— Всерьез, дорогой, более чем всерьез… от твоего братца падалью несет, и поверь мне, дело не в том, что он редко в душ заглядывает.
Протянуть руку к простыне. Коснуться густой чернильной синевы, погрузить в нее пальцы. Это не опасно, пусть море и выглядит готовым проглотить Тельму. Оно вязкое. Густое, что кисель. И пахнет отвратительно. Тельме не доводилось бывать на настоящем море, но она очень сомневалась, что от него несло палеными тряпками.
Ему тоже было одиноко, но он раскрашивал одиночество книгами.
— Снимайте! — рявкнул он техникам, облепившим кран к неудовольствию чаек.
— Уходит! — взвизгнула Аманда, обнимая дочь, которая заворочалась, засопела, пытаясь выбраться из объятий. — А ты… ты иди! Ты видишь, ей не нравится, когда на нее смотрят!
Пусть сложная и грамотная, наведенная на пространство, но все же она просвечивала порой, и тогда становились видны и глиняное уродство фигур, и некоторая неровность самой пирамиды. Призрачность костра, который в иллюзии множился на сотни, и предел самой пещеры, хотя и стремились сотворить ее беспредельной.