет, подумал я, наглея, потому что украдкой коснулся лопатками двери – она-то осталась на месте. Раз ничего нету, сортира тоже нету. Так что можно прямо здесь.
Бичура вернулась к прерванному ужину. А я про нее и забыл.
Там было как в ванной ночью, если свет отрубили. Ушей коня не видать, подумал я и сам не понял, при чем тут конь. Конем тут и не пахло. И свиньей тоже не пахло, сообразил я наконец. Позавчера вонь с …
– Ага, Диль, подожди – а хочешь, Тимурик с тобой посидит? Он хороший, не бойся. – Глянул на меня и торопливо добавил: – Боишься? Хочешь, Тимурик с нами пойдет?
– Сейчас-сейчас, – сказал я и заторопился.
Я подобрался, выдохнул и выпрыгнул через скамью на почти не видную отсюда спину Марат-абыя.
Мама засмеялась, обозвала меня туалетным утенком и подчинилась.
Она не кормит ни нас, ни папу, пока мы не заправим постели и не повесим форму или там куртки.
Почему-то я сразу поверил бабке. Глупость, да? Здоровый пацан, городской, не дебил поверил чокнутой деревенской старушке – даже не деревенской, а лесной, – которая считала себя бабкой-ёжкой, а сама н…
Дом äbi стоял с краю Лашманлыка, но не с которого мы зашли, а с противоположного. Небольшая беда. Вся деревня тянулась вдоль одной не очень длинной улицы. Дворов здесь было, конечно, побольше, чем в …
Все это было радостно и красиво. Я глубоко вдохнул раз и другой. Но радоваться и пыхтеть до вечера возможности не было. В туалет надо было сходить. В школу надо было. И что с родителями, тоже надо бы…
Я подошел к столбу и рассмотрел воткнутый на уровне глаз нож. Он был чист со стороны, с которой я пришел, – значит, с Дилькой все в порядке. И с другой стороны металл сиял чистым серебром, – значит, …
Я проснулся от звонка в дверь – и стукнулся головой о стул. Не потому, что проснулся, конечно. Я ночью Дилькин стул над головой поставил, не знаю уж зачем, а теперь вот вскинулся на звонок. Зашипел, …
Мама с визгом вскочила, встряхнулась, как собака, взглянула на меня совсем не по-собачьи и пообещала: «Ну всё».
Умер раньше срока, что ли, испугался я и чуть отстранился, перехватывая его поудобнее. Нет, кот был жив. За тонкими ребрами, которые я теперь придавил, стучал игрушечный автомат. И кот смотрел на мен…
Я полежал, надеясь, что обойдется. Фигушки. Вздохнул, сел, встал и пошаркал к туалету.
То есть она, конечно, еще раза три приоткрывала глаза, улыбалась и блаженно засыпала снова, убедившись, что я, как зайчик, сижу под печкой. Я ж не дурак совсем – немедленно убегать. Вернее, я дурак с…
– Прям, до него еще минут двадцать, – возразил прыщавый. – Или гоним, что ли, я не понял? Ты свяжись…
Потому что обещал не бросать ее – и бросил.
Мама сквозь смех поцеловала ее в лоб и заверила, что такого бурундучка без еды уж не оставит.
Во истерик, подумал я и пошел смотреть, жив ли кот, а заодно – цела ли дверь.
– Qumğannı aña alıp bir, — сказала старушка с печки.
Я потянулся стереть багровую каплю и не смог двинуться. Закопан.
Я оглянулся. Кроме меня, в комнате никого не было. На кухне, судя по звукам, тоже.
– Нет рая, – объяснил я, зажмурившись. – Я не верю.
Бабка усмехнулась, и я поверил, что мне нужен яд. Крайне. Никогда бы не подумал. Блин, куда я вляпался.
Я повел щепкой перед собой, натянув петельку на руке и озираясь сквозь такой прищур, что виски заныли. Проморгался, еще раз обвел щепкой вокруг, вздохнул и бросил ее на грязный, но не загаженный бето…
Тут я чуть было себя совсем не забыл, потому что от великой задумчивости встал и опустил руки. В разгар спарринга. С Ильдариком – который вообще хороший парень, но дур-машина, без тормозов и меня на …
Из позапрошлой памяти тоже ничего не всплывало.
Папа на секунду перестал жевать, осмотрел ее въявь и в зеркале и бурно закивал, дожевывая.
– Ты чего ж спиной бегаешь, сшибешь ведь.
Я, кажется, заплакал. Не хотел, но не смог сдержаться.
Сказала – и той же рукой ткнула в дальний угол.
Я и увидел. Но не небесные слои – что мне с них. Я вниз смотрел.
Я включил его. Экранчик загорелся и погас. Батарейка села. Но, похоже, все работало.
Я не с первой попытки зацепил левым локтем ребро неплотно прикрытой двери и с трудом ее открыл – правую руку держал на весу и шевелить ею не мог, а за ручку хватать не хотел, потому что там отпечатки.
Темно было от штор. Но открытая форточка рядом с балконной дверью штору оттопыривала, позволяя немножко подсвечивать комнату. И из-за моей спины свет попадал. И опять пахло костром. Мусор жгут, что л…
Я медленно вернулся в прихожую и уставился на торчащий из двери нож, размышляя, есть ли смысл щипать себя, чтобы понять, сон ли это.
С этими совершенно своевременными мыслями я протопал из последних сил к бане, стукнулся головой о косяк, но Дильку занес осторожно – и уложил на скамью. А сам плюхнулся на пол – и, пожалуйста, тащите…
В голове слепо взвыл ужас – бросай. Все равно она здесь полдня уже лежит, пять минут ничего не решат, а я выскочу, отдышусь и нырну снова, она даже из виду скрыться не успеет.
Полицейский в штатском еще раз внимательно посмотрел на меня и на врача. Врач мотнула головой, чтобы усатый снова не начал громким шепотом допытываться, могла ли боксерская черепно-мозговая травма та…
Мне показалось, что папа украдкой выпустил изо рта клуб белого дыма.
Я хотел сказать: «Сама возьми», но решил не обострять, наклонился, вынул упаковку и сунул Дильке в руки.
Мертвому не нужно страдать, думать, дергаться, уворачиваться и что-то делать. Не нужно переживать. Всё, пережил. Теперь перемирай.
– Рустик, но так же не бывает, – сказала мама тонким голосом.
– Звук есть, изображения нет, точки какие-то, ересь, – пробормотал папа значительно тише, потерял интерес к телевизору и погряз в черпании и глотании.
Было абсолютно тихо, даже густые ароматы с кухни растекались совсем беззвучно, не доносилось оттуда ни стука, ни шипения с журчанием.
Смех отрубило как топором. Папа выпрямился и стал внимательно рассматривать Дилю.
– Мама, в натуре. Как это… прекрасно выглядишь сегодня.
Мужикам везет меньше. Есть выражение ubırlı keşe — убыров человек. Так чокнутых зовут, а мама сторожа на автостоянке так однажды обозвала, когда он разорался и чуть шлагбаумом нам стекло не разбил.
Солнце исчезло, как вода в раковине, – хлюпка не хватало. Я бережно снял бутон с венчика и одновременно сильно дернул сплетенные стебли, запоздало ужаснувшись тому, что корень не выдернется и я остан…
Зря, кстати, я переживал, что не пустят. Вагон был свободен. Совсем. Я даже застыл в дверях, соображая, бывают ли пустые электрички. Электричка дернулась, втолкнув меня в проход между лавками, и прин…
– Давайте знакомиться, чтобы я таким незнакомым не был. Меня зовут дядя Валя – вы почти угадали.
А корешок через несколько секунд превратился в гнилой морковный хвостик.
Пусть уже хоть что-то будет, хоть самое жуткое, чем эта тишина, улыбки и туман.
Водкой или там вином не пахло. Пахло совсем нелепо, как от раскочегаренного мангала на даче.
Ну и пропустил – ладно хоть не в подбородок, а в нос, и ладно хоть не вкладываясь. Мне хватило.
Я вытер нос, вытащил телефон и почти уже показал Дильке. Только это совсем театр какой-то был. А тут же не театр, тут – всё.
– Ты чего упорола? – спросил я, сдерживаясь.
– Э, ты куда? – окликнул я, изрядно офигев.
Я очень обрадовался. Вот и решили, куда идти.
Или äbi переехала, а нам не сказал никто?
Мутно-белой она была и лоснящейся, словно сало резала.
– Нож у вас есть? – спросил милиционер Эдик.
Два рельсовых пути, две платформы, два человека. Ай какая гармония.
Я быстро повернул и выдернул ключ из замка, распахнул дверь, грохнул ею и судорожно запер.
Что бабка со стажерами делала, как, группой или поодиночке, бабка не сказала, а я и не спрашивал. Меня и без того пришибло. Лучником со стойбищем, например.
Если бы он напрямую поинтересовался – я бы стал врать про ремонт, годовщину свадьбы или про то, что родители решили взять нас с Дилькой на слабо́ и теперь мы типа должны выдерживать какие-то там услов…
Вот эту мысль, «почему я вообще должен», я устало шарахнул дубиной по верхушке и отвалил в сторонку. Разостлал на полу одеяло – широкое, хватит и чтобы укрыться. Лег, упершись ногами в прикрытую двер…
Папа, не оборачиваясь, взял меня за руки, будто чтобы успокоить. Рукам стало неудобно. Я попытался вежливо их убрать, но не смог.
Волосок давал власть над албасты, то есть над не слишком умным, но довольно могучим существом. И главное – существом поганым, то есть родственным убыру. Так, может, есть смысл не бежать к моей бабке …
Дилька кивнула, не переставая переводить округлившихся глаз с одного гопа на другого.
Второй – напротив, но не придвигаясь к Дильке, которая поспешно досасывала сок. Он был в черной шапке, черной куртке с рыжей меховой опушкой и джинсах, конечно, а сам пухловатый и с обветренными губа…
По ходу, это должно было значить «Сам бери, не маленький».
Нахомячившись, Дилька успокоилась наконец и повеселела. А я начал дергаться. Не только от голода и холода, но и от мнительности. Все казалось мне, что из-за противоположной платформы на нас кто-то см…
За что ж его так, бедолагу, подумал и поспешно поправился: покойного, покойного! Нельзя мертвых беднягами называть, ни biçara, ни mesken — только märhüm, теперь я это твердо знал откуда-то. Поздно: М…
Потому что я тупо и бездарно отдал свое лицо подлой неживой твари. И должен его вернуть.
Я быстро огляделся и подобрал грязную толстую щепку. Значит, будем бить выше шеи, как лося. Луна спряталась. Я выдохнул и вошел в свинарник, держа руки так, чтобы и острие щепки торчало вперед, и бол…
С одной стороны лезвие было тускловато-чистым, только у лезвия пара крупинок сидела, то ли ржавчины, то ли земли. Они слетели от дыхания, когда я попытался вглядеться. Я, закусив губу, перешагнул к д…
– Ну, вчера, чего родителей тягали. Ты из-за этого такой загруженный?
Обещал спасти – и не спас. Маленькую девочку не спас. Родителей тем более не спасу. Всё.
– Куда идем? – деловито осведомилась Дилька, неудобно, левой рукой с пакетом, растирая глаза. Правой рукой она крепко держала мою ладонь – чтобы не потерялся.
Мякиш залепил мне горло и пошел, кажется, в нос.
– Ты еще осину и крест предложи, – сказал я заводясь. – Не хочешь – так и скажи.
Папа подбредал ко мне, все так же отворачивая лицо. У него сейчас шея лопнет.
И это меня, между прочим, все бросили. Значит, я имею право.
Гопы переглянулись, быстро посмотрели на дядю Валю и принялись бегать глазами от сержанта к сержанту.
Припахала ее бабка по уборке, видать. А я думал, кота гоняет. Ничего, пусть поработает, а то дома раз в месяц посуду помоет – и привет. Зато она постель за собой заправляет, а я не всегда успеваю, са…
– А кушать мы что будем? – робко спросила Дилька.
Она не нос мне схватила, она своим носом мой придавила. Сильно. Сломать хочет, подумал я, попытался то ли крикнуть, то ли дунуть, сам не понял – но тут давление чуть ослабло и растеклось к щекам. Я з…
Тишина. Ни людей, ни собак, ни кур с мышками.
Ну, у всех бывают неудачные шутки. Но разве это «сердится»? Поэтому я не понял сразу, о чем Дилька говорит.
Я с порога окликнул родителей. Никто не отвечал, одежды-обуви их в прихожей не было. Ну, может, в магазин или к соседям забежали, чтобы еще куда-нибудь на машине тронуться. О том, что машина стоит у …
– Диль, ты куда? – сказал и я, шагнул на ступеньку и обнаружил, что меня не пускают.
Они соединились, прорва застонала беззвучно и оглушительно. Корешок высосал из нее глоток смерти и погнал его вверх, по стеблю и разбухающим листам и лепесткам.
Я с силой растер лицо, стараясь не выпускать бабку из виду. Надо было проснуться и не надо было душиться.
Я напрягся и сел, помогая себе руками. Бегло осмотрел себя – вроде все на месте – и разглядел наконец возню.
В декабре Леха два раза ночевал у нас. У него как раз дома закипела полная лажа, отец с матерью почти до развода дошли, а Леха получался крайним. Ну вот он и напросился, и родители не возражали. Мои …
Я похолодел, поняв, что вот гопы нас и подкараулили, и быстро обернулся.
Тварь наклонила голову с моим лицом, задрала бровь и качнула головой, уточняя, что я там сказал. Помахала рукой, останавливая, – рукой как у меня, только гадостно мучного цвета, – сунула полпальца в …
Но раз не просыпаюсь, буду делать, что начал.
Негодовал я, уже валясь на копчик, аж дыхание сперло, и костяшки левой руки ссадил словно теркой. Голова твари шарахнула как бита.
Бабка чуть повела мою руку вперед и назад. Яркий отсвет должен был, по идее, уйти с глаза, но не ушел, а растекся на правый глаз. Бабка опять повела ладонью, и тут под носом у меня зачесалось и сразу…
Меня затрясло – мелко и дробно, затем крупно. Живот свело, и зубы залязгали. Я немножко потерпел, но все-таки заскулил, опустился на корточки, попробовал обхватить грязную печку руками, но тут же отд…
– О! – опять перебила мама. – А вот и папка. Давай пулей.
Я уже рвался вниз, задыхаясь и понимая, что ни фига не успею.
– Того, что никакого вандализма там нет. Лукман-абый сослепу не разглядел что-то, папа его неправильно понял, потом я – синдром испорченного телефона, хоть в учебник. А там, ну, ziratta, пара камней …
Боязно было его рассматривать, а что делать.
Я видел верх и низ ночи, выпученную сквозь дыру в облаках луну и звезды сверху, туман снизу и муть между ними, выше Семерки Всадников, нет, теперь это называют Большой Медведицей. Муть то ли в небе, …
Кот выгнулся, брякнул задними лапами об пол и затих.
Я прищурился, еще раз вздохнул и вышел в ночь.
– Menä şulay, — торжественно сказал я, выставляя перед собой следующую рогульку, как старинный искатель подземной воды. – Теть, бегите отсюда, не бойтесь, он всё, не тронет. Не тронешь, гад, а? Всех …
Я чуть не споткнулся о ведро, стоявшее сразу за дверью в камору с умывальником, еле нашел вход в зальчик с пыточным сиденьем, обежал их. Там тоже нашлись лишь порядок и пустота.
– Не бойся, это ворона. Вон сидит, на дереве, видишь?
Дверь была приоткрыта, корыто валялось за порогом, а кота не было. Я покачал дверь и подумал, что сильно рисковал, раздражая такое животное: коли он тяжеленную дверь башкой распахивает, то меня может…
– Что ты лепишь? – спросил дохлый. – В башке ремонт, так поправим по-бырому.
– Ага. Боюсь, блин, сейчас вообще, – подхватил дохлый. – Ты куда едешь, спортсмен?
– Вот, – сказал он, – тебе. За заслуги перед Отечеством.
Напугать-то нетрудно. Следы вот придумались, треск какой-то за деревьями. И еще я уловил чуть ли не верхним веком движение далеко за бурьяном.
Он выдернул наконец дубинку, отвел ее в замахе и свободной рукой схватил дядю Валю за шиворот.
С другой стороны, он спит ведь – вот и не вмешался.
Как-то не было похоже, чтобы здесь жили. И в дорожных колеях снег лежал, будто последние неделю-две никто не ездил и даже не ходил.
Рукав красной кофты торчал между тумбочкой и кроватью.
– Да я себе уже таких синяков насажала… Рустик, а почему, а? Как так могло-то?
За дверью не было ступенек вверх, а были тесные сени. Я чуть не грохнул задранной коленкой и саднящим от пота лбом в следующую дверь. Она мягкая была, потрошеными валенками обита, что ли. Не расшибся…
Албасты смотрела на мое запястье. Я натянул волосок. Албасты быстро пожала плечами.
Возле щели шевельнулось. Я застыл, выдохнул и обнаружил, что рука уже под курткой. Нож ищет. А чего его искать, если он в столбе остался. Да и не спасет нож. Да и спасать пока не от чего: вдоль щели …
– Ну да, как раз от кладбища и пройдете, – и показала рукой куда. – Вы сюда так и шли?
Дилька сразу стала кривить губы и затягивать глаза мокрой пленкой, как вторые линзы под очками. Здорово у нее это получается, раз – и льется, как с карниза в марте. Но мама такую оттепель давно умеет…
– Наиль, давай посидим, – продолжила Дилька.
– У меня тоже часов нет. Третий час, думаю.
– Эдик, ты видел? Это чмо меня в натуре порезало.
Мама, не меняя позы, выслушала гневную речь про то, что я давно все сделал, и не виноват, если ты не видишь ничего, и могла бы нормально спросить, и себя вон давай стукни, больно же. А может, и не вы…
– До этого! – потребовал Наиль, прямо начальник какой.
В голове заколотились друг о друга разные слова и мысли, из которых никак не собиралась короткая: драпать отсюда немедленно.
– Пить пить, – сказал я привычно: «пить» самая хорошая пара и для «курить», и для «есть».
– Говорю же: сейчас по этой стороне пройду, опись сделаю, сколько успею, потом в Аждахаево.
Блин, да где ж они, растерянно подумал я и вспомнил наконец про тайные комнаты. Надо ж было забыть про такое.
Сейчас, подумал я, соображая, куда положить сестру, – с нею на руках я дверь точно победить не сумею. Выронить еще не хватало.
Давал круги, возвращался к развилкам, залезал на деревья и в ручьи, пробовал смолу и полз на спине, чтобы рассмотреть ветки снизу.
Я застыл, как катком стукнутый, соображая, может ли телефон дернуться сам, или это все-таки Дилька дернулась. Мертвые не оживают. Но ведь она и в болоте была мертвой, а стала нормальной. Вдруг и сейч…
– Ляйсан, дочка, – умильно согласилась тетка и зашарила в кармане.
– Зулька через неделю из Египта возвращается. С ней и перепутал.
– Можно, – сообщил я угрюмо и показал Дильке, в каком темпе она должна уже бежать в ванную и вооружаться зубной щеткой.
А папа почти все время в сознании был, поэтому и мучился так сильно.
Я сказал несколько слов – беззвучно, но меня явно услышали: в кустах и деревьях затрещало, разлетаясь. Воткнул колья в дырку и побежал.
Мы вскарабкались на совсем высокое крыльцо – и вторая ступень была высокой, а доски неровными и неплотными, словно высохшие обмылки слепить пытались. Я постучал в дверь дома, с тем же окликом, русски…
Я выпрямился, чтобы выдернуть телефон из-под уха Дильки, и тут телефон сам дернулся, с хрустом, и замолчал.
За спиной стояла мама – с очень свирепым выражением под упавшими прядями и с вафельным полотенцем в руках. Явно собиралась врезать еще раз.
Дверь дважды отозвалась толстым колоколом, будто в рифму звонку.
По уму, следовало первым делом осмотреться в бане, но изба манила. Дверь в самом деле была приоткрыта. В петле торчал нож. Тонкий, черный, которым бабка травку резала.
– Ну, не сам, но отец отсюда, – признался я.
– Подними на уровень головы. Не тряси. Акционеров вывели из суда.
– Бабуль, я вот что… Вы про отца говорили, – настойчиво продолжал я.
– Стоять, красавец, – сказал он и, кажется, ткнул меня дубинкой.
Если зря – то все вообще зря. И зря я бегал сегодня весь день по лесу, таскал животных, землю рыл и пугал всех подряд, начиная с себя. Разве что шоколадку Дильке не зря оставил. Ей нужнее. Она малень…
– Жалеешь? – уточнил папа, ухмыльнувшись.
– Диль, сиди здесь, я сейчас, – сказал я, собираясь встать.
Тот самый, что я ночью нашел зажатым в дверной петле.
Тут я посмотрел вперед и обомлел. Огляделся – и обомлел еще сильнее.
– Товарищ сержант, – начал я горячо, – там в вагоне, между прочим…
– А ты прям поймешь, – презрительно сказала Дилька.
Кот быстрый и юркий. Он знает дом, и дома его все знают. Можно успеть цапнуть Дильку, вдохнуть от нее живой силы – а там и со мной разобраться легче будет. В общем, куча достоинств и всего два недоче…
Я встал, сделал полукруг и поднял голову.
Отдышался, таращась перед собой, помотал головой, огляделся. Было не очень темно и почти тихо. Под окном на полу лежал ярко-голубой квадрат лунного света. Рядом грозно сопела Дилька, выкорявшись из-п…
От тюбетейки уползли в стороны неприятно рыжие усы, да тут же и растаяли.
Она моет полы три раза в неделю и каждые выходные устраивает генеральную уборку.
Дядя Валя освободил рукав из полицейского захвата и ловко выдернул из кармана свой жуткий нож.
– Выпил, три таб… – начал папа, быстро выгнулся, чуть не сорвавшись в ванну, мотнулся обратно, вскакивая, тут же рухнул на колени, сунулся головой в унитаз и зарычал.
То есть сперва Леха, конечно, поводит плечиком и смущенно улыбается.
– Слушайте, люди. А я один так жрать хочу?
Но корень вынулся удивительно легко, как свечка из торта, – длинный, толстый и весь в отростках.
«Откуда, блин?» – хотел сказать я, но это было бы неправдой. Я, может, не знал, но проволочная сетка, легко водившая мои руки-ноги-голову куда надо, знала. И готова была вести.
И быстро спрятал нож в карман, глядя на дальнюю дверь.
А Наиль как неживой, хоть и большой. И это ведь не Наиль все-таки. Просто кто-то в него переоделся. Наиль не такой, он хороший, хоть и сумасшедший. И у него ноги не так ходят. У него походка смешная,…
– Сейчас, – сказала мама, склонив голову.
Сипло крикнул, сам себя сквозь гул в ушах не услышал. А Марат-абый услышал.
Мне тоже, конечно, без света не сильно радостно было. Но я надеялся, что все деревенские избы устроены одинаково. Зря надеялся.
Убыра не было. Был утес на его могиле, была дыра у подножия утеса, была сетка сухих полос на влажной земле между мной и дырой – а убыра не было.
– Могу, – сказала Дилька особенным голосом. Особенным не потому, что задыхалась.
Второй – убыр не знал или плюнул на то, что я, вообще-то, следопыт. Я не знаю, как драться с нечистью, но охота за зверьми у меня в крови. И кровь кипит.
Я уже понял, что кулаками тут без толку, поэтому пнул в колено. Ну как пнул – ткнул грязным носком и отступил, готовясь дунуть к дальней двери.
– Дилька! – заорал я и побежал утешать и извиняться.
– Да что там у тебя? – раздраженно спросил Эдик, разворачиваясь.
Это воск, конечно, был, опять не белый, а чуть желтоватый. И висел он на мохнатом клоке берега, нависшем над водой. То есть он не сверху упал, его снизу прилепили – специально или нечаянно, но когда …
Кто лучше Кощея знает, какое яйцо искать?
– Да-да, – ответил я, чтобы не молчать. И даже не вздрогнул.
Я пошел на негнущихся ногах к спальне и уже взялся за ручку, когда сообразил: ну положат они меня рядом с мамой и папой – и что? Я же не персонаж фильма ужасов, чтобы кричать: «А давайте разделимся и…
Парни были все в той же одежде. Не переодеваются они, что ли. Блин, а я типа переодеваюсь. И вообще – времени-то прошло два дня.
– Ты чего, дед, – туповато сказал пухлый.
Я дернулся сильнее, тут же понял, что вперед смотреть нельзя. Зажмурился, но как-то успел бросить взгляд перед собой – сквозь веки, что ли?
Бабка сказала: оружие строит страну, учит народ и убивает человека. Если ты умрешь – кому легче? А если родишься ненужным – тем более.
Дурная комедия какая-то. Входят все и строго по очереди. И сразу ко мне. Блин, нашли самого опасного. Правильно, что́ им гопы и маньяк.
Это мой смертельный захват сработал? Сомневаюсь.
Крикнул сразу и твари, чтобы не отвлекалась, и тетке, чтобы выбегала уже скорее, и себе, чтобы искал пошустрее. Тварь с теткой были молодцы: первая переползла ногу, как трактор через прицеп, и поволо…
– Ага, – сказал прыщавый, поигрывая дубинкой.
Марат-абый, когда уперся, молча сделал еще несколько судорожных движений, пытаясь продавить доски коленями, и застыл в нелепой позе, как памятник Вахитову. Я с пола и сквозь лавки плохо видел, но пон…
Кот зажмурил глаза, в которых не было уже никакой ухмылки – был только дурацкий шестигранник за дурацкой вертикальной щелью.
Вплотную к нам стояли не гопы, к счастью, но ведь копы. Немногим легче. Оба сержанты. Один, низенький и молодой, смотрел через стекло в брошенный нами салон, другой, повыше и тоже молодой, даже прыща…
– Н-ну, найдется зачем. Ментов не знаешь еще, молодой. Им попади в руки – и все найдется: и зачем, и почему, и на сколько.
Я так и сделал – отошел, постоял, воспитанно откланялся и потопал к подъезду. Но вдруг остановился, поморгал и оглянулся.
– Ну! – рявкнул я, нашаривая очередную черемуховую ветку.
Я отдышался и сел поудобнее, поглядывая на березу и щель. Жук утащил шевеленье за собой. Солнце стрельнуло пучком лучей и ушло за грязно-белый ствол.
Смешно. И главное, непонятно, подействовало или нет. Похоже, нет – я, оказывается, на полметра вдвинулся в комнату. Зато горло посадил, как и мечтал.
Она мне так и сказала: ты не наш. Ты татарский еле знаешь, а язык – это qoral. Вот что морское вспомнить не мог.
Я, зажав почти выдавленный корень в правой руке на отлете, осторожно вытянул левую и коснулся головы твари.
Äbi, оказывается, было девяносто семь лет.
В Лашманлыке домов пять давно пустовали, у стольких же хозяева были, но наездами из Балтасей, Аждахаева или Арска: весной сажали картошку, летом несколько раз прибывали на шашлыки, осенью выкапывали …
Я приподнялся, вытащил из кармана нож, уронил ножны и торопливо сел обратно, выставив лезвие.
– Кто отберет? – хмуро спросил я, убирая телефон из куртки в брюки. – Хулиганы эти твои?
Убыр не смог выскочить сразу наверх или сбоку. Невбитым вглубь остался крохотный участок холмика с дыркой от выдранного цветка. И он попер головой в эту дырку – прямо мне в руки.
Тварь зажмурилась и с размаху чирканула щекой по полу, стирая кровавую сыпь.
Эдик тоже не кричал и даже не сипел. Он, суча ногами и правой рукой – левая у него была задрана, как выломанная ветка, – валился через спинку скамьи. А Марат-абый, сгорбивший блестящую спину, возился…
Албасты напрямик, не тратя времени на обход своего участка, зашагала к Медвежьему столбу – и споткнулась о свежий след, воняющий полужертвой. Албасты на полушаге сменила направление. Все было неправи…
Кажется, я заорал это. Осипшим-то горлом.
А теперь, продолжила она, плохое из земли выходит.
Это не помешало мне проворно отползти в угол под Дилькиной лежанкой, выдернуть из пояса еще пару игл и ждать с ними на изготовку – нападения или возвращения зрячести. Если они случатся.
Вот и хорошо. Пусть спят, пусть на спицах вяжут, пусть в Барби или конный клуб играют – лишь бы дверь не открывали.
– А еще есть? – спросили за спиной со странным акцентом.
Папа протянул руку. Рука была костлявая, кожа обвисла, сморщилась и вся закидалась неровными коричневыми пятнами. В кулаке что-то было зажато.
Девчонка подняла голову и посмотрела на меня. Серьезно так. Да, постарше меня, десятиклассница максимум – с грудью, бедрами и подкрашенными ресницами, но явно дура дурой. Круглолицая и рыжая. Или заи…