Все цитаты из книги «Голодная бездна. Дети Крылатого Змея»
— Самим бы взглянуть, — задумчиво протянула Тельма, озвучив и собственные Мэйнфорда мысли. — Если место, конечно, не зачистили… наследят там изрядно. Плюс искажение… или изначально убрались?
Плюшевый медведь смотрел на него с упреком: мол, как можно быть таким глупым? И дед бы присоединился, правда, взглядом ограничиваться не стал бы, перетянул бы по плечам тросточкой своей, залитой свин…
Что до сомнения, то судьба у него, верно, такая.
— А ты не знаешь? — в зефирном голоске Алиссии проскользнули ноты обиды. — Я думала, что ты поэтому звонишь… прочел о свадьбе… вспомнил нас…
— Дрянь! — это он произнес на выдохе и спешно понюхал собственные пальцы.
— Неужели? — не стоило начинать этот разговор вообще, тем более здесь и сейчас. От нее, сонной, пахло углем и городом, и запах этот казался родным донельзя.
Возмущение уместно, если вас незаслуженно обвиняют в убийстве.
Зверь отступил. Ему не было жаль человека, он вообще не понимал смысла в жалости, но лишь знал, что магия Хаоса способна задеть и Мэйнфорда.
Ну и Бездна с нею, а вот оставить свою женщину в подземелье, рядом с тем, чье пламя почти погасло, — это выше его возможностей.
Изливать его в древнюю чашу, что простояла здесь, верно, со времен покорения Атцлана.
По широкой аллее. Молчаливые вязы. Фонарные столбы, изготовленные по особому матушкиному проекту.
— Не понимаю, — голос холоден и полон презрения, но удивительно, что на холсте оно не проступает. — Почему, Мэйни, ты только сейчас вспомнил об этом?
Об одичавших мертвецах и белоколпачниках, что норовили вычистить поселки от остатков индейской крови. И речь отнюдь не о масеуалле, там, за пределами Нью-Арка, который ныне воспринимался, как отдельн…
И найдется множество тех, кто пожелает прибрать себе это золото.
…не одобрил бы, но понял… единственный из всех, пожалуй, понял бы…
Накатывает, грозя погрести Мэйнфорда, утянуть на дно, к сундукам и кораблям, что настоящим, не дошедшим до берегов Нового Света, что игрушечным… их ведь всех, даже рисованных, одинаково приносит в мо…
— Твой брат. Гаррет. Он убил мою маму, — спокойно повторила Тельма. — И от меня избавился. А ты помог это все прикрыть.
И сама она… сколь давно умирала? Неделю? Две? И когда должна была умереть?
Вскрыть металлический ящик просто. Но парень не осмелился перечить. Запер. И послушно вышел за дверь. Он был высок, широкоплеч, но к героизму совершенно не склонен, что можно было считать высшим проя…
Она прислонилась к холодной стене, положила руку на створку и закрыла глаза.
— Чаю-то сделать можно? И поесть бы… хотя бы сахару. У тебя сахар в доме имеется?
— Люди не меняются, — Мэйнфорд должен был сказать это.
Не стал бы. И то желание, сводившее его с ума в центре, не принадлежит ему. Да, было время, когда Кохэн ел человеческое мясо.
— Я в порядке, — Тельма выдавила улыбку. — Просто надо немного отдохнуть.
Или жалкие попытки того. Открытые дела. Очередные висяки…
— Дурак, — Мэйнфорд кипел и с трудом сдерживался. — Вот какой Бездны ты… ты был не в себе! И любая экспертиза… ментальное воздействие… ты был не в себе!
Он походил на Тео или правильней было бы сказать, что это Тео походил на него, но сходство выглядело отдаленным. Дурная копия. Или скорее отражение в зеркале полированной бронзы. Тео был хорош. Привл…
Знак доверия? Или просто он не уверен в результате беседы, а потому не желает лишних свидетелей?
Ведь бред же! И все-таки… поверят? В безумного малефика куда скорее, нежели в легендарную свирель и императорское сердце.
Растерялся бы? Заговорил бы тем своим, нервическим голосочком, в котором то и дело проскальзывали плаксивые ноты, которым он беседовал с представителем банка?
Изнутри Мэйнфорд выглядит так же, как и снаружи, что редкость неимоверная. В учебниках пишут, что созданные людьми образы себя редко соответствуют действительности. А этот… моложе.
И свечение, исходящее от фигуры, заставляет Тельму заслоняться. Оно агрессивно. И подавляюще, и сам Мэйнфорд рядом с братом кажется размытой кляксой.
— Не знаю, что именно его спеленало… и если вы, то отпустите… если ты и вправду бог… — Тельма запнулась, не представляя, как именно надлежит говорить с богами. — Ты заперт. Ты не можешь уйти отсюда, …
— А как же репортеры? — Мэйнфорд обернулся, но лица брата не разглядел, тот словно спрятался в тень.
Нет, нельзя спешить, как бы ни хотелось. Иначе Мэйнфорд что-нибудь да упустит. Он уже упускает, пусть на стене, послушные воле его, проявляются новые символы.
— …а эта ее привычка сутулиться? Да я безумные деньги платила, чтобы ее учили держать осанку… — нынешняя Элиза говорила с презрением. — Но теперь смотрю и понимаю: деньги потрачены зря. Знаешь, я даж…
— …в сраженьи ищу я смерть от острого обсидиана…
— …если информация об этом попадет в газеты, мои рейтинги…
Запах крови, всегда и везде, настолько въевшийся в тело, что от него не спасало и дегтярное мыло. Ощущение полного безумия, которое не остановить.
— Ремень сними. Штаны можешь оставить. Идем.
А когда решилась, то… где она взяла его? Того безумца, который рискнул вытащить плод.
У него дергался левый глаз, мелко и часто. Он так за свою звезду переживает? Или дело в ином?
Пустое обещание, он ведь и сам прекрасно все понимает.
— Поэтому просто уезжайте. Я дам вам травяные сборы… она сильная. И если вам повезет, вы справитесь. А нет… я одно время работал в Гавани… знаете, какой там процент самоубийств?
— Заткнись, братец. Мы будем говорить не об этом.
Жуки были недовольны, и Кохэн ощущал их злость, и голод, и непонимание: как вышло, что их лишили законной добычи? Но чужая воля держала их.
— Ты о ком? — он и вправду не понял. Или забыл. Или просто вычеркнул ту, другую, что медленно угасала на полу, из памяти. С альвами это случается. Они, если разобраться, подобны детям, а дети никогда…
— …узнает правду, вас не выпустят отсюда. Нас не выпустят. Пожалуйста, Мэйнфорд… побудь человеком, а?
Разве древо королей способно ненавидеть себя?
— Ты станешь героем, слышишь? Тебе медаль дадут… или две… повысят… ты… хочешь, я дам показания? Против Вельмы… дрянь она… никогда не любил… и сама затеяла игру… или другие… всегда есть те, кого охота…
Она выползла из-под стола, что выглядело бы глупо в иных обстоятельствах. Элиза Деррингер была прекрасна. Совершенна. Словно только что сошла с рекламного постера.
Повязки сползли, и на белой коже вспухли красные полосы свежих рубцов, из которых торчали белые нити шовного материала.
Свирель говорила о прошлом забытом, полустертом. О мире, который давно уже перестал существовать. О холмах, утративших зелень. О силе, что поила истощенную землю, но не способна была напоить. О море.…
Мэйнфорд указал взглядом на парня и на дверь.
Не из-за того, что в этом осознании будет иметься необходимость, но чужая боль их кормит.
— У нее нет лица. И я не понимаю, что она говорит.
— Ты знаешь, — он испил воды, от которой несло гнилью. — Сделай так, чтобы земля жила. И я позволю вашим детям остаться. В этом мире хватит места всем.
— Накануне у них был разговор. Мама… мама не стала бы скрывать имени отца… о моем она никогда не говорила, а Гаррет испугался. И еще у нее расписки долговые имелись. Множество долговых расписок.
— Тише… Мэйни, слушай меня… слушай меня внимательно, — тварь с ножом притворяется Тельмой. И голос ее ласков, но это обман.
— Всерьез, дорогой, более чем всерьез… от твоего братца падалью несет, и поверь мне, дело не в том, что он редко в душ заглядывает.
Совы — замечательные охотники. И в темноте видят неплохо. А нет темноты более плотной, нежели та, что обретается в чужой душе.
Извращенная, странная, но все же Кохэна охватило безумное ощущение, что он вернулся туда, где должен был быть.
Мэйнфорд мог бы добавить, что последние лет семь не видел ни Тильзу, ни племянницу. Что и до этого он не часто их навещал. Не из-за чувства вины, просто времени не хватало, да и тяготили их одинаково…
— Я не желал ей смерти, но… я не мог поступить иначе! Это был мой шанс…
Оловянный остекленевший взгляд его был устремлен куда-то за спину Кохэна.
Буря над городом медленно разворачивала черные крылья…
А руки стену. Идти по стене было удобно. Шаг за шагом, благо квартирка невелика. Как Джонни сюда вернулся? Доставили. Накачали во утешение и доставили… ничего… потом Джонни съедет… да, непременно… в …
Он, опустившись на колени — разве подобает богу коленопреклонная поза? — взялся за рукоять кинжала. Он рванул, и Кохэн, не способный больше выдержать боль — всему есть свой предел, — закричал. Ему бы…
— Не та правда, которой стоит безоговорочно верить. Перевернутая корона — это символ Неблагого царства… и лет двадцать назад этим символом пользовалась одна корпорация.
Она улыбалась. И сама не понимала, что тоже сошла с ума. А Тельма, глядя в глаза — почти черные из-за расплывшихся зрачков, — пыталась понять, когда же она, Джессемин Альваро, утратила разум.
Да, пожалуй, хороший адвокат сумел бы оправдать Кохэна.
Он никогда не причинил бы вреда беременной женщине.
Джонни знаком. И Тео. Тельма с Кохэном — ближний круг. Их Мэйнфорд видит особенно отчетливо. Значит, дело не в магии, а в нем самом. Тогда и с речью то же самое. Надо бы сказать, но…
…быть может, потому отец и не любил его? Быть может, потому и ушел в тень своей супруги? Влез в биржевые игры, отнюдь не из желания выиграть, но пытаясь проиграть все, что можно.
— Тебе лишь кажется, что не слышат. Они заперты…
Человек, точнее то, что от него осталось, хрипел. Он был жив исключительно благодаря силе Кохэна, которую тот вливал в тело. И сила эта находила отклик, заставляя легкие дышать, сердце биться, а разу…
…в аптеке на углу Минди знали, и старенький провизор, который давно уже отучился проявлять любопытство, без вопросов выдал лекарства. Рецепты она выписала сама. Печать взяла отцовскую.
Кто-то третий, кому Гаррет пожаловался на любовницу с ее планами, способными разрушить его замечательную карьеру? Вот это похоже на правду. Только как этого третьего отыскать?
Серая громадина аппарата вырастала из центра комнаты. Металлическая тварь с чешуей стальных листов. И заклепки, которыми эта чешуя стянута, поблескивают.
Завтрак доставили спустя полчаса. К этому времени кухня если не сияла, то всяко выглядела прилично. Джесс порывалась заняться и комнатами, но ее порыв Мэйнфорд пресек.
— Вы ко мне? — брови женщина выщипывала тонко, ниточкой, а после подрисовывала карандашом, отчего брови эти казались слишком уж яркими для невзрачного ее лица.
И рука, ее державшая, разжалась. Но это не было дарованной свободой. За мгновенье до того, как камень, выдранный из мостовой пробил череп отца, Тельма закрыла глаза.
Она сняла рубашку, умудрившись не запутаться в пуговицах.
— Основные показатели в пределах нормы. Есть незначительное искажение третичных потоков в области гипоталамуса, но оно не критично…
Холодные бургеры неплохо пошли с горячим чаем. Тельма жевала сосредоточенно, пытаясь выкинуть из головы все, что не касалось собственно самого процесса жевания. И Мэйнфорд, устроившись рядом, не меша…
И взлом бы не потребовался. Блок просто не отреагировал на воздействие, направленное не на разум. Но возможно ли в принципе подобное? Не разум, а вегетатика? Или гормональная регуляция?
— Я не знаю, что это, но… если ты тоже бог, то спасибо, — она преклонила колени, не из страха, но из осознания, что так — правильно.
— Пусти, — она села в грязь, в черную и густую, словно тот кофе, который Кохэн готовил поутру.
Не желает ни понимать, ни принимать, хотя придется. И он найдет в себе силы, только не сейчас.
Не хватало устроить ссору посреди холла. Нет, «Ритц-Мариоль» и тогда обеспечит нужный уровень комфорта вкупе с конфиденциальностью, но все же…
— Жалок, — Теодор произнес это с немалым удовлетворением. — Всегда был… и ничего не изменилось. А говорят, что любовь дарует силы. Правда, что ли?
— Не спеши, — мурлыкнула она. — Мне надо кое-что уточнить… кое-что… а этот медведь… можно на него взглянуть?
— Садись, — он указал Мэйнфорду на стул. Дверь прикрыл самолично. И завесу поверху накинул. Плотную такую завесу. А многие неосмотрительно забывали, что этот забавный угодливый человек некогда числил…
Автономная система защиты с возможностью блокировки по желанию клиента. Окна, помимо магического полога, снабжены коваными решетками, а порой железо куда надежней магии.
— Боги… — ее тихий вздох был слышен каждому. — Почему он… почему в таком виде?
Внизу. Бурые и черные пятна, закрытые пока рты будущих провалов. И пятен становилось все больше. Земля отвечала огню и воде. Она спешила зарастить раны и в то же время сама готовила ямы ловушек. Под …
— К слову, — перед открытой дверью гость остановился. — Ваша подруга в трехдневный срок должна пройти медицинское освидетельствование. Увы, правила придумал не я…
А за спиной беззвучно разворачиваются туманные крылья. И само тело перестает принадлежать Мэйнфорду. Но то существо, что жило в нем и еще живет, невзирая на изрезанную шкуру, тоже бессильно.
…и пара коробок, содержимое которых с натяжкой можно назвать вещественными доказательствами. Одежда, разложенная по пакетам. Обработанная техниками — йодистый запах их порошка перебивал вонь — и похо…
— Выходи… — он остановился у кровати. — Хватит… мне надоело.
Тельма надавила на синюю корку ногтем, и лед треснул. Она медленно, сосредоточенно сковыривала одну ледяную чешуйку за другой. Боль несколько отвлекала.
Еще там, в больнице, где ей позволено было украсть немного времени. Видела и не придала значения.
Зачем мешать той, которая гладит воду, и отступает, позволяя морю принести дары, будь то драгоценные раковины или мертвецы. Их на дне Залива куда больше, нежели раковин.
— Понимаю, — Мэйнфорд встал. — Как и кое-что другое… мир изменился. Скоро и вы это ощутите.
Вот юноши отбивают такт копьями. Они сильны.
— Погоди, — Вельма с трудом держалась на ногах. — Ты не знаешь, в чьем они разуме. Убьешь его, и тогда она точно не вернется.
— Как она и предсказывала. Ты не предупредил… ты влез в это дело… почему, Мэйни? Мы никогда не были друзьями, слишком разные, но по крови я тебе брат… а ты… ты никогда не помогал мне.
Наверное, уже само по себе это было чудом. Он лежал на диване, зажимая обеими руками развороченный живот. И ленты кишок выглядели чем-то донельзя чуждым.
Не будет вечера… нет, он будет, но пройдет без Тельмы. Всем скажут, что она заболела.
Лилии? Клочок бумаги… имя? Гадать можно вечно, и Тельме повезло, что…
Забилось, будто пытаясь вырваться из незримых пут.
— Я честно предупредил Тильзу, что наша связь останется тайной. Я должен думать о своей репутации. Но теперь она заявляет… требует, чтобы я признал этого ребенка… чтобы показался в храме… ты же поним…
…от серебра умирают быстро, а яд… яд медленно менял тело Вельмы.
Чересчур тонкая. Ломкая. Будто составленная наспех из трубочек для коктейля. И уродливая. И притягательная.
— Гаррет. То ли сам, то ли по маменькиному почину…
— Мне кажется, — голос седовласого звенел от злости. — Вы берете на себя слишком много, доктор…
— Ванная там, — Мэйнфорд и сам с удовольствием забрался бы под душ. — Найди себе что-нибудь…
Точнее, не достаточно. В доме должна быть еще прислуга. Невозможно, чтобы такой особняк обходился всего двумя горничными. Нет, одной горничной и одной нянькой. А значит, есть и другие. Агент этот… кр…
— Да, дорогой? — теперь ее голосок сочился медом, и это настораживало.
И ворота раскрылись с протяжным скрипом. А снег… снег остался за ними. В благословенном Атцлане не было зимы.
Узнает. И плевать, что его отстранили. В управлении остались люди, которые ему должны. И Мэйнфорд не постесняется напомнить о долге.
У Мэйнфорда нет ни одной объективной причины для счастья. Его семья, какой бы она ни была, перестала существовать. И он тоже в скором времени уйдет за грань, если, конечно, не сумеет вернуться.
Зверь не знал, но он слышал горечь в запахе ветра, и близость беды чуял, и спина ныла, чесались крылья. Если Мэйнфорд не верит собственному чутью, то чему вообще он готов поверить?
А она готова была ждать… и хорошая партия… конечно… он же прекрасно понимал, что, сколь бы удивительные перспективы ни открывались перед ним, без связей они ничто.
— Я видела… то, что видел он… это иначе, чем с тобой. Ты ушел в свой разум, а он… кровь от крови… — Тельма приложила ладонь к виску. — Спит… и надо его переложить куда-нибудь, а то ведь жестко на пол…
Глухой голос и далекий. А сама она близко, и рука, которая вцепилась в руку Мэйнфорда, лучшее тому доказательство.
Стоило признать себе, что ей нравилось просто стоять, согреваясь коконом чужой силы.
Спрячься в своем углу, и тогда море, быть может, не заметит твоего существования вовсе.
К тем, которые и вправду надо расследовать.
Конечно, знал. О смерти ее писали все газеты, и по радио транслировали похороны. Тельма слышала. Ее заперли в кладовой, а кухарка, не желая слушать нытье, включила радио на полную громкость. Поэтому …
— Дрянная девчонка… — он поймал ее на вершине пирамиды, с которой открывался вид на Бездну. — Решила уйти от меня?
Забытое. Похороненное надежней, чем все мелкие секреты Тельмы. Но оно ожило, там, в кошмаре. И если так, значит, это прошлое собиралось воскреснуть?
Кости под ногами. Белесые, хрупкие, они не ломались, но рассыпались, прикрывая прахом прах. И значит, та, чья кровь указала дорогу, прошла уже.
— Не капризничай, дорогой, — Синтия коснулась губами щеки. — Ты ведь хочешь познакомить меня со своими родичами?
И вряд ли гигиенично тыкать такой булавкой в человека, но другой нет. А эта… входит в плоть как в масло, если принять во внимание, что масло это изрядно подмерзло. Плоть же… плоть не реагировала.
…первичный осмотр тела. Отчет о вскрытии. И вновь ничего, что бы натолкнуло на мысль. А ведь он тоже появился около десяти лет назад, веселый парень с шакальим оскалом.
И кажется, кто-то кричал, но крики тонули в птичьих всполошенных голосах. Черно-белая картинка с водой, землей и краном, с которого сняли тело-рыбину. С единственным ярким пятном.
— …теперь все изменится. Нас ведь двое. И мы сумеем их обмануть… надо только…
Мэйнфорд гладил ладонью Тельмы свою щеку. Извращенец.
Тельма расстроится. И промолчать не выйдет. В данном случае молчание — синоним лжи, а врать ей Мэйнфорд не собирался. И тогда… тогда правильно он сделал, заперев ее в отеле. Девчонку выбрали отнюдь н…
Травой, которую, скосив, бросили умирать на солнце.
Белые паучьи пальцы впились в подбородок, дернули, заставив коленопреклоненного масеуалле покачнуться. Он устоял, но голову задрал, и женщина, бросив остатки сердца на пол — вовремя вспомнилось, что …
— Не смешите. Если бы речь шла о простой… операции, это было бы неплохо…
— Здравствуй, Страж, — сказала Вельма, вытирая с лица чужую кровь. — Вот мы и встретились. Ты скажешь мне, кто убил моего внука?
Его не позволят сделать. Стены пещеры ожили. И с чего Кохэн взял, что если доберется сюда, то останется жив. Что помешает падальщикам пойти по следу?
Он больше не видел смысла, точнее то, что еще недавно представлялось единственно верною дорогой, вдруг исчезло.
Мэйнфорду было жаль того, другого, преданного родными, проклятого и забытого.
Какое им до людей дело… он запутался, окончательно запутался…
Кохэн метался, и золотые фигурки в косах его звенели. Но вот он стих, захрипел, и изо рта пошла белая пена. Мэйнфорд осторожно отпустил помощника.
И белизна балахона удивительным образом подчеркивала, что сама женщина отнюдь не чиста.
И худощавый парень, слишком молодой для агента. Он выглядит растерянным, несчастным, но Мэйнфорд не верит этой маске.
— Потому, мама, — ответил Мэйнфорд. Голос был хрипловат, да и чудились в нем рычащие звериные ноты.
На калейдоскоп, внутри которого оказалась Тельма.
— Вторая половина осталась в Атцлане. Ты там не бывал, — Кохэн сел-таки на пол. — Ведь не бывал?
— Страж. Вы связаны эмоционально. Я читал, что эмоции многое означают для Стража… его звериная сущность моногамна, и если уж он избрал себе самку…
Зачем он это сказал? И по лицу Гаррета пробежала тень.
И Найджел Найтли подавился Хаосом, а ощущение чужих объятий исчезло, как исчезла сама Элиза. Это походило на воронку, стремительный водоворот, в который Тельму утянуло, чтобы выплюнуть на ту сторону.…
Никогда Мэйнфорд не подумал бы, что змеи способны улыбаться.
— Твои дела подождут, — мягко произнесла Джесс. — Сколько мы не виделись? Лет пять, верно? И возможно, еще столько же не увидимся. Ты же не удостоишь семейный обед своим присутствием?
Его нельзя было назвать красивым. А вот притягательным…
Над священным Атцланом поднимались дымы. Они тянулись к серому небу, будто стремясь привязать его к городу, укрыть от посторонних глаз.
…если мир из мяса и крови, то создать в нем нечто можно лишь из того же мяса.
Голос диктора был неприлично бодр, и потому Тельме не верилось совершенно ни в скорбь, ни уж тем паче в скорбь по Сенатору Альваро, чьи похороны проходили столь торжественно, будто бы он и вправду ус…
— Если вы подозреваете, что ваш сын не способен контролировать свой дар… — Тельма говорила мягко.
…если уйти, просто уйти, его не станут искать. Точнее будут, но без особого рвения. После напишут, что погиб в подземном лабиринте. Пропал без вести. Удачный исход.
— …когда он только успел? — Тельма вытерла руки о рубашку. — Мы отсутствовали не так долго… минут десять. От силы пятнадцать. Когда вернулись, его уже не было. Потом эти разборки… с полчаса ушло. Еще…
Красный цвет вызывал тревогу, но его было немного, он появлялся и исчезал, переходил в оранжевую гамму или же вовсе выцветал до белого. А белый обретал сапфировую синеву…
Свежий воздух на заправке имел отчетливый привкус бензина, но, как ни странно, Тельме действительно полегчало. И с чего это вдруг она поплыла?
А ведь шансов, что не получится, много больше, чем на успех…
Степенную «Герольд» и «Бейленджи-дьюб», которую принципиально издавали на бумаге зеленоватого оттенка, за что драли полталера сверху. Безбожный грабеж, но многие, как поговаривали, покупали эту газет…
А лучше бы отвезти этот экземпляр в лабораторию… мысль показалась разумной.
— Послушай. Если ты взорвешь это место, то я погибну, — Тельма заглянула в желтые глаза. — Я понимаю, что у тебя нет особых причин меня беречь, но… мне как-то вот неприятна мысль о смерти. Я еще не в…
Сумел бы тот, в сером, найти другого исполнителя?
Он всегда крайне осторожно обращался со временем. Ему ли не знать, сколь скоротечно оно.
Мэйнфорд покачал головой: не знал и знать не желал.
Под кроватью. Ненадежное убежище, годное разве что для плюшевого медведя. Но другого нет. И Тельма жалась к холодному полу, надеясь, что достаточно сроднилась с темнотой, чтобы та приняла ее.
Ничего нельзя говорить нелюдю. Они все пьют силы из людей. Ну конечно! В этом дело! Они волки, а человечество — стадо, с которого волки кормятся.
Надо будет узнать его имя. Смелый человек, если решил Мэйни угрожать.
— Я похоронена. И давным-давно сгнила. Если что и осталось, то кости и волосы. Тебе ли не знать, маленькая заучка. Так что мне за дело до правды? До твоих жалких попыток расковырять гнилые секретики?…
— Сейчас проведут сканирование, — голос Джонни звучал глухо и словно бы издалека, а лицо его виделось размытым. — Процедура совершенно безболезненна. От вас всего-то потребуется, что лежать неподвижн…
— …в ней смешались два мира… и два Стража. Дитя, появившееся на свет, было столь же никчемно, как и мой брат, но в то же время оно жило и обладало даром. Это было любопытно.
— Не отравить, а… скажем так, подкорректировать мое мировосприятие. Это пытаются сделать уже давно.
Тени за его плечами обретали плотность, они, заглянувшие в явь этого мира, обживались в нем. И если Кохэн позволит, тени укажут иной путь.
И в другое время Кохэна позабавила бы эта нервозность человека, который в обычной жизни старался казаться сдержанным, равнодушным даже.
Кто и когда ее накинул, он не разглядел. Был слишком растерян. Нелеп в попытках своих объяснить что-то… что именно, и сам не помнит.
Рассказал бы о кукурузных полях и их хозяевах с дурною привычкой скармливать земле чужаков. Жертва. Не низвергнутым, отнюдь, но земле, чтобы родила, иначе она сама соберет свой урожай.
Шестерик першеронов, черных, что уголь. Лафет с гробом. Цветы. Оркестр.
Он и сам не помнит, как выбрался. А если бы Тельма глянула, то, глядишь, и сообразил бы. Или… Зверя стоило поблагодарить? Зверя ошейником из железа не удержать.
Достаточно сложный, чтобы продемонстрировать исходную схему, пусть и несовершенную, но любую схему можно довести до ума. Только альвы в артефакторике не сильны. Их магия идет от сути, а суть переменч…
Конечно. Он помогал выжить. Мэйнфорд просто раньше не помнил этого, а теперь разум, пытаясь восстановиться, распахивал одну запертую дверь за другой. И Зверь, избавленный от клетки, выглядывал в мир.
— И будешь звонить? — она прищурилась, точно заранее подозревая его в попытках скрыться.
И так аккуратно… вряд ли она сама поняла, что лишилась воспоминаний. Или не лишилась, но перевели их в разряд инициируемых? Отложенная память, которая восстанавливается по сигналу. И что выступит ста…
И камень на ее груди вспыхнул алым глазом.
Снег пошел, и густой. Ветер подтолкнул в спину, будто устал ждать, когда же Кохэн решится. И вправду, сколько можно стоять?
…и еще один договор. Тесия так и не вышла замуж, Мэйнфорд надеялся, что в остальном жизнь ее сложилась.
Не сейчас, когда она так близка к победе. И глядя на ее лицо — еще одно, которое Мэйнфорд помнит распрекрасно, — он понимает: его не выпустят.
Не ему, Зверю, который выглядывал из глаз Мэйнфорда. Он беспокоился о Тельме, и это беспокойство было искренним.
Но как получилось, что эта история не закончилась десять лет назад?
Слабы. Это нормально для места, где воды слишком много. И странно даже, что здесь вообще хоть какие-то линии держатся.
Так почему сейчас неотвратимость смерти этого, в сущности своей совершенно чужого человека задевала? Откуда взялось это ощущение пустоты? И гнев, в нем зарождавшийся?
— Они. Этот… — Джонни нарисовал в воздухе треугольник, — и чтица. Родственники. Близкие.
И конечно, если останется жив, он спросит у Тельмы. У нее можно. Она поймет. Она и так видела больше, чем кто бы то ни было. И если не отвернулась, то в этом есть смысл. Но все это еще случится. Быть…
И голодной. Не способной насытиться, несмотря на пролитую кровь. А ее было много.
Эта тварь и понять не успела, что именно произошло…
— Сыграй… — его голос звучал в голове. И руки Тельмы, вне зависимости от желания ее, поднялись, поднесли свирель к губам.
Родственники и очередные заявления. Пропала без вести… ушла и не вернулась… и вряд ли вернется, но этого говорить нельзя, в их глазах Мэйнфорд — последняя надежда. И серый мундир малефика перестает б…
— Я все понимаю, но мы не можем говорить в подобной обстановке! — она шлепнула тряпку на столешницу, покрытую узором разномастных пятен. — Я не могу. Поэтому, будь добр, наберись терпения и хотя бы…
Значит, внешняя защита тела почти разрушена.
…и создали боги мир из крови и плоти своей…
Замок на вершине скалы, которая зубом выступает из моря. Она, Тельма, птица, и воздух под крыльями ее тяжел. Этот воздух держит непривычное птичье тело, которое совершенно в каждой линии своей. Он ла…
Ее он не увидел, как не увидел и Бездны, лишь смутные тени, маячившие на грани реальности. И эта реальность не готова принять их.
Да. Или нет. Тельма больше ни в чем не уверена.
Капли сыпались, крупные, что бусины, и, попадая на плоть, прорастали.
— В задницу… я не п-пойду в тюрьму… я должен б-был стать Канцлером… я д-должен был… а ты открыл дверь в п-прошлое… ты виноват! Только ты.
Подойдет и кухонный. Вот этот, для фруктов. Удобная рукоять. Острый.
— Ты не она! — Тельма очнулась. — Слышишь? Ты просто… ты — это я… используешь мои страхи…
Струи воды хлестали, что плети, и это отрезвляло. Радовало злою радостью. Мэйнфорд вдохнул ледяной воздух, тело его изнывало от предвкушения. Тело его желало подняться в черно-красные небеса. И молни…
— В какой-то мере… в какой-то мере… с его стороны было крайне неосмотрительно умирать в столь ответственный момент.
— Да, в его жизни случались и более красивые любовницы, но в ней горело пламя. А мы… мы всегда замерзаем. Ты ведь знаешь это?
— Я нищая девочка! — Минди не боялась говорить громко. Здесь, если кто и услышит, то не придаст значения. В старом доме привыкли к воплям. — Я девочка, которая окажется на улице. Или ты надеешься, чт…
— Почему? — удивление было искренним. — Подумайте хорошенько. Не каждый день вам предлагают власть… почти абсолютную… безграничные возможности…
Из пасти высовывался длинный язык с каймою рельс, а уж на нем, готовая принять новую жертву, виднелась каталка. Была она немного узковата, и Тельме даже подумалось, что Мэйнфорд просто-напросто не по…
На губах пузырилась кровь, но взгляд оставался ясным.
Это, наверное, можно было бы счесть наказанием. Но только он, Тео из Безымянного рода, не чувствовал себя наказанным.
Три шага по широкой балке. Голуби приходят в волнение, но от этих наглых птиц Минди просто отмахивается: да и те, кто внизу, вряд ли обратят внимание на голубей. Она останавливается у заветных досок …
И Кохэн поежился, развернулся, будто ощутив вдруг что-то. Вперил взгляд в реку, и Мэйнфорд посмотрел. Сосредоточился.
— …случай единичный. И причина судорог очевидна. Крайняя степень истощения. Ему нужен был отдых в энергонасыщенной зоне, а не медикаментозная блокада, которая и привела к нарушению тонких потоков…
Автобус высадил Тельму на углу Картвери и Бейкер-гарден.
…Мэйнфорд бы понял, где искать масеуалле, но позвонил Гаррет.
— Док, — Кохэн убрал руку за спину и сглотнул. Он вдруг живо вспомнил сладковато-соленый вкус свежей крови, в которой еще теплилась жизнь. — Соберись. Я знаю, что ты меня недолюбливаешь. Это нормальн…
Благородная седина на висках. Небольшие залысины вполне естественного вида. Морщины… такие, как этот человек, не прячутся за возможностями современной медицины. Напротив, их годы — их оружие, только …
Он — не Джессемин, которую Тельма убила. И не раскаивается. Определенно, не раскаивается. Он не мальчишка приютский, вздумавший отобрать у нее медведя… и не банда городских, с которыми пришлось схлес…
— Позвонить надо, — сказал он, хотя Тельма ни о чем не спрашивала.
— Не смотри так. Я сделала дубликаты, — сестрица широко улыбнулась. — Ты же не сердишься? Нельзя быть таким параноиком, Мэйни…
— Нож. Инструмент. И камень… ты знаешь, что когда-то… давным-давно наш предок, славный Альваро…
— Хватит войн, — Крылатый Змей оторвался от раны, которую зализывал длинным языком. — Этот мир уже устал от крови…
— Болтливый, беспокойный мальчик. Вырожденец…
— Вам лишь так кажется, — он убрал трубку из носа. — Пока я оставлю вам успокоительное…
Она нашла в себе силы смотреть в глаза господина.
Она определенно что-то знает, и руки ее выдают. Пальцы вцепились в широкий браслет из красного полипласта. Дергают. Крутят. Царапают короткими ноготками.
— Я буду ревновать, — Мэйнфорд появился, как обычно, из ниоткуда. И набросил на плечи плетеную шаль, невесомую, но теплую.
Мэйнфорд обнял. И слишком уж много нежностей стало в последнее время, Тельма к нежностям не привыкла. Но следовало признать: ей нравится.
— Он… он просто помог ей. Он не знал, что эта женщина погибнет… а когда понял… когда осознал, что совершил, он пошел в полицию. Сам пошел! Он подписал признание и…
Шеф ведь действительно малефик не из последних. И если он вздумает Мэйнфорда задержать… нет, не выйдет. Есть Зверь, а вдвоем они сильнее начальника, но будет схватка. И два малефика, столкнувшиеся в …
А им и без того многое пришлось перенести.
И наверное, расстался бы с никчемной своею жизнью легко, но в помост перед шерифом ударила молния. Затем и над толпою раздались характерные сухие щелчки, заставившие людей отпрянуть.
И отнюдь не затем, чтобы проверить, контролирует ли он Зверя. Подобная фамильярность не просто разозлит даму, она приведет ее в бешенство…
Плечи опустились под невыносимой тяжестью.
— Да? — Тельма не собиралась отпускать ее так легко. — А мне казалось, именно вы помогали ему вести прием…
— Дети, — раздался сзади такой знакомый голос. — Все еще дети…
— И как давно ты знаешь? — Он краем глаза следил за помощником брата, который остановился в дверях, да там и замер. Зверю этот человек категорически не нравился.
— Башня, — Мэйнфорд одернул Зверя. Башня подойдет идеально.
Не стоит кричать. Смысла в крике нет, только содранное горло будет саднить, напоминая об истерике. Но иначе Тельма говорить не способна.
— Да, — Тельма нашла в себе силы посмотреть в глаза тому, кого уже и не боялась: вечность сближает.
Или позже? Благотворительный бал? Семейный вечер, когда еще Мэйнфорд давал себе труд являться на эти вечера… что-то кроме?
— Успокойтесь, — сам док был спокоен и равнодушен даже. — Все мы ходим под богами…
Но море шепчет, что Мэйнфорду нужен отдых.
— Верно мыслишь, шеф, — Кохэн увернулся от особо наглой птицы, которая вознамерилась вцепиться в смоляные его волосы. — Фамилия у них только здесь и появилась. Вдруг. Наши ребята…
Чистые ладони без следа ожогов, что было довольно странно, ведь Мэйнфорд не целитель. И сам способ исцеления…
На сей раз, правда, не щипцами, а пальцами.
— Он ведь прямой потомок прежних императоров. Как и ты, — теперь она смотрела прямо в глаза. — Ваши предки говорили с богами. А вы… вы тоже слышите их голоса.
— Поиграть… или взять в дом? Мой отец как-то сказал, что кровь нужно сохранить любой ценой, а моя супруга слишком слаба, чтобы родить еще одного ребенка.
Сердце бьется и ритм хороший. Слюна… слюна стекает по подбородку, и это тоже что-то там значит. Знать бы, хорошо это или плохо… нет, скорее хорошо.
— Здравствуй, девочка, — сказал мужчина в черном строгом костюме. — Честно говоря, не думал, что ты выжила.
— Мама не стала бы… она хотела этого ребенка… она… — Тельма обняла себя.
Матушка повернулась, уставилась на шрамы в немом восторге.
А еще фантазиями. В кошмарах Тео фантазии оживали. И были такими яркими, волшебными. К ним тянуло прикоснуться, но брат не разрешал.
Тельма не знала. И пожалуй, не желала бы знать.
Она бы умерла. Она должна была умереть или там, в первом приюте, или во втором, куда ее перевели после безобразной драки — Тельма исцарапала лицо девице, вздумавшей отнять медведя. А второй откусила …
Липкий, явный, он выплескивается вовне, вне зависимости от желания Аманды. И пытаясь этот страх обуздать, Аманда ловит красные, в цвет браслета, пуговки на корсаже платья.
— Мне там нечего делать, — Мэйнфорд попытался запихнуть и медведя, а когда тот отказался, то сунул игрушку Тельме. И странно, но ей стало спокойней.
Он спал? На мгновенье смежил веки, и рыжеволосая девушка исчезла, а вместо нее появилась женщина. Нечеловек.
Тедди держался в тени. Он сам был тенью, безвестной, бесправной.
В Новом Свете альвов осталось не так много, но все равно… почему это произошло именно с ней? Она присела рядом с лежащей женщиной, убрала волосы с лица, наклонилась, вглядываясь в это лицо, пытаясь п…
— Прекрати, — сквозь зубы прошипела Тельма. И отступила. Ноги еще слушались, хотя и подгибались. Еще немного, и она, рухнув в грязь, на коленях, на брюхе поползет к этой твари. А потом, повизгивая от…
Зверь мысленно согласился: раз уж он не способен вовсе от Мэйнфорда избавиться, то согласен поделиться. В некотором роде.
— Ты больше не боишься смерти? — голос солнца таял.
— А потом Элизы не стало. И мой отец спросил, не хочу ли я забрать тебя.
— Что бы ни случилось, мы справимся. Ты сам так сказал, — она старалась говорить очень спокойно. А заодно уж выкинуть мысли о заправке.
— Я и не доверяю… маньякам, — Тельма сказала это, уверенная, что будет услышана.
…Зверь отвернулся. Он давно бы добил врага, каковым, собственно, и являлся Гаррет.
Видел он и то, что находится выше. Этаж за этажом. Кабинеты. Приемные. Холл. И пяток операционных. Комнаты для отдыха. Целителей, медсестер и пациентов… людей было много, и это несколько пугало Зверя.
Эту просьбу она тоже слышит не в первый раз. Было время, когда она пыталась рассказывать, пыталась убеждать, пыталась… надо смириться.
Тельма вдруг рассмеялась хрипловатым смехом.
Странно было ощущать собственную двоякость. И меж тем присутствие второй половины, само наличие ее воспринималось чем-то естественным.
…быстрый секс в коридоре. Смятое платье… стразы и жемчуга. Стоны. Сладкий привкус мороженого на его губах. И еще одна встреча, после полуночи, когда уже не стоит торопиться.
Не только память. Само это место — гробница прежнего мира, вот только Тельму вовсе не тянет преклонять колени перед мертвецами.
— Нельзя в больницу, — губы Кохэна шевельнулись. — Он оттуда не выйдет.
Допустим… допустим, Вельма до последнего надеялась образумить супруга. А он убил единственное ее дитя. Собрался убить ее саму. И ради чего? Ради человеческой шлюшки. Оскорбительно. И заслуживает нака…
Ей не восемь и не девять. И даже не десять, хотя в десять она начала считать себя взрослой. Как же… столько всего повидала.
— А снимки? — подал голос Джонни. — Ваши снимки…
Не отпустит. Он тоже упрям. И не бежит от этого разговора.
Отец, будь жив, разразился бы бранью, может, сплюнул бы даже на ботинки Джонни… или нет? В нем всегда сильно было подобострастие. И, поколачивающий матушку охотно, перед бригадиром ли, перед муниципа…
— Что теперь будет? — нервически поинтересовалась толстушка. И пирожок сжала.
И крылья становятся четче, Кохэн вытягивает их из воздуха, сам того не замечая. Красивые…
— О чем? О том, чтобы позволить просверлить мне дырку в черепе? — он постучал пальцем по голове. — А в эту дырку воткнуть гвоздь?
— А других девушек? Светлячков? Их находили в реке…
Стоило вспомнить, что ощущение скорой беды, выгнавшее его из дому, что бег по улицам — машина показалась слишком медленной, что дом этот… он ведь думал, что Тельме просто нужно время все обдумать, а …
Аманда стиснула кулаки: ну же, отец, соглашайся!
— Док, — Кохэн уцепился за чужой растерянный взгляд. — Очнись. И объясни, что ты имел в виду.
Она исчезла, чтобы появиться вновь, на сей раз слева.
— Мне нужна правда, — Тельма царапает кресло, вонзает короткие коготки в трещины, поддевает сухую кожу, дергает и сбрасывает на пол крашеные кусочки.
Крышка слетела сама. Наверное, конечно, мама ее задела, когда поднимала футляр. Или крышка эта изначально сидела неплотно. Или просто мама разволновалась… главное, что изнутри полыхнуло алым.
— Вы… — голос к ней возвращается быстро. — Да как вы посмели! Это незаконно!
— И зачем? — Тельму волновал ответ на этот вопрос.
…тройное «V», которое не буква, но корона.
— Пусть он замолчит, — матушкин мизинец указывает на Кохэна. Это почти неприлично, но она готова сделать исключение для масеуалле. — Почему он вообще нам мешает?
Он вывернулся, дотянулся до обсидиановой рукояти.
Кусты колючих роз выпустили стрелки, пока еще мягкие, слабые. Их надо укрыть до заморозков, ведь зима придет. Сколько бы божественной благодати ни пролилось, зима все одно придет.
В ее личном деле указывалось, что Тельма им обладает. И сейчас этот растреклятый аналитический склад ума подсказывал: ей не выбраться.
Слишком узкий временной интервал. И если дать себе труд подумать, то очевидно, что Кохэн физически не успевал.
— Почему нет? — он обнял, и на душе стало совсем спокойно.
— Дрянь, — спокойно сказал Тео, но теперь Тельма видела, что спокойствие это было ложным. И не удержалась от улыбки, хотя улыбаться разбитыми губами было сложно. Она потрогала щеку, провела языком по…
— Они родственники, — Джонни дошел до угла и остановился.
— Тебе нельзя было с нею встречаться. Ты это понимаешь?
— Кто бы говорил… — Кохэн присел. — Как ты?
— Сила иллюзий, созданных разумом, была столь велика, что тело отреагировало на нее должным образом…
— Синтия спала не только со мной. Не знаю, кто из них научил ее, кто подсказал, как сыграть. Она не отличалась особым умом. Но я ее не трогал.
— Ваш приятель, — парень осмелился нарушить размышления. — Он закончил. Так я пойду… да?
— Мэйни, заплати ей. Или пообещай, что я заплачу, но позже. Сколько она хочет? Сто тысяч? Двести?
Она ради него Холмы оставила. Знал бы он, во что превратились здесь холмы: никакой зелени — одна серая тоска.
Тельма слушала, но почему-то слова проходили мимо.
А вот орать на нее не стоит. Тельма сделала то, что считала нужным. И сделала бы снова. И сделает, если представится возможность.
Эта музыка говорила о прошлом, об обманутых богах, которым служили и предки Мэйнфорда; о преданных людях…
Она коснулась крыльев, чьи грани были остры, словно ножи.
И Мэйнфорд поднял шелковую простыню, которой было прикрыто тело.
Алиссия гордилась своим чутьем, якобы доставшимся от бабушки-масеуалле, которая в далекие годы Освоения перебивалась предсказанием судьбы. Но вот существовало ли оно где-то помимо воображения Алиссии…
— Аромат, — машинально поправила Алиссия. — Это от тебя после суток запашок был.
— И… и все еще можно уладить! Клянусь! Развяжи… мы вместе выйдем… я признаюсь! Бездна тебя задери! Я во всем признаюсь! В каждом вашем долбаном обвинении… все на себя возьму, только…
— Нелюдей, — старичок бухнул прикладом о мостовую. — Всех! Пока они людей не истребили…
Он закрыл глаза: все одно не было в них толку.
— Влип. Я уже поняла. И ты ничем ему не поможешь, если сожжешь заправку. Понимаешь?
— Не верю, — лужа была глубокой и грязной. И эта грязь осталась не только на ладонях, но Тельме было плевать. Она намочила в луже платок. — Где ты раньше был?
Как вошел? И почему не отпускает? Почему просто не оставит? Тельма не желает видеть его… никого не желает видеть.
— Не стоит, — хрупкие пальчики Вельмы сдавили запястье. — У него своя дорога… он или справится, или нет. Лучше подумай о той, которая тебе нужна… если она действительно нужна.
Нет уж, в ближайшие пару часов ни теплый вольер, ни похлебка Мэйнфорду не грозили.
…шоколадного печенья, что доходит в старенькой духовке. Ее давно следовало заменить, но кухарка против новшеств.
Соответствия. И бюджет в нынешнем году не выдержит затратного ремонта.
…и тот клочок чужой памяти, который удалось унести с собой. Кражу не заметили. А если заметили, то не подали виду. Все вдруг стало таким… сложным?
Похоже, подобная мысль в голову Мэйнфорда не приходила.
…прогноз погоды. И диктор нарочито бодрым тоном вещает о буре, зародившейся где-то к востоку от Нью-Арка. Ее даже окрестили именем.
Отступил. И унес с собой половину ее, как и она забрала в Бездну половину его. Теперь же целому суждено воссоединиться.
— Видишь, там на краю, — Тельма решила подсказать. Не то чтобы ей действительно так уж интересно было, но тишина и дождь — хороший повод для беседы. — Там явно остатки каких-то зданий…
— Она… и он… Тельма… — Джонни смотрит не моргая. Он заворожен. И понимает это. И боится, безумно боится. — Тео… Тельма… р-родственники…
И Кохэн, преклонив колени перед ликами их — надо же, когда-то мнились они ему уродливыми, — взывал.
И богиня, набрав горсть его, поднесла Тельме.
А в глазах появилось что-то такое… безумное. Он и отвернулся, исключительно чтобы спрятать этот взгляд. И замолчал. А Джонни заговорил. Что-то там про процедуру, которая безболезненна, будто Мэйнфорд…
…это было не колыбельной, но сказкой о том, что когда-нибудь, когда-нибудь и буря отыщет того, кто взглянет в чудовищное ее лицо без страха. И тогда увидит, осознает, что лицо это прекрасно.
— Не только думал. Ты ведь сделал все, чтобы от нее избавиться. Не убить. Два убийства — это для тебя слишком. Но ты полагал, что домашний ребенок в приюте не выживет…
…нет, сначала был Мэйнфорд… или не было? Дом…
Мэйнфорд разозлится. А Зверь и вовсе придет в ярость. Но Тельма должна знать. Она хоть что-то должна знать наверняка…
На экранах расползались цветовые пятна. Желтые и синие.
— Пойдешь со мной? — поинтересовался Джонни.
Минди замерла, сама испугавшись собственной наглости.
— Видишь. Если понадобится, мы прямо в замке госпиталь и организуем. Но мне кажется, что ты просто устала.
Когда ей хотелось причинить кому-то боль… кому-то, кто способен выдержать много боли, столько, сколько сейчас помещается в ее теле.
Ходит-бродит, притворяется, будто ищет ее. И это часть игры. Ему никогда не надоедает играть…
Блеф. Он ведь не знает о книгах Найджела, о бухгалтерии, об альвах и контракте… замороженном состоянии. Но Мэйнфорд уверен. И брат его чувствует эту уверенность.
— Потому что он слишком много стоит. Вдруг да потеряю… — мама солгала, правду она тоже сказала, но шепотом и в сторону: — Вот было бы счастье…
Горький запах лжи почти перебивает аромат страха, заставляя Тельму податься вперед.
…тогда в Мэйнфорде не было ни капли магии.
Слабому, сладкому человеку, чьей волей она оказалась притянута в мир.
Он жаловался по-бабьи визгливым голосом, разве что не причитая, но почему-то Мэйнфорд не верил этим причитаниям.
— Мэйни… ты только зубы потом почисти, ладно? — Тельма понимала, что несет чушь.
— Я… — Гаррет поднял руку с плетеной красной нитью, которая выскользнула из-под браслета. — Я вызвал тебя… повинуйся…
…есть еще время. С Острова сняли щиты, и значит, кто-то осознал, что один Остров — это далеко не Нью-Арк. Перенаправленной силы хватит на то, чтобы противостоять буре.
— И дневники его читал? Конечно… дед позволил бы… тебе бы позволил… это женщины должны знать свое место, а мужчинам можно многое… но он ведь не дал тебе дневников своей жены.
И эта комната в сине-белых тонах. Полосатые гардины, полосатая же мебель… женщина, присевшая на самом краю диванчика. Она была красива, пожалуй, слишком красива для горничной, матушка в жизни не оста…
Мэйнфорд, может, и сумел бы дозваться, но от Кохэна док лишь отшатнулся.
— Я не хочу, чтобы и ты исчезла, — Мэйнфорд поморщился: ей следует рассказать, но в машине он чувствовал себя недостаточно стабильным, чтобы заговорить о Кохэне. — Просто постарайся держать себя в ру…
…нет, он не стал бы снова… он не в Атцлане…
Чужие дети. Вряд ли это интересно кому-то, помимо семьи. Еще немного.
— Ушел… ты ничем ему не поможешь. Никому и ничем не поможешь.
С каждым мгновеньем она все лучше обживалась в заемном теле. И запах его изменила, чтобы соответствовал оригиналу. Правда, обоняние людей было примитивно, но тварь не любила рисковать. Она отошла в с…
А на отравленных берегах прорастет тростник, и тогда священная птица-кецаль песней своей провозгласит наступление нового мира.
— Война… и мама… потом ты сорвался, и если бы не Кохэн, то тебя убрали бы… допустим, сначала в больницу… а потом из больницы. Переводом. Переездом… — Тельма рассуждала вслух, и в ее рассуждениях была…
Кто-то кричал о пожаре… нет пожара. Уже не будет. Пламя, послушное воле его, силе, от которой он сам когда-то отказался, унялось. И Кохэн получил возможность осмотреться.
— На то, что ты здесь сдохнешь, — честно ответила Тельма.
— Ты же хочешь примерить корону? — она всегда знала, что сказать сыну. — Тогда следует собрать камни… вернуть камни…
— Со своей стороны обвиняемый вправе потребовать особого порядка рассмотрения жалобы. И вынести дело на рассмотрение суда.
Сердце, сжавшись в последний раз, замирает.
— Я думала, ты на работе… хотела сюрприз сделать.
— Пойдешь со мной, — чудовище вдруг оказалось рядом и набросило на Джонни пальто. В нос пахнуло ветошью и гнилью, кислыми огурцами, вонь которых пропитала подвал насквозь.
Лестница высокая, двумя рукавами, которые наверху сливаются воедино. Золоченые балясины. Белый мрамор. И дорожка тоже белая. На ней следы останутся.
И терпкий запах виски, пробивавшийся сквозь мятный аромат жевательной резинки. Тип медленно ворочал челюстью, и у Мэйнфорда появилось ощущение, что резинка нужна ему исключительно, чтобы чем-то себя …
Неважно, как оно потом обернется, но отращивать новый зуб — удовольствие сомнительное.
Здесь ванная комната роскошна, размером со всю квартирку Тельмы, а может и побольше. В мраморной ванне же и коня искупать можно.
— Наверное, — Мэйнфорд потянулся. — Еще какой…
Она не собирается себя резать… не собирается… но холод клинка ласкает кожу на запястье. И тянет… так тянет просто провести линию… одну-единственную…
Прорыв Бездны… Бездна была спокойна. А Тельму бросили в приюте, в самом убогом приюте, который только нашелся в Нью-Арке. Ему ведь не обязательно было появляться. Забирать Тельму. Устраивать ее в соб…
Змей был прекрасен. И ветер с восторгом гладил перья на могучем теле его, перебирал струны прозрачных крыльев, сочиняя для моря очередную колыбельную.
Узкую спину с выпирающим позвоночником, с резко очерченными треугольниками лопаток и родимым пятном на левой. Кожа на этой спине казалась не просто белой — полупрозрачной, тонкой, как бумага, в котор…
Или много больше? Никто ведь не знает, сколько на самом деле живут альвы… или цверги… или создания Сумерек, чья кровь взывает ныне в Тельме.
И ей даже заказали платье у настоящей портнихи. Тельма послушно стояла, пока снимали мерки, и картинки с эскизами ей позволено было посмотреть, правда, про то платье, которое понравилось Тельме — с п…
И земля, слыша смех его, спешно затягивает черные провалы. Раны зарастают.
— Если хотите, — он смотрел на Мэйнфорда с жалостью, и, пожалуй, вынести ее было куда сложней, чем назойливое любопытство стервятников, — я могу сказать, что с ней все будет в порядке. Но ведь вы не …
— И сейчас… та девчонка… я ведь встречался с нею.
Да. Наверное. Вряд ли Гаррет оставил бы Тельму при себе. В новой его жизни, в той благополучной и ясной, доступной каждому — о ней писали много и часто, — не было места чужим детям.
Море приближалось стремительно, и гладкая поверхность его больше не казалась привлекательной. Отнюдь, сложенная из разноцветных осколков, она щерилась стеклянными зубами, на которые Мэйнфорда нанижет…
Сами эти стены, слишком тонкие, чтобы защитить.
И на мгновенье, когда стыдливую луну — она сохранила еще память о тех, кто обретался в чертогах небесных, — скрыли облака, старуха превратилась в деву невиданной красоты.
…и Мэйнфорд переключался с радиостанции на радиостанцию, уверяя себя, что эти вот помехи — дело временное… не дело даже.
Док не услышал. Он стоял, покачиваясь, почти упираясь лбом в стену. И на лбу этом блестела испарина.
Коньяк и сигары. И значит, была еще одна беседа… кожа и полироль — автомобиль. Оружейная смазка — охрана, которая незаметна, но держится неподалеку.
Говорить удавалось с трудом. Стоило открыть рот, и звон усиливался.
— А уж мне-то как не хотелось бы, — Тельма поежилась.
— Сложный вопрос. Потомки Неблагого короля?
Она что-то говорит, голос мягкий, а слов не разобрать.
Кохэн добудет его, как издревле добывали драгоценные перья птицы-кецаль и чешую водяных змей, которой украшали императорский трон. Молнии и ветра. Пленников, сильных духом…
— Разберись. Времени у нас осталось не так много.
Вой чей-то горестный… странно, что это место нисколько не изменилось.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — все-таки и Мэйнфорд слышал ее. — И я не уверен…
Кохэн провел по лицу пятерней, размазывая чужую сладкую кровь.
Встав на четвереньки, он подтянулся, подполз к альву.
Кохэн задел крылом небо, и то закачалось, а с ним переспевшим яблоком закачалось и солнце. Того и гляди, рухнет, покатится вниз, оставляя за собой дорожку выжженных облаков.
Птичьи крылья вдруг сложились в зыбкие линии, в знаки, которые Мэйнфорд однажды уже видел, но не в небесах — на камне, что до сих пор хранится в глубинах подвала.
Она вложила ладонь в его руку, стараясь не думать о том, что оставляет за собой.
Тельме необходима дверь, чтобы выбраться. А призраки — это бесплотные тени, не способные причинить вреда. Если, конечно, Тельма сама им не позволит.
— Но что-то серьезное, то ли нервы, то ли голова… главное, что осталось тебе недолго. Ты там здоров?
— Это просто галлюцинация… — Джонни прикоснулся к машине, надеясь, что она исчезнет. Но нет, он ощутил холодную гладкость полированного бока. И запах кожи, и еще чего-то, неприятного, прелого.
Ах да, конечно… авто стоит, сияет лаком и хромом, ждет, когда Джонни сядет за руль.
Не имеет значения. Главное, что оттенков множество, а море… море готово ждать, пока Мэйнфорд не сосчитает все. Ему тоже хочется покоя. Хотя бы иногда.
Мол, найдется кто-то, кто позаботится о Минди. Или она сама. Она ведь сильная девочка. А когда дошло до дела, когда выяснилось, что силы у нее и вправду хватает, он тут в ужас пришел.
…обрывок разговора, от которого сердце болезненно сжалось. И любопытство, позволившее заглянуть в комнату. Обеспокоенный Гаррет.
— Думаешь, избавишься от меня? — он стоял рядом.
— Чай, — Мэйнфорд уже добрался до кухни. — Если ты не передумала.
Подруги многое знают. Например, о том, почему Элиза дотянула до такого срока. Она ведь не школьница, полагающая, что беременность сама собой рассосется. Она знала о беременности, но медлила. Решалась?
— Дурная привычка, — Тео неловко улыбнулся. В белом халате, наброшенном поверх серого свитера, он выглядел почти симпатичным. — Всегда, когда нервничаю…
— Снимай с него рубашку… уж прости, но тебе придется сыграть в медсестру. Местные медсестры обо всем докладывают или папочке, или дядюшке… а то и вовсе — деду, — он положил молоточек на полочку. — А …
— А вот это правая его рука… альв… благородный… королевской крови… он отказался от наследства и трона, надеясь спасти всех… что с ним стало?
Эта рука наливалась гранитной тяжестью, и на колени бы рухнуть, но Кохэн стоял. Ему нужно было сказать, пока он еще способен говорить.
— Какой ты бываешь грозный… — в трубке раздался томный вздох, и Мэйнфорд покачал головой: каким бы ни был жених Алиссии, ему стоило посочувствовать. — Это не тройное «V», Мэйни. Это перевернутая коро…
— Многих женщин… ты делал их похожими на маму, а потом убивал. Зачем?
И увидела серое небо в черной россыпи птиц. Землю.
В ней не осталось и толики человеческого.
Противный смешок в голове Тельма постаралась игнорировать.
Он ударил, метя по глазам, и хрусталь фасеток рассыпался искрами…
Нить, на которую нанизаны шарики-события, вот и не выстраивается у него ожерелье связей. Россыпью существуют…
Мэйнфорд спешил. Он еще не бежал, но почти. И Зверь в нем — его Тельма ощущала и на расстоянии — почти вырвался на свободу.
И прочертить когтем линию от виска до губ.
— Какое вскрытие?! — Гаррет вскочил, и Мэйнфорд понял, что разговаривал вслух. — Ты соображаешь, о чем говоришь?
…услышать, как медленно засыпает земля. И с нею забыться полусном-полуявью, когда все происходящее происходит словно бы и не с тобой.
И снова черный, но иного оттенка. Тельма раньше и не предполагала, что чернота бывает настолько разной. Нынешняя — глянцевая, подвижная. Она выступает капельками, а капельки сливаются друг с другом, …
Свежий воздух, в котором нотка плесени почти не ощущается.
На чулки эти. На руки, перетянутые алой шелковой лентой. И на ногах такая же… для постельных игр хороша, а вот связывать кого-то неудобно — скользкая. На грудь, покрытую коркой засохшей крови. На раз…
— Будь реалистом, Мэйни. Зачем ей миллионы? Что она с ними делать-то будет? Пусть берет то, что дают. И уезжает. Из Нью-Арка. Чем дальше, тем лучше… пусть забудет, кто она. Начнет новую жизнь.
— Спи, моя любовь, — Меррек-Лис баюкал ее, и Вельма понимала, что он собирается сделать. И не находила слов возразить.
— Это ненадолго, — мужчина поднялся. — Скажи что-нибудь.
Гость усмехнулся. А Мэйнфорда стала утомлять эта словесная дуэль. Этак и до рассвета просидеть можно, не сказав ничего толком.
— Убирайся. И обратись к тому красавчику… он же у нас спец… вот пусть мозги мои завтра и посветит.
…только альв сумеет поймать альва. Захочет ли?
— Как я могла? — Минди устала притворяться несчастной. — Обыкновенно, папочка. Так, как должен был ты смочь.
Матушка всегда отличалась благоразумием. И Мэйнфорд от души надеялся, что привычка ей не изменит. Она должна быть дома. Готовиться к похоронам.
И непременная сумочка-клатч, чтобы было чем руки занять.
— Вы… вы… это незаконно, — Аманда быстро пришла в себя. — Ваша информация незаконна. Вам не позволят ее использовать и…
— Погоди, — он всегда отличался некоторой медлительностью, которая мешала мгновенно вникать в суть вещей. — То есть он хотел…
Ее бы рядышком с масеуалле положить. И самому рухнуть. Глядишь, проспались бы втроем, там и полегчало бы. Но нет, сколько хвост ни тяни, а от кота на другом его конце не избавишься.
— Садись, Минди, — господин любезно открыл дверцу, и Аманда, усмирив внезапную дрожь, скользнула на сиденье. — Одного рецепта мало.
И ладони обожженные ноют. И сжигает стыд, заставляя кусать губы.
Черной, как воды проклятого озера, окружавшего истинный Атцлан. Тяжелой.
— История, — так же шепотом ответил Мэйнфорд.
И лужу крови, собравшуюся у ног, не способна скрыть.
Комната роскошна, но в кои-то веки роскошь не вызывает раздражения. Напротив, Мэйнфорду почти комфортно в этом пространстве.
Язык денег Гаррет давно понимал лучше, чем родной.
Или нужна, но отнюдь не целой и невредимой.
Боль была… огненной. И яркой. Она впивалась в тело Мэйнфорда древним узором, и тело желало кричать. Плакать. Выть.
— Если вы Аманда Дорсем, — как можно любезней ответила Тельма.
— Отчасти. Идем. Не следует долго оставаться на одном месте. Дождь не все следы стирает…
— С девочкой… Элиза просила меня позаботиться о дочери, если с ней что-нибудь случится.
Он все-таки побежал, не потому что надеялся опередить заслоны, скорее гнев требовал выхода. Бежал переулками. И насмешливый взгляд солнца жег спину.
Еженедельные визиты в кабинет. И глухой голос няньки, которая рассказывала о том, как Мэйнфорд себя вел. Благосклонный кивок отца… в лучшем случае. В худшем — он бывал слишком занят, чтобы обращать в…
В тишине было слышно, как урчат трубы в стенах. И скрипят половицы, не в квартире, но наверху. Кто-то маялся, бродил, время от времени останавливаясь у окна. Если бы было больше сил, Тельма выглянула…
Она выходила из тьмы и уходила во тьму же. Выход? Или очередная ловушка? Призрачная надежда, которой лишат в последнее мгновенье.
— Прими мой дар, — сказал он на языке масеуалле, и эхо отозвалось далеким стоном. — Прими мой дар, Хозяйка Бесплодных земель… и ты, Рождающий ветра… и…
…она тоже знавала клетки, пусть и сотворенные из скал и заклятий, но одинаково нерушимые. Она умирала, усмиренная, лишенная сил, чтобы возродиться в морских глубинах.
То дело… странный привкус выдохшегося пива. И холодного кофе, на поверхности которого появились маслянистые разводы. Усталость, застаревшая, накопившаяся. Сколько он был на ногах?
— С Элизой. Почему из всех выбрал ее? Если, конечно, изначально не планировал убить?
В квартиру. И вспомнить, что произошло вчера… он ведь обещал Мэйнфорду… тот будет ждать, а если Джонни уедет…
Тельма лишь надеялась, что Аманда Дорсем будет на месте.
Ложь. Но женщине так хочется верить, что от Тельмы легко отделаться. Ей ведь даже не деньги нужны, а всего-навсего слова.
Эти здания если и существовали, то довольно давно. Ныне от них осталось полторы стены да одинокая кирпичная труба, устремившаяся в небеса.
— Подслушивала? — с вялым интересом спросил господин, и в блеклых глазах его Минди не увидела неодобрения.
— Полукровка. Дед тебя не признает, но ты не должна огорчаться.
— …давным-давно, в Старом Свете… — дед выходил во двор, когда ему взбредало в голову, что в замке не хватает воздуха. — Была такая присказка… в какой колер альва ни выкрась, а человеком не станет.
— Ты и вправду не понимаешь? — она склонила голову набок. — Твой брат убил мою маму.
— Состояние, — терпеливо повторил Мэйнфорд. — Банковское имущество. Движимое там. Недвижимое… Элиза оставила все дочери. А опекуном назначила тебя.
И люди, собравшиеся на площади, гудели, хлопали. Кто-то кинул в Кохэна гнилым помидором, и конвоиры отступили. Люди не отличались меткостью.
— Что тебе от меня нужно? — она облизала губы.
— Мэйни, — женщина говорила плаксивым голосом, но глаза ее оставались холодны. — Ты не понимаешь, что творишь… он не понимает, что творит!
Тогда почему она не решила проблему раньше? Надо поговорить с доком… после вскрытия.
Зря. Слишком самоуверен? Или… впрочем, Тельме ли не знать, сколь хорошо это место управляется с чувством страха.
…существо, знавшее о Мэйнфорде и подвале, о жертвенном камне… руны… руны существовали, теперь, когда тело несколько отошло, Мэйнфорд чувствовал их на груди. Кровили, но не сильно, под грязным пиджако…
А ладони все одно ныли. Нежность — не то лекарство, которое справилось бы с ожогами второй степени. Ничего. Бывало и хуже. Боль… боль Тельма потерпит. Давно приноровилась.
— Тогда вдвойне поздравляю. Ты достойна его состояния…
— Вы позволите мне войти? — гость сложил зонт.
Существо развернулось и без всплеска ушло на глубину. А Кохэн повернулся к реке спиной. Он не сомневался, что его ждали.
— Не получится, — звать не пришлось, она стояла за плечом, глядя на Гаррета со странным выражением лица. И наверное, можно было сказать, что она… жалеет его?
Оно готово упасть и раздавить город, сжечь его в последнем порыве жгучей своей любви. Кохэну не следует вмешиваться. Лучшее, что он способен сделать, — отправиться следом.
— Что здесь когда-то было? — Тельме надоело молчать. В тишине оживали воспоминания, перехваченные у Аманды, а она пока не способна была справиться с ними.
— Думаешь, раскается и скажет правду? — нелепая ситуация. И надо бы разозлиться, наорать… он ведь ошибся, тогда, десять лет назад. Позволил себя одурачить.