Все цитаты из книги «Метро 2035»
Артем и сам был безрукий, и не мог толпу остановить больше никак.
– Да. Нет, постой. Давай со мной их. Могут пригодиться. Только глядите, чтобы молчали.
Савелий помолчал. Пошевелил с надеждой убитому радисту руку ботинком. Но тот был убит бесповоротно.
– Объясни мне. Вот эта книга твоя. Она зачем?
Ровно возразила; но Артем знал – вот именно когда таким голосом она говорит, спокойным – может ударить. Да и вообще все может, обучена. С таким отцом.
– Они – меня или я – их? Будет книга. О тебе. Настоящая книга, и приличным тиражом. Что тебя не устраивает, никак не пойму?
– А тоъку, майоъа ваъить? – возразил Леха. – Майоъов хоть жопой жуй. Заваъишь майоъа – тойко капитана объадуешь. Ваъить съазу маъшаъов нужно.
– Отвали, мурло! Мурло, провокатор! Отвали! Мы никуда не пойдем! Мы тут живем! Тут!
Как можно все свою подземельную жизнь мечтать написать книгу для потомков, для следующих поколений, чтобы эти поколения знали, откуда взялись, чтобы не теряли мечту однажды вернуться наверх – и не по…
– Помню телевизор. Помню, как в телевизоре – у нас здоровый такой был – показывают президента. И президент говорит: у нас нет другого выбора. Нас вынудили. Нас загнали в угол. Не нужно было нас в уго…
Молчал Лондон. Молчал Париж. Молчали Бангкок и Нью-Йорк.
– Конечно! – сказал Артем. – И я об этом!
– Вот сюда. Сюда. Вот. У нас тут и диванчик удобный.
– Теперь бегом, – сказал Летяга. – Догонят – меня с вами положат.
– А ты не спрашивал себя, зачем я вообще за тобой на ВДНХ ушла? Что я в тебе нашла, себя не спрашивал? Там весь Орден, вся стая этих кобелей за мной по пятам ходила, герой на герое, все под хвостом п…
– Ганза? А ветряки… Кто построил ветряки? Я слышал про политических, которых Красная Линия отправляла… Ссылала… С Бульвара Рокоссовского… С Лубянки… На строительство.
Артем дергался, извивался, но его держали крепко. И во рту не было даже крошечного отверстия, чтобы сказать через него Летяге про вторую минус – да и вернул уже Летяга этот долг, а сам Артем перезаня…
– Орден узнал. Стычка была – говорить или нет.
Колю Артем держал на руках, сколько мог, но все равно потерял.
– Под ними. Но в этом и уязвимость. Если их выкурить оттуда… Арестовать… Можно всех выпустить наконец! Наверх! Всем нам можно выйти! А?
– А может, и с Зорями? Он-то откуда знает? А?
Точно, понял Артем. Грех не взять. Все равно крови литься. Дитмар, конечно, попробует.
– На что вы рассчитываете с этим конвертиком? – Дитмар хмыкнул. – Поезд уже идет, его не остановишь, хоть на пути бросайся. Театральная будет нашей. И Площадь революции будет. Красные ничего не смогу…
А Артему хотелось в другой конец заглянуть, в обратный.
– Шоссе Энтузиастов, – прочел Артем на синей табличке.
– Настучал, а? Молодец, Никицка. Настучал. Отвали! Я открою все равно. Все равно пойду!
– Тебе тут нельзя, Артем, – она смотрела на него снизу. – Зачем ты сюда вернулся?
– Может, с нами? Нам идейные нужны! – позвал тот, с родинкой.
– Квартирка с отдельным санузлом. А? Звучит! И пенсия военная. Сможешь завязать со своими вылазками. Доктор тебе сказал же, а ты…
– Нет, конечно. Зачем сюда всех-то пускать? Это храм. Святилище.
– Сейчас, – сказал Артем. – Погоди, чувачок.
– Я ушел. Чтобы книгу писать. Думал, книга важнее. Оставить после себя что-то хотел. А жена все равно не денется никуда. Понимаешь?
Артем покосился на неприметного; но теперь, когда Рожин проснулся, тот, едва успев сгрести всю сотню патронов куда-то под стол, потерял всякий интерес к действительности и рассеянно вычищал грязь из-…
Экскаватор задумался. А мачта, все равно уже срубленная, стала мимо окна тяжко опускаться наземь. Артем выдохнул черный дым и поверил наушникам. Не сумел не поверить.
– Но люди же приходят… Были ведь люди из других городов? Приходили в метро.
Хлестануло тут же еще – на голос. Бетоном окрошило.
Наконец полковника водрузили на каталку, а Артема протащили внутрь. Там, за дверями, начинался длинный коридор с многими выходами. Артема бросили сразу.
– С голоду дохнут потому что! – пузан потер свой огромный живот. – Вот и лезут на нас эт-самый. Отнять и поделить.
Как сидел, так и встал – между Аней и Артемом. Они переглянулись.
Свинолуп стоял молча, ждал, убедит ли этот полудохлый остальных отойти от лестницы. Стрелки ждали его приказа.
– Спасибо. Я не знаю, как… Я потом заплачу.
– А главное – они этот форпост строят рядом с радиостанцией. Это о чем говорит? О том, что они с кем-то связываются. Может, эвакуацию готовят? Представь себе: возвращение наверх! Надо только в Балаши…
– Ты… Бедная девочка. Я потерял тебя… Я виноват…
– Из садика кто сегодня Танюшу забирает, я или ты?
– А вы, кстати, не еврей? – спросил Борис Иванович у Гомера.
– По твою душу пришли. Ну мы им, конечно, от ворот поворот.
– Если ты думаешь, что мне это все легко далось…
– А лучше, если бы баба. А этот выглядит так, как будто его вагоном переехали. Дайте-ка света… Не мой профиль. Я венеролог вообще-то. Ко мне очередь.
– Самый неспокойный участок границы. Укрепляемся. Готовимся. Так, чтобы мышь не прошмыгнула. Так что, простите, туда сейчас не пойдем.
Глупо, неловко ткнул стволом в щиток. Хрустнули лампочки.
– Замолчи. Молчи. Дай, я попробую… Просто лежи.
– Ну вы и гады! Хотя ты ничего. Ладно, милуйтесь. Если у тебя там штепсель не сгорел.
– На Театральной! По поводу вашего вторжения!
Прошка постоял-постоял, потом его повело. Задние ноги подкосились, он сел на зад, но тут же поднялся. И снова упал. Завизжал, сознавая предательство. Попытался встать, но уже не смог.
– А тебе-то сколько было лет? – спросил Артем.
– Бессолову набери! Еще! Мне с ним переговорить надо! Лично!
Расстегнули наручники, сдернули с плеч балахон, дали под зад пинка; потом рядом упал-звякнул черненый револьвер.
Открыл глаза – а уже Москва. Катили по набережной. Вечерело.
– Зря. Надо пить больше. В водке спасение народа. Она, кстати, и от радиации помогает.
– И что?! И помогаю им ракеты навести опять?! По своим?! По жене, по отчиму?! По тебе, мудиле?! Тебя продали, меня продали, и наших всех продали, души их, всем списком! Вот что. Понял?!
– ПУТИ НАЗАД НЕТ! И МЫ НЕ СОБИРАЕМСЯ ОТСТУПАТЬ! РАДИ ВАШЕГО, РАДИ НАШЕГО БУДУЩЕГО! РАДИ БУДУЩЕГО НАШИХ ДЕТЕЙ! РАДИ БУДУЩЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА!
– Да наемником честней быть! Чем теперь в Ордене вашем!
– Готовченко! – сказал Петр Ильич. – Я разделаю, на кухню тогда доставлю. Что сказать-то? Запечь? Рульку потушить?
– А? Что? Не останавливайся, ну пожалуйста.
– Вот качество, – задумчиво произнес он. – Из него, наверное, сто лет назад еще расстреливали. А все равно… Надежней нагана машинки нет. Особенно для этого дела. Не заклинит, не перегреется.
Но вот среди всех этих лиц появилось одно: главное. Усы заброшены, волосы – жидкие уже и все седые – мостом перекинуты через плешь. Но лицо вычерчено одними прямыми линиями; никаких скруглений. И ост…
– Пулю давай! Давай пулю, изверг! – забеспокоилась девчонка.
Он замолчал и в комнате установилась тишина, как будто отказ был заранее записан на кассету; вот она доиграла до конца, щелкнула – и за ней уже никакой музыки.
– Постой. Саша? Моя? В этом гадюшнике? В притоне? Она? Что она… Что она там делала? Ты ее видел – как? Она – что?
– Нээ тупы ушэ… – слабо попросил с заднего сиденья Леха незакрывающимся ртом.
А там над деревьями торчали как раз опоры ЛЭП.
– И он приказ выполнял. Вряд ли сам придумал. Они все там приказ выполняли.
– Родные у них все тут теперь. А тебя, ей-богу, не пойму. Здоровье себе испортил только. Еле откачали тебя, дурачка. Ты вот – что там ищешь?
– Это он тебя сигаретой прижигал? Почему ты такое терпишь? И за что он меня? Там, на руке – татуировка орденская. Была.
– Дурак, что ли?! Значит, тут люди живут! Тут! Куда еще такая прорва электричества нужна? Сколько их? Ты глянь! Считай: шесть, семь, восемь, девять! Десять-одиннадцать-двенадцать-тринадцать! И вон та…
Артем, кривясь, закатал. «Если не мы, то кто?». Татуировка уже посерела.
Комната. Белый кафель кругом. Пахнет карболкой. Кушетка, доктор стоит в маске микробной, в шапочке, одни лохматые брови нависают. Двери какие-то дальше. Унтер с ними вошел, в углу на табуретку присел…
– И снова бой. А гёрл нам только снится, – поддержал его Летяга. – Все, мужики, айда. Фюрер ждет. А фюрер не ждет!
На него с улыбкой глядел человек. Темные волосы – влажными пластами через лоб, мешки под глазами набрякли, глаз хмельной блестит, рубашка расстегнута. Рядом с ним какой-то лысеющий боров, раскрасневш…
Он попытался дрожащего зайчика ладонью накрыть, а тот на руку перепрыгнул.
– Книга? Ну так получается, что мы тут живем, а время остановилось, понимаете? Нет историков, и некому записать, что мы тоже жили, и как, и выходит, что как бы зря наша жизнь идет. А ведь это неправд…
– Эй, мужики! – крикнул он пограничникам, тяжело поднимаясь. – У нас тут ЧП! В лазарет нужно! Слышите?
– А у нас другая информация насчет Театральной, – равнодушно отозвался Дитмар. – И не всем она понравится, гражданин сталкер. Вашим товарищам, к примеру. До свидания.
– Давай сюда свое сердце. Хочу согреться.
– Это… Ты говорила, я это сам себя прижег?
– Можно поинтересоваться, какова цель вашего визита на Ганзу?
– Ну как хочешь. У меня в метро ни отчима, ни мачехи. У меня, кроме шлюх, в метро никого. А шлюхи вряд ли прям подорвутся и помчатся куда-то. Им в темноте сподручней.
Бежал-бежал по лабиринту, и выход впереди казался уже, и вдруг: все коридоры окончились тупиком. И позади мостки, по которым прыгал, все в пропасть ухнули; куда деваться теперь? Загнали.
Толпа загудела; но и гудеть у нее получалось только хором, только слаженно, как у строя.
– Ветераны Ордена возмущены самоуправством нашего бывшего командующего, полковника Мельникова. Наш товарищ был убит его прихвостнями вместо честного суда. Приносим извинения гражданам Полиса за беспо…
Было на предплечье: «Если не мы, то кто?». И ни одной буквы не осталось. Все закрылись обугленным, вспухшим, из-под которого красное и белое лезет. На каждую букву – маленькое круглое клеймо.
– Вот она, помощь! – Артем вцепился Летяге в плечо, ткнул пальцем вверх. – Вот! Твоя!
Тут клюкнуло что-то быстрое, и Летяга брызнул красным на белую красивую стену за собой. Брызнул, ослаб, сел и лег лицом в пол. Затылка у него не стало, вместо затылка сделалась мясная воронка.
Саша Гомеру дала силы, надежда обманула тело. Но обмана ненадолго хватило. Киркой старик махал слабо, и не он теперь командовал инструментом, а инструмент им – вел Гомера, раскачивал. Раньше с ним бе…
– Почему он без сознания? Не из-за колена же! И румянец этот. Загорал он еще, может?
– Облученный? – понял Дитрих и отодвинулся. – Ты тот сталкер, что ли? Завербованный?
– Да хорош ты, Артем! Задрал уже! – не выдержал парень с долгим носом и мелкими глазками. – Всех же разбомбили америкосы! Ничего нет! Что ты страдаешь все?! Они нас, мы их, точка!
– Ты закончил свою книгу? Чем? Что случилось на Тульской?
– Да. Ну. Тут так. В общем, с Артемом все было почти ясно. Что вероятно работает на противника. Преследует цель раскачать обстановку. Демаскировать Москву. Навести огонь. И с депешей…
Артем один этого ждал. Только этого и ждал он.
– Ну… Если я приму его предложение… А я принял. То мне будет… Некуда… Не на ВДНХ же. Я буду тут. Казарма. Сегодня вот операция какая-то, меня посылают. И…
– Простить нельзя, а забыть можно. Все с собой договариваются. Люди меня редко, сталкер, удивляют. Человек просто устроен. Шестеренки в башке у всех одинаковые. Вот тут – желание жить получше, вот ту…
– С этим-то все. Другие есть, – пробубнили ему. – Куда бежать-то тут? Некуда.
Жалко, ты не слышишь, как там, на станции, люди просят правды.
– «Нет, а что?» – засмеялся хозяин кабинета. – Вы мне определенно нравитесь. Я, кстати, к вашему брату с большим пиететом, в отличие от многих коллег…
– Я человек маленький. Я, братик, сам не хочу заглядывать туда, куда меня не просили. Каждый должен своим делом заниматься, я считаю. А в чужие не лезть. Я кто такой, чтобы решать? Ты меня понимаешь?
Артем ждал тихо, больше даже не думал, чтобы шумом мысли не спугнуть севшую ему на плечо волшебную жар-птицу, удачу. Один шанс был на тысячу.
Артем, обозленный на себя и на этого глупого старого враля, положил затылок на истыканный пулями песок и сжал веки. Сказочник гребаный. Только на душе короста нарастет – кто-нибудь придет и отковыряе…
– Так что, – сказал Савелий. – Я бы не против, если бы они все были живы. Или хоть кто-нибудь. Хоть дед, который против нас жил, и который мне уши драл за то, что я в его кур из рогатки шпулил.
– Ну это… Все… Немного странно… Звучит. По правде.
Все? Провел по черепу рукой; Сашенька обривала.
– Ты правда думаешь, что тебя там убить могли?
– Спрячь меня. Спрячь. Прошу тебя. Спрячь меня тут.
– Тихо. Тихо! Это помощь! Это не патроны. У них голод. Они на эти патроны грибы будут покупать. У Ганзы. У Ганзы. У самих весь урожай сгнил.
Сразу же, без проволочек, и вышвырнули из бункера. Как был в официантском обмундировании, так и остался. Врачица только успела каких-то таблеток напихать ему в карман выглаженных по стрелочкам штанов…
И тут в этом их космосе задрипанном зажглась сверхновая.
– Я тут все как свои пять пальцев, – по-хорошему объяснил Артем и двинул вперед; Гомер пошаркал за ним.
Вышел к причалу. Высокая вода стояла, по кромку.
– Это правда тоже. Такое людям хочется читать? Такое им нужно? Не надо их этим дерьмом пичкать. Им герои нужны. Им миф нужен. Им красота в других необходима, чтобы самим оставаться людьми. Что я им р…
Вся станция была разнесена, раскурочена. Мрамора не осталось ни плиточки, все ободрали и куда-то унесли. Был голый исшкрябанный бетон, были горы земли, реки грязи, подпорки дряхлые деревянные; вместо…
– Это он? Тот извращенец, который тебя использовал тогда, ночью? Который меня использовал? Который смотрел на нас?
Там был внедорожник. Широкий, тварь, внедорожник. Гнал по тротуару: дорога ржавчиной вся забита, не пускала. Потом визгнул тормозами, остановился: что-то мешало ему проехать.
Друзья его и здесь задерживаться не стали.
– Дак с Комсомольской, по-моему. Помню, они говорили, рядом. Свежее. Хотя так себе свежее в последние-то разы.
Она была удивительно чистой, Саша. Свежей. Никакая грязь к ней не приставала. Вот только что мяли ее, разрывали на куски, а она волосы всего поправит – и воспрянет снова. Как это она делает? Как женщ…
Куда делся ты, Владивосток, гордый город на другом краю света? Ты ведь так далеко от нас стоял, неужели и тебя зачумили? Неужели и тебя не пожалели? Кхх. Кхх.
– Артем. Артем! Господи, еб твою! Да что она в тебе нашла-то?! Неужели она этого не видит?
– Я сделал это, чтобы тебя уберечь. Чтобы ты не натворил… Всего, что ты натворил.
Полетели вниз с лестницы, с балюстрады автоматчики, беззвучно и согласно. Артем шел назад, в туннель, к люку, но все равно поднимался вместе со всеми по лестнице на балконы; уносило к переходу на Ган…
А Артем испугался. Испугался довериться, побоялся голоса в своей голове, снов, образов. Не верил им, не верил себе; и за задание – найти способ истребить черных – он взялся, только потому что боялся …
– Их всех от нас скрывают. Работают глушилки. Вокруг Москвы глушилки расставлены. Радиобашни, которые все сигналы из других городов гасят.
– Кто это, Феликсович этот? – на бегу требовал у Летяги Артем. – Бессолов! Кто это, Бессолов? Кому нас старик продал?! А?!
– Яйцо жрать будут! – провозгласила девчонка.
– За десять тысяч книжек? Он тебя удивит еще, – скривил Артем Дитмару улыбку. – Бежит со станции, а может, и покушение совершит. Такое простить нельзя.
Леха натянул, застегнул, а врач пока писал что-то в бумажке. Унтер прочитал, покивал.
Но слепота не бесплатно досталась. Когда при тебе лежачим людям головы ломают, а ты молчишь, несказанное копится, киснет и гниет. Пока шипами стегали, душевный гной вместе с болью и кровью выходил. А…
Люди от переживания подались вперед. Артем на всякий случай перещелкнул предохранитель на автомате, взялся посподручней. Но вступаться за бедолагу никто не спешил.
Погудели условным сигналом. Открылись бесшумные ворота, впуская кортеж во внутренний двор. Внутри облепили машины фигуры с орденскими нашивками, осмотрели, не подцепили ли гости кого. Артем вылез, ув…
Ничего Артем с этими вышками не поделает.
– Разница – восемь метров всего, а как в ад спустились.
Артем попросил у Бога пока старика не списывать. Много уже за последнюю неделю просил, как рассчитываться? Но еще раз отпустили – в долг. Гомер не стал умирать: проснулся по гудку вместе с чужой смен…
Рояль разбитый дребезжит, настоящий рояль! И прямо на крышке разложили дородную мадам, один окорок вправо, другой влево, мадам пищит тоненько, посередине усердствует человек в джинсовой куртке; поджа…
Оправдываться? Объяснять этому человеку про то, зачем ему, Артему, рация? Он и сам мог за этого Свинолупа сказать все себе в ответ: за двадцать лет – никаких сигналов, никаких свидетельств, что выжил…
Борис Иванович сцепил свои руки замком; это будто напомнило ему о чем-то, и он уставился на свои пальцы – толстые, сильные – задумчиво. Потом потрогал снова щеку.
Ничто не было вовне МКАДа иначе, чем внутри.
Тимур поднял руки, развернулся и зашагал к бегущим навстречу черным бесам. Артем перекрестил его мысленно. Вжал газ.
Гомер жив. Слава тебе. Надо его найти, подождешь, Саша?
Артем перестал дышать жгучим паром, оторвался от белой выщербленной кружки с золотым кантиком. Старик доковылял сюда, разыскал его, и теперь украдкой, уголком глаза его изучал. Ладно. Не бегать же от…
– Мы не должны тут жить больше. Мы можем собраться и уйти. В любой момент. Сейчас. Куда угодно. В Муроме, триста километров от Москвы всего, уже фон нормальный. Люди на поверхности живут. Это Москва …
Не манекен. Манекены так не умеют ложиться: мягко. Их всегда судорога столбнячная корежит, руки не сгибаются, ноги торчат, спина как палка. А этот вот – подобрался, поджался, как маленький. И умер.
Железная стена лениво, равнодушно поползла вверх. Стал свет. Вошли в буферный отсек: краник в стене, шланг валяется. Еще трубка.
– Как раз, значит, барабана хватит. И камеру замыть!
С таким сердцем, будто это его родного брата помиловали, он положил Олежка на плот – непотопляемый, связанный из тысячи пластиковых бутылок, наполненных пустотой. И сам свалился около.
Молодые улыбались. Друг другу, Артему. Как кретины. Как нездешние. Их отец смотрел спокойно, ничего не боясь. Глаза у него были голубые, даже от возраста не выгоревшие. В левом ухе болталось серебрян…
– Врешь, – убежденно сказал Артем. – Понравиться хочешь.
Автомат зацепился за химзу мушкой, руки тряслись, но Летяга был терпеливый человек – подождал, пока Артем на него нацелится толком.
– А ты, Айгулька, к Сухому сходи. Он-то твоего Мехметика в два счета достанет. Не бросит уж. Чайку, может? Пробовал наш уже?
– Дамы и господа! И! Позвольте! Представить! Вам! Суперзвезду! Большого! Теееее-аааатрааааа… Ольга Айзенберг!
– Затем, – Алексей Феликсович стряхнул с себя всю игривость, как гадюка кожу, – что вне метро мы перестанем быть народом. Перестанем быть великой нацией.
Посмотрел на соседей: женщина с тушевыми глазами и с вытравленной в желтое челкой, остальное в комочек на затылке собрано, и угрюмый малорослый мужик с белыми бровями и ресницами, остриженный как поп…
Артем толкнул Гомера в плечо: уходим. Тот стал подниматься, но медленно, будто зацепился за что-то.
– Мне мешок на голову, когда оттуда… Ну а туда я вообще без сознания… Не знаю, где.
Велосипеды стояли в заваленном южном туннеле, чужих к ним не подпускали: стратегический объект. Старик сюда еще, кажется, не заглядывал.
– Я тоже! Я поеду с вами! Из метро! В Полярные Зори!
– Ну, не мешает – и славно. Одевайтесь, уважаемый. Свободны. Вот, правая дверка.
– Нет. Из мамы ему душу вынуть хватило. Меня папуля бережет. Обожает, да. Все, как я скажу, так и будет. Лишь бы на коленках у него сидела.
– Суки, Темыч, суки. Ты поспокойней сиди.
Свинолуп постучал пальцами по столу, юлой раскрутил маленький тяжелый «макаров», сжал и разжал кулак.
– Итак, Музей «холодной войны»! – сказал Бессолов, поворачивая в узкий ходок: стальные листы скреплены квадратными клепками.
– Это чернуха, Артем. Они, думаешь, и так этого не знают всего? Они живут в этом. Они не хотят об этом помнить, им еще и читать такое только не хватало. Может, мне и про жизнь людоедов писать? Или ка…
– Х-херня это все, – зло бросил Артем. – Ересь! Был я в этом Метро-два.
Поморгал – глаза привыкли, можно больше не щуриться.
– Да как такое может… Столько лет молчали… И тут – нате…
Это все должно было прорваться вот-вот; мыльная пленка эта между солдатами и людьми. Песчинки-секунды последние дотекали до этого, до взрыва атома.
Пальцы-глаза снова зашарили по клавишам. Включить вещание на УКВ-КВ-СВ-ЛВ…
У одного кевларового зашебуршало в рации, он отвернулся от гражданских и пробубнил что-то в ответ. Подождал приказа – не дождался, а без приказа не знал, что делать, и застыл недоуменно.
– А ты за своим присмотрел бы! Вон он там, продался каким-то! Мало нас травил сколько! Мы, может, и не болели бы, если ты, сволочь, все время герметику нам не нарушал! Ты не лезь к нам, в наше! Мы са…
Открыли; и даже не заставили противогаз снять, чтобы сличить с документом. Хорошо, когда за твоей спиной целое людоедское государство! Хорошо, когда шагаешь, а в шаг с тобой марширует какой-нибудь Же…
Захлопала дверь часто-часто, и Шиллеровская наполнилась упитанными мужчинами в форме Железного легиона. Уроды и зверолюди перестали копошиться, замерли, уставились тупо на гостей. Стали непослушными,…
А у Артема рот гнилыми тряпками забит, нечего ему ответить, и даже попросить Илью Степановича помолчать нет возможности.
– Эти трое, которые на Рейх пойдут с конвертом. Я буду четвертым.
Гомер наблюдал за ним потерянно; кивал – а что еще оставалось делать?
Договорились: людей собрать после ужина, когда закончатся смены на фермах. До тех пор – чтобы Артем помолчал. Он и молчал, примеряя на себя опять свою старую жизнь на ВДНХ. Велосипеды. Дозор в туннел…
Ровно так произнесла это; как будто изнутри она такая же, как снаружи. Как будто лицо у нее из фарфора, а в спине заводной ключ.
– Это из книги моей. Из тетради. В тетради написано!
– Артем! – полковник выехал из-за своего стола ему навстречу.
– Они тут все, как пророки, прямо по воде чудесно гуляют, – усмехнулся Гомер, глядя на шлепающих местных.
– А если мы и не единственные? – как бы сам у себя поинтересовался Гомер. – Если я вам скажу, что…
– Уйди, сатана, не трогай меня. Уйди, уходи, пожалуйста. Я не твой. Меня на небушке ждут.
Кабинет. Застекленные книжные шкафы набиты томами; посреди комнаты – помост-подиум. И в углу – номенклатурный стол, как у Свинолупа или у Мельника. За столом сидит человек.
– Оказались, – Летяга согласился; посвистел еще.
– Ну… Если я правильно понимаю, они ведь теперь… Это с ними ведь теперь борется Рейх, верно? Вместо…
Вжикающий фонарик трудился, как мог – но светлое пятнышко от него доставало шагах только в десяти, а дальше его уже разъедала темнота. С потолка капало, стены блестели влажно, что-то утробно урчало, …
– С Таганской наъод впустить в бункеъ надо? – уточнил Леха. – Всех, что йи?
– Обычный, – сказал Артем. – Надо же. Самый обычный человек. И тоже наверняка какой-нибудь Василий Петрович.
– Все восстановим! Главное, чтобы войны не было! – повторил свитер, хлопая Леху по спине.
– Поднимись на крышу. Там пулемет остался. Посмотри за дорогой.
Старик шагнул вперед. Оглянулся на Артема: кто знает, что у них тут за медкомиссии. Артем не забирал у него своих глаз, не бросал деда. Вдруг накатило дежавю, огорошило, как очнулся. Кашлянул: в горл…
Не те камуфлированные караульные, которые их привели сюда. Люди в штатском, с раскрытыми книжечками, в которых из-за полумрака все равно не прочесть ничего.
– Сашенька. Этот человек, которого ты хозяином называешь… Бессолов…
– Вот вернусь из Турции, сразу созвонимся!
– Уж мы знаем, кто вы. Нам наводочку на вас дали. Теракты готовили?
– Святослав Константинович. Разрешите вопрос. А что в конверте было?
– Ну как же. Надо знать свои корни, – тот обернулся к нему, улыбнулся. – Поэтому мы тут ни-че-го не трогаем. Эта бомба – прародительница нашего суверенитета! – Алексей Феликсович огладил огромное бом…
– Я понимаю, дедуль, тебе страшно наверх идти. Столько лет под землей сидеть. Тут уже все понятно тебе. Вроде и темно, вроде и тесно, а уже и родное все, да? И наверх как-то… И ты ведь не один. Я на …
– Может, сегодня… – без знака вопроса спросил Артем, хоть и помня, что уши у неба заткнуты облачной ватой.
Громыхнул пулемет, развернул жужжащие строки веером, скосил первый ряд. Артемовыми пулями скосил.
– Он меня в поход и отправил. Тогда. Против черных. За ракетами. Я не рассказывал? А он – не рассказывал? Он не из-за этого ли пил? Не из-за черных? Или отчего?
– А мне есть вот куда! – отец кулька привстал. – Мне к матери вон надо ребенка! Я сам ему, что ли, сиську дам?
Наверное, ей одеяло и было всегда нужнее. Он уж как-нибудь согреется.
Говорить между собой было нельзя: плач и рев человеческого моря все скрадывали, получалось только открывать и закрывать рот без звука. О чем бы ни хотелось сказать, получалось про грибы.
– Ганза? Которая там, снаружи? Кольцевая линия, вы имеете в виду?
Взял пучок цветных, словно детских, проводов, рванул на себя.
– Говноед ты! – сорванно захрипел ему Артем. – Ты за бункер?! Ты за жратву?! Ты меня – за жратву?! Нас?! Всех?!
– Вона чего, Айгулька. Грибы помешай свои там, грибочки.
– При чем тут Театральная? На Охотном ряду взрыв. До Полиса – один перегон. Надо выяснять, что…
– Твои брови особенно. И реснички. И глаза. А губы – вот уголки. И тут… Излом. Очень. И шея. Шейка. Ножки такие… Как спичечки.
– Куру он, между прочим, мне обещал, если сдохнет, – сказала совсем над ухом коренастая женщина со сдутой грудью и заплывшим глазом. – Нас с ним много связывало.
Душно совсем становилось – как на Комсомольской, как перед самыми пулеметами. Люди наседали, оцепление сжималось медленно, хотя и не имело права сдавать позиции. Бронзовые люстры, двухметровые обручи…
– Не знаю. Грибы, видишь… На свинине сколько-то. Только кормить нечем будет. Весь корм с Ганзы идет же…
На первый раз показали, что с такими делать.
– Леххха, кто, – ответили ему. – Брокер. Фффф… Фф к-хх-ожаном п-пальто.
– Это все не имело значения, да? То, что мы их ракетами… Это ничего не изменило, да? Мы никогда и не были тут, в Москве, последними людьми на земле. А черные никогда не были нашей единственной надежд…
Карта перед глазами: спуститься по Ганзе, проехаться на ее удобных, скорых маршрутках сразу до Павелецкой, а оттуда – по прямой уже, без трудностей и препятствий – сигануть до Театральной. И не нужно…
– Ничего. Вытянем, – уверенно сказал свитер. – Спасем станцию. Отцы могли, и мы сможем. Если войны не будет, все вытянем.
Домчали до Садового, повернули через смешные запрещающие линии на асфальте куда им было нужно, покатили мимо громад гостиниц без постояльцев, офисных центров без служащих; мимо остроконечного Министе…
Артема пихнули стволом в спину, он заперебирал ногами чаще, и дерганые подрывники остались позади. Секли воздух плетки, светили через бредущих в черноту фонари в миллион ватт, рисуя на сырых шпалах г…
– Даете добро? Есть. И как раз успеете тогда подкрепление нам… Да. Согласен. Не мы это начали. И я тоже не вижу другого… Есть. Принято.
Через сорок уже минут надо связываться с Дитмаром. За сорок минут, значит, нужно ему найти тут Петра Сергеевича Умбаха, человека, который услышал в радиоэфире, что люди выжили где-то еще. И выдернуть…
Прорвали мглистую пелену – и сразу оказались со зверолюдьми лицом к лицу, морда к морде. Только родились из туннеля – и сразу же схлестнулись, врезались лбами.
– Не было. Ничего… Она… Как дочь мне. В прошлом году. Я бездетный сам. И… Девчонка молодая. Прирос. Не то как отец, не тот как дед, правда… Не как… И погибла.
Наконец пропихнули через толпу Гомера с Ильей Степановичем. Они связаны не были: свидетели. Что будут показывать? Артем прилип взглядом к прогоревшему учителю. Все он слышал там, в камере. Что решит …
Повесил трубку. Снова снял. Приник к холодному пластмассовому кругу.
Дозор дежурно, по мере необходимости ознакомился с гостями и пропустил; поналетевшие торговцы рассосались. Остался только самый первый – Леха. Видно, самый голодный.
Артем остановился. Посмотрел назад: там так же темно было. И еще темней даже. Рука пошарила на груди, но крестик он сдал. Ладно, как-нибудь. Попросил так.
– Я не могу, – подумав, ответил Артем сначала негромко. – Я не могу в гребаный Париж, когда у меня там все… Их вывести надо. Сказать им… Всем. Их дурят же! Они все, что делают… Зря! Туннели… Грызня… …
– Ваших-наших… Что ты как эта… Мы все тут, Айгулюшка… Все заодно.
Днем было еще тайное развлечение: вон ту стену, знал Артем, никто не долбил, потому что неглубоко за ней начинался тот самый переход с социальным жильем. Там, за стенкой, по его расчетам, располагала…
– Я… Ты тут ни при чем. Извини. Мне уйти?
– Английский! – пихнул его в простреленное плечо Савелий. – Английский, ты сечешь?! Даже эти суки уцелели!
– Хотели бы они – на всякий случай бы по нам долбанули. Контрольным. Если бы сильно нас боялись. Не думал об этом?
Шею: у кого рак щитовидки, самый от облучения частый, иногда сначала зоб отращивают на шее. Но, бывает, и без зоба человек за месяц сгорает, а другие – с зобом до старости ковыряются как-то.
– Тоже Сашку чпокаешь? – запросто спросил у него Савелий. – Будем знакомы. Хорошая девчонка. Хотя и в дочки мне годится. Но дочки у меня нет, так что совесть спит спокойно.
Артем посмотрел на него наконец. Внимательно – чтобы действительно понять.
– Все эти годы нас спасало только одно. То, что мы жили в метро. То, что мы были убеждены, что поверхность не приспособлена. Для нашей жизни. Благодаря этому мы уцелели. И теперь. Это наш единственны…
– Тебе правда нужно собираться. Если ты не помнишь ничего – так лучше. Правда.
– Отравилась паленой водкой. Пила, потому что он бил ее через день. Такое тебе как? А? Как тебе такой папа-герой?
– На восемь метров глубже, – извлек из памяти Гомер. – Вот вода оттуда вся сюда и течет.
– Ребятки, что там говорят хоть? – колыхнула зобом пергидрольная тетка в сторону бойцов.
– Ну! – свитер тряхнул энергично грязную Лехину лопату и протянул руку Артему. – С богом!
Ноги сами сделали шаг назад. Ноги еще не решили ничего.
– Илья Степаныч! – позвал он учителя, когда тот уже уводил старика жить.
– Ты правду говоришь? – спрашивал Илья Степанович у Артема. – Это все, что ты Гомеру рассказывал? Правда?
Курица вслушивалась: переживала за Гомера. А Артем не вмешивался. Прав не хватало. Да и на чьей стороне вмешиваться?
Илья Степанович стоял, нетерпеливый, оглядывал зверолюдей; может, думал, как их исключить половчей из своего учебника. Гомеру он обрадовался, заулыбался, накинул ему на плечи ватник. Старик протянул …
– Даже если это и правда все… Кто же такое напечатает-то?
– Тут все с Лубянки, все из камер, все арестанты, – говорили ему. – Нам заградотряд в спину… Чекисты в спины стреляли… Чтобы мы…
– Туда, по чему они скучают, ты их не вернешь. А они не вернуться в него хотят, а вспоминать. Ты молодой еще, потом поймешь когда-нибудь.
– Артем, – повторил за ним ржавый, надломленный голос. – Ты зачем пришел?
– Не говори так! Что я могу сделать? Я хотел поставить «Носорога» Ионеско. Всем хороша пьеса! Главное – из костюмов одни носорожьи головы, можно хоть из бумаги делать. А потом понял: нельзя! Это ведь…
– Что ты меня Мельником стращаешь? – выговорил он наконец. – Он-то меня поймет. Мельник – офицер, и я – офицер. Просто глупо это будет. У нас ведь с вами враги общие. Мы вместе должны сражаться, плеч…
– Ну вы сталкер, вот я и спрашиваю. Выбрали себе ремесло, конечно. Ладно. Никаких патологий особенных я тут не вижу. Поднимайтесь. Сидели бы вы, уважаемый, в метро, как все люди. Неймется вам! А то в…
– Чтобы внуки, знаешь что надо было, дядя Саш? Надо было детей своих рожать. Ими бы и командовал. И внуки бы на тебя тогда были похожи, а не хер знает на кого.
Артем встряхнулся; ранец подпрыгнул и половчее оседлал его.
– Мы что? Наши там уже? Мы за Ганзу впрягаемся, да? Мы, Орден?
Выбрели к той, белесой – еще несколько. Встреть Артем собак в Москве, сразу бы выцелил вожака и застрелил, иначе не уйти. Но тут они были другие: не рычали, полукругом не расходились, чтобы загнать д…
– ЧП – это на Театральной, да? – спросил Артем.
– О… Что происходит? Вы разве имеете право тут… С вооруженными людьми… Глеб Иванович! Это нейтральная станция! Мы всегда, разумеется, рады вам… Как гостю… Но что происходит?!
Трубка глухая была, как будто провод оборван. Как будто он в один из тех домов снаружи звонил, а не на свою живую станцию.
Их было четырнадцать – в ряд, рулем к стене, на стене – плакаты. На одном плакате – Кремль и Москва-река, на другом – поблекшая чья-то красота в розовом купальнике, на третьем – небоскребы Нью-Йорка,…
– Слушай. Я понимаю, это все дико звучит. Но это правда, понимаешь? Наоборот, все, что ты знаешь про метро – что наверху жизни нет, что нам деваться некуда, что красные против Ганзы, что Ганза эта – …
– Ак это опять нас подтопит, что ли? Слышь, Айгуль? Дощь, говорят.
– Запечь или потушить, Тем? – спросил Сухой. – Раз уж все равно сюрприз не состоялся.
– Уау! Надо мамке сказать! Вот она обрадуется! А ты туда поедешь?
– Где подрывники? Почему подрывники задерживаются?
Вы же на всех волнах шепчете, да? Так вы работаете, суки?
– Должна быть причина, – опять затвердил Летяга.
– У них там родные, может быть! Хотя бы для этого!
Дальше шпалы считали молча. Слушали урчащее эхо и далекие стоны: это метро переваривало кого-то.
– Я не очень помню, как там было в первый раз.
– Не надо так глубоко, – посоветовал ему Артем. – Фон же.
– И что?! – Бессолов зыркнул на Артема недобро. – Это не нам нравится жрать ваших детей. Это вам нравится жрать ваших детей. И нам не нравится, что вы жрете своих детей. Нам нравится просто править в…
– Бессолов должен скоро за Сашей прийти. На Цветной. Если у нас будет несколько бойцов хотя бы… У него с собой охраны всего пара человек. Мы возьмем его. Доставим к бункеру. На Таганку, через Китай-Г…
– Такого, как ты, разве что от самого себя, – улыбнулся ему Арсений.
– Дезактивацию провел? – прогундосила синяя трубка.
Комната была просторная, но простая до строгости. На полу линолеум свертывается, в углу сейф серым кубом, стол разве вот богатый, трофейный – и сдвоенный профиль на стене. Все.
Вот и сделал открытие. Вполне великое: всю Землю все-таки открыл, все материки разом. И бесполезное – за три недели ничего с этим знанием не сделать. Да и три ли недели осталось? Доза плюсуется, и ск…
Гомер только поморгал влажно: он, кажется, уже был в курсе.
– Очень жаль, – вздохнул Дитмар. – Фюрер никого не принимает. Особенно профессиональных головорезов. В любом случае, до вручения конверт будет вскрыт и досмотрен во избежание попытки отравления.
– Где? – Артем оглянулся на Аню. – В Полисе был. Сюда никто не приходил из Полиса? От Мельника? Или вообще чужие? Меня спрашивал кто-нибудь?
И Гомер, померкнувший, но еще не успевший успокоиться, примкнул опять к Артему с Лехой.
– Или вот как. Я же гордячка, ты знаешь, я тебе это и сама говорила. И ты, наверное, решил – ну не будет же она унижаться, если я просто сбегу от нее, не попрощавшись? Да она скорее удавится, чем при…
Гомер стоял безмолвно. Он в такое не мог поверить с той же готовой скоростью, что и Леха.
Сквозь хлопнувшую дверь Артем услышал бубнеж.
– В конверте, который мы должны были передать в Рейх.
Голос Тимура, что ли? Летяги и Артема товарища. Он же раскольник, Тимур… Он ведь отходил вместе с Лехой, с Гомером, с вырученной Аней! Почему он тут? Почему вернулся? Он же сейчас бункер штурмует. Ил…
Артем сделал осторожный шаг вперед. Появились несколько комнатушек: гримерка, закуток с реквизитом и еще что-то запертое.
– Тебе не надо. Нельзя этим. Давай, ты… Собирай вещи свои. И пойдем.
– Зато ты как баба. Ты можешь конкретней? Что не так? Что мой отец был твоим командиром? Что он был против нашего брака? Что ты комплексовал? Что ты в него был влюблен больше, чем в меня? Что он счит…
Они не стали удирать от него вслепую, доверились Летяге в последний раз. Летягина пятерня повела Артема, заткнутого, куда-то, поспешно, и остальных за ним – цепью.
Наган сидел в руке неудобно, нехорошо, как чужой.
– Это щит, Артем. Эти глушилки не мир от Москвы прячут. Они Москву прячут от мира.
Он уставился на Артема с тоской и чувством только что совершенной непоправимой ошибки; заливаясь багровым.
– И у вас, может статься, всему этому есть свое какое-то объяснение. Но ведь я его не знаю пока. Поставьте себя на мое место: мне приходится изобретать свои версии. И версия у меня пока вырисовываетс…
– Они уж не помнят этого, Темочка. Они здесь привыкли.
– Нет никаких других городов, пацан, – сказал майор. – Забудь.
Там – уже близко – секли друг друга, мозжили, рубили – ожесточенно, нечеловечески, не зная, кого убивают и за что, и не кричали уже ни «Смерть!», ни «Ура!», потому что забыли русский язык и любой дру…
А вот как – по вкусу крови и соляры, пороха и масла во рту. Живой.
– Уродов в туннель! Примут удар на себя! С кирками! Лопатами! Задержат красных! Пока их будут крошить – как раз успеем заминировать!
Артем положил руку Ане на коленку. Она накрыла его перчатку своими двумя.
– Контрразведки… Председатель КГБ он был. Красной Линии. А с санкцией или без санкции… Сам подумай: председатель! В общем, я был вместе с пацанами в том бункере. Весь Орден. Сколько нас было? Пятьдес…
– А у тебя родится урод, Артем! Ты тоже – как губка! Тебе каждый твой поход наверх аукнется! Ты не понимаешь этого?!
С забора свисал серый человек, распятый на колючке, хотел отвязаться, а из рук уже вся сила ушла. Экскаватор завизжал и замахнулся опять.
– Поговорил с ним и прижег себя. С Алексеем.
– Глянь, сталкер-то, а? Развоевался! Фашисты! Не следишь за выступлениями фюрера! Сто лет уже не фашисты! Смена генеральной линии! И черножжж… Так! Все люди братья, впитываешь? Если гены не битые! Лю…
– Тут чудак какой-то. С поверхности голый пришел. Ну без химзы, как. Да! Говорит, Артем. Просто Артем. Да. Ваш Артем. Ну ваш, то есть, товарищ полковник. Так сказал.
– Жрите сами ваши деньги, – добавил мужик.
Третьего не сразу заметил; боковым зрением только. Этот хитрый был, свернул с улицы, хотел в ресторане спрятаться. А как спрятаться, когда все стены – стекольные? Отыскали и изрешетили всего. Был чел…
Алексеевская походила на ВДНХ, только в паршивом исполнении. Тут тоже пытались растить грибы и тоже мыкались со свиньями, но грибы и свиньи назло выходили сплошь полудохлые, так что их алексеевским е…
– Это чего такое было? – спросил у него Свинолуп, еле шевелясь.
– А ты все же думал, я сдрейфлю, а? Дудки, дедуль. Это для кого другого, может, преисподняя. А для нас – места боевой славы. Ну? Или ты врал все?
МКАД был широченным, как трасса в царство мертвых, и таким же бесконечным. На нем в очередь на судилище встали равно и легковушки, и грузовики, и русские неказистые коробчонки, и вальяжные иностранны…
– Мы будем ждать, здесь будем, Артем, – горячо зашептал Летяга. – Ты вернешься. Если они хоть волос на твоей голове… Старик бурчит на тебя, конечно, но за своих горы свернет… Мы ведь с тобой одной кр…
Ему приходилось перекрикивать растущий гомон. Люди наконец смогли пережевать и заглотить правду, которую хотели услышать.
Сталкер ответил что-то шепотом, неслышно, позвал Артема жестом. Тот побрел к машине.
Не узнавал Артем город в окне. Москва-то та же была, что и утром. А вот ему глаза новые вставили.
Как если бы умереть, полететь уже в рай, но упереться вдруг в стеклянный потолок, и зависнуть там, и болтаться под этим потолком, ни туда и ни сюда. Но понятно, что вниз с такой высоты вернуться боль…
Стали проплывать мимо темного ходка, заглянули с опаской.
Леха вертелся, все время оборачивался зачем-то назад; надрывное было у него веселье, знал Артем, не настоящее. Гомер склеил губы и смотрел в свое подлобье, на невидимый киноэкран. Свитер продолжал не…
– Вот вы садитесь – и пишите! Сейчас же начинайте! История прямо на ваших глазах делается! – он остановился, снял с Ильи Степановича очечки, подышал в них, протер и водрузил их на место. – У себя в ш…
– Весь мир выжил? И как живут? Лучше нашего?
– Пойдем-ка, Айгулька, продышимся, – вздернула нарисованную бровь Шуба. – Тут жарковато что-то становится.
– Не в этом дело. Меня там… – Артем поманил пальцем скачущую в отчаянии девчонку. – Иди, супу поешь. За мой счет. Не висни тут.
– Иди сюда. Вот… И ты тоже… Давай… Давай… Эту рубашку мерзкую…
– Ты думаешь… Не веришь? Тоже думаешь, я ебнулся?
Сверток, не утешенный своим неумелым отцом, зашелся уже визгом. Из головы дрезины раздраженно посветили им всем в глаза миллионом свечей, разыскивая источник плача.
Зашлась какая-то труба – печальная и прекрасная, и Ольга Айзенберг вышла длинными своими и совсем неподходящими для существования в катакомбах ногами на сцену – к шесту. Лица ее не было видно из заку…
– Двадцать шесть, – сказал Артем. – В марте было.
Майор окаменел. Часы над головой у Артема считали: ц‑к, ц‑к, ц‑к. Такие же точно часы, как у ганзейского майора. Только окончание у аббревиатурной истории ВЧК было другое, преждевременное.
Застучали каблуки, как будто удаляясь – но тоже с сомнением, с притворством. Вроде вверх, а вроде и в сторону. Промасленная кожа отпустила рот.
– Таганская… Это ведь от Комсомольской в двух станциях всего… – проговорил Артем. – В двух. Неужели они не слышали криков? Если мы даже наверху их слышали?
– А ты тогда рассказывай пока еще про эти зори и про купол как стакан.
– А никак! – она сморкнулась в руку. – Надо будет, сами заберут.
– Не знаю. Может, у них тут есть гранаты какие-нибудь.
– Ты так говоришь… Так девочка не может говорить. Ты же девочка. Хрупкая. Изящная. Вот эти руки твои… Ручки…
Артем вжал кнопку, поменять частоту. Вдруг еще где есть?
Выделился из вечери раззадорившийся Петр Ильич с рыжими волосами венцом вокруг малиновой плеши.
Темно-красный кирпич, креозот в воздухе как смола – сладкий и копченый, домишки-кельи, абажуры тряпичные, музыка откуда-то играет нежная, струнная, люди в забавных халатах бережно листают дряхлые кни…
Подземные реки обтекали все метро, скреблись в бетон, просились впустить на глубокие станции. Кто мог – выгребал: укреплял стены, откачивал жижу, сушил сырость. Кто не мог – тонул молча.
Потом взорвалось где-то в колене, отшвырнуло на рельсы; стоять больше было нельзя, и он пополз, хотел спрятаться в мягком, но мягкое брыкалось, пока могло, отпихивало его, огрызалось бессловесно, пач…
Но вдруг стали браться за руки – чтобы цепью идти и не распасться. Артема взяли с одной стороны, с другой – незнакомые люди. Теплые, горячие руки. Недолго продержались. Сделали несколько шагов – отпу…
Скакал, рука в стену провалилась – проем, что ли?! Упал, поднялся; сел, стал к голосу, к натужному кашлю, пододвигаться.
Наверху зашевелились, закряхтели. Через минуту перед гостями предстал мужичок в пиджаке на голое тело. Срам прикрыт белой юбкой, сделанной из прорезанного снизу широкого пакета с вытертой надписью «А…
Артем вылез на берег, установил свои болотные сапоги на гранит, и забухал ими вверх, оставляя за собой грязные лужи.
Бойцам было все равно: их курево успокаивало. Они ждали терпеливо от начальника – стрелять или не надо. Олежек их не затрагивал.
– Умник! А всем нам – куда? Хлестани, хлестани! А теперь по сисечкам!
В толпе завздыхали, запоказывали на культю, заобсуждали ее с увлечением.
Артем кивал ему. Что там у учителишки в голове плавилось, во что отливалось?
– Пишется? – уточнил у Гомера Артем пока что.
Гомер сложил вчетверо засаленный плащ, положил на кушетку, на край, в ноги; стянул через голову свитер, под ним – майка грязная, под мышками пятна. Встал – голый, грудь впалая, живот бледный, на плеч…
Он сурово козырнул малахольным боровицким пограничникам, и по приставной лесенке все четверо спустились на пути. Надвинулся туннель – сначала освещенный, потом сумрачный, наконец беспросветный. Те дв…
– В камеру зашел! Зашел! Они тебя боятся! Ключи сюда! Бросай! Он никуда не денется отсюда, ясно? Все, вот он! Пойдем! Как тебя? Андрей. Я вас вытащу отсюда! Вытащу, ну? Быстрее! Времени нет!
– Как я тебя оставлю? Ты за мной сюда пришел.
Тут было чудовищно душно, и жар стоял, как в плавильне – неоткуда на станции Комсомольская было взять кислорода всем, кто сюда пришел. Люди дышали часто, мелко – а от воды, которую они из себя выдыха…
Смерти от упавших лицом на рельсы, как костяшки домино толкнули в спины следующих – одни запнулись, другие – повалили вперед, навстречу мутному и страшному УРРРАААААААА, которое бурлило и вихрилось и…
Поскакал, приволакивая ногу, к сторожке: может, там что-нибудь? Гранатомет?
Артем закутался. Куртка была велика ему размера на два.
– А что? Тебе тоже такое не подходит? Как Гомеру? Прости тогда.
– Я имею в виду, все работает. Все увлечены. На Красной Линии верят в то, что они сражаются с Ганзой и с фашистами. Люди в Рейхе верят в то, что они бьются с красными и с уродами. Люди на Ганзе Москв…
– Ну ты быстро-то не пей так! Потяни, прочувствуй! – посоветовала еле отличимая от мужчин женщина.
Рев «Уралов» уже был совсем отчетлив, когда визгнуло на шоссе тормозами: универсал-пуля первым пришел, с разгона ввинтился в поворот, и уже в закрывающиеся ворота успел.
– Это политика, Артем. Это пропаганда. Это борьба за власть. Это слишком быстро пройдет. Все поменяется. Я не хочу писать памфлеты, они сразу же после написания тухнут.
– Тогда еще послушай: что с моей мамой случилось?
– Не бери грех на душу. Тебе там кура не нужна будет. Скажи им давай. Пока еще можешь.
Мельник покивал: знал про яму. А про собак знал?
Артем нагнулся, поднял его. Осмотрел, ощупал. Странное оружие. Будто из магнита сделанное: трудно отпустить. А держать больно.
– Не на Библиотеке имени Ленина, случайно?
– О! Виновник торжества! Валяй тост, Артем!
Такая же, как два года назад. Волосы черные острижены коротко, под мальчика. Губы тонкие, бледные. Нос чуть великоват для этого тонкого лица, с горбинкой, но без нее было бы и пресно, и скучно. Руки …
Спустил ноги на пол. Взялся рукой за шест, как за посох. На ногах было стоять непривычно. Плыла голова, звуки кривились.
– Ничего не потеряла. Та же самая там жизнь. Просто жратва лучше. Ну и… медицина. А что, ты бы смогла? С ними?
– Ладно. Глупая история совершенно. Нелепая.
– Очень холодом оттуда… – пояснила тихо хозяйка, подавая ему вафельное полотенце. – Утепляемся, как можем.
Перевернулся под дном утопленник, вытаращился на лампу через бутылочную стенку запесоченными открытыми глазами. Давно света не видел, пытался вспомнить, что это. Поцеплялся снизу за плот толстыми пал…
– Надо их поддержать. Это наш долг! – говорила возбужденная дама в цыганской юбке, накинутой небрежно на широкую корму. – Пойду рисовать плакат солидарности. Не хотите присоединиться, Захар?
– Ну а хули делать, – ответил Артем: клубам сизого дыма в лицо.
– Свидетель, – повторил Артем. – Свидетели, думаешь, нужны ему? Я тоже не то что дезертир. Если мы не убедим его… Если заартачится… Всем кирдык.
– Ну, – сказал Артем. – Встретимся как-нибудь, значит.
Из оцепления теперь наконец некоторые оборачивались на Артема, узнавая. Артему потеплело. Может, улыбались под масками. Два года не объявлялся все-таки. Но мог бы и сто два – с кем воевал, того все-т…
Все, кроме еды, принесли сверху: в метро ничего толкового не смастерить. Хорошо, что мертвые, когда жить собирались, впрок себе всякого добра наготовили – лампочек, дизель-генераторов, проводов, оруж…
Пружинка в голове соскочила, вспомнилось кое-что.
– Не знаю, – добродушно хмыкнул свитер. – Рассказчик из меня не особо. Тебе бы послушать того мужичка, который мне все это дело изложил. Я прямо проникся!
Артем выставил вон курицу, заперся в сортире, сел на настоящий человеческий унитаз, скрутил папиросу из вражьего табака, чиркнул, подсадил светляка на самокрутку, потянул, потихоньку выпуская из себя…
– Зачем. Он во главе этой пирамиды стоит. Он всем тут заправляет. Красными крутит, фашистами… Мельником. Я хочу понять. Какой в этом смысл. Что мы все в метро. В чем план. Пускай скажет.
– Ни хера не могут! – разозлился брокер. – Сухорукие!
Летяга смог Артема вытащить, выровнять, накрыть собой – за секунду до того, как толпа пошла.
Один человек снес инвалидную коляску по ступеням. Другие двое – амбалы – тащили, взяв на руки, его самого. Мельника. Усадили, поправили, покатили.
Артем, ковыляя прочь, прячась в толпе, еще оглянулся: расстались ли? Для этого важного дела не хотелось ни у кого помощи просить. Цветной кишел сбродом. Кто тут агент красных, кто Ордена, а кто Ганзы…
Артем обхватил свой баул покрепче, шуганул мелюзгу. Снова зашустрила в кармане чья-то пятерня. Нашла что-то, дернулась – но тут уже Артем был начеку. Девочка маленькая попалась, лет шести. Волосы спу…
– Суки! Ну суки вы тут все! – Леха прямо заплакал от злости, смял чертово яйцо и зашвырнул его в темень.
– Потому что. Ты – наш. Хоть я и… Что я там тебе говорил.
– Ты донос на дядьку своего еще не сдал! Куда столько загребаешь? – недобро усмехнулся Андрюша.
– А почему бы нам самим не дать выбрать? Наверху или внизу нам жить? Вы нас-то почему не спросили?!
– Убей его! – засипел ему Артем. – Это он! Он их!
– Мы дохнем тут! Мы опухоли растим! Зобы! Все ворованное! Еда… У своих детей крадем… Одежда… У мертвых… Месим друг друга… В туннелях! Красные… Коричневые… Это зря все! Все! Братцы! Зря! Себе подобных…
– Ничего б не добился, – сплюнул Летяга. – Этих глушилок вокруг Москвы еще понатыкано. А люди тебе не поверили б все равно.
– Анечка… Пускай. Это хорошо, что товарищеский… Хорошо, что все. Пускай слушают. Я им всем – все. Посмотрим, кто кого еще. Ты не волнуйся. Спасибо, что сказала.
Сел, подумал. Вокруг люди совокуплялись вовсю, потому что нужно было как-то жить. И Артему теперь приходилось как-то жить со всем узнанным в некрепкой, фанерной своей черепной коробке. Узнанное давил…
– На Чеховской, – сказал Гомер. – В служебных помещениях.
– Я хочу, чтобы ты вернулся, Артем. Я все обдумал и хочу, чтобы ты вернулся в Орден.
Трубка опустела. Караульные слушали ее вместе с Артемом, но там шипела тишина. Та же, что и в последние два года. Мельник не хотел ему отвечать. Начальник заставы сжал и разжал пальцами невидимый фон…
– Йично меня мама не дъя этого ъожаъа. Она мне бойшое будущее, между пъочим… – сообщил Леха.
На дрезине попритихли, уставились на черный ходок, на беспросветный омут, зашептались.
– Мастерски пробил! – прошептал уважительно кто-то в собравшейся вокруг толпе.
– Ты не слышал меня? Не будет никакого вторжения на Театральную!
Офицер не спускал глаз с его рук. Красноармейцы за его спиной ждали команды.
Она толкнула дверь, вышла первой, Артем следом.
– Артем. Хочешь прилечь? Ты еле на ногах держишься.
Глухие бесполезные вышки торчали над головой.
– Я бы сказал… До Павелецкой лучше. Дальше, но быстрее. И оттуда уже по – зеленой вверх. Если повезет, можем и за день добраться.
Никто не объяснил. Отворились двери, фигуры потащили из особняка в грузовик зеленые цинки с трафаретными надписями – по два, по три, еще, и еще, и еще.
– Я эти грибы видеть не могу больше, Тем! Бээээ…
– Какое это имеет значение? Ну, отправляют их на исправительные работы, – нахмурился учитель.
Пока спускался, думал: а где вы раньше-то были, люди?
– Да рядом. Всегда были рядом. За стеночкой.
Трое в черной форме: говорят, в старом мире ее для железнодорожников сшили, но она и в новом себе хозяев нашла; на рукавах – трехлапые пауки, черные в белом круге: триумвират Чеховской, Тверской и… П…
– Служба безопасности, – корректно произнес один, высокий. – Майор Свинолуп, Борис Иванович. Сдайте, пожалуйста, оружие и оборудование связи. Вы задержаны по подозрению в шпионаже на Красную Линию.
– И жъут къугъые сутки сидят! – добавил Леха.
– Ты брал ее. Тетрадь мою. Брал, – убежденно и недобро произнес старик. – Другого ничего тут быть не может. Зачем ты сейчас мне врешь?
– Бессолов, кто такой?! – не отставал Артем. – Кто это?! Ты знаешь, Летяга! Ты знаешь! Скажи мне!
– Это еще кто-то знает? Что в других городах выжили?
– Работай, ссука! Работай, мразь! Что?! Что вы тут слушали?! С кем говорили?! Все эти люди в яме! Они для чего?! Все эти во дворе! Они – для чего?! Работай! Работай!!!
– Вот он, кредит твой! – обрадовался Олежек. – Влезать еще в кабалу! Ради чего?
Артем ослеп – и оглох, и бежавшие за ним оглохли, и бежавшие впереди. Кто упал, перевернутый и контуженный, сразу же стал подниматься на ноги, нашаривать впотьмах свою кирку, свой молоток…
Он повел их на лестницу, над путями, по перешейку – к Менделеевской. Прошли один камуфляжный кордон, другой, и только потом – граница замаячила, с коричневым ганзейским кругом на штандартах, с пулеме…
– Ушла? – почему-то Артему это показалось самым вероятным. – Жена?
– Он не может. Одного для работы выпросил, двух ему не позволят, говорит.
– Короче, – сказал Летяга. – Короче, тогда не дали, а дали потом. Дали, когда смогли. Техники подбросили еще всякой, боеприпаса. У Ганзы, сам понимаешь, куры денег. Сами предложили. Ну и… Старик пого…
Глеб Иваныч был кряжистый, крепкий; мясной породы. Лобастая башка лысела, толстые губы румянились. Он был с Артема ростом – не очень, значит, высок; но шире вдвое, а здоровей – вчетверо. Гимнастерка …
– Кому сказала-то? Дура ты пиздливая! Дементьевой Светке сказала! Ты про Дементьевых не знаешь, что ли?
– Заградотряд, значит! Погоним их… Соловьев! Борман! Клык! Загоняй их! Ну! На секунды счет, калоеды! Живей!
И вот снизу, из щелей, из коллекторов, канализационных решеток, через вентиляцию, отовсюду: стали из-под земли расти звуки. Плач и вопли. Слабые, придушенные московской жирной глиной, отраженные ото …
– Куда! Куда! К Сашеньке твоей. Полежи тут. Стучать пойду. Если не откроют… Стоило и вылезать.
– Ладно. Можно и без чая. Пойдем-ка мы дальше, – определил Арсений.
Двое, ругавшиеся за закрытой дверью, не слышали шагов.
– Не хочешь прокатиться, дед? – обернулся к Гомеру Артем. – Для сердца полезно. Дольше протянешь. Тут.
– Девушка. С белыми волосами. Хрупенькая. Саша. Сашенька.
Унтер прислонился к стене спиной, опер затылок, поглядел в потолок.
Забрал Гомеровы куски. Потом у горбатого мужичины с другого конца станции принял груз породы. Потом женщине с вислой грудью помог подняться на ноги, пока надзиратель через каменный туман не увидел. П…
– Везет вам, – вкривь и вкось улыбнулся им Артем. – А у нас ни монастыря, ни себя. Ни хера не осталось.
– Тогда хороший же у вас учебничек выйдет!
– Я не могу закрыть станцию, Артем. У нас торговля с Ганзой. Мы от них комбикорма для свиней получаем. И навоз на Рижскую сбывать надо.
– Каждый с себя должен начинать. Со своей станции. С малого, с малого начинать. Вот взять, прошерстить соседей хотя бы. Героями не рождаются.
Артем провел гостя внутрь. В коридоре ждали – Арсений с сыновьями. Леха с крыши смотрел в деревья, Савелий – в экскаваторе калачиком свернулся, чтобы снайперы не нашли. Обещали серые люди перемирие, …
– По твою душу приехал. Они там пидарасы все в этой Швеции. Вчера по телику сказали.
– Давай, не жалей! – она просит; это она их просит.
– А своих почему не отправите? У вас что, сталкеров нет?
– Меня… Мне плохо. Мутит. Помоги мне… До уборной.
– Алло, галерка! – Савелий обратился к Лехе. – А ты с кем?
– Поработай с ним теперь. Зря я, что ли, спину сорвал?
– Сука! – Артем вскочил на здоровую ногу. – Ничего не докажешь! Никому ничего не докажешь!
– А мой там! А я что! Аллахом… Как закрыли? А, Кстантин?
– Потому что у нас все равно ничего не выйдет. Потому что все было не так.
– Давай договоримся с тобой. Ты меня ведешь к этому радисту, а я тебе – обо всем, что ты хотел спросить. Как на духу. Черные, желтые, зеленые, по вкусу. История моего героического подвига. Тебе расск…
Дома стояли пореже; вместо хрущевок подползли к дороге фабричные развалины. Что тут еще? Киоски разбитые у опрокинутых автобусных остановок; автобусы как газовые камеры с панорамным видом; ветер: рен…
В прежние времена над этой станцией находился Рижский рынок, на всю Москву знаменитый дешевыми розами. После того, как завыли сирены, людям дали еще семь минут, чтобы понять, поверить, нашарить докум…
Оказывается, старик всего-то в двадцати метрах сидел. Пили с Ильей Степановичем угрюмо, не чокались.
Кирюхина рука нашарила Артемов указательный палец, обняла-вцепилась, но Наталья дернула – и утащила его.
Мужик отвернулся к стене и с ненавистью заковырял ее ногтем.
– Да… Могло прозвучать так, будто я народ не люблю. Или презираю его. А ведь я, наоборот, к нему со всей душой! Я люблю его, веришь? Выхожу в люди вот, знакомлюсь, общаюсь. Как с тобой познакомился. …
– Смотри. У тебя корочки отсохли. От ожога. Можно?
– Ну… Вы получили, с моей точки зрения, дозу в пять или шесть грей. Когда? Недели за две до госпитализации? Судя по крови.
– Ты для чего это?! Ты просто не хочешь их, да? Не любишь просто детей, да?! Не хочешь от меня! Вообще не хочешь! Тебе насрать на это на все, ты только мир спасать горазд! А я? А меня?! Вот – я! Ты м…
А живут тут в метропоездах, стоящих на обоих путях; один ровно на станции был, когда электричество во всем мире кончилось, а другой успел уже ткнуться в туннель, поехать к Новокузнецкой. Ничего, уютн…
– Сдохнуть – и есть самый верный способ сбежать, – слабо улыбнулся брокер.
Разное продумал себе – как проходить блокпост и что на нем врать. Но ничего соврать не успел: дежурили не малахольные обычные охранники Полиса, а орденские бессловесные истуканы.
– Я всех помню, – перебил Мельник. – Не надо.
Может, тебя не убили еще, Петр Сергеевич? А? Я ведь к тебе через полметро шел. Пришел вот. И теперь отсюда мне дальше некуда. Давай, тебя не убили?
Но там, за дверью, шла жизнь. Голоса какие-то раздавались, фанерой отфильтрованные, музыка, смех; смех. Может, рай там все-таки? А он в предбаннике? Надо просто от своей, порченой крови совсем избави…
– Допустим, – Артем втянул носом воздух. – Зависит.
– Месяца три ему осталось. Все. Полярные Зори твои.
Тьма кнопок там была и целая щетина из тумблеров, но все подписаны хоть и русскими буквами, а каким-то собачьим языком – одни сокращения; и некому длинных слов из них понаделать.
– Люди. Ну. Люди. Говоришь. Где ж они. Не встречал.
Люди оборачивались на них. На нее. Все эти генштабовые ископаемые, бумажные вояки с Арбатской хрустели своими окаменелостями, всем торсом поворачивались, если багровые складчатые шеи не могли поверну…
На сушеных розах, на памяти о еще вроде только вчерашнем и уже бесповоротно сгинувшем счастье – Рижская расправила крылья. Но новых цветов растить под землей было нельзя: цветы – не грибы, не люди, и…
– Я видел. Как будто сон вспомнил, знаешь? А ты… Ты откуда?
На станционных часах было семь вечера, что ли. Но Ане в десять вставать – и на грибы. А Артема от грибов освободили, как героя. Или как инвалида? И остальным занимался по своему хотению. Просыпался, …
А день тот, а мир тот – они куда могли запропаститься? Вот же они были – тут, рядом, только глаза закрыть. Конечно, в них можно вернуться. Где-то на земле они должны были спастись, остаться – и звать…
Они вчетвером выпали метрах в пятидесяти от станции – и погребли через живые тела туда, на свет. Савелия тянули за собой, не смотря уже, где там его ударило пулей. Савелий поймал Артема за ворот, под…
– У меня такие же… Вот, на руке тут… Смотри… Появились. Что это?
И ангелы блядские, и строгие в погонах, и в дырявых чулках роковые, и медсестры с голой жопой; и просто шлюх вульгарных, без придумки – целая дивизия. Сколько могло поместиться – ровно вот столько и …
– Да там вся история держится на том, что Бланш стыдится своей внешности и сидит в полумраке!
Артем его другим помнил. Только его-то он и помнил из всего пропавшего довоенного мира.
Артем поглядел в зеркало. Показалось, что где-то вдалеке преследует их сгусток темноты; показалось?
– Погоди. Постой. Повтори. Где ты? Ты где, блядь?! Ну скажи, не прячься!
Конвой был строгий: чтобы Артем с Гомером не сбежали, смотрел внимательно. Дотолкали в спину до перехода с радиальной линии на Кольцо. Поставили ожидать у железной дверки в белокаменной стене.
Поднял руки. Возьмите меня, пожалуйста, в плен.
– Конечно. И немало. Вот руки можете на свет сюда, ладонями кверху? – не покидая тени, попросил майор. – Ага, спасибо. Пальцы. Разрешите, я потрогаю? Ну как будто руку вам пожму. Оп. Мозольки. А вот …
– Аллах нас наказывает! – громогласно заявила Айгуль с расстояния. – За грехи! Что свинину едим, за это!
– Окружают! Вокруг расходятся! Стрелять?! – Леха с крыши.