Все цитаты из книги «Метро 2035»
– У нас-то не на электричестве! Заводи! До станции бы добраться, а там уже…
– Мы это дело замнем, – произнес Мельник. – Я договорюсь. Это моя вина. Это я тебя не предупредил.
На станционных часах было семь вечера, что ли. Но Ане в десять вставать – и на грибы. А Артема от грибов освободили, как героя. Или как инвалида? И остальным занимался по своему хотению. Просыпался, …
– Служба безопасности, – корректно произнес один, высокий. – Майор Свинолуп, Борис Иванович. Сдайте, пожалуйста, оружие и оборудование связи. Вы задержаны по подозрению в шпионаже на Красную Линию.
Хлев находился в туннельном тупике. Дошли до конца станции, здороваясь со всеми. Как на привидение на него смотрели. И на Аню – как на героя.
– Романтик ты хренов. На кой черт я на тебя, дурака, время трачу?
– Сдохнуть – и есть самый верный способ сбежать, – слабо улыбнулся брокер.
Кирюха зажмурился, добросовестно стараясь все это себе представить. Перхнул пару раз с закрытым ртом, тихонько. Сдержался. Выдохнул протяжно. Наверное, не мог вообразить. Артем и сам не мог.
Артем вылез на берег, установил свои болотные сапоги на гранит, и забухал ими вверх, оставляя за собой грязные лужи.
Люди оборачивались на них. На нее. Все эти генштабовые ископаемые, бумажные вояки с Арбатской хрустели своими окаменелостями, всем торсом поворачивались, если багровые складчатые шеи не могли поверну…
– Что ты шизоид! Началось с черных, теперь вот заговором продолжается. Они тебе мозг выжрали, твои черные! Ей-то ты про черных, небось, исповедался? Что не на‑а-адо их было… Ракетами. Что они были до…
А день тот, а мир тот – они куда могли запропаститься? Вот же они были – тут, рядом, только глаза закрыть. Конечно, в них можно вернуться. Где-то на земле они должны были спастись, остаться – и звать…
Он пошарил там же, в сейфе, достал из коробки пригоршню медных болванчиков, рассыпал их по столу. Выкинул у револьвера барабан, стал фаршировать его тупоголовой смертью. Один, два, три, четыре, пять,…
– Ты просто не знаешь, куда меня деть. Хоть к черту на кулички, лишь бы вечером меня тут не было.
Станция – уютная, домашняя, маленькая, как все первые станции метро, была наполнена народом одного цвета. Тут не грязно было, и вода с потолка не текла, и лампы горели; все пристойно, одним словом.
Краем глаза увидел через пленку, как Свинолуп хлопает пулеметчика по плечу, а сам бежит вверх по лестнице, на балкон, прочь со станции. Ему нужно было дальше работать, делать важные дела, ему гибнуть…
Артем подсмотрел, что там с Рожиным: от такой крамолы его обязательно должны были поразить корчи. Но нет, заместитель начальника станции ничуть не пострадал, как будто неприметный человек издавал инф…
Обратно в радиоцентр. Опять мимо пультовой, еще раз по комнатам, шваркая дверьми, пиная шкафы и стулья. Где?! Где тут хоть что-нибудь?! Как тебя, тварь, уничтожить?! Как истребить?! Радист немой под …
На последнем блокпосту маялись, помимо серых пограничников, еще и двое других, одетых работягами – в заляпанных спецовках и сварочных очках на лбу. В ногах у них стояло Артемово: баул с химзой и ране…
Перевернулся под дном утопленник, вытаращился на лампу через бутылочную стенку запесоченными открытыми глазами. Давно света не видел, пытался вспомнить, что это. Поцеплялся снизу за плот толстыми пал…
– А, – Мельник нахмурился, припоминая. – Ультиматум. Ультиматум от Ордена. Требование немедленно прекратить операцию и отвести все силы.
Подземная река уперлась в запруду. Берегом навалены были мешки с грунтом, что ли, и в них ткнулась бутылочная лодка. За мешками шла уже настоящая стена, туннелю по середину. Гудела электрическая помп…
– Главное, запоминать всех. Всех, кто на наших руку поднимал. Кто душил нашего брата. Придет еще времечко.
– Вы скажите. Шизоид или нет? Скажите просто.
– Ты для чего это?! Ты просто не хочешь их, да? Не любишь просто детей, да?! Не хочешь от меня! Вообще не хочешь! Тебе насрать на это на все, ты только мир спасать горазд! А я? А меня?! Вот – я! Ты м…
О чем говорят? За что торгуются? Тянут время? Ставят ультиматумы? Клянчат прощение? Голову на блюде изучают?
– Ну, – сказал Артем. – Встретимся как-нибудь, значит.
– Аллах нас наказывает! – громогласно заявила Айгуль с расстояния. – За грехи! Что свинину едим, за это!
Тьма кнопок там была и целая щетина из тумблеров, но все подписаны хоть и русскими буквами, а каким-то собачьим языком – одни сокращения; и некому длинных слов из них понаделать.
– Погоди. Постой. Повтори. Где ты? Ты где, блядь?! Ну скажи, не прячься!
– Приказываем! Немедленно! Покинуть! Здание! И! Сложить! Оружие! Обещаем! Сохранить! Жизнь! В противном! Случае!
Может, тебя не убили еще, Петр Сергеевич? А? Я ведь к тебе через полметро шел. Пришел вот. И теперь отсюда мне дальше некуда. Давай, тебя не убили?
Белую Савельеву шкуру Артем перестелил Ане: надо беречься, ей еще детей рожать. Убрал наган в бардачок. Завел мотор. Хлопнули дверьми.
– Не было. И без усов не было. Одни кукуем. Друг друга вон грызем.
На домах огромные рекламные щиты. Без стариков и не понять, что они продают: часы? Газировку? Одежду? Ничего покосившиеся латинские буквы, с человека размером каждая, не значат; Артем и не понял бы д…
– Откуда они вышли? Вон, глянь! За деревьями тропка! Там люди и есть! – прогудел Артем Савелию.
– У меня такие же… Вот, на руке тут… Смотри… Появились. Что это?
– Конечно, не могла… С таким бы ни за что… Дурак старый… – сказал тогда Гомер сам себе.
– Иди сюда. Вот… И ты тоже… Давай… Давай… Эту рубашку мерзкую…
Оказывается, старик всего-то в двадцати метрах сидел. Пили с Ильей Степановичем угрюмо, не чокались.
Хоть бы вы были и красные. Любые. Наверху разве есть эти подземные цвета? Они тут все под солнцем выгорят же, нет?
– Окружают! Вокруг расходятся! Стрелять?! – Леха с крыши.
Артем поглядел в зеркало. Показалось, что где-то вдалеке преследует их сгусток темноты; показалось?
Подошел человек, разлинованный старыми белыми шрамами и совсем лысый, но при этом не свирепый из-за пушистых бровей и обтекаемой речи.
– Это необъяснимо с точки зрения медицины. Это чудо. Но я вот опять…
В ответ ему похихикали по-обезьяньи глумливо. Самогон, ага. Сполоснуть.
Он повел их на лестницу, над путями, по перешейку – к Менделеевской. Прошли один камуфляжный кордон, другой, и только потом – граница замаячила, с коричневым ганзейским кругом на штандартах, с пулеме…
– А зачем? – спросил у него Дитмар. – Там-то уже ни вы ничего не измените, ни я. Родится здоровый малыш – хорошо. В роддоме есть, кому поздравить мать от лица Партии.
Стальные пальцы сдавили Артему шею, пригнули его поближе к полу. Еще и руки за спиной вздернули кверху, чтобы лучше клевалось.
Летяга врезал по фонарю, жирный луч сделал сальто, хлестнул по лишним лицам, обнаружил стены, пол, потолок – все тут, оказывается, имелось. Какой-то коридор, какая-то дверь, какие-то люди. Люди жмуря…
– Ты что, дебил? – спросил у Лехи Артем. – Ты дебил, что ли?
Артем поглядел на него. Несгораемый человек Летяга. Не горит, потому что гореть нечему. Вот и Артему бы так.
Тот самый бронированный внедорожник, который стегал его свинцом, гнал его по Тверской. Тот самый. Отошла тяжелая дверь, спрыгнул в пыль Летяга: без маски.
Что же вы раньше-то все молчали, как в рот воды?
– Бывал там, – неловко отвечая на его пылкий взгляд, пробубнил Артем. – Там гермозатвор сломан, да? С поверхности лезла дрянь всякая, помню. И… Больных много было… Из-за радиации.
– Ты издеваешься надо мной, да? Засранец!
– Там наши пацаны уже? Это им патроны? Они красных держат?
Он сам Артему подмигнул лунным светом из приотшторенных облаков.
– Паспорт! Паспорта люди рисуют. Я же не про паспорт говорю, а про состояние души. Отвечая на ваш вопрос: значения – никакого! У нас же не Рейх тут, в самом деле.
Их не учили такому, поэтому каждый со своей музыкой говорил эти два слова. Жуткий от этого получился хор, нездешний, неземной. Задергали зажатыми внизу руками, чтобы покреститься, но достать их оттуд…
Савелий приткнул машину, вытащил ключи. Леха хлопнул дверцей, выбрался наружу. От солнца на нем были поверх противогаза темные очки – в розовой оправе, сердечками. Савелий поделился.
– Идиот! – с заткнутым ртом орал Тимуру Артем. – Идиотина! Нет никакого Полиса! Нет никакого Совета! Ты просто другой голове клянешься! Не верь им!
Внизу – три немецких блестящих лифта, распахнутые и сверкающие нержавеющими внутренностями, как будто на любом из них можно было сейчас взять вот так, да поехать на самый верх этой высотки. Артем их …
– Смотри. На Театральной пока все под нашим контролем, так что хочу тебе верить. Но проверю, конечно. Если все исполнил, награда… Орден! – Дитмар ухмыльнулся. – Орден тебе за такое полагается.
– Мы еще из их «КамАЗов» себе соляры нацедим! – подмигнул сталкер.
– И тут ведь очень важно, как и что подать, так?
– А что мое? – спросил Леха. – Говном по десять пуъек пожизненно тоъговать? Сваъи, свет загоъаживаешь!
– Йично меня мама не дъя этого ъожаъа. Она мне бойшое будущее, между пъочим… – сообщил Леха.
– Нашего вторжения? От Мельника? – Дитмар звучал удивленно. – Нет никакого вторжения. На Театральной беспорядки. К нам рекой текут беженцы. Фюрер приказал начать миротворческую миссию на станции с це…
Артем огляделся коротко и двинул вверх по шершавому высунутому языку заезда на эстакаду. Немного было пройти – километра, может, полтора. У следующего языка торчали высотки «Триколор», прежде размале…
Покачиваясь, двигался к нему по коридору Свинолуп. Нюхал руку. Улыбался.
– Прорываться приказа не было, – отозвался Нигматуллин.
На всю станцию – глубоким таким, приятным голосом.
– О, – трубно втянул сопли горбоносый Арменчик. – Мечтатели ругаются, чья мечта мечтательней.
– Не ты! – остановил его Дитмар. – Отдай депешу этому парню. Артему.
– У Ильи жена повесилась. Наринэ. Пьет он.
Страшно на себя брать ответственность за другого, тем более шестилетнего. На всю жизнь с ним себя связывать… Это как?
– НИКТО НЕ ОСТАНОВИТ НАС! КОГДА МЫ ВЫПОЛНЯЕМ! НАШ! СВЯЩЕННЫЙ! ДОЛГ!
– Короче, – сказал Летяга. – Короче, тогда не дали, а дали потом. Дали, когда смогли. Техники подбросили еще всякой, боеприпаса. У Ганзы, сам понимаешь, куры денег. Сами предложили. Ну и… Старик пого…
Доехал до Артема сам, протянул ему кулак. Разжал медленно. Не театрально, а словно борясь сам с собой. На ладони лежал жетон. С одной стороны было выгравировано «Если не мы, то кто?». Артем взял его.…
– Не давай ему ребенка! Он же с припиздью, все знают! Куда он потащит его?!
Врут людям, да: но ради их же спасения. Так?
И вдруг долетели шаги – дробные, злые, визжащие – подковки сапожные пол царапали – откуда-то из зала. Несколько человек. Молчащие. Артем затаился, повернул ухо так, чтобы оно сквозь бархат слышало.
– А ты. Ты блаженный, Артем. Юродивым в храм можно. Им и чудеса показывают.
– А я слышал, – произнес он, – что где-то есть из Метро-два туннель, который идет до Урала. В правительственные бункеры. И вот там все правители и сидят. Лопают консервы и ждут себе, пока фон спадет.
– Ну и хер с ним! Значит, приноровились как-то! Или построили себе что-то для изоляции. Но наверху хотя бы! Зачем-то ведь им нужно наверху, красным? Что-то они знают такое, чего мы не знаем! Свет у н…
– Нет, слушай… Тут сейчас все не расскажешь… Я просто про черных тебе хотел, самое главное. Ты что в своей книге про них писать думал?
– Ты не та девушка, которая станет за патроны себя… Которая позволит… Себя… С собой такое… Я тебя не такой помню!
– Мы наверху родились. Там наше место. На воздухе. Мне там дышится по-другому! Думается! Мне тут направлений не хватает! Тут только есть – назад и вперед. Мне тесно тут, понял? Ты сам этого – не чувс…
Через решетку перил, снизу вверх почудились, нет, не почудились черные бутсы.
– Вы охеъеъи?! Што я сдеъаъ-то?! И Аътем!
– А я про Урал слышал. Ямандау там, или как называется. Город под горой. И туда все сразу, как заварушка! Мы-то тут пускай гнием, а первые лица все… Там и живут.
– Ты зачем мне это показываешь все? Говоришь?
– Поднялись, оба, – шепотом приказал Летяга. – Прости, Артем.
– От Проспекта? Если впустят на Ганзу – то по Кольцу. Все лучше, чем по нашей линии вниз спускаться. Неприятные воспоминания, знаешь. Ганза верней будет. У меня виза проставлена, Мельник выправлял ещ…
Болтались на орбите неприкаянные спутники связи: никто их не звал, и они сходили с ума от одиночества, и бросались на Землю, чтобы пусть уж лучше сгореть в воздухе, чем так.
– Почему? Ты же не можешь все это вслух сказать. Давай, я за тебя. Кто-то же должен.
– Черным. Неважно. Кому угодно. Важно то, что я Хантера увидел… И все. Понял: вот каким я должен быть. Это не Гомера был герой… Хех. Он мой герой был. И он меня отправил… Мне дал это задание. Сам пош…
Летяга сморкнулся кровью себе в пятерню, стал рассеянно вытирать о штаны. Потер лоб.
Он подался вперед, выдвинулся из тени. И стало ясно, почему он трогает свое лицо. Все оно было исполосовано набухшими, сочащимися сукровицей царапинами. Одна распахивала наискось его бровь и через пе…
Опять схватил трубку, повесил на рогатину, снял.
– А бар знаете наш? Только открылся. Брага – первый класс. Гонят, правда, тоже из…
Снова стук в дверь. Теперь уже другой: грубый, хозяйский, без притворства.
– У Ганзы немало врагов. Завистников. Но вот рация… Рация – не задекларированная и не сертифицированная, пронесенная контрабандой… Что это значит? Это значит: вы не одиночки. Ваше внедрение – часть к…
– Я в него тоже влюбилась. Ну мы с тобой и встретились. Два дурака.
– За хер ему туда, главное? Было бы хоть что! Для чего!
Это было как роды. Москва была как женщина, которая сама уже умерла, но в ее каменеющей утробе сидели еще живые дети. И они хотели родиться, и плакали там внутри. Но Москва никого больше не выпустила…
– Идет, – сказал Артем. – Прямо тут доставать?
Он смотрел еще в ткань, расписанную цветочками, и в сердцевине каждого цветочка видел чей-то затылок безглазый, целое цветочное поле из затылков. Тут были изображены все люди с Красной Линии, безлики…
– Саша. Сашей звали. Александра. Станцию… Затопило. И всех. Ладно. Давай, что ли… Не чокаясь опять.
– Ну это прямо беда какая-то! – покачал головой Артем. – Грибы протухли.
– Ага! За час плати, это у нас пожалуйста, а как что – пойди погуляй, да?
– Как думаешь, Жень? Раньше-то, наверное, город шумел, должен был шуметь. Все эти машины тарахтели, сигналили друг другу! И люди хором галдели. Потому что каждому нужно было сказать свое больше, чем …
– А я тебе говорю: лапша! Лапша, и в угол, и вынудили. Я тогда подумал: вот, президент, а и его кто-то в угол, значит, ставит.
– Не такой уж ты и маленький, вообще-то, – сообщил он.
– Не важно, что. Через Рейх не пойду. Я, знаешь, этих паскуд… На плоту, когда плыли сюда… Еле усидел. Не было бы их пятеро… С пятерыми как-то… Несподручно. Нежилец еще этот наш… С яйцом…
– Как будто? Я! Был, – Артем почувствовал, как ему в этом музее перестало хватать воздуха. – Я был в туннеле. Между Пушкинской и Кузнецким мостом. Где красные с фашистами стравили. Десятки живых. Люд…
– У меня… Гриб. Аня, – нашарил гриб в кармане, взялся за него, как за оберег.
– И хорошо. Хорошо, что трус! Зато на свободе разгуливаешь, а не в дурдоме в смирительной рубашке – головой о стенку… Я ее предупреждал. Дуру. Ты же буйный! Ты в зеркало на себя посмотри! Будь моя во…
– Ты дикого нам, что ли, тащишь? – раздраженно спросил у прыща командир.
– А здоъово быъо бы тоже убить кого-нибудь, – сказал Леха. – Того, кто это пъидумаъ. Гадину эту бъядскую. Чтобы таких пъиказов бойше не даваъи.
По плечам, по головам, друг по другу, закарабкались Артем с остальными на платформу. Снова оглянулся назад – и отметил черные шерстяные лица в толпе. И они его, черного, отметили.
Артем крякнул, подсаживая ранец поудобней, воровато перекрестился, запустил большие пальцы под слишком свободные ремни, чтобы потуже, и пошел вверх.
Переход на Охотный ряд был длинный, нескончаемый, словно специально Артему тут построенный, чтобы он успел за этот переход передумать.
Артем всмотрелся в масочные прорези, в обрамленные черным глаза-переносицы. Есть здесь его товарищи? Летягину фамилию слышал. А Сэм? Степа? Тимур? Князь? Но его никто не замечал, все глядели, застыв,…
– Ну то есть – конечно же, есть! Есть названия. Людям же очень важно как-то себя называть. Считать себя кем-то. Очень важно с кем-нибудь бороться. И мы идем им навстречу. У нас же не тоталитарное гос…
– Сожрать бы чего, – произнес Леха. – А то домой еще когда теперь попадем.
– Она тут, дедуль. Вчера тут была. Я говорил с ней. Про тебя.
– Херовое геройство, – сказал он Савелию вместо этого.
Поискал место, где его вешали… Не смог найти.
Прямо посередине улицы, промеж сцилл и харибд всяких кремлей, дворцов, государственных дум – бесшабашно; плевать, что отовсюду могут высунуться, нагнуться к нему, сожрать – гулял; просто гулял. Выбро…
– Сбежать надо, – сказал брокеру Артем. – Сдохнем иначе.
– Не надо меня класть никуда. Я и так все про себя знаю. У ребят сегодня намечается что-то?
– Много нужно. Туда знаешь, сколько ехать надо? На вездеходах, наверное… Полгода! По поверхности. По лесам, по болотам. По дорогам разрушенным.
– Жри, что не жрешь? – отвалившись от корыта, устало сказал ему дядька с вспухшим пузом; борода у него была колтуном, и по ней струилась темная вода. – Хорош трындеть! Раз в день кормют!
Прошагали еще с полста шпал. Ранец с рацией стал наливаться тяжестью, напоминать о себе. Взмокли виски, спина потекла.
– Ты прав, – не оборачиваясь, ответил себе Артем. – Ты прав. Должен быть смысл. Просто мы не понимаем его пока. И старик твой не понимает. И Свинолуп знает вряд ли. Хорошо, есть, у кого спросить.
Вдоль путей растопырились погрузочные краны, дрезины скопились. Пошли ими восхищаться.
– У них в туннелях стоят штурмовые бригады. Наготове. И две диверсионные группы на Театральной. Будут взрывать переходы к вам сюда. И когда отрежут Театральную… Через пять минут… Будут там.
– Чтобы тепло не уходило. Снаружи – снег, вьюга, а внутри – теплынь! Деревья цветут. Вон как в книжке твоей. И прямо сады фруктовые, яблоки там… Помидоры, кстати. Люди по улице в майках ходят. Цветы …
– Весь мир, брат! Весь! Ты хоть понял, что весь мир живой?! Мы только думаем, что его нету! Поэтому и думаем! А он – есть! Ты – это – понял?!
Стартовали с визгом, пошли кортежем к Новому Арбату. Артема Летяга взял к себе во внедорожник. Все оглядывался на него недовысказанно с переднего сиденья.
Без паспорта в метро нельзя. Ни на Ганзу, ни в Полис, ни на Красную Линию. Ни на Алексеевскую, и ни на какую другую станцию, где люди хоть пытаются о завтрашнем дне думать. А можно: околеть от голода…
Домофон осиротел, железная дверь обесточена, в аквариуме консьержа собака дохлая, жестяно лязгают почтовые ящики на сквозняке, ни писем в них, ни рекламного мусора. Все давно собрали и сожгли, чтобы …
– Вопрос в том, что там видят наши зрители с Красной Линии! А сюжетец таков: Гамлет узнает, что его отец убит родным братом! Дядюшкой Гамлета, то есть! Ничего не напоминает?
Мальчик-одетый-девочкой навстречу, утирает губы рукавом платья, а у самого усы; как в цирке уродов – бородатая женщина… Тут ведь раньше цирк был, прямо над этой станцией… Знаменитый старый цирк на Цв…
– Красивый город Казань. Мечеть у них замечательная.
– Да что вы слушаете его, он с приветом же на эту тему!
– Тост! Мы с батькой это с твоим уже обсудили, Артемий. Со мной, товарищи, случился форс-мажор. Я влюбился. И любовь моя проживает на станции Краснопресненская. Я понял: пора. Тридцать восемь. Так чт…
Распахнули двери одномоментно, рассыпались кольцом вокруг, надвинули на лбы приборы ночного видения: на чужой земле ночью все может случиться. Вереницей разгрузили цинки, Артем последним стоял, у дер…
– И чтобы никаких не было. Аркаша там твой или…
Артем слушал и не слышал. Думал о другом: главное, чтобы там, в Рейхе, никто не узнал его. Чтобы никто не вспомнил паренька, которого восторженной толпе на Пушкинской с помоста обещали повесить. Чтоб…
Выползли из этого склепа, вырулили на Садовое.
Выглядывали из-под стола тоскливые плюшевые тапочки. Какие-то они были… чужие этому кабинету.
– Кончилась колбаса. Глиста маринованная есть. Но от нее… Ее умеючи надо.
– Вкусно, а? – завистливо спросил мальчонка со вздутым животом.
– Да по херу, – сказал Артем. – Хоть на главный. Это радио, понял? Это антенны! Радиостанция! Эти все генераторы – вот зачем! Они рядом с ней построены! Не с поселком! Нет поселка! Они тут! Чтобы ант…
Артем поднял пустые руки, пошел по тропе впереди всех.
– Из какого города? – Артем подобрался. – Из какого города пришли? Эти, на Черкизовской?
Артем набрал духу – спорить – и не нашелся.
– Чем вы его? Чем вы их всех? – спросил он тупо. – Купили? Москвина?
– Добрый вечер! Аркадий Павлович! – голос был хриплый, низкий – и странно знакомый Артему.
– Вас же расстреливать… Вас к стенке всех! Ну?! Ну?! Чего боитесь? Что теряете?!
– Ты меня просто выставить хочешь, да? Чтобы мы с хозяином твоим не столкнулись лбами?
Одна, две, три, десять, сколько? Это же и есть радиоцентр!
– Они из Мурома сюда пешком шли, – сказал Артем. – Там у них монастырь красивый, говорят. Белый с голубым.
– Искать! Искать, где еще люди выжили! Искать! Уходить из этого проклятого места! Мы тут… Становимся кем? Скотами! Да меня сейчас от вас…
Тот через плечо оглянулся нехотя. Охрана пробудилась, занесла над Артемом колючие плетки.
– Жалко, не все втыкают! – поддержал отечный обритого. – У нас на станции начал уродов вычислять… В общем, люди не все еще готовы, – он потер челюсть. – Некоторые скрещиваются с ними, прикинь, мерзот…
Этих не знал Артем, а знал других. Вспомнилось про нераскрытый конверт, где-то, видно, прямо в нагрудном кармане у Дитмара прошитый пулями. Не удалось Мельнику и тому Феликсовичу в его телефоне остан…
Пришлось обратно бежать, покупать билетик, расплачиваться патронами, которые ему покойники ссудили. Покупал, а сам по сторонам: где-то ведь тут, где-то среди гуляющих, среди приехавших на спектакль с…
– Сочувствую. Но что это доказывает? Кто там погиб? Красные? Фашисты? Нет. Некоторое количество генетически ущербных с одной стороны, и некоторое количество вредителей и болтунов с другой. Управляемы…
Еле дотерпел до Проспекта Маркса – Охотного ряда. До самого последнего кордона, который выглядел так же, как и первый: хлипко, дунешь посильней – снесет. Остального от него видно не было, лестницей п…
– Хорошая машина, – сказал Артем. – Не знал, что у нас есть такие.
– И что же ты мне тут про искусство, а, носорожина ты дрянная? Правду говори!
Сгинули клетки. Ни факельной копоти на потолке, ни ржавых пятен от вытекшей человеческой жидкости на полу. Все вычищено, вымыто, продезинфицировано и забыто.
– Вы сюда шли триста километров, чтобы спасти каких-то незнакомых людей? Думаете, я поверю?
Артем поковылял к ней. Это не сторожевой пес был: ошейника нет, породы нет, ничего нет; шерсть белесая с пропалинами, грязная.
– Вот ты сволочь! Вот ты идиот! Бери его! Бери его живо за ноги! На Ганзу пошли! – кричал брокеру Артем, принимаясь за Олеговы подмышки.
С востока, из ничего, из России – гнала к форпосту точка: пыль столбом. Она дальше от поворота на радиоцентр была, чем грузовики, но мчала быстрей. Кто?!
– Простите! Простите! Гражданин офицер… Господин Дитмар… Ради всего святого! Тут ошибка. Меня по ошибке мобилизовали. У меня жена… Наринэ… Вы ведь только что у нас… От нас…
– Сядь! Сядь, выпей! С нами выпей! Сталкер? Сталкер ты?
А Артем все равно крутил эту проклятую ручку, крутил, греб, греб, крутил.
– Дядь Саш. Все долго рассказывать. Давай я суть. Мы не одни уцелели. Весь мир выжил. В России разные города. Запад.
Шестьдесят семь. Шестьдесят восемь. Шестьдесят девять.
– На Театральной, Святослав Константинович. Фашисты атаковали. Забирают Театральную себе. А взрыв… Там не один. Там три. Отрезают ими Красную Линию, чтобы подкрепление не пришло.
Еще есть шанс. Людям доказать. Пока они по сучьему своему радио лгут. Надо добраться туда, на Чеховскую. Помочь напечатать. Помочь раздать.
– Думаете, надышусь? – скривил улыбку Артем.
– Хотят там – пускай своих детей и жрут, а к нам не лезут! Дела нам до них…
– Пока не решил. После Совета, – не оборачиваясь, процедил Мельник.
– Зачем это? – спросил гнусаво Леха с заднего сиденья.
– У вас же вон! Полстанции в хлам! Гоните ведь из чего-то?
– Какое все! – поглядел на него Артем. – Теперь в бордель!
Что мог – сделал, объяснил себе Артем. На этот раз сделал, что мог.
– Он… На Рейхе. Пишет книгу. Учебник истории. У него еще одна книга есть. Про тебя.
– Один добрый человек привел. Подобрал и пристроил. У меня больше никого нет. Жить негде. У тебя есть дом?
– Мне людей надо кормить, Артем. Двести душ. Есть – и ладно. Вот будешь когда начальником станции, поймешь…
Подошли двое других. Один был скуластый и ежиком стриженный, узкоглазенький, другой – с боксерской бульбой вместо носа, подвижный и разболтанный.
– Слышь, дед? Я вспомнил. Вспомнил, откуда у меня эти самолеты в голове!
Открыл ворота, и вместо радиопередачи выбежал на шоссе. Их сейчас пятеро всего, и то Артем вещать будет; а если Савелий успеет, он один за двоих зачтется. Только к ним ли он возвращается? Что забыл?
– Как – не знаешь? Как ты можешь такое – не знать?! Если ты сам их сигнал ловил?!
Нет больше того доброго человека, и звезды погасли.
– Так сказать, родила царица в ночь… Не то сына… Да, Илья Степанович? Не то дочь.
Как будто там, под землей – это все бред был, долгий тифозный бред, вязкий, топкий, и вот только сейчас начинается настоящее, действительное.
– А если правда весь этот Рейх фальшивка, – перебивал их Илья. – Если Евгений Петрович сам фальшивка и предатель, если все там у нас фальшивое, то я что тогда, то мне зачем тогда, то за что Марину с …
– И да! Ни разу еще не слышал, чтобы ответили! И что? Что это доказывает?! – Артем уже не Гомеру кричал, а всем этим гребаным велосипедистам, мчащимся в стену, в землю. – Ничего это не доказывает! Ка…
– Не сметь! Унижать! – бросился колотить мимо, а его поймали, держат.
– Алло… Сансеич… Да, на пост… Тут Артем… Ваш. А что я с ним сделаю-то? Да. Ждем.
– Зато у меня сердце горячее. А ты вся в мурашках.
Правда, решил он. Вломился ночью без химзы с улицы, еще не хватало всю станцию перебудить. Точно примут за полоумного. Ничего, особой спешки нет. Пока от Полиса сюда доползет…
Пиджак на животе у Олежка мок чем-то блестящим, которое, стекая ниже, на белой полиэтиленовой юбке уже понятно виделось, как жидкая оранжевая кровь.
– ГРИБООООООООООВ!!! – ревела станция; вся линия, кажется, ревела.
– Орден! – загудело над головами, в головах.
Оружейный шкаф стоит пустой. Все по тревоге расхватали. Комнатки – в одной нары, в другой – столовая, ничего не спрячешь. Возвращался мимо пультовой – заглянул. Все огни погасли. Тишина, пыль в возду…
Мы с тобой одной крови? Одной, Летяга? Если не с тобой, то с кем?!
– Говори. Говори мне: у нас все кончено, Аня. В лицо мне говори, хватит канючить. И объясняй, почему.
Летяга вытянул руку, обернул к погоне свой фонарь, выслепил их, раз, раз, раз, послал в ответ свинца, ранил кого-то, кажется. В закупоренной кишке трудно не попасть.
– Грибная хворь какая-то. Гниль типа. Не то через воздух летит, не то люди разносят. Так что они пока поставили все на паузу.
– Нет, – остановил его Артем. – Вот. Ты же хотел про героя послушать? Про Артема, который все метро спас? Вот, слушай. Послушай правду. Людям, думаешь, до этого есть дело?
– Правда. Я быстро тебе рассказал… Как мог. Чтобы успеть.
Илья Степанович остался с Никицкой, похожий на брошенного пса. Но это не Артема была беда, не он этого человека приручал и не он его бросил.
– Я и не… Зачем тебе здесь быть? Тебе не нужно!
– Ну и духан у вас тут стоит, – сказал он им.
– Вы сюда триста километров шли? Пешком? Вы кто вообще?
– Есть. Петр. Умбах, кажется, фамилия. Петр Сергеевич. Познакомились. Мой ровесник.
– Они же мрази там! Звери! Одни звери, а другие трусы!
– Он мне помог. Ты мне помогла. Спасибочки, бля. Всем вам. Благодетелям.
Артем поставил свой посох на первую ступень, поднялся к музыке поближе. Ноги были несильные, не до конца надутые. Подождал, потом вторую ступень одолел.
Вот ведь выбор: что ни берешь, одна безнадега.
– Не верю, что Ганза вот просто, чтобы вину загладить, выделила нам полсотни бойцов и техники еще отсыпала. У них ничего за так не бывает.
Потерянный, выбитый из колесницы, названивал своему хозяину. Не мог дозвониться. Значит, у Лехи был еще шанс найти Бессолова до того, как Мельник его разыщет.
Артем уже ржавым кашлял. Пока он болтал ногами у Летяги на спине, все убеждал дать ему самому пойти. А как только становился на ноги, сразу падал на колени. Кончался завод. Останавливался ключ в спин…
– Никому-то ты не нужен, – передал бессознательному Олежку Гомер, принимаясь за одну ногу. – Одной курице.
Стоя грести было больше нельзя, потолок не пускал. Пришлось сесть.
– Век бы без них и жили, без Ганзы этой! А вот они без нашего чайку, без грибочков-от наших пускай попробуют, дармоеды! Мы-то продержимся с Божьей помощью!
– Был когда-то, – ухмыльнулся унтер. – Ну а вы как Гомером стали?
– Ну, если вам так интересно, – улыбнулся Дитмар. – То можем и показать. Но вдруг руки к кирке привыкнут? Ручку в пальцах держать не сможете.
Илья Степанович таращился на черных людей; его бил крупный озноб. Пахло мочой. Может быть, он представлял себе пока что, как пуля будет ему лоб буравить. Но скулить не скулил. Только бормотал почти н…
Из наружного мира в их мирок прободела война.
Пронеслись по пустому Арбату; Артем и вспомнить ничего не успел. Куда, мелькнуло только, все твари живые из Москвы делись? Почему бежали? Стояла Москва каменная и такая пустая, как будто заметенный т…
– Вы же метро спасли. Людей. Если бы вы тех тварей тогда ракетами не… Я не понимаю, если честно. Почему вы не хотите рассказывать об этом?
– Ниче. Вот Железный легион соберут, и тогда… Сейчас потренируемся… А потом вернемся и припомним всем… Тварям. Пройдемся еще по метро. Маршем.
– Я не могу! Не могу ждать! Тут красные… Красные вокруг. Сейчас – штурм. Нас замесят тут. Но мы успеем глушилки все к едреной…
– Все ты тетькаешь мне! – укоризненно и кокетливо. – Ну что там, сверху-от? Погодка как?
– Со станции ни ногой! – строго распорядился он. – До дальнейших распоряжений.
Артем тормозящим и проваливающимся сердцем понял, чем их там благословляли: теми самыми патронами, которые они с Летягой час назад привезли. Вот оно, средство от голода.
– Да ну, – сказал Леха. – Ехать еще куда-то. Давай расхеъачим эту хеъй по быстъому – и домой. Может, пъоскочим еще.
– Ты сам подумай: ну зачем нам за Урал? Зачем нам в какой-то отдельный бункер на краю света? В одиночестве куковать? Что нам там делать – друг друга жрать? Ну куда мы от вас? Наше место – с народом! …
– Извините, – усмехнулся Арсений. – У вас тут режимный объект?
Надоела резина на коже и надоело собираться. Хотелось уже сейчас без нее. Хотелось уже скорей мчаться с опущенными стеклами, ловить встречный воздух открытой пятерней, дышать им, теплым и свежим. Нич…
– Зря шел, а? Потомки такому не обрадуются. У кого будут.
– Наверное, – согласился Гомер. – Просто странное чувство. Я эти витражи не любил никогда, и Новослободскую-то не любил за эти витражи. Думал, безвкусица. А сейчас, пока ехал, все равно ждал их.
– Как ты тогда девчонку свою вытащишь, если тут окочуришься? А тебе осталось-то, прости уж… Ты вон на ногах еле стоишь! Ну?!
Артем опустил глаза – а тот мертвый. Руки свесились, ноги болтаются, голова белобрысая запрокинута, в груди дырки. На излете попало. Закрыл собой Артема.
Татуировка спартанская. У всех в Ордене такая. Когда принимали, набили. Напоминание: это навсегда, в Ордене бывших нет. И Артем вот: год, как отставлен, но сам скорей удавился бы, чем эти слова свел.
– И ты просто удираешь. Слишком много ошибок, я, пожалуй, пойду. Так?
Пригибаясь – бегом вдоль молчащей Библиотеки, где Артем когда-то страх оставил; под ее незрячими окнами, под слоновьими тумбами ее колонн, по отставшим от стен мраморным плитам. Черные сзади вылетели…
– Не стреляйте! Не стреляйте! Возьмите нас! До Цветного! Деньги есть!
Артем, перемолотый, сидел у стены и сосредоточенно сглатывал невкусную теплую кровь. Щупал языком гнезда от потерянных зубов.
– Ты врешь! – заорал, сорвался Артем. – Пиздишь, сука! Предатель! Мразь! Ты их! Ты меня! Ты их всех, убитых! Ты пацанов наших! Вы! Ты, и гнида эта старая! Всех предали! За что – они?! За что сдохли?!…
– Ганза это. А Орден мой в курсе. Ганзе служит. И подчищает всех, кто снаружи сюда проберется. Находит и ликвидирует. И всех, кто отсюда пытается с внешним миром связаться, тоже. Поэтому никто и не з…
Щупаешь руками в памяти, а они не ловят ничего. Чернота, как в туннеле. Есть там что, или ничего нет – не понять. Может, пусто. А может, стоит кто-то прямо за спиной, дышит в затылок тебе и – улыбает…
– И, не сочтите за подхалимаж, за родителей! То есть – за тебя, Сансеич!
– У него работал человек. Илья Степанович. Книгу для него должен был писать. И с этим человеком еще один. Звал себя Гомером. Товарищ мой.
Летяга молчал, сопел. Что-то металлическое напряглось рядом. Но было непроглядно, и смерти, которая уже совсем изготовилась, Артем не чувствовал.
– Ну вот, добро пожаловать! Станция Дарвиновская, бывшая Тверская. Не случалось тут раньше бывать?
Спрятаться? Нырнуть в дом? Побежать, укрыться в какой-нибудь квартире? Нет… С фасада на этой улице не было жилых подъездов. Одни аквариумы магазинные, выгоревшие, пустые, без выхода.
А Артему до Театральной, до входа – уже чуть-чуть, уже только сто метров. Открыт вход, Господи? Господи Иисусе, вход открыт?
Их палатка действительно была свободна. Никто на нее не позарился? Наверняка покушались уже, но Сухой отстоял. Полезно быть начальству хотя бы и пасынком.
Сейчас не нужно было ни попрощаться с Сашей, ни с Сухим замириться, ни Хантера увидеть. Нечего ему всем им сказать. Нет для них точек, пускай рвется все на запятой.
Заправляла тут Дашка-Шуба, баба лет уже, видимо, пятидесяти, но совершенно не желающая об этом думать. Приехала она в Москву из какой-то дыры под Ярославлем за три дня до того, как все ухнуло. Шубу п…
– Вы вот напрасно так нервно со мной. У меня, между прочим, имелись все основания придержать вас тут до выяснения. Вы, может быть, не знаете, но мы сейчас на грани введения чрезвычайного положения на…
А зверолюдям было насрать на Артемовы сны, у них мелела лохань, а им еще нужно было тут прожить еще сколько-нибудь времени, и без помоев они это сделать бы не смогли никак.
– Ты же не баба, Ань. Ты же мужик! Ты же братик мой по оружию! Ты же Летяга с сиськами!
Аня забрала у него бутылку. Глаза у нее блестели.
– Социальное жилье. Доделывают ремонт. По квоте нам отдают, военным. Хотел бы в такой жить? А?
Артем выскочил, заковылял к ветряку, прищурился, задирая голову к небу, к медленным скрипучим лопастям. Все было исправно: из ветра и скрипа эти штуковины делали ток. Ни одна не стояла.
Гнались за ними. Грохотали по граниту. Шли по пятам. Стреляли на бегу, но на бегу и мимо. Галдел разоренный курятник. Замерла створа ворот. Щель оставалась узкой – за кулисы. Сквозь нее лезли бойцы в…
Он заботливо подсадил сползающего Сталина и спустился с подиума. Артем медлил, обожравшись знания.
– А так никакой книги не будет! Тебя не будет! Ничего не останется!
– Врача надо! Есть врач?! – едва пристали, Артем выкарабкался на платформу, дернул за шкирку брокера.
– Так, вы, кротяры, сюда живей! – рыкнули им из темноты. – Сдавай металлолом!
– Сюда дядьку передо мной не приводили? – спросил Артем у нее. – С усами такого? – он руками показал, как бессильно свисали у Умбаха усы.
– А они есть. Везде есть. У них типа мафии своей. Друг друга тянут. Нормальных не пускают.
– Москва – не единственный город, где люди выжили. Вчера на Полисе всем объявили, что есть другие. Скоро вам тут тоже сообщат. Считайте, я первый. Весь мир живой! Питер, Екатеринбург, Владивосток. Ам…
– Скоты… Оскотинились… И я с вами… Оскотинился…
– Зачем это? – спросил он. – Это для чего?
– Я – Арсений, – произнес седобородый. – Это Игорь, это Михаил. Сыновья мои. Игорь – этот – уверяет меня, что поймал радиосигнал из Москвы. У нас-то считается, что вся Москва выжжена. Убедил брата. А…
Взяли его к врачихе: та среди укусов от колючих плеток нашла кровоточащие язвы, лучами, как шилом, в коже проделанные. Сказала: недолго. Переливание нужно срочное, но доктору по дурным болезням перел…
– Спят все. Сухой спит. Ну и наряд у тебя.
– Это не тебе должно быть удобно, зайка. Не тебе, сучка. Не тебе, шлюшка. Не тебе, не тебе, не тебе.
По железу каски стучал дождь, гулко стучал, казалось, Артему в самую голову. Болотные сапоги топли в грязи, ржа ручьями откуда-то сверху бежала куда-то вниз, на небе было навалено облаков – не продох…
– Полупроводник, – рассеянно протянул майор и усмехнулся. – Полупроводник-полудед. А брокер что?
Приложился – не помогло. На зубах заскрипели Лехины раскрошенные зубы. Посмотрел на горлышко: все в красном. Приложился еще раз.
Разжал палец за пальцем, стараясь злиться. Девочка вроде напугалась, но пыталась нагличать. Предложила Артему поцеловать его, если отпустит. В руке у нее был – гриб. Откуда у Артема в кармане грибу в…
Петр Ильич сел на корточки рядом, почесал Прошке бок, пальцами слушая пульс. Нашел через шкуру и ребра – сердце. Приставил левой рукой к нужному месту нож, еще даже не царапая кожу. Другие свиньи пот…
– Нет, Федор. Мы искали его. Петр Сергеича. И Рейх тут ни при чем. Вот, – майор помахал какой-то жирной бумажкой. – Ориентировка. Из центрального аппарата. Центральный аппарат ошибаться не может.
Тот, что ждал с трубкой у уха, оглянулся на него с сомнением: стоит ли верить, нужно ли тревожить Мельника, не лучше ли этого подозрительного в карцер, пока суть да дело? Но на том конце уже ответили.
– Вообще бы хотелось… – обсасывая губу, промямлил Леха.
Вислоусый Петр Сергеевич поднялся, глядя ищуще и беспокойно. Он весь был перемазан бурым, подсыхающим; переносица вскрылась, и рот щербился. Голову он чуть запрокидывал, чтобы из носа не текло.
Почти доскакал до караулки – и вдруг ошарашило.
Артема, подконвойного, местные как будто и не замечали: у всех, мимо кого он шагал, как-то находились дела поинтересней; ни с одним он не смог встретиться глазами. Но стоило разминуться, как загривок…
На четвертые сутки Дитмар так еще и не пришел; и Летяга не пришел тоже. И уже не было сил думать про побег. Но пожить хотелось обязательно, и с каждым часом все отчаяннее. Не чтобы дела доделать, ото…
– Всю! Все, что ты видел! Все, что я видел! Про женщину, которой голову арматурой! Про сортир его! – Артем мотнул своей головой, почти отвалившейся уже, на Илью Степановича омертвелого, притащившегос…
– Голодные, нищие люди! Думаете, сложно заставить их поверить во что угодно? Думаете, они будут хотя бы пытаться отличить истину от лжи, отделить зерна от плевел? – поддержал Илья Степанович. – Не мо…
– Звери они не там, а по всему метро. И вот им построили чудесный красивый вольер. И звери сами ползут в него со всех концов. Железный легион и прочая. Воевать с уродами. Выпускать пар. Не будет Рейх…
В спешке собирался. Тапки подобрать не успел. Лицо в кровь разодрано. Кто его так, думал Артем – вместо того, чтобы думать, как себя выгородить. Женщина. Ногтями. Все лицо ему. Глаз выцарапать пытала…
Но не в Полисе. Тут это слово еще сладким отдавало. Его тут и сосали, и грызли, и амбары полные запасали. Не грибами же едиными, в самом деле.
Станция Шиллеровская. Это ведь на Шиллеровскую переход. И оканчивается тупиком, потому что Шиллеровская на реконструкции. Убрали казематы с Тверской, перенесли на Пушкинскую. Вот и все реформы.
– Люди! Эй! Не стреляйте! Мы просто мимо ехали!
– Отпускаешь всех, – повторил Артем. – Всех троих.
– Врешь, да? И у меня вот ожоги, вот тут. Это после той ночи. После той ночи, когда мы с тобой… Когда нас познакомили. Этот мужчина, который нашел меня в коридоре. Я полз, пьяный. Он меня подобрал и …
Артем как-то привык уже потому ненавидеть его, что маму свою обожал безоговорочно. Однако Сухой вот на место отломанного отца прирасти не смог. А больше некому и пытаться было.
– Да мне насрать, узнают люди обо мне или нет! При чем тут это?!
Подскочило все, потолок распался, ввалилась пылюга, повисла в воздухе, мигнул и исчез свет, все ослепло, оглохло.
Они сзади фары ему в спину включили. Или прожектор?
– Ростовая кукла Сталина. Воск. Можешь посмотреть.
Выход наверх был завален, запечатан. Переход – отрезан. Туннель – по шею налит холодной и грязной водой. И еще фонило от нее, небось; поди искупнись в такой. Сведет судорогой, фонарь замкнет, и будеш…
– Ты кретин? Ты слушаешь меня вообще? Или только себя? Кого мне отец подберет? Он меня до тринадцати лет сам в душе мыл! До тринадцати! Ты понимаешь?! Я от него – от него! – сбежала! К тебе! Чтобы жи…
Мы с тобой вместе им гермозатворы сейчас открываем: ты и я. Вместе выпускаем их наверх, наружу.
– А что? Гуманней, чем просто в расход пускать, нет? Пусть пользу приносят! Расширяем жизненное пространство! Такой приток добровольцев со всего метро, размещать негде! – перебарывая рев уродов, объя…
Подкрался Кирюха маленький, кашлюн. У! – напугал, залез к Артему на колени. Сбежал от матери: его время прошло уже, должен был спать. Потом и она, Наталья, сама пожаловала. Отругала сына, но согласил…
На столе работает маленький телевизор, показывает ворота, забор. Крутит назад картинку: проглядели его прыжок, отвернулись, решили отмотать, не успели… А это Бог уж, значит, прикрыл… Который отец. Он…
– Дорога есть, ветряки построили. Кто-то строил же все это. Рабочие, инженеры, электрики!
Он встал со стула на колесиках. Ноги не гнулись. Глаза пересохли. Пальцы, которые на Пушкинской были круглые, заточенные под ручку у тачки, теперь были впустую сложены так, будто в них зажата автомат…
– Куру! Куру оставь! Чтоб тебе на оба глаза ослепнуть!
На запад, к городу, шоссе заслоняли пустоглазые многоэтажки. На восток зато до самого горизонта открывалось. Савелия уже не было и следа: очень спешил домой. Зато показалось что-то другое. Какие-то ж…
– Помешательство! – Артем хохотнул как получилось.
Значит, можно и своим голосом их заменить?
Поковылял вместе с посохом и с фальшкровью на своих ходульках к этой двери. Подергал. Заперто. Постучал. Безответно.
– Знаешь, что? Вот правду? Ты задрал уже. То тебя на Цветной неси, к Сашеньке твоей. А теперь, когда еле до Трубной доковыляли – в Балашиху! Ну ты не оборзел? Небось, не ведро с говном, чтобы я с тоб…
– Неважно. Ты пока запомни просто. А потом запишешь. Запишешь к себе? Меня не станет скоро, дед. Я не хочу, чтобы это пропало все. Вот тебе задача, слышишь? Я такое узнал. И если ты – ты! – не занесе…
– Обещал. Должен. Но я попросила вместо себя – тебя. Пока.
– Все, хватит. И хватит корчить тут страсть.
Он и сам уже понял: должен. Должен именно перед этой операцией. Перед тем, как наконец сделать что-нибудь осмысленное. Ей должен больше, чем кому-либо другому.
– У Ганзы и так нормально все, – сказал он, вспоминая. – Был случай. Пришлось работать на Павелецкой. На кольцевой. Разгребать нужники. К году работ приговорили. Через неделю сбежал.
– Бей их! – завопил кто-то еще в толпе. – Вперед! Вперее-ооод!
– Спешишь куда, Федор? – спросил его майор. Ухмыльнулся. – Опаздываешь?
– Я… Куда? Я не пойду! Не буду! Я не буду! Я не умею драться!
– Мы. Мы, Орден. Мы пасем, а не вы. Мы пеленгуем.
– Она у меня была из Владивостока. Когда укладывала меня спать, про пляжи рассказывала. Про океан. Уложит – и к фляжечке. Я, знаешь, умела так – глаза прикрыть, как будто сплю, и через ресницы подгля…
– То-то старикан про любую цену говорил! Что ее платить придется! Двадцаточка!
– Хороший район, – унтер смотрел на Артема; ломаные фонарные отсветы от гнилой воды липли к его лицу. – Все там знаешь? И Охотный ряд? И к Большому туда дальше?
Савелия отбуксированная японка. Брошенная, когда Летяга отлучал их от глушилок. Когда? Сто лет назад; Савелия нет – его люди снесли и утоптали на Комсомольской: в первый же день своей службы в Ордене…
Курица расправила крылья, как будто бы для полета; а Гомер, зная уже куриные повадки, выставил ее на вытянутых руках подальше. Она поджалась и нагадила на пол.
Хорошо, что ушла. Спасибо тебе, Аня. Спасибо, что не стала со мной разговаривать. Что не стала мне отвечать.
– Боже, ну какие глупости! Я ей про искусство, а она мне… Зачем размениваться на мелких шлюшек, когда влюблен в приму?
– Я? – Гомер махнул еще стопарь. – Я на Кольцевой.
Майор выбрался из-за своего бруствера, пошел на середину комнаты – топтать грязными сапогами слепнущий от времени и темноты узор.
– Мы друзей в биде не бросаем. Держи свою трешку. Э, Артемыч! Все, хорэ. Подъем. Труба зовет.
– Справляемся потихоньку, – улыбнулся Сухой. – Соскучился.
– На твоем месте, Темыч, я бы молился лучше, – покачал головой Летяга.
– Конечных много может быть, – исправил его Гомер. – А пункт назначения у каждого только один. Вот его нужно найти. Назначение.
– Зато выспался, – сказал Артем, стараясь через ее плечо высмотреть, что там в коридоре ему готовится. – Не знаю уже даже, чем теперь на том свете заниматься буду.
– Круто! – Игорь или Михаил даже в ладоши хлопнул. – Вот это жизнь, вот это движ! А покажешь метро нам?! А то у нас там тухляк такой в Муроме, ваще ничего не происходит!
– Тангенс на тангенс дает котангенс, – отозвался старший, заражаясь Артемовой добротой и тоже желая сказать что-то приятное.
– Я знаю. Вот ищут его, хотят вернуть. Говорят, будут вам новый Рейх строить всем миром.
Заскрежетало надрывно, и железная стена – не стена, а гермоворота – поползла вверх. Снаружи дохнуло стылым и сырым. Артем поежился зябко. Взвалил на плечи ранец – тяжелый, будто человека себе на зако…
– Травма. Производственная. Короче. Помажьте его чем-нибудь.
Гомер смотрел мимо, рассеянно чесал куре холку: не успели отдать ее никому в вертепе, и съесть не успели, так что кура продолжала жить.
Артем подобрался еще поближе, насколько мог, но бойцы, не выпуская самокруток из зубов, вскинули стволы.
– Зря ты так, деда, – тот нахмурился. – Брокером не каждый может быть. Тут талант нужен.
– Да там половина книги – про вас! Какая, к чертям, история? На историю и места не осталось!
– Думаешь, они тебе поверят? Они никуда не пойдут, Артем.
С обоих концов зал станции был обрублен по эскалаторы – сами замуровали и законопатили себя внутри, чтобы с поверхности воздух отравленный не тек… Ну и от гостей всяких. С одной стороны, где новый вы…
И – медленно, как маховик паровоза, как просыпающийся больной – вся эта длинная голая толпа, обросшие и избитые звери-люди с кирками и молотками, начали разгоняться, искать в себе силы, чтобы занести…
Когда встал вопрос, чем жить под землей, они открыли герметические двери, растолкали навалившиеся снаружи тела, и вернулись на свой рынок за розами и тюльпанами; те пожухли уже, но для гербария были …
– Когда-нибудь слушал, – отозвался Савелий. – Порожняк. Мне, в принципе, и насрать на этот эфир. У меня машина потому и снаряженная, и заправленная, что – думаю: а не бросить ли все к херам? Не выйти…
Окошки противогаза запрели, сердце взламывало грудную клетку, и как будто заточкой кто-то нащупывал, где у Артема под ребро можно пролезть. Сквозь противогазные фильтры дышалось скудно и натужно, не …
Лампа была подвесная, пыталась не только вперед заглянуть, но и вниз, под прозрачное днище.
Никто не собирался им открывать. Как будто некому было.
– Да, Святослав Константинович, – качнул тяжелой залысой башкой коричневый председатель. – Вы сказали золотые слова человека, который знает цену человеческой жизни. Я с вами тут и везде полностью сол…
– Комбикорм, говорю же. Не из грибов, намешано чего-то. Но порось ест, рыло не воротит, вес прибавляет хорошо.
В темноту впереди выставили красные фишки: человеческие фигурки. Послышались голоса – наложенные поверх гама из вентиляции. Жило и переливалось тепло в трубах на потолке – вытяжка? – и в сливных реше…
– У меня бинты есть и спирт, а у тебя голая жопа, – вздохнул Савелий. – Не стал бы я сейчас выеживаться на твоем месте. И вот еще анальгинчику хряпните. Просрочка, но доктора говорят, главное – в нег…
– Но конверт сказано доставить, – возразил Летяга. – Старик иначе бошку оторвет. Не знаю уж, что там… Но сказал так: конверт ему не всучишь – всему хана.
Такой махиной можно ведь наверняка свернуть мачты. Ковшом… Или тягой. Если он на ходу только…
– Ну-ну. Ничего ужасного нет. Хрипов каких-то… Теперь давайте на новообразования поглядим.
– Погодь, балда! – яростно шепнул ему Савелий. – Куда соваться? Что мы тут против них втроем… Давай хоть посидим, прикинем.
– Что вы, товарищи, пытались проникнуть на территорию враждебной вам Ганзы мимо пограничного контроля путем подкупа официального лица. С целью, разумеется, шпионажа. Или, может быть, подготовки терро…
– Давно тебя хотел спросить, – сказал ему Артем. – Как ты целишься вообще? – он скосил глаза к носу, изображая Летягу. – У тебя же все двоиться должно.
– На колени встал! Руки за голову! Чтобы я видел! На коленях пошел! В пультовую! Сюда! Давай! Где твой Мельник?! Где он?!
Повернул круто, с визгом, на Садовое, и по Садовому пошел в прогрызенной колее, мимо посольства Соединенных Штатов, сожженного на костре, мимо высотки на Краснопресненской – для нежити построенной, с…
Выдернул барабан, загнал в него Артемов именной.
И с этим плачем все тысячи надвинулись на ограждения, на пулемет.
Гомер пожал плечами; потом сложил пальцы пригоршней, зачерпнул баланды, поднес ко рту, понюхал, подумал.
– Ну, Глеб. Он меня шантажирует. Не дает ролей нормальных. То одно, то другое… Держит меня на поводке, кормит обещаниями!
– Отец тебе подберет кого-нибудь. Кого-нибудь достойного. Не шизанутого.
А вот опять по-простому. Ноль декора, тела вповалку, как ров с растрелянными, и шевелятся так же вяло, как недобитки… Дурь клубится, ползет в щели из комнаты – соседям ноздри щекотать. В глаза этот д…
Чужая чистенькая кровь ползла по Артемовым венам густо, как гель, жглась и мешала. Артем хотел бы назад свою, жидкую и грязную, отравленную. Лишь бы ничем не быть этим мразям обязанным. Пусть и недел…
– Уродов дальше гони! Гони их в штыковую!
– Мамой… Ладно, поднимай. Поднимай, говорю! Вот так, к стенке посади спиной. И воды принеси.
– Какие волны? Какая частота? – врезался в его уютное повествование Артем.
Зато слушал хорошо. Вот, рассказывая о станции, Артем то тут, то там – и о себе вставлял. Само получалось. Бродили между палаток, и наплывало. Тут, мол, Женька жил. Друг детства. Вместе с ним открыва…
– Когда-когда. Поди спроси у них. В любую минуту могут. Если уж утекло…
– Обижаешь. Ты же Сухого сын, да. Начстанции. Я за так. За мир во всем мире.
– Вали! Проваливай! Пока не выдали! Страдать еще за него!
– Знаешь, я пока тут тебя ждал, днем… Пока ты там… Пока тебя…
И собак много – но всем всего хватает, и поэтому-то они такие смирные, такие добрые. Спрыгнули вниз – и стали потихоньку дальше глодать кого-то. От этого занятия Артем их и отвлек своими воплями.
Красноармейцы, до кого еще не докатился народ, стали отступать, и уже просили заранее у толпы прощения, но слишком тихо кричали, поэтому их убивали все равно. Савелий выскользнул и канул, и больше ни…
Это Артему неделя осталась или сколько там. А Гомер никуда не собирался. Надо хотя бы Гомеру, в его тетрадку, исповедоваться. Пускай запишет все себе. Про вышки, про ямы, про туннели, про грибы и про…
– Гад! Гадина! Ты что же… Что же ты… – Олежек прямо обомлел от того, как быстро и жестоко хрустнула скорлупа, и как мгновенно она канула. – Ты гад! Гадина ты паршивая! Скотина ты!
Мина рванула там, где Артем ее установил – в нижнем конце эскалатора, с обратной стороны заслонки, ровно над камерами. Но не завалило – наоборот, вырвало ворота, как он и надеялся.
Ну что: грязная кожа, в коже дыра, перекачивает жиденькую водицу изнутри наружу, все перемазано. Гомер тоже посмотрел, пожал плечами. Умрет или нет, одному Всевышнему известно. Умрет, наверное.
– Тот Гомер – да, – согласился старик. – Который настоящий, – с унылой усмешкой повторил он. – Ладно. Запишу, конечно. А тебе к врачу надо. Что это за разговор – неделя осталась! И пойдем… Отведешь м…
Были тут Артемовы товарищи: Сэм, Степа, Тимур, Князь. Померещилась Аня, за мужскими плечами задавленная. Присмотрелся – она? Потерял.
– Ты – у меня?! – она задохнулась. – Ты сына у меня?! Ах ты гад… Не дам! Не разрешу! Кирюшку! Слышали?! Сына хочет отобрать! Американцам его! Как игрушку! И сам… И нас!
Обернулся – на пшики, на иней по спине, на бульканье – а пришлые по полу раскиданы, все трое. И Летяга между ними уже как журавль переступает, добивает их каждого в голову сверху вниз.
– Вы и весь Рейх не узнаете! – сказал унтер. – После того, как генеральная линия партии поменялась… Реформы пошли. Становимся современным государством. Без эксцессов.
Такой царский ужин, конечно, не только своим был назначен. Позвали желающих. Столы накрыли в тупичке – в «клубе», на возвышении – там, где начинался обрубленный коридор, над путями – и к новому выход…
– Если старик со мной пойдет. Он мне нужен.
– Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
– Нет. Да и по хер бы на него, дедуль! Попытаться же нужно! Должны мы попытаться! Людям надо все сказать! Их надо – выпустить!
– Я домой не хочу, бать! – баском запротестовал Михаил или Игорь. – Давай останемся. Я бы помог.
Надо делать что-то. Нельзя тут оставаться. А шторка – разве его это, разве Артемово это дело?
Артем слышал: одиннадцать, двенадцать. Его уже очередь подходила. Одиннадцать. Это же кролики. Куда они побегут. Двенадцать. А сдохнешь снизу. Тринадцать, смирные кролики, четырнадцать.
Артем стоял немо: все его заготовленные речи скисли во рту, как свиное молоко, свернулись; он их сплюнул еще до того, как войти в кабинет, а на языке все равно осталась горькая сыворотка.
– Они все это добро – в выгребные ямы и в шахты. Не снисходили до торговли.
Андрюша, приоторванный от пола, помотал головой. Скривил харю.
Но до борделя не доплыть было. Ни Олежку, и никому. Не на чем. Оба канала по краям платформы были с пустым берегом.
– А от кого спасать нас будешь, отец? – Летяга спросил. – От черта рогатого?
Артем кивнул. Илья Степанович спрятался в коленях, в раковине.
Ничего. Нет света. Ветряки ноют, а света нет.
– Как хотите! – охладел Дитмар. – У меня больше на это времени нет. Я уже должен быть на Театральной и раздавать населению гумпомощь.
Артем спрятал гриб-привет во внутренний карман.
– А вот, скажем, если, – смакуя измазанное яйцо, громко призадумался брокер. – Если бы тебе пойти таскать червей, и каждый день одно яйцо откладывать, а потом сразу два десятка продать на Ганзу, а на…
Это Артем неправильно что-то сделал? Стало жарко под противогазом: это не я сломал!
Ни одного выстрела не сделалось: у тех, у красных, тоже не было ружей и автоматов, все шли в рукопашную с чем попало, в кромешной темноте не понять, с чем.
– Дорогая. Оленька. Ну послушай. На тебя ведь люди придут… Пришли… Билеты распроданы… Можно тебя обнять?
– Ну?! – крикнул он в Андрюшу. – Ну?! Что стоишь?!
Посадил себе на плечи своего ездока, вернулся к погранцам – распаренный, злой и от злости будто подлечившийся даже.
– И ничё, – ответил Артем. – И с той стороны океана ничё, и с этой.
Он натужился и протяжно пукнул. Потом лег на спину и стал глядеть в потолок. Что мог, для спасения Артема он сделал. Но Артем сегодня даже и глядеть в это корыто не мог – сразу мутило.
– Он не с ними пьет. Он просто бухает! Бухает, потому что был герой, а стал колобок! Ни ручек, бля, ни ножек! А если он реально думает, что война с Западом не кончилась…
– Я ему так и сказала: если с моим что-нибудь случится… Ему это нужно напоминать время от времени.
– Вся коммерция встала, – пожаловался Леха. – Душат предпринимателя, гниды. Монополисты гребаные. Занимается человек честно своим делом, нет же! Кто вот им дал право на нас наживаться? Я спину буду г…
– Понимаешь меня, да? Пусть бы содержали уже нас, но пусть бы дали четкий кодекс правил, пусть бы цензора поставили – но один кто-нибудь. Тогда мы могли, например, «Трамвай» дать и «Чайку»… Или, наоб…
Артем под столом потянул на себя осторожно револьвер, чтобы бойком за карман не цеплялся.
Сначала не хотелось трясти ранец, но взревело вдруг совсем четко: по прямой уже, по туннелю уличному, за спиной. И Артем понесся скачками, не оглядываясь, не останавливаясь – вперед, вперед; если от …
– А овощи? Мамка тебе овощи вон достала. Помидор видел? Этот помидор к тебе с Севастопольской ехал через все метро.
– То есть, это такой своеобразный Ноев Ковчег. На котором, правда, не каждой твари по паре спаслось, а вся культура нашей цивилизации… – как будто и не слыша, продолжал токовать старик.
Задвинули вручную ворота. Сколько они тут продержатся, когда их штурмовать начнут? Три минуты? Пять?
– Я буду вынуждена позвать охрану! – предупредила его врачица откуда-то сзади.
– Да, – кивнула Саша. – Он так любит. И мне так нравится.
Леха взялся за своего нательного Христа, как за парашютное кольцо, зашевелился и пошел, оскальзываясь, пригибаясь, искать спасение. Из волчьей ямы выход искать.
Ярославское шоссе, широченное, уходило от ВДНХ сразу на другой край континента. Было оно заставлено недоехавшими, но виднелась между застрявшими в прошлом тонкая колея, по которой можно проехать туда…
Те десять минут, которые Мельник сам себе назначил, вышли. Потом и пятнадцать. И двадцать. По колонне поползла волна: люди переминались с ноги на ногу, распрямляли спины. Все же это люди были, а не и…
– Мужественный ты человек, Артем. Уважаю.
Артем сложил пальцы козырьком, и закрывшись этим козырьком от алого света, которым была залита станция ВДНХ, вгляделся в гостя.
– Двое держат зал, четверо за сцену! – шепнул кто-то на ухо. – Радист тут должен быть!
И он вытянулся во фрунт, как будто и правду собирался сказать им тост. Только пальцы воздух сжимали вместо стакана.
Савелий поерзал: что-то осталось у него на душе неразрешенное.
– Как? Это не тебе принадлежит уже. А человечеству.
Сколько их там? Много. Сверху только – двадцать, может. Но понятно, что под ними и другой слой, и третий, и так вглубь.
Вбежала Наринэ; лицо у нее было сморщено, глаза блестели. В этой крошечной комнате страшно было бороться с Дитмаром: случайный выстрел мог выпасть любому.
И ручищей своей сжал Юлькину дряблую задницу. В промежность ей сунул пятерню, взялся там.
– Но… Но если вдруг… Тьфу-тьфу-тьфу… Если, не дай бог…
– Мне не письмо от Бессолова какого-то важней, сталкер. Мне ты важней.
Взяли под мышки, подняли с пола – и заклеенного Артема, и обмоченного Илью. Вывели на сияющую Арбатскую. Клином встали, распихали толпу. Маршем двинулись через всю станцию, с вызовом. Глохли, а не сл…
– Сейчас все решается. Людей не хватает. Я вот тебя сюда пригнал, а сам сразу на другую тему. У красных голодуха началась. Грибы все сгнили. Народ кордоны сносит. Им теперь эта война – последний спос…
Нигде и никогда прежде Артем не видел разом столько народа. Туннель был необычный – широченный, на два пути сразу, с прямыми сводами; людьми он был залит весь, сколько хватало глаз.
Артем вскочил, но Дитмар опустил руку на кобуру.
– Ничего не творил. Дядьку вытащить надо.
– На всю станцию одно. Сегодня. Бери, пока другие не перекупили. И оно сырое. Тут варить не на чем.
Как тебя спасти? Сделать, как черт велит? Помочь ему резню устроить? И что, неужели тебя отпустят тогда? Не отпустят, дедуль.
– А если бы не узнали? Если бы я в противогазе был?
– Ты как? – спросил он. – Ты скверно выглядишь, по правде.
– Да? Так ты же меня сам вывел прогуляться. Ты же стратег.
Лестница привела к залу с турникетами и билетными кассами.
Когда подали помои, Артем жрал не просто так.
– Молодец! – похвалил его Дитмар. – Молодец. Такие люди, как ты, нужны Рейху.
– Нет. Мельник рассказал просто. Что это вы им сообщили. Про черных. Что вы через все метро прошли… Ну и я сам уже потом… Стал раскапывать. Что мог. Но тут все равно много неясного. Понял, что без ва…
– Мне надо знать! Надо знать, что он говорил! Какие люди? Куда пришли? Откуда?! Почему Ганзе?
Вырулил грузовик – на шести огромных колесах, на окнах решетки, вместо бампера клыкастый таран, вместо кузова – обклепанный железный фургон с узкими бойницами, дверка маленькая, все окрашено серым. С…
– Потому что. Потому что человек – ссыклив и тосклив. Легко решить, трудно решиться.
– Анзор! – Мельник махнул рукой адъютанту; бушлат от этого поехал накось и упал на гранит.
Вот почему они бежали, и вот почему не могли убежать.
– Это кто? – не узнал Артема Алексей Феликсович. – А тут есть другой выход? Через толпу опять неохота.
– У тебя все пьесы слишком рискованны, за кого ни возьмись! Напомни-ка, почему мы не можем поставить жалкую «Чайку»? Жалкую, невиннейшую «Чайку»! В ней-то уж мне нашлась бы роль поприличнее!
Не пустят этих людей на Ганзу, глупо и медленно от духоты думал Артем. Никогда этих людей не пустят на Ганзу. Никого, ни одного. Ганза все знает: про глушилки. Про патроны. Про Рейх. Про жизненное пр…
Тут больше нечего было делать. Вообще везде делать было больше нечего. Ему.
И сказать он ничего правильного не умел: отвык.
– Я занят, – шипастой шестерней провернулось на том конце.
Выступила на сцену в длинном платье; и первым же делом, перед тем еще, как закинуть свои чудесные ноги на шест, освободилась от платья.
Летяга посмотрел на Нигматуллина. Потом обернулся к Артему. Глаза его косили.
– Кончать? – прерывисто дыша, спросили в темноте.
Бессолов замолчал и молчал, пока не спустился по ступеням.
– Ага. Къасивой смеъти хочешь! На теъочке окоъеть? Не, сначаъа айда дыъки заштопывать!
Тех, кто брел последним, подхлестывали, поджимали автоматчики. За автоматчиками шли саперы; тащили ящики, разматывали провода.
Нельзя сейчас сдохнуть. Сейчас – уже рано.
Артем поднял руки, посмотрел на них еще раз.
Стояла тишина – гробовая. Люди слушали, остолбенев.
– Жизнь всю мне… Скотина… Жизнь мою всю… Об колено… Торгаш херов… Ученый… За что? За что ты меня?
Черное кольцо для этих людей разошлось тоже не сразу.
– Не могу перестать об одном думать, – досказал Гомер. – Вот мы когда в кабинет его зашли, он тапки убирал разбросанные, помните?
– Я понимаю, о чем ты, но ведь и в «Лебедином озере» балерины выходили на сцену с голыми ногами! Ах, если бы мы только могли дать «Лебединое озеро»… Но нам четко было сказано: «Лебединое озеро» воспр…
– К высшей мере, – приговорил майор. – Ладно, Федор. Дождись завтра. Завтра с тобой будем еще разговаривать. Чувствую, разговор у нас некороткий выйдет. Что-то ты хочешь мне сказать, а мнешься. Надо …
– Артем! Это я! Это Летяга! Летяга, Артем!
– Не знаю… – Аня говорила сломанным голосом. – Из-за меня. Хочет, чтобы все тебя приговорили. Вас. Чтобы не лично он.
– Ну так. Хотеъ стать эйектъиком. Хйэбное деъо. Тойко хеъа-то ъысого кто даст. Там тоже своя мафия.