Все цитаты из книги «Время жить и время умирать»
Гребер увидел его довольное безмятежное лицо и вдруг понял, как безнадежно обречены всякая справедливость и сострадание: им суждено вечно разбиваться о равнодушие, себялюбие и страх! Да, он понял это…
— У нас-то они ничего не тронут. Только у них все будет разорено дотла. И когда-нибудь им все же придется уйти.
Польман помолчал. Затем подошел к глобусу, стоящему в углу комнаты, и повернул его.
— И от меня, пожалуйста, передайте. Скажите, что завтра я зайду. И большое спасибо ему за бутылку. Она мне очень пригодится.
— Откуда вы знаете? — спросил он. И тут же почувствовал, что голос изменил ему и он задыхается. — Вы видели их? Где?
По небу плыли облака. На березах щебетали птицы. Голубой мотылек порхал от одной воронки к другой, с цветка на цветок. Потом появился еще один. Они играли и гонялись друг за другом. Грохот, доносивши…
В столовой пахло воском, линолеум блестел как зеркало. На подоконнике стояли комнатные растения с крупными листьями в желтых пятнах, словно на них накапали маслом. Над диваном висел коврик. «Свой оча…
— Пришлось переехать. Нашел уютную нору в подвале. Снимаю там угол у семейства мышей. Очень занятно.
— Что ты уставился на бутылку? Она не укусит, не бойся. Наливай себе.
— Положитесь на нас! Мы, эсэсовцы, истинные рыцари.
— Любимый мой, — сказала Элизабет. — Как хорошо бодрствовать ночью. Тогда и разговаривать легче.
Они забросали тела комьями мокрой земли. Когда могила была засыпана, осталось еще немного земли. Мюкке взглянул на Мюллера.
— Нет, я не легкомысленный, я слишком глубоко все переживаю, вот в чем мое горе. А мог бы, кажется, быть доволен. Вам этого не понять, дикари вы этакие!
— Мне отпуска не дадут, и ты, навозный жук, это отлично знаешь.
Среди развалин поблескивали на солнце осколки стекол. Гребер взял свой ранец и по обломкам спустился на улицу.
— Ну, вряд ли ты успеешь выспаться. Знаешь, что творится на фронте?
Они вошли в комнату, освещенную лампой. Гребер почувствовал запах табачного дыма. У Польмана в руке сигареты не было.
— Я не хочу трусливого бегства, — крикнула она сквозь завывание. — Неужели ты не понимаешь?
— Пустяки! Скажи, что у тебя неожиданное деловое совещание. Или, что тебя вызвали на допрос. — Альфонс раскатисто захохотал. — Там у меня сидят два офицера из гестапо! Я тебя сейчас с ними познакомлю…
Он посадил их за столик, скрытый колонной, и не спеша удалился. Гребер обвел взглядом помещение.
— Мы вещичку потеряли… брошку… Кораблик с брильянтами. Проходили вчера поздно вечером и, верно, обронили. Вам не попадалась?
Он взял бутылки под мышку и отправился в кухню.
— Не только. Но марши громче всего. А иной раз, когда тишина кричит, приходится заглушать ее самым громким, что у тебя есть.
Русские танки появились на следующее утро. Всю ночь артиллерия, минометы и пулеметы обстреливали линию обороны. Телефонную связь несколько раз удавалось восстановить, но она тут же обрывалась. Обещан…
— Ведь он проиграл, — вдруг заметил Руммель, который до сих пор безучастно сидел за столом. — Головастик очень много проиграл. Двадцать три марки! Это не пустяк! Мне следовало вернуть ему деньги.
В сумраке чуть дрожал движущийся круг света. Лампочка была очень слабая.
— В кухню. Успеем до завтрашнего вечера спрятать то, что останется.
— Надеюсь, у тебя нет возражений морального порядка и ты выпьешь?
— Почему же вы обращаетесь с такой просьбой именно ко мне?
— А какой у него запах? — Гребер вспомнил ароматическую соль Альфонса.
Вдруг он почувствовал, что его щеки коснулись ее волосы, а потом и губы. Словно налетел ветер. И не успел Гребер опомниться, как она уже исчезла. Он нащупал в кармане бутылку. Она была пуста. Гребер …
Никто не ответил. Вопрос был слишком дурацкий. Гребер и Зауэр расчищали щебень и кирпичи. Работа подвигалась медленно. Мешали железные балки и тяжелые обломки. Люди почти ничего не видели. Только бле…
— Гребер, — повторил Гребер громче, стараясь перекричать стук молотков.
— Могу я чем-нибудь помочь вам? — спросил Гребер.
— На том свете, — добавила она. — Он ведь так хорошо к вам относился.
Вошел, звеня шпорами, подполковник, а с ним миниатюрная худая женщина. Он посмотрел куда-то поверх Гребера.
— Если не считать коммунистов, — с горечью заметил Гребер. — Тоже тотальное правительство. Те же методы. Пойду-ка я спать. Единственное, что мне нужно, это думать, что хочу, говорить, что хочу, и дел…
— А зачем мне врать? Что тут можно украсть?
Они прислушивались к шагам в прихожей. Гребер взглянул на патефон.
— Могли бы дать и нам немножко кофе, — заметил унтер-офицер. — Мы ведь, в конце концов, старые солдаты и тоже отправляемся на фронт.
— Будем надеяться на лучшее. — Он протянул Элизабет руку. — Всего хорошего. Я сам провел ваше дело и все оформил. Вы можете зарегистрироваться хоть сегодня. Я могу это устроить. Хоть сейчас.
— Бутылка Иоганнисбергера, подвалов Каленберга.
— Здесь чудесно, верно? — сказал Фрезенбург. — Когда лежал снег, думали, что в этой стране и лето никогда не наступит. А оно вдруг пришло. И даже слишком жаркое.
— Из Америки. Или из Сибири. Говорят, у них там заводов — не сочтешь…
Верхняя часть стены обвалилась внутрь. Она проломила пол над этажом Элизабет. Фрау Лизер, сидя под своим зонтом, начала судорожно всхлипывать. Семейство за кухонным столом варило на спиртовке эрзац-к…
— Вы возвращаетесь на фронт? — участливо спросил Йозеф.
Они сидели, ловили вшей и давили их. У Гребера не было насекомых в голове. Площицы и платяные вши не переходят на голову. Это уж закон. Вши уважают чужую территорию; у них не бывает войн.
— Иной раз, как поглядишь, сколько мы тут в России всего поразрушили — просто страшно становится. Как думаешь, что они сделали бы с нами, если бы подошли к нашей границе? Ты об этом когда-нибудь дума…
— Не знаю. Я лично был бы счастлив, если б узнал, что где-то сидят мои родители. Все равно, где.
— А где же ты сейчас живешь? У родственников?
Он смотрел ей вслед. Вот она переходит площадь. Утро было ясное, и небо стало ярко-голубым. Роса блестела на развалинах, словно серебристая сеть. Элизабет обернулась и помахала ему. Потом торопливо п…
— Если ты во всем так разбираешься, то тем более должен остерегаться Штейнбреннера, — отозвался он наконец.
Она подпрыгивала и размахивала руками, при каждом взмахе сыпались искры, сверкали драгоценности, искаженное ужасом лицо озарялось резким светом, — потом на нее обрушились голоса и мундиры, кто-то бро…
— Хайль Гитлер! — небрежно ответил обер-штурмбаннфюрер. — И прекратите эту комедию, понятно? Что это вам взбрело в голову так обращаться с солдатами?
Гребер посмотрел на нее. Сейчас, когда девушка стояла на фоне грузной, голой бетонной глыбы, подле лестницы, уводившей в преисподнюю, откуда она только что вырвалась, в ней чувствовалось что-то буйно…
«Скоро взойдет луна», — повторил он про себя. Луна — это нежность и простое счастье человеческих созданий. Нежность и счастье уже налицо. Они в дремотном кружении его крови, в спокойной безличности е…
— Чтобы воспитать его противником всех этих ужасов. Что же будет, если противники того, что сейчас происходит, не захотят иметь детей? Разве только варвары должны иметь детей? А кто же тогда приведет…
Гребер рассмеялся. — Разве что — твой искусственный мед. Или маргарин. Но даже и они через несколько дней могут оказаться очень кстати.
Ночью грохот, катившийся из-за горизонта, опять усилился. Небо стало багровым и вспышки орудийных залпов — ярче. Десять дней назад полк был отведен с передовой и находился на отдыхе. Но русские прибл…
— Фрау Лизер забыла в спешке запереть. Взгляни-ка на ее комнату. Это не обман доверия. Она каждый раз обшаривает мою, как только я ухожу.
— Невозможно, господин лейтенант, — ответил Гребер. — Веки слишком размякли, как бы не оторвать.
Гребер направился к двери. А за столом игра продолжалась. Руммель как раз объявил «гран». У него на руках были все четыре валета и вдобавок все трефы. Словом, карта на удивление. С каменным лицом обы…
— Скажи, куда надо пойти, если хочешь отменно поужинать?
Элизабет выпила свою рюмку до дна. — Иногда мне кажется, что мы бы уж сумели с толком прожить нашу жизнь, если бы нас оставили в покое.
— Ты думаешь, меня могут арестовать за то, что мы хотим пожениться?
— Никакого кощунства. Христос насытил несколькими хлебами и рыбой тысячи человек, вам бы не мешало это знать. Но он наверняка не был такой чванливой вороной, как вы. А теперь убирайтесь. Сейчас война…
— Это не дворняжка, — сказал Фрезенбург. — Породистый пес.
— Нет, мог. У нас был тут ночной бой. Русские отступили, а нам приказали сразу же двигаться дальше.
— И такую женщину ты обманываешь? — хрипло выговорил он наконец.
— Может быть, вы разрушили достаточно, чтобы французы еще много лет нас ненавидели.
— Розы? В это время года? Откуда? В теплицах теперь выращиваются овощи. Да и вообще нигде ничего нет.
— Тогда лучше оставайтесь там. Вы не будете иметь к нам никакого отношения. А рано утром внесете сюда ваши вещи. Ведь вам главным образом это нужно? Но вернее будет оставить их в церкви святой Катари…
Охотничья комната была полна табачного дыма и людей.
— Должно быть. Я в них ничего не смыслю, они с колечками.
— Началось… — сказал Штейнбреннер. — Вот бы сейчас очутиться на передовой! При таком размахе наступления то и дело приходится пополнять убыль в частях. В несколько дней можно стать унтер-офицером.
Он стоял перед выходом. Свет вонзался огненными копьями ему в глаза. Белая штукатурка поблескивала. Медленно брел он через площадь. Он чувствовал себя, как подсудимый, который после долгой и запутанн…
Они подхватили его с двух сторон и заковыляли от воронки к воронке. Шли долго. Новобранец стонал, когда им приходилось бросаться наземь. Ногу совсем свернуло на сторону. Он не мог идти дальше. Они ос…
— Вы останетесь охранять их и отвечаете за то, чтобы ничего не случилось. Потом вас сменят. Кто-нибудь из вас говорит по-немецки? — спросил он русских.
Утром шел снег. Поезд остановился на какой-то станции, надо было напоить раненых кофе. Вокзал находился на окраине городка, от которого лишь немногое уцелело. Умерших за ночь выгрузили. Поезд стали ф…
— Мы сокращаем линию фронта, — сказал Иммерман и насмешливо посмотрел на Штейнбреннера. — Вот уже целый год. Это стратегическая необходимость, чтобы выиграть войну. Каждый знает.
— И пьем, — подтвердила Элизабет, протягивая ему стакан.
— Но это же спекуляция! — воскликнула она. — Настоящая спекуляция! Пошли, Минна! Мы найдем в другом месте подешевле.
— А я думал. У меня усадьба в Восточной Пруссии. Я еще помню, как мы бежали в четырнадцатом году, когда пришли русские. Мне было тогда десять лет.
Они проснулась. Подвал вздрагивал. В ушах стоял звон. Отовсюду валился мусор. За селом неистовствовали зенитки.
— Луизой? Да не Луизой. Ведь ее и зовут Луизой. Я назвал ее Альмой.
Гребер проснулся. Он прислушался к гулу и попытался снова заснуть. Ничего не вышло. Немного спустя он надел сапоги и вышел на улицу.
— Цветет… — сказала Элизабет. — Для деревьев сейчас весна, вот и все. Остальное их не касается.
Гребер узнал почерк матери. Она отправила посылку на номер его полевой почты, а оттуда ее переслали обратно. Он взглянул на адрес отправителя: там еще была указана Хакенштрассе. Он взял посылку и рас…
— У меня храбрости всегда хватало. Ты просто позабыл об этом в тылу, где все только шепчутся. Кроме того, мы отступаем. Мы, можно сказать, драпаем. С каждой новой сотней километров наш тон становится…
Наступило воскресенье. Утром Гребер отправился на Хакенштрассе. Он заметил, что чем-то вид развалин изменился. Ванная исчезла, а также остатки лестницы; кроме того, узкая, недавно расчищенная дорожка…
— Свечей! Свечей! — крикнул кто-то. — Должны же у них быть свечи! Какого дьявола, где свечи? У кого есть карманный фонарь?
После полуночи ему стало ясно, что на передовой идет ожесточенное сражение. Тяжелая артиллерия противника била далеко за линию фронта. Снаряды ложились все ближе к деревне. Гребер знал, насколько сла…
— Мать еще не может понять того, что случилось, Эрнст, — сказал он.
Подошел какой-то капитан и шепнул офицеру несколько слов. Тот кивнул.
Он прижал ее к себе. Из-за ее плеча он увидел улицу. Волосатый человек в помочах исчез. Несколько детей играли в войну, забравшись в щель, прорытую к подвалу рухнувшего дома.
Эсэсовец был тощ, бледен и до того белобрыс, что казалось, у него нет ни ресниц, ни бровей.
Гребер повернулся кругом и отправился в канцелярию. Проходя мимо окна, он увидел ордена на груди Раэ. Головы не было видно.
— Кто ждет, а кто и нет. Нельзя же требовать всего; если годами не бываешь дома!
Неожиданно Гребер очутился перед церковью святой Катарины. Он и сам не знал, как попал сюда.
— А что ты будешь делать потом? Ты уже думал?
Элизабет снова улыбнулась. — Вот в том-то и дело. Не нужно вкладывать слишком много души. Есть у нас еще что-нибудь спиртное?
— Они не возьмут ее, — сказал он. — Другая религия. Наместники всеблагого бога не очень-то терпимы.
— Ничего, господин фельдфебель, — отозвался Бернинг, сидевший ближе к входу. — Мы просто разговаривали.
Смерть пахла в России иначе, чем в Африке. В Африке, под непрерывным огнем англичан, трупам тоже случалось подолгу лежать на «ничейной земле» непогребенными; но солнце работало быстро. Ночами ветер д…
Гребер кивнул. Он не понимал, почему это катастрофа. Катастрофой было то, что привело к братским могилам.
— В деревни! — воскликнул Гребер с облегчением. — Ну, конечно! А мне и в голову не пришло! В деревнях безопасно. Они наверное там!
Она обернулась. — Сколько же времени прошло с тех пор, как мы виделись?
Собака была большая и тощая, серовато-рыжая, с длинной узкой мордой.
Вернулась Элизабет. Она шла легко и непринужденно, будто гуляла.
Мюллер приказал роте построиться и уйти. Он командовал громче, чем нужно. Ему постоянно казалось, что старые солдаты не принимают его всерьез. Так оно, впрочем, и было.
— Нет, господин лейтенант, — сказал Гребер.
— Нет, не так. Мы не сжигаем и не расстреливаем все, что попадется на пути.
— Он приедет, когда ему выйдет срок. Мы не требуем никаких привилегий. Мы — нет!
— Да. Мне больше не надо ходить на фабрику, а тебе — меня ждать.
— Думаю, когда человек устал, он может спать везде.
— Пособие за мужа? Разве такая штука существует? — спросил Гребер.
— Уж лучше пристрелить сразу, если нельзя спасти.
— Не греши, — сказал один из двух его товарищей, — их тоже признали годными. Пошли вниз, нам пора выступать!
— Они были здоровы, о, ваши родители были совершенно здоровы, — заторопилась старуха. — Но ведь, конечно, с тех пор…
— Вы оба заврались, — заявил необыкновенно волосатый бас. — Русские не были ублюдками, пока у нас с ними был пакт. Зато они стали ими теперь. Вот как обстоит дело.
Гребер посмотрел в окно, за которым сразу же вздымались развалины. Слабый свет небольшой лампы, горевшей в комнате, казалось, потускнел. Он отсвечивал на глобусе, который Польман задвинул в угол.
Снова пошел дождь. Он падал крупными теплыми каплями. Фрау Лизер раскрыла зонтик. Какая-то женщина, спасшая от огня соломенную шляпу с цветами и для удобства нацепившая ее на себя, теперь сняла ее и …
— Положите ее в могилу и заройте, — сказал Мюллер.
— Молоды… Ты говоришь, как будто с тех пор прошло много лет.
— Стоп! — Рейтер предостерегающе поднял руку. — Думай, что хочешь, но помалкивай! И будь еще доволен, что твоя жена жива!
— Затем, что ведь мы-то здесь. Кое-кого это интересует. Например, нашего друга Гребера. Отпускника.
— Пауль и Мария! — Гребера внезапно охватила ярость. «Возмутительно, — подумал он. — Еще кричи о своем горе!».
— В какую сторону пойдешь? — спросил он Шнейдера.
— Мы все оправдываем необходимостью, — с горечью продолжал Гребер. — Все, что мы сами делаем, хочу я сказать. Конечно, не то, что делают те. Когда мы бомбим города — это стратегическая необходимость;…
Он снова начал обход. Фронт громыхал все сильнее. Зажглись первые звезды. Он вдруг почувствовал себя ужасно одиноким, ему захотелось опять лежать где-нибудь в блиндаже, среди вони и храпа товарищей. …
— Он думал, что ничего не случится. Да и потом… — фрау Клейнерт замялась, — у него была дама.
Гребер отправился за своими вещами. В его взводе почти все были новые люди.
Они пошли в кухню. Гребер обозрел запасы Элизабет. В сущности, не было почти ничего: немного хлеба, искусственный мед, маргарин, два яйца и несколько сморщенных яблок.
— Не знаю. Надо сначала вот это наладить. — И он показал на шину.
— Зато он наверняка по-свински вел себя по отношению еще к кому-то. Вы квиты. Ты был на его похоронах?
Штейнбреннер сделал руками такое движение, словно медленно давил что-то.
Он подумал, что надо было положить иконку вместе с прахом Крузе в гробницу каноника Блюмера. Но и это вероятно, сочли бы за святотатство.
— А где Рейнеке? — спросил Иммерман, когда они снова пришли в себя. Никто не знал. Рейнеке не вернулся.
— Справедливость торжествует! — с удовлетворением заявил лысый.
Гребер обдумывал, что бы еще предпринять. Элизабет он не увидит до вечера. Он уже проклинал себя за то, что так торопил ее получить все справки. «Хорош защитник, — подумал он. — Вчера утром я еще уве…
Солнце играло на изображениях мук христовых. Перед статуей «Бичевания» распустился кустик фиалок. Гребер достал из ранца хлеб и масло. Нарезал хлеб карманным ножом и намазал маслом.
На что он рассчитывал? Найти тихий остров в тылу? Обрести там родину, безопасность, убежище, утешение? Да, пожалуй. Но Острова Надежды давно беззвучно утонули в однообразии бесцельных смертей, фронты…
Гребер проснулся. Он услышал скрип щебня под чьими-то осторожными шагами и бесшумно выскользнул из-под одеяла. Элизабет пошевелилась и опять заснула. Гребер наблюдал из палатки. Это мог быть возврати…
Биндинг стоял перед Гребером. Его глаза блестели, лицо пылало. Он был похож на мальчишку, нашедшего птичьи гнезда. Гребера даже тронуло его добродушие; но потом он вспомнил, что Альфонс с таким же уп…
Гребер стал шарить в своем ранце. Он привез бутылку джина и бутылку водки. Да у него еще был арманьяк Биндинга.
— Вы куда? — спросил кто-то; человек стоял возле двери, прислонившись к стене.
— Даже не представляю, что я тут схватил. Вот это как будто коньяк.
— Конечно, — отозвался Гребер. Он взял из рук Марабу бутылку и наполнил две рюмки. Одну он предложил Элизабет. — Выпей. И выпей до дна.
— Не знаю. У меня впереди еще две недели на размышления. Это немало для того, кто привык считать жизнь по минутам.
Элизабет улыбнулась. — Можешь не объяснять. Я уже все поняла. Но объясни, мне другое; почему ты за одну бутылку заплатил, раз ты эти четыре взял так?
— А где я могу справиться? И как узнать, что с ними. теперь?
— Вы улыбаетесь, — сказал он. — И вы так спокойны? Почему вы не кричите?
— Лилии вполне подходят для свадьбы, сударь! Это символ невинности и чистоты.
Голос был глубокий, тихий. Этот голос произносил слово «жить», как торговец на черном рынке шепчет «масло», как проститутка шепчет «любовь». Вкрадчиво, настойчиво, маняще и лживо… Как будто можно куп…
— Господи! — сказал какой-то человек без мундира, в свете фонаря он казался мертвенно бледным.
Он зашвырнул кирку, и она, описав широкую дугу, упала на кучу щебня. Все проводили ее взглядом. Малыш хотел полезть за ней, но женщина удержала его. Гребер посмотрел вокруг. Теперь он увидел и ванну.…
Они прислушались. Но рокота самолетов не было слышно. И взрывов тоже.
— Я и не утверждаю. Это всего-навсего сравнение. Ну, как же? Есть у вас свидетели?
Гребер остановился и стал ждать. Он не двигался. Он ждал, чтобы ножи начали полосовать его, чтобы они вызвали нестерпимую муку и обрели имя, а тогда на них можно будет повлиять силой разума, утешения…
— Заткнись и думай о своей невесте! — сказал Гребер. — Раэ что тебе приказал? Покажи мне подвал, и все.
Гребер поднял голову. На лице Биндинга вдруг появилось то самое выражение, как в тот день, когда пьяный эсэсовец Гейни расхвастался насчет своих подвигов в команде СД.
— Что так рано вскочил? — спросил Иммерман. — Еще полчаса до смены. Катись-ка спать. Я разбужу тебя. Когда же и спать, если не в твои годы. Сколько тебе? Двадцать три?
— А разве ты пойдешь сегодня на фабрику? — спросил Гребер.
— Вам повезло, — сказал Раз. — Сразу же после вашего отъезда все отпуска были отменены. — Он устремил на Гребера свои светлые глаза. — Ну как, стоило ездить домой?
— Пойду соберу вещи, — сказал Гребер. — Это не помешает.
— Ну, ладно, — сказала она. — Спасибо. Я возьму этот сахар для ребенка.
— Что? — испуганно переспросила она. Женщина была вся грязная и прижимала руки к груди.
— Никакого пожара нет. Это карманный фонарь.
— Что вы тут делаете? — спросил один из эсэсовцев, уже пожилой обершарфюрер. — Документы!
Он посмотрел на всех по очереди, точно затравленный зверь. Никто не отозвался. Что ж, время такое, чего только теперь не бывает.
Гребер поднял кирку. — А это что? Он ведь замахнулся на меня.
Они стояли на Мариенштрассе. Вдруг Гребер увидел, что Элизабет плачет.
— Верю, — сказал Гребер с усилием. — Верю, Элизабет. Если смотреть на вещи так, то впереди у нас еще уйма счастья.
Фрау Лизер колебалась. Затем взяла протянутый ей пакетик сахара.
— Ври больше! Из тех никто не мог остаться.
— Сегодня, должно быть, везет обманщикам, — сказал Гребер. — А какого ты мнения насчет этого вина? Оно тебе тоже кажется дароносицей?
— Тогда дело другое. Евреям в любом случае надо спасаться бегством. Нельзя ли сказать, что ваша жена куда-нибудь уехала?
— У меня денег нет для такой поездки. Где я там жить буду? В гостинице? А я хочу повидать своих.
Ночь посветлела. Взошел месяц. Тон неба стал мягким, прохладным и свежим, каким-то голубовато-белесым.
Гребер сбросил с себя ранец. — Это же мои родители! Вот! Тут вещи, продукты, у меня есть деньги…
Они выстроились в очередь со своими котелками. Их заставили ждать больше часу. Но никто не сошел с места. Им было холодно, но они ждали. Ведь им это не впервой. Наконец, каждому налили половник супу,…
— Они — выродившаяся промежуточная раса… — Бас посмотрел на Гребера. Гребер уловил на его крупном лице легкую усмешку.
— Называть фамилии ни к чему, — сказал он. — Лучше совсем не знать их, тогда никого нельзя и выдать. Эрнст и Йозеф — этого достаточно.
— Ты голодна? — спросил Гребер. — Ведь ты ничего не ела.
Он разлил суп по тарелкам, и на миг ему показалось, будто у него есть дом, и сад, и жена, и стол, и пища, и безопасность, и будто наступил мир.
Он задумался на миг, глядя поверх стены. Потом простился с Гребером коротким кивком и торопливо зашагал к сараю — прилежный, добросовестный и рьяный служитель смерти.
Гребер взглянул на женщину со стертым лицом. Она отпустила ручку двери и удалилась.
— Зря я это сделала, — сказала Элизабет. — Я знаю.
— Как, и весь завтрашний день? Разве тебе не нужно идти на твою фабрику?
Маленький белый домик, который занимал Биндинг, стоял в саду. Уже сгустились сумерки. Среди газона был устроен бассейн для птиц, в нем плескалась вода. Возле кустов сирени цвели нарциссы и тюльпаны, …
Часть главного почтамта уцелела. Остальное рухнуло и было сожжено. Всюду теснились люди. Греберу пришлось ждать. Наконец он пробрался к окну N15 и показал свое обращение и приписку на нем.
— Значит, определенно не русский, да? — Штейнбреннер с ухмылкой посмотрел на Мюкке.
— Конечно. Или забыл? Мы ведь тут уже были. Во время последнего наступления. В конце октября.
Гребер направился к фабрике. Поднялся ветер, рваные облака проносились над самыми крышами. Отряд солдат прошагал в полутьме через площадь. Они несли с собой вещи и шли к вокзалу, чтобы сразу отправит…
— Пока — нет. А что было бы, если б мы могли какое-то время этот кусок удерживать? Десять лет? Двадцать? Пятьдесят? Победы и успехи чертовски убедительны. Мы видели это на примере своей собственной с…
Он прошел мимо церкви. Это была небольшая разбитая снарядами церквушка, и в ней лежал сейчас лейтенант Рейке. Двери были открыты. Вечером нашли еще двух убитых солдат, и Раз распорядился утром похоро…
Чиновник пододвинул к нему через стол два листка.
Был час обеденного перерыва, на улицах царило оживление. Какой-то дежурный противовоздушной обороны указал Греберу ближайшее убежище. Гребер предполагал, что дело ограничится тревогой, но, услыхав гр…
Гейни рвало в ванной. Альфонс и Гребер стояли в дверях. Небо было полно сверкающих белых барашков. Среди берез распевал черный дрозд, маленький черный комочек с желтым клювом и голосом, в котором пел…
Люди, работавшие под его началом, выпрямились. Они были — кто в свитерах, кто в заношенных белых рубашках, в промасленных комбинезонах механиков или в солдатских брюках и штатских пиджаках. Все были …
— Вам-то легко говорить да советовать, — с горечью отозвался Бэтхер. — А у меня всего три дня осталось. Ну как я за эти три дня успею ее откормить? Да купайся она в рыбьем жире и ешь по семи раз на д…
И тогда Гребер почувствовал, что всем страшно.
— Но чем-нибудь я все же провинился? Иначе ты бы не заплакала.
— Зачем говорить об этом? Ведь пока это только твое желание? Или нет?
— В безопасном месте? А где оно, это безопасное место? Может, вы мне скажете? Я вам не магистрат. Идите туда и жалуйтесь.
Сосед посмотрел на Гребера. На лбу у него был свежий шрам, двух передних зубов не хватало. — Вы где живете?
— Ага, знаешь? Тогда ты знаешь и то, что ты…
— Когда ты последний раз был дома? — спросил Иммерман.
— Сюда! — крикнул он еще раз и замахал рукой.
— Не смотри на меня, — сказала она. — Не знаю, почему я это сделала. Я ведь не такая.
— А ведь фюрер не курит, Штейнбреннер, — как бы мимоходом уронил Иммерман.
Опять появилась кошка. Она пробиралась по дорожке к кухне.
— Сбор — у блиндажа, — прохрипел он. — Остался еще кто в воронках?
Он вытерся и медленно начал одеваться. После тяжелого военного обмундирования штатская одежда казалась особенно тонкой и легкой. Хотя он был уже совсем одет, но ему представлялось, что он все еще в б…
Все кончилось. В городе, полном огня, стоял нестерпимый запах пожарища и смерти. Пламя, красное и зеленое, желтое и белое, то змейками пробивалось сквозь рухнувшие стелы, то вдруг беззвучно вздымалос…
— Что? — спросил кто-то недоверчиво. — За эту свинью жандарма ты еще молиться вздумал?
Дождь шел уже несколько дней. Снег таял. А всего лишь месяц назад сугробы были выше человеческого роста. Разрушенная деревня, казалось, состоявшая из одних обуглившихся крыш, с каждой ночью бесшумно …
Он перебрался через насыпь. Одна сторона липовой аллеи была черна от обгоревших стволов, другая зеленела. Замусоренная река лениво ползла по щебню, соломе, мешкам, обломкам перил и кроватям. «Если бы…
— Уйдите! — сказал майор. — Потом. — Он стал на колени подле женщины, а затем поднялся. — Так, с этим покончено. Скоро вы сможете спать. У меня еще был полный шприц на всякий случай. Осторожно! Остор…
— Девушка, на которой я женюсь. Ее отец в концлагере. Я боюсь, что и за ней придут. А может быть, я все это только вообразил себе?
— Крузе здесь больше не живет, — вдруг заявила женщина громко, грубо и неприязненно.
Он поднял было руку, но тут же опустил ее. Трудно сказать о России что-нибудь вдохновляющее, каждый слишком хорошо видел, что здесь происходит. Штейнбреннер стал вдруг похож на усердного ученика, кот…
— Тут нечего понимать. Таким чувствам просто подчиняешься. И все. Даже если считаешь их бессмысленными.
Рейтер поставил на стол пустую пивную бутылку.
— Кто это вас так обкорнал? — спросил портной.
— А разве, чтобы стать человеком, достаточно надеть штатское? — спросил Рейтер.
Альфонс рассмеялся. — И запах концлагеря, которым разит от Ирмы, верно, тоже нет? А Штегеману только его и подавай. Вон тот толстяк, на диване. Я лично не стремлюсь. Я человек нормальный и люблю уют.…
Польман нерешительно помолчал. — Даже те ответы, которые дает церковь. Но церкви повезло. С одной стороны, она говорит: «Люби своего ближнего» и «Не убий», а наряду с этим: «Отдавайте кесарево — кеса…
Гребер постоял у гроба. Ему было чуть-чуть жаль Биндинга — и только, — и стыдно перед плачущей женщиной за то, что он не испытывает ничего больше.
— Я женюсь, — сказал Гребер. — Это уважительная причина?
— Может быть. Однако, двинувшись с этой небольшой части земли, мы завоевали очень большой кусок земного шара.
— Прошу прощения, что я заговорил о счетах, — сказал Фриц. — Я не знал, что есть пострадавшие.
— Подумаешь! Что ж, по-вашему, это не фронт?
— Конечно, — удивленно отозвался педель. — Конечно. Почему же ему не быть?
Спотыкаясь, брел он по садовой дорожке. Дойдя до калитки, поправил фуражку, деревянно выпрямился и зашагал дальше, как аист.
— А вам какое дело? Нет, не муж, брат. Видите, он в крови.
— Может быть. Посмотрим. Во всяком случае мы пропустим по рюмочке. Кстати, Эрнст — а в больницах ты справлялся?
— Где же ты на самом деле? — спросил Рейтер.
— Все погибло! Вся картотека! Все бюро! Что же теперь будет? Ведь каждый может назваться каким угодно именем!
— Да это же другие. Из концлагеря. Их никуда не уводят, ясно? Может, воображаешь, для них специальные убежища построили?
Вельман попытался закурить сигарету. Ветер задул спичку. Гребер протянул ему свою зажигалку. На миг осветилось узкое энергичное лицо Вельмана.
Привратник вяло кивнул. Он вынул сигарету изо рта, осмотрел ее и выплюнул несколько крошек табаку.
Гребер шел по деревне. Она напоминала ту, где он был последний раз. Все эти деревни походили одна на другую. И во всех царило запустение. Разница заключалась только в том, что теперь почти весь снег …
Она поцеловала его и быстро ушла. За спиной Гребера кто-то засмеялся. Он с досадой обернулся. Между колоннами стояла молодая женщина. Она поставила на цоколь мальчугана, который обеими руками вцепилс…
Гребер открыл банки. Ему нравилось, что Элизабет не помогает ему, а лежит и ждет. Он терпеть не мог женщин, которые, еще овеянные тайной и темнотой, тут же преображаются в хлопотливых домашних хозяек.
— Нужно зажечь свет и подобрать их, — сказал он. — Не то они вопьются нам в ноги. Подожди, я сначала закрою окна.
— Осторожнее, — шепнул Иммерман Греберу. — Этот мерзавец еще нагадит тебе с отпуском. Донесет, что ты паникер. Ему только того и нужно.
— Брось, Эрнст, нынче каждый думает только о себе. Слишком много горя на свете…
— В церкви, в галерее. Или в церковном саду, если ночь будет теплая. А сейчас нас ждет чечевичный суп.
Неожиданно он снова улыбнулся. Это была какая-то призрачная улыбка, она скользнула по его лицу и исчезла без следа.
— Хорошо. Получится, будто у нас еще несколько недель, если считать, что ты была бы свободна только по вечерам.
— Все от Рейтера. Он в таких делах знает толк. И он велел мне держать себя с уверенностью светского человека.
— Как можно скорее. У меня времени в обрез. Отпуск почти кончается.
Элизабет подошла к нему. От нее пахло мылом, прохладной водой и молодостью.
— Смотря по тому, как все пойдет, а то и опомниться не успеем. Помнишь, как мы продвигались вначале?
— Зачем это? — спросил он. — Останови ты его! Я по горло сыт маршами. Лучше скажи, что тут происходит. Почему ты вроде заключенной?
— Нет. Это наши саперы. Они уничтожают какое-то село.
— Теперь я узнаю вас, — сказал он. — На улице свет слишком резок. А я выхожу редко и уже отвык. Здесь у меня нет дневного света, только лампа. Но керосину мало, и приходится подолгу сидеть в темноте.…
Мутциг поднял свои костыли и опять опустил их наземь.
— Об этом-то я и не подумал, умник ты этакий. А ведь в Швейцарию ежедневно отбывают специальные вагоны-люкс для дезертиров. У них на крышах намалеваны красные кресты, и их не бомбят. Вдоль всей грани…
— Баб достаточно среди них. Кажется, могли бы помахать.
— Ты прав. На, возьми, это помогает от подагры. Но не будь и ты капиталистом. Поделись с другими.
Биндинг был не один. На широком диване, как раз под Рубенсом, полулежал эсэсовец в такой позе, словно он на этот диван только что свалился и пока не в силах подняться.
— Ураганный огонь, — сказал Шнейдер. — Значит, опять на передовую. Отпуск полетел к чертям!
— Не слушай его, — сказал Фельдман. — Ему завидно, вот и все. Что же произошло после того, как ты назвал ее Луизой?
— Отдай им воду и чашку, — сказала Элизабет. — Или лучше вылей ведро им на голову.
Он простоял на месте довольно долго. «Что же останется? — спрашивал он себя с ужасом. — Что останется, когда меня уже не будет? Ничего, кроме преходящей тени в памяти немногих людей: моих родителей, …
Он посмотрел на нее. Что-то в ней закрылось и от него отодвинулось.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал он. — Забудь об этом. И забудь о соседях и о фрау Лизер. Ты никому не делаешь зла — это единственное, с чем надо считаться. А выбраться куда-нибудь тебе нужно, ин…
— На коленях, не далее как вчера! Одна дама из высшего общества, понимаешь — огненные волосы, роскошная грудь, вуаль, меховая шубка, и вот здесь, на этом ковре, она лила слезы и шла на все. Просила, …
— И нас, — добавила Элизабет, — его благословение нам пригодится.
— Комендант противовоздушной обороны отвечает за все. Он обязан заботиться о порядке. У нас тут есть вдова, у которой во время последнего налета пропали трое детей. Нам нужно место для объявления.
— Удивительно, как начинаешь понимать других, когда самому подопрет, — сказал он. — А пока тебе хорошо живется, ничего такого и в голову не приходит.
Его худое лицо внезапно перекосилось. Выражение беспредельной муки и гнева проступило на нем. Комендант круто повернулся и зашагал прочь.
— Но ведь не сняли. Может быть, здесь остался кто-нибудь из членов его семьи?
— Послушай, Эрнст, — сказала Элизабет, — а мы за все это сможем заплатить? Ведь, наверно, здесь страшно дорого?
— Пожалуйста! Вильман, вот еще подкрепление. У вас есть лишний топор?
— А ты хоть знаешь, где будешь жить с женой? — спросил Гребер. — Или у тебя квартира уцелела?
— Хайль Гитлер! — Женщина пристально посмотрела на него.
— А почему не сейчас? — спросил Гребер. — Тогда нам уж наверняка ничто не помешает.
Зауэр, Иммерман и Гребер накидали из оставшейся земли небольшой холмик.
— Раньше дома и улицы были залиты светом, — сказала она, — и мы воспринимали это как нечто вполне естественное. Все к нему привыкли. И только теперь понимаешь, какая это была жизнь…
Солдат, запинаясь, что-то пробормотал. У него не было свидетелей.
Они добрались до площади, где находилось бомбоубежище, в котором они были в первый вечер. Вход тускло дымился, словно он вел в подземный мир. Они сели на скамью в сквере.
— Как мы можем знать? Разве для этого не нужно гораздо больше времени и больше быть вместе?
— Но их не потащишь с собой и в голове. Они совсем не подходят к тому, что делается кругом. А тех, которые подходят, читать не хочется.
— За них отвечаю я, — ответил Гребер. — Раз у тебя нет приказа, убирайся.
Лицо девушки изменилось. Она слегка повернула голову, словно желая убедиться, что та, другая женщина, ушла. Затем широко распахнула дверь.
— На лагерное управление. И, кроме того, в каждый лагерь на имя жены Бэтхера и моих родителей.
— Я буду молиться. Мне до зарезу нужно побывать дома. А если я попаду в этот лазарет, ни о каком отпуске не может быть речи. Мне необходимо съездить в Германию. У жены рак. Ей тридцать шесть лет. Три…
— Не знаете ли вы подходящей квартиры для нас?
Клотц повертел в руках книгу «Мейн кампф».
— Письменный стол тоже сгорит. Письменный стол доносчицы, со всем, что в нем есть.
— Оставь, говорю тебе! Это партийная речь. Если бы каждый их слушал, дела шли бы лучше!
— Эрвин? — Старик вздрогнул. — Эрвин поживает хорошо. Хорошо.
Она поднесла рюмку к губам и медленно выпила, в этом движении была и решимость, и какая-то бесшабашная удаль. Поставив рюмку на стол, она улыбнулась.
Наступил день — сырой и серый. Фронт бушевал. В бой были введены танки. На юге переднюю линию обороны уже отбросили назад. Гудели самолеты, по равнине двигались автоколонны. Уходили в тыл раненые. Ро…
Владелица магазина ввела их в заднюю комнату с затемненными окнами. Она тут же начала с Элизабет разговор, но Гребер в нем ничего не понял. Он уселся на шаткий позолоченный стульчик у двери. Хозяйка …
— Надо посмотреть, уцелела ли твоя квартира, Элизабет.
— Небольшая память о концлагере, — сказал он. — Воскресное развлечение одного шарфюрера. Он называл это «зажигать рождественские свечи». Под ногти вгоняют заостренные спички. Лучше бы он проделал это…
Гребер вытащил из ранца оставшиеся две бутылки. Арманьяк он сунул в карман, а джин отдал Рейтеру.
Ночь была ясная и морозная. Справа, из-за леса, доносились разрывы. Осветительные ракеты висели в воздухе, точно прозрачные медузы, и изливали свет. Где-то за линией фронта прожекторы шарили по небу …
— Ничего, — ответил Гребер. Все смотрели на него. У всех в глазах было то же выражение, что и у Штокмана. — Я в отпуску, — сказал он смущенно, чувствуя себя почти виноватым в том, что остался цел и н…
Кельнер принес вино и откупорил бутылку; но не налил. Склонив голову набок, он прислушивался.
Было раннее утро. Тускло-красная полоса лежала на горизонте. Снег поскрипывал: ночью опять слегка подморозило. Вырытые могилы зияли чернотой.
Он не хотел вступать в политические споры. Лучше ни во что не ввязываться. Он хотел одного — получить отпуск, и старался не испортить дела. Иммерман прав: в третьем рейхе люди не доверяют друг другу.…
Их бросали в могилу точно бревна. На холме за деревней, где снегу было меньше, его расчистили и раздолбили промерзшую землю. Это была тяжелая работа.
— Может быть, мне придется спрятать одного человека на несколько дней. У вас можно?
— Поживем — увидим. Я никогда бы не поверил, что выберусь отсюда. Думал, шлепнет как следует — и готово. Теперь надо привыкать к тому, что шлепнуло только наполовину. Не знаю, лучше ли это. То казало…
— Я тоже. Но тогда бы нас послали куда-нибудь, где еще хуже. А мне не хотелось бы изготовлять боеприпасы.
— По-моему, бывают. Человек может быть бесхарактерен, или труслив, или слаб, вот он и становится соучастником.
Залп сразу задохнулся в серой вате необъятного неба. Вороны, сидевшие на стенах, даже не взлетели. Они ответили только карканьем, которое, казалось, было громче, чем выстрелы. Вороны привыкли к более…
Тяжело ступая, подошел Мюкке. Он уставился в яму, куда медленно стекала с краев вода.
Она пошла в кухню, он за ней. На ней был черный джемпер и узкая черная юбка. Волосы она стянула на затылке толстой ярко-красной шерстинкой. У нее были прямые сильные плечи и узкие бедра.
— Хорошо, Эрнст. Ты сам знаешь, что лучше. Но помни: у Альфонса для тебя всегда найдется место. Снабжение первоклассное. Я человек предусмотрительный.
— …Убежище… На Лейбницштрассе… — донеслось до него.
— Да. Выпей еще глоток, Эрнст! Молодость ведь проходит! И уж такими, как сейчас, мы потом не встретимся! Посиди еще немножко. Придет на минутку и сейчас же убегает!
— Свинину… — унтер-офицер обвел взглядом всех сидевших в купе. Он искал сочувствующих. Но артиллеристу было наплевать. Генрих все еще стоял у окна…
— Просто, если можешь вот так повернуться на другую сторону и о той больше не думать.
Они улеглись. Здесь они были почти одни. Только по углам что-то темнело, там, без сомнения, спали люди. Луна светила из-за разбитой колокольни. Она бросала свой свет на древние могилы настоятелей соб…
— Высадили. Вот и утряс. Жирный боров так обозлился, что уже больше не стал искать.
Гребер просидел еще довольно долго на развалинах. Поднялся вечерний ветер и начал перелистывать страницы книги, точно ее читал кто-то незримый. Бог милосерд, — было в ней написано, — всемогущ, всевед…
— Пари, нахальный мальчишка? А вам, фрейлейн, еще и весело? Поистине, как низко мы пали.
— Не может быть. Лунный свет не такой белый.
— Ладно. Моя фамилия Бэтхер. Мою жену зовут Альма. Запиши.
Он обошел стол и обнял Элизабет. Он ощущал ее, и ощущал как свое второе «я», которое в нем раскрывается теплее, богаче, многокрасочнее и легче, чем его собственное, раскрывается без границ и без прош…
— Поскорее бы выйти отсюда! — прошептала она. — Тут можно задохнуться!
Элизабет кивнула. Он взял рюмки и налил их до краев.
Офицер сделал паузу. Потом заявил совсем другим тоном, что фюрер, несмотря на чудовищную занятость, печется обо всех своих солдатах. Он хочет, чтобы каждый отпускник отвез домой подарок, поэтому все …
Из окна комнаты фрау Лизер вырвалось пламя.
— Теперь все уже давно переменилось, как с японцами. Японцы теперь тоже арийцы, с тех пор как сделались нашими союзниками. Желтолицые арийцы.
— Да. А нацисты начали с нескольких безработных фанатиков в мюнхенской пивнушке.
Польман откашлялся. — Все дело во мне. Я на подозрении.
— Сегодня сюда будут доставлены четверо русских партизан. Завтра же на рассвете их надо расстрелять. Поручено нашей роте. Найдите в вашем взводе охотников. В противном случае назначьте людей сами.
— А почему это вы вдруг в штатском? — спросила фрау Лизер.
Гребер нашел Фрезенбурга в полевом госпитале; это был простой, наскоро оборудованный барак. Левую ногу у Фрезенбурга раздробило.
— И я так думаю. Кто у нас может кончить войну? Уж, конечно, не генеральный штаб. Он не возьмет на себя такую ответственность, — Иммерман криво усмехнулся. — В прошлую войну он сумел подсунуть это ре…
— Свиньи, — заявил привратник, обращаясь к сидевшим за столом. Он проснулся, зевнул и тут же снова улегся. Крыша первого дома обвалилась.
Показался Мюкке с четырьмя русскими. По два солдата конвоировали их спереди и сзади. Впереди шел старик, за ним женщина, потом двое мужчин помоложе. Все четверо, не ожидая приказа, построились перед …
— Ну вот видите, фрау Клейнерт. Это же чудесная смерть! Так бы и я умереть не прочь. Честное слово, плакать не стоит!
— Почему? Что случилось? Тебе надо возвращаться раньше срока?
— Вероятно, и возможности у вас не было. Ведь книги не потащишь с собой в ранце.
Они вошли в холл. Мимо них прошествовали майор и два капитана. Гребер вытянулся перед ними.
— А я ведь знаю вас, — сказала она. — Вы учились когда-то в здешней гимназии?
Они двинулись дальше. Закат разгорался все ярче. Его отсвет падал на их лица и руки. Гребер смотрел на людей, которые попадались навстречу. И вдруг он увидел их иными, чем до сих пор. Каждый из них б…
Супруги не ответили. Они старались не смотреть на него.
— Фрау Лоозе, — медленно произнес он, запинаясь, — постарайтесь вспомнить! Видели вы моих родителей? Откуда вы знаете, что они погибли?
Циглер покачал головой. В дверях уже стояла его жена.
Они прошли, куда он указал. Из галереи доносился многоголосый храп. Гребер расстелил на траве плащ-палатку и одеяла. Он взглянул на Элизабет. Та смеялась.
— Как здесь чудесно! И, знаешь, — у меня такое странное чувство, точно когда-то я уже была здесь.
— Я доложу господину пастору Бидендику о ваших кощунственных речах!
— Хорошо, — отозвался Гребер. — Дайте. И все, что вы к нему посоветуете. Мы полагаемся на вас.
Элизабет рассмеялась. — Это мы так смотрим.
— Просто мутит, как вас послушаешь, — неожиданно сказал Мутцигу один из болельщиков, сидевших вокруг игроков. — Напейтесь и будьте мужчинами.
— Да, — сказал Гребер, — в самом деле, почему? Хорошие мысли всегда приходят поздно.
— Вот свинство! Оно должно быть в порядке.
— Шампанское тоже есть, — продолжал Альфонс. — Я лично этой дряни терпеть не могу. Но, говорят, в любовных делах оно незаменимо. Сунь-ка в карман бутылочку. Пусть поможет твоим успехам. — Он громко р…
— Нет, — сердито ответила женщина. — Никакой кошки нам не попадалось.
Когда Гребер вскочил, еще только рассветало. На передовой бушевал ад. Снаряды уже рвались над деревней и позади нее. Он бросил взгляд на сарай. Решетка была цела. Пленные шевелились за ней. Потом он …
Штейнбреннер одним прыжком подскочил к нему и наотмашь ударил по лицу.
— Ничего? — переспросил Фельдман. — Потому ты и спишь до полудня, как дохлый?
— Вот так-так! У тебя же есть еще твоя толстая хозяйка для жирности.
— Где Бэтхер? — спросил Гребер. — Еще не вернулся?
Они смотрели друг на друга и молчали. Несколько человек с музыкальными инструментами в руках выстроились в центре перрона.
Гребер сначала с ужасом уставился на окно, вспыхнувшее белым, желтым и зеленым светом, а затем метнулся обратно к воротам.
— А с тобой — ничего? Я боялась только за тебя.
Они пошли дальше. Фабрика стояла на небольшой площади, на самом виду. Гребер внимательно рассматривал ее.
— Минутку, — сказал он Элизабет и взял свою шинель. — Я сейчас. — Он вошел в винный погреб и тут же вернулся. — Так, а теперь пойдем.
Бэтхер кивнул, потом поднял глаза к голубому небу.
Утро было сияющее. Гребер довольно долго не мог опомниться и сообразить, где он, так сильно сказывалась привычка спать среди развалин. Но затем все события вчерашнего дня разом нахлынули на него.
Гребер не поверил, но у него больше ничего не было, и он не мог выторговать что-нибудь получше.
— Верно что-то с паровозом, — заметил унтер-офицер.
— Дружок ты мой, ты еще не то увидишь! Я ищу жену уже пять дней. Пять дней — с утра до вечера: она исчезла, будто сквозь землю провалилась, будто ее заколдовали!
— Слава богу! Кажется, я бы убил ее, если бы она при мне сказала хоть слово. Она вчера устроила тебе скандал?
Она покачала головой. — Разве нам не пора идти?
Элизабет уселась рядом с Гребером на его ранце.
Гребер с недоумением разглядывал подъезд. Он увидел начало лестницы. Поискал глазами номер. К нему подошел участковый комендант противовоздушной обороны.
— Станиоль. Это очень тонко нарезанный алюминий. Вроде серебряной бумаги, в которую завертывают шоколад.
— А почему бы и нет? Бог интернационален. Или ему тоже нельзя?
Тогда второй жандарм сгреб его поперек тела и, как легонький сверток, вытащил из отделения. Он сделал это не грубо, но с полным равнодушием. Седой солдат не кричал, Он исчез в толпе раненых, стоявших…
— Умирают всегда слишком рано, даже если человеку девяносто. Когда похороны?
— И поэтому пропал весь мой отпуск. Все, чего я от них добился, это чтобы они не провожали меня на вокзал. И я боюсь, вдруг они все-таки там окажутся. — Он рассмеялся. — С самого начала поставь себя …
— Ну да, — ответил Гребер, бесясь от нетерпения. — Там. Мы как раз откапываем. Я ищу свою семью.
— Я же вам только что сказал — въезд в Рейнскую область запрещен. Куда вы хотите поехать вместо этого?
— Разве ты умеешь шить? Вот не сказал бы.
— Твое здоровье, Эрнст. Итак, ты женишься. Поздравляю от всего сердца. Я, конечно, как был, так и останусь холостяком. Я знаю твою будущую жену?
— Хорошо, — сказал обершарфюрер с уважением. — А вы ничего не нашли? — спросил он Элизабет.
Русские молча смотрели на него. Они не верили ему. Он отбросил винтовку в сторону.
— Ну, как настроение на родине? — спросил Штейнбреннер.
— Отпуск… — с горечью сказал слесарь из Кельна. — Вот так отпуск! Что же мне теперь делать?
Они лежали рядом. Гребер видел одеяло на полу и зеркало, и раскрытое окно. Ему казалось, что эта ночь будет продолжаться бесконечно; вдруг он почувствовал, как время снова начало пульсировать в тишин…
— Надеюсь, никто не скажет, что Альфонс жадюга. Верно? Особенно в свой день рождения! И уж, конечно, не для старого школьного товарища!
— Не знаю, — повторил он. — С некоторых пор я ничего не знаю. Прежде все было ясно, а теперь все смешалось. Хорошо бы заснуть и проснуться в совсем другие времена. Но это даром не дается. Чертовски п…
Гребер тут же забыл о нем. Он оторвал еще клочок от портрета Гитлера и записал на нем адрес, который увидел на двери. Это был адрес семьи Лоозе. Он знал их и решил справиться у них о своих родителях.…
— Пить вино — это тоже смотреть в другую сторону?
— Осторожнее, — заметил один из отпускников и покосился на двух эсэсовцев, которые прошли мимо, скрипя сапогами.
Элизабет повернулась и выключила свет. Потом скользнула через темную комнату к окну. — Почему не переезжаю? Потому что не хочу трусливого бегства.
— Вот и великолепно. Купи себе золотые туфли.
Мужчина поспешил дальше. Входная дверь снова распахнулась. Люди торопливо выбегали из домов, словно их, как оловянных солдатиков, вытряхивали из коробки. Дежурные противовоздушной обороны выкрикивали…
— А ты не одолжишь мне свой мундир? — спросил он.
— Это не бомбы, и не артиллерия, и не самолеты, Элизабет, — сказал он.
— Я, собственно, больше не хотел этого делать. Но надо же нам есть. Вот так и разлагаемся понемногу.
— Вот негодяи! Они все-таки ухлопали Шнейдера. Прямо в голову.
— Когда приезжаешь с фронта, первый раз всегда получается не то, это каждому известно.
— Тоже ничего. В больницах их нет, это можно сказать теперь наверняка. Я сегодня почти все обошел. Милый человек, чего я только там не насмотрелся! Женщины и дети, — ведь это, понимаешь, не то, что с…
Гребер не ответил. Никогда не спорь с тем, кто потерял руку или ногу, — он всегда будет прав. Спорить можно с тем, у кого прострелено легкое, или осколок засел в желудке, или кому, быть может, пришло…
— Вижу. Но туда нельзя ехать. Поймите же, наконец! В настоящий момент въезд в Кельн отпускникам запрещен.
Иммерман удивленно взглянул на Мюкке, но промолчал. Через несколько минут весь снег отгребли от тела. В мокром мундире обнаружили бумажник с документами. Буквы расплылись, но кое-что еще можно было п…
Он связал постель. Потом зажег спиртовку и поставил на нее котелок с водой. Вдруг он вспомнил, что не захватил в комнате Элизабет продовольственные карточки. В эту минуту вернулась Элизабет. Лицо ее …
— А, солдат, — сказал комендант. — Все еще здесь!
— Эрнст, — сказал кто-то у него за спиной. Он вздрогнул и мгновенно обернулся. Перед ним стоял человек без ноги, на костылях. Сначала Греберу почудилось, что это тот самый инвалид с Хакенштрассе; но …
— Ишь чего захотел, справедливости! Да разве она есть для военных? Пойдем, нам пора. Никто доносить не будет! Он только языком мелет! Прощайте, друзья! Всех благ! Удерживайте позицию!
— Предоставим это божественному провидению. А вот что мы предпримем сегодня? Пойдем в тот же ресторан, что и вчера? Там было отвратительно. Вот посидеть в «Германии» — другое дело. Но она закрыта.
Человек откинулся назад. Освещены были теперь только его руки. Световой круг, дрожа, скользнул по ним, Обер-кельнер, видно, тоже дрожал. Мундиры полетели в разные стороны.
— Удивительно, как легко отказываешься от того, с чем вчера, думалось, невозможно расстаться, — заметила Элизабет.
Гребер провел рукой по лицу засыпанного. Оно было неподвижно.
— Это верно. Но можно ли всегда жить с такой же ясностью, с какой думаешь?
— Питание — в бараке номер три, — наконец объявил старший. — И потом — вам надо привести себя в порядок. На кого вы похожи! Нельзя же приезжать на родину свинья-свиньей!
— Это солнце, ваша честь. Под его лучами осенью зрел виноград. Теперь вино возвращает эти лучи. Такое вино в Рейнской области называют дароносицей.
Гребер сидел молча. Он ни о чем не спрашивал. В эти времена, когда происходило столько событий, любопытство умерло. Он лишь смутно дивился тому, что сам сидит так тихо, оплетенный ясным сном, точно с…
— Да вот, когда ты спала. В темноте, в дождь, многое приходит в голову.
Гребер придвинул-свой стул вплотную к стулу Элизабет.
— Ты прав, — сказал он. — Мы не сделаем этого. Лучше постараемся, чтобы подобное никогда больше не повторилось.
Одна половина домов на Янплац была разрушена, другая уцелела. Только кое-где зияли проемы пустых окон. В уцелевших домах продолжалась повседневная жизнь, женщины убирали и готовили; а на другой сторо…
— Нет, — отозвался Гребер, он все еще не сводил глаз с Гейни. — Я больше не буду убегать.
— Чечевичный суп — какая роскошь! Я давно его не ел.
Это был только сапог. Он еще держался. От талой воды ноги в сапогах сгнили и мясо расползалось.
— Мы ждем там новое секретное оружие, — сказал он. — Говорят, какое-то чудо.
— Собственно, этих бедняг можно понять. Ведь мы разоряем их страну.
Женщина не ответила. Казалось, она прислушивается к чему-то, что происходит внизу. — Вы на прием?
— Ну, значит, не повезло. В наше время очень многим не везет, Эрнст. Возьми хотя бы смерть от бомб. Пять тысяч убитых в одном только нашем городе. А люди-то были получше, чем те, кто сидит в концлаге…
Она обернулась, но заметила его не сразу. Фигура ее темнела на фоне огня, только волосы светились.
— Да разве тебя поймешь. Сказать ты все можешь. А кто знает, какие у тебя секреты.
Гребер отправился на Хакенштрассе. Он был несколько ошеломлен этой встречей. «Крейслейтер! — думал он. — И должно же так случиться, что первый человек, который готов мне помочь без всяких оговорок и …
— Почему? Мы же пробыли здесь не больше часу.
— Почему ночью? Ведь ты же вернешься не ночью?
— Ладно, — сказала она: — Я живо буду готова. В общем, я ведь ждала тебя, но не была уверена. Может, ты забыл. Только выйди из комнаты, пока я переоденусь. А то фрау Лизер еще донесет, что я занимаюс…
Гребер, тяжело ступая, шагал по тропинке вокруг деревни. Смутный свет безлунной ночи искажал перспективу. Снег где-то перехватывал этот рассеянный свет и отражал его. Дома казались дальше, леса ближе…
Марабу откупорил новую бутылку. Он напоминал теперь заботливую мать.
— Вы же видите. Я получил наследство. От одного крейслейтера. Вам неприятно?
Последний налет оставил на улице следы нескольких прямых попаданий. Дом с уцелевшим фасадом окончательно рухнул. Дверь, на которую наклеивалась местная «газета», переставили немного подальше и укрепи…
— Да не знаю, — ответил он. — Все это еще как-то до меня не доходит. Люди же не могут просто так потеряться, в самом сердце Германии…
— Мне лично рисковать нечем, — сказал Гребер. — Через несколько дней я возвращаюсь на фронт. Но моя жена — другое дело. Ведь она остается здесь. Об этом я не подумал.
— Отпускники, едущие в Гамбург и Эльзас, три шага вперед! — скомандовал он.
Небо было залито золотистым сиянием восхода.
— Чудак-человек, разве я ее обманываю! Да будь она тут — я бы на хозяйку и не взглянул! Никакого обмана тут нет! Просто необходимость.
Вой гнал их вперед. Он стоял всюду — в комнате, в коридоре, в прихожей, на лестнице — он ударялся, о стены и смешивался с собственным эхом, он словно настигал их со всех сторон, и уже не было от него…
Гребер не сводил глаз со спины Гейни. Во рту у него пересохло. Из-за калитки донесся собачий лай. Он испугался и посмотрел вокруг. «Я слишком много выпил, — сказал он себе, — нужно остановиться, все …
— Запрещено. Ближайшее убежище на той стороне площади.
— Что ж, несите. Сегодня мы живем по-княжески.
— Ведь это уже давно было, — сказал он, помолчав, стараясь говорить как можно мягче и бережнее. — Теперь уже поздно, солдат! Мы должны продолжать здесь…
— Эта женщина подслушивает у двери. Она доносчица. Поэтому я и завела патефон. — Она стояла перед ним, и он услышал ее взволнованное дыхание.
— Почему ты хочешь жениться на мне, — пробормотала она. — Ты же меня почти не знаешь.
Он налил рюмку и протянул ей. Она выпила.
— Я целый день думал и решил, что сделать, пожалуй, уже ничего нельзя. Взять заявления назад — значит тем более привлечь к себе внимание.
— Пей, — сказал Гребер Элизабет и обернулся. — А как насчет воздуха? Он тоже ваш?
Вельман состроил гримасу. — Семья, Эрнст! Родители! Ни черта не получается! Они способны все испортить. Ты здесь давно?
— Эрнст, — спросил он, — а у тебя что? — Он невольно окинул Гребера взглядом, словно отыскивал следы ранения.
— Да, тоже. Надень самое светлое платье, какое у тебя есть.
— Ах, оставь ты меня в покое, — вдруг обозлился Бернгард и отвернулся.
— Ошибаешься. Поляки, чехи и французы — вот те ублюдки. А русских мы освобождаем от коммунистов. И они арийцы. Конечно, исключая коммунистов. Ну, разумеется, не господствующие арийцы. Просто рабочие …
— Не знаю, мне кажется, я могла бы довольно долго выдержать такое счастье.
— Оба мы скоро останемся в одиночестве, — сказал он. — А если мы поженимся, такого одиночества не будет.
— Надо глубже, — сказал Гребер. Вместе с Штейнбреннером и Зауэром он наблюдал за работой пленных.
Элизабет рассмеялась. В прихожей что-то упало, фрау Лизер выругалась. Затем хлопнула дверь.
Люди получили обратно свои вещи и оделись. И вдруг стали опять рядовыми, ефрейторами, фельдфебелями и унтер-офицерами. Человек с русским ребенком оказался унтер-офицером. Бас — тоже. Мышь — солдатом …
— Не вздумайте расположиться на могилах соборных каноников, — ворчал причетник. — Останьтесь на той стороне, рядом с галереей. Спать вместе вам нельзя. Только рядом. Постелите порознь. Раздеваться во…
— Уничтожим, — сказал Шнейдер. — Мы уничтожаем их дважды на дню. — Он взглянул в свои карты: — У меня двадцать.
— Ладно. А теперь заткнись. Завтра помолишься. Или хоть потерпи, вот поезд отойдет, — сказал чей-то голос.
— Да. И вот ищу родителей. Их дом разбомбили.
Он налил ей и поставил бутылку на стол. Водка была крепкая, прозрачная, чистая. Элизабет выпила.
— Я каждое утро запираю свою комнату, когда ухожу.
В кухне они увидели фрау Клейнерт, облаченную в белый фартук.
Он остановился. Это не дым из трубы, и не дым от костра; это запах гари. Посмотрел вокруг. Но дома были целы, крыши не повреждены. Широко раскинулось над ними темно-синее небо.
— Да. — Под ее пристальным взглядом Гребер растерялся. — По крайней мере брак даст хоть что-то.
— Если тебе все это ясно, — сказал он наконец, — то почему ты здесь?
Мутциг со вздохом повернул ручку обратно. В палату ворвались выкрики оратора, возглашавшего победно «Хайль!». Арнольд слушал, стиснув зубы. Штокман сделал Греберу знак и пожал плечами. Гребер подошел…
— Мне ничего не нужно. Я зашел только на минутку — спросить, не узнал ли ты чего-нибудь.
— Нет. Я обещаю исправиться. И пока что перестану говорить о ежемесячном пособии.
Глаза Штейнбреннера отливали синевой, ноздри тонкого носа раздувались. Руки судорожно ощупывали кобуру.
— Это мы выясним. Я скажу, что тебе стало плохо и ты вышла на минутку. Иди, Элизабет!
— Если вы хотите остаться здесь, придется вам ночевать под открытым небом.
Свет быстро описал дугу, метнулся к потолку, скользнул обратно и озарил накрахмаленный пластрон сорочки, полу фрака, черный галстук и смущенное лицо.
— Обманывать? Да? — прорычал жандарм. — Что это вы вздумали запираться? В прятки поиграть захотелось?
— Прошлому. Нам с ним нечего делать. Оно нас только связывает. Даже хорошее, что в нем было. Нам надо начинать все заново. Наше прошлое обанкротилось. К нему нет возврата.
— Ты не очень расстроилась из-за квартиры?
Он решил отправиться к Биндингу. Может быть, у того есть новости.
— Это полог. А шинель повесим с другой стороны — получится что-то вроде палатки. Как ты считаешь?
Лейтенанту Мюллеру шел двадцать второй год, и его всего шесть недель как прислали в роту. Он внимательно оглядел приговоренных и вслух прочитал приговор.
— Есть! Вот, смотри, Итальянская Швейцария.
Гребер осмотрелся, ища подходящее место. Ночь уже наступила, и на мрачном фоне багрового неба высились черные зубчатые руины.
Новобранец кивнул. Он разглядывал русских, словно зверей в зоопарке.
— Спасибо, — сказал он. — Большое спасибо.
— Надо послать к черту очень многое, — сказал Гребер. — Я тоже об этом думал.
Дверь на улицу захлопнулась, вой стал глуше.
— Что же мы, в конце концов, счастливы или несчастны? — спросила она.
— Ты сильно ошибаешься! — Бэтхер оживился. — Тут огромнейшая разница, приятель. То, что ты видишь, это студень, дряблый жир, утонуть можно. Она, конечно, особа видная, полная, сдобная — что и говорит…
— Да не кипятитесь вы, — сердито прервал его Гребер. — И вообще из какого сундука вы вылезли? Убирайтесь-ка обратно в свой нафталин.
— Тебе повезло, Эрнст, у нас холодный ужин. Выбирай, что приглянется. Или лучше вот что: фрау Клейнерт, заверните-ка ему хорошую закуску, а мы тем временем наведаемся в погреб.
Швейцар окинул мундир Гребера презрительным взглядом.