Он закрыл глаза: все одно не было в них толку.
…для нее? Гладкий камень. Теплый камень. В свое время он выпил много крови, и потому не остудили его столетия забвения. О да, отец называет ее дурой… и матушку такой же считал, наивно полагая, что если женщина красива, то и глупа.
— Влип. Я уже поняла. И ты ничем ему не поможешь, если сожжешь заправку. Понимаешь?
Это почти вопль отчаяния, и констебль замирает.
— Не верю, — лужа была глубокой и грязной. И эта грязь осталась не только на ладонях, но Тельме было плевать. Она намочила в луже платок. — Где ты раньше был?
Госпиталь не произвел впечатления. Огромен. Монументален. Подавляющ даже. И чист, в отличие от того же морга. Странно, но сейчас эта чистота его, этакая информационная стерильность, несколько нервировала.