Все цитаты из книги «Триумфальная арка»
Он сидел за столиком перед кафе «Триумф». Ночь была тепла и светла. Где-то далеко в облачном небе бесшумно вспыхивали молнии. По тротуару текла оживленная толпа. Женщина в голубой атласной шляпке под…
— Кто знает, для какой войны он рожден! — сказал Равик и принялся мыть руки. За соседним умывальником стоял Вебер.
— Скажи проще: уверенность и покой, с одной стороны, а романтика — с другой. Это звучит лучше. Но суть дела не меняется. Хочется обладать одним и не упускать другого.
— Иначе говоря, Дюран сделал неудачную операцию и теперь хочет, чтобы я выручил его. Так, что ли?
— Sales etrangers, — пробормотал он и вышел.
Равик укрыл ее одеялом. Вдруг он увидел, что девушка плачет.
Равик встал и позвонил горничной. Потом прошел в ванную. Видимо, женщина заходила сюда. Но все уже было тщательно прибрано, даже несвежие махровые полотенца. Когда Равик чистил зубы, он услышал, как …
— Другой сорт, мсье. От Дидье из Кана. Большей выдержки.
Равик поставил рюмку на столик. Как часто правда кажется неправдоподобной, подумал он.
— Я звонила тебе. Мне ответили, что ты здесь больше не живешь.
Равик молчал. Жоан не поняла, что он хотел сказать. Впрочем, это было и не важно. Она принимала только то, что ей подходило, и так, как ей хотелось. Об остальном она не беспокоилась. Но именно это и …
Равик остановился в дверях. В зале было темно. Луч прожектора падал на танцевальный круг, освещая певицу в серебристом платье. Узкий конус света был настолько ярок, что за его пределами ничего нельзя…
— По шраму на лбу, — продолжал Хааке. — Такие шрамы бывают только у корпорантов. Значит, вы немец. Или, во всяком случае, учились в Германии.
— Жоан, у меня здесь дело, — быстро проговорил он, не глядя на нее. — Не могу сказать, какое именно, но ты мне здесь не нужна; Оставь меня, уходи.
Странно, подумал он. Насколько прекрасной может оставаться женщина даже в подлости. Мало того что она отвела мне роль наемного танцора из второсортного дансинга, она еще с наивным бесстыдством показы…
— За кого ты меня принимаешь, Жоан? — сказал он. — Посмотри лучше в окно, на небе сплошь — багрянец, золото и синева… Разве солнце спрашивает, какая вчера была погода? Идет ли война в Китае или Испан…
— Что значит «он»? — вызывающе спросил Бобо.
— Приходится идти на риск. Страхование обошлось бы мне слишком дорого.
— Ерунда! Тот, кто грозит убить, никогда не убьет. И, уж во всяком случае, не сделает этого актер.
— А я — нет. — Кэт прижала руки к груди, словно ее бил озноб. Мягкая парча закрыла ее тонкие запястья. — Снова жить в нашем веке? Нет! Лучше в семнадцатом или даже раньше. В любом — только не в нашем…
— Да. Опасаются воздушных налетов. Обычная предосторожность. По радио говорят, что все делается только из предосторожности. Войны, говорят, не будет. Идут, мол, переговоры. А вы как считаете?
— Дитя мое, капитан Чеченидзе служил со мной в одной полку. Он был поручиком, а я подполковником. Он до сих пор не забывает об этом. Можешь жаловаться сколько угодно.
— Равик, почему ночью все становится красочнее? Все кажется каким-то легким, доступным, а недоступное заменяешь мечтой. Почему?
Пострадавший лежал на мостовой. Минуту назад улица была почти пуста. Теперь она кишела людьми. Люди бежали со всех сторон, словно услыхали набат. Равик протиснулся сквозь толпу. Он увидел, что двое р…
— Это все, что я могу вам сказать. Позовите всех обратно и продолжайте работать. Советую поторопиться.
— Порою мне кажется, что прежняя жизнь кончилась, — сказала она. — Беспечность, надежды — все это уже позади.
— Ее не видно отсюда, и среди цыган ее нет. Вероятно, сидит за каким-нибудь столиком.
— Он выгнал меня. Самым оскорбительным образом.
— Здесь нет фамилии. Она сказала, что это для меня?
— Ты замечательная женщина. И во всем права. Пока я был в ванной, я почему-то не испытывал к тебе особой симпатии. Теперь я восхищаюсь тобой. Салют!
— Ладно. Посмотрим. Дай Бог, чтобы я оказался неправ… А вы слыхали — Лувр эвакуируется? Лучшие картины вывозятся в Среднюю Францию.
— Не знаю. Он очень напуган. Видимо, совсем растерялся.
Женщина покачала головой и взяла сигарету. Равик поднес ей горящую спичку. Она сделала несколько глубоких затяжек. Равик бросил спичку через парапет. Словно маленькая падающая звезда, спичка пролетел…
— Вебер, — сказал он. — На вас можно с большим успехом изучать характерную болезнь нашей эпохи — благодушие мышления. Вас искренне огорчает, что я вынужден работать нелегально, и тут же вы удивляетес…
— Поезжай, — сказала Жоан. — Устрою все сама. Я не боюсь. Дай мне ключ.
— Тараканы! — прервала его женщина. — Со всех сторон! Они ползут! Ползут!..
— Забудь обо всем, что я сказал! Я не хотел сказать ничего плохого.
— В Германии? Ну конечно. На одном из съездов национал-социалистической партии. В Нюрнберге. Теперь, кажется, припоминаю. В здании «Нюрнберг хоф»?
— Мать просидела у твоей постели целую ночь и все утро. Мы с трудом уговорили ее пойти домой. Скоро она вернется.
— Профессор Перье был специалистом по мозговым операциям. Тончайшая, виртуозная техника, Эжени. А мы потрошим животы. Совсем другое дело. — Вебер захлопнул тетрадь с записями и встал. — Вы хорошо пор…
— Если увидишь, пойди за ним. Следуй неотступно. Узнай, где он живет, и больше ничего. Остальное обдумаешь после. Не торопись. Не делай глупостей. Слышишь?
— Прощайте, Равик. Сейчас я пойду к Мэнбоше и куплю себе вечернее платье. Надо избавиться от этой усталости. И от ощущения, будто я попала в паутину. Ох, уж эта мне Вена, — сказала она с горькой усме…
Равик открыл низкий шкаф. В нем стояло несколько бутылок с мятной настойкой. Он с отвращением посмотрел на них и отодвинул в сторону.
— Налей себе сам. Мне еще надо рассортировать и переписать белье. Сейчас придет машина из прачечной. Не перепишешь каждую тряпку в отдельности, эта банда все разворует, как стая сорок. Шоферня, сам п…
— Нам больше не нужно думать. Все за нас заранее продумано, разжевано и даже пережито. Консервы! Остается только открывать банки. Доставка на дом три раза в день. Ничего не надо сеять, выращивать, ки…
Равик смотрел в окно. О чем еще думать? У него уже почти ничего не осталось. Он жил, и этого было достаточно. Он жил в неустойчивую эпоху. К чему пытаться что-то строить, если вскоре все неминуемо ру…
— Зачем же вы заставили меня ждать? Ведь это стоило вам одиннадцать франков.
— Все кончено, — сказал он ей. — Искусственное дыхание уже не поможет. Это просто ритуал, который надо соблюсти, не больше. Если оно что-нибудь даст, я поверю в чудеса.
Он быстро вышел. Такси, подумал он. Скорее такси. Увидев «ситроэн», он остановил его.
Несмотря на свою тучность, она поразительно быстро и бесшумно подошла к двери.
Он загасил сигарету и выпрямился. Довольно: кто слишком часто оглядывается назад, легко может споткнуться и упасть.
— А вы помалкивайте, — недовольно пробурчал чиновник. — Вас и так оштрафуют за то, что все эти люди жили здесь без ведома полиции.
Равик свернул в Сен-Рафаэль. Маленький четырехугольник гавани кишел парусниками и моторными лодками. Кафе на набережной выставили пестрые зонты. За столиками сидели загорелые женщины. До чего все это…
— Я и так спрашивал тебя слишком много. Разве ты не сказала этого сама?
— Посмотрим. Только сообщите побыстрей. Не забудьте мою фамилию: Равик.
— Спасибо, — сказала женщина. — Большое спасибо.
— «Курвуазье», «мартель», «хэннесси», «бискюи дюбушэ»?
— Пациентка. — Равику не хотелось лгать. — Очень больная женщина.
— Рюмку «чинзано» с сельтерской, — сказала она.
— Но теперь-то вы знаете… — сказал он, чтобы что-то сказать.
— А почему бы тебе не зайти ко мне? — спросила она.
— Нет. Слишком жарко, — Кэт взглянула на него. — Вот и дождались праздника!
— Пить ничего не хочу, Борис. Но я чертовски голоден.
Они спустились вниз. Кларисса, официантка родом из Эльзаса, протянула Равику какой-то пакет. Равик заметил, что у всех остальных эмигрантов были такие же пакеты.
Аромат тончайших духов. Драгоценности. Брызжут искрами бриллианты. Еще несколько часов назад они сидели у «Максима». Цены в пересчете на доллары смехотворно низки. А какой «кортон» 1929 года! Или «по…
— Время у меня есть, — сказал он. — Завтра в девять операция… только и всего.
— Опять лакал дорогой коньяк? Не ври — от тебя несет! Принеси бутылку! Не возражай! Неси!
Эмигранты собрались в «катакомбе». Совсем как первые христиане, подумал Равик. Первые европейцы. За письменным столом, под чахлой пальмой, сидел человек в штатском и заполнял опросные листы. Двое пол…
— Ну, быть может, и не совсем, — ответил он. — Уедем с тобой на несколько дней, Жоан. Туда, где солнце. В Канн или в Антиб. К черту осторожность! К чертям мечты о трехкомнатной квартире и обывательск…
Солдаты отнесли Мессмана на брезенте в полевой лазарет, шли напрямик по отлого поднимающемуся жнивью. Они несли его вчетвером на коричневом брезенте; Мессман лежал с раскрытым ртом и бессмысленно выт…
— «Лоран», зеленые. Все-таки нашлась одна пачка.
— Вы видите, Вебер? — спросил Равик. — Здесь… здесь… И здесь…
— Ну, вот и все, — сказала Роланда и подошла к столику Равика. У нее была плотная фигура, ясное лицо и спокойные черные глаза. Черное пуританское платье выдавало в ней распорядительницу и выделяло ее…
— До свидания, сестра Эжени, — сказал Равик.
Равик прикрыл за собой дверь. Лифт. Он нажал на кнопку, но не стал дожидаться — боялся, что Жоан выйдет на площадку. Он быстро спускался по лестнице, удивляясь, что не слышит звука открываемой двери.…
Машина миновала авеню Ваграм и выехала на площадь Этуаль. Нигде ни огонька. Площадь тонула во мраке… В кромешной тьме нельзя было разглядеть даже Триумфальную арку.
— Интересно, как чувствует себя человек в ночном клубе после операции? У вас нет ощущения, что вы вернулись с фронта в мирный город? Или ожили после тяжелой болезни?
Нажав на педаль, Эжени перевела стол в горизонтальное положение и накрыла Кэт простыней. «Шехерезада», подумал Равик. Позавчера… платье от Мэнбоше… вы были когда-нибудь счастливы… не один раз… я боюс…
Однажды мы уже были и здесь, подумал Равик. С тех пор прошла целая вечность. Три недели. Тогда ты сидела, съежившись под плащом, жалкий комочек горя, жизнь, угасающая в полутьме. А теперь…
Жоан вышла из «Шехерезады». Она открыла дверцу такси, в котором находился Равик.
Виски Жоан снова порозовели. Пульс бился ровно, слабо и четко.
— Мсье! — Она гордо выпрямилась. — Я поступаю по-честному. Всякий раз предупреждаю, что может получиться неладно. И ни одна не уходит. Плачут, умоляют, рвут на себе волосы. Грозят покончить с собой, …
— Случилось несчастье… — голос ее звучал надломленно. — Ты должен… немедленно…
— Я… я… добровольно явлюсь в полицию. Она опасно ранена?
— Я заметил вас, когда вы еще сидели в зале.
— О чем это я! — сказал он. — Глупые, затасканные слова! Должно быть, выпил лишнее. Выпей и ты немного и уходи.
— А был ли смысл говорить с вами? К тому же раньше деньги меня не очень интересовали. А на сей раз интересуют. Они мне нужны.
Дюран и Равик обменялись долгим взглядом. Трудно вырвать деньги у француза, подумал Равик. Труднее, чем у еврея. Еврей видит сделку, а француз — только деньги, с которыми надо расстаться.
— Нет. Мы не умираем. Умирает время. Проклятое время. Оно умирает непрерывно. А мы живем. Мы неизменно живем. Когда ты просыпаешься, на дворе весна, когда засыпаешь — осень, а между ними тысячу раз м…
— Вчера вы были за городом, я не мог вас увидеть.
— Нет. Никто ни о чем не знает. Я сказал, что ты уехал в Руан. Твои вещи у меня в комнате.
— Да, в последние дни ему было не до разговоров.
— Спросила. Я ответила, что пришлось резать. Несложная операция. И что завтра вы ей все объясните сами.
Спальня была обставлена в чисто французском вкусе. Большая кровать в стиле Людовика XVI — явная подделка под старину; туалетный столик в том же духе, своими очертаниями он напоминал человеческую почк…
Потому что он ушел прежде, чем ты смогла уйти от него, подумал Равик, потому что он оставил тебя одну прежде, чем ты была к этому подготовлена.
— Дорогая моя, — сказал он почти с нежностью. — Ты не останешься со мной. Нельзя запереть ветер. И воду нельзя. А если это сделать, они застоятся. Застоявшийся ветер становится спертым воздухом. Ты н…
Женщина облегченно вздохнула. Равик с трудом мог разглядеть ее. Горящие электрические лампочки и утро, вползавшее в окно, наполняли комнату желтовато-бледным болезненным светом.
— Хорошо сидеть вот так, — сказала Жоан, и ему вдруг показалось, что она вот-вот разрыдается.
— Хорошо. Тогда зовите сестер. Ассистент нам не нужен. Объясните ему, что вы разрешили Веберу и мне ассистировать вам при особо трудном случае. Вы возьмете на себя все, что связано с анестезией. Сест…
Он закрыл окно. Казалось, в комнате сразу стало гораздо темнее. Влетели тени, забились в уголки и завели беззвучный разговор. Бутылка коньяку, припасенная Роландой, сверкала на столе, как шлифованный…
— Слова Кэт прозвучали где-то у него за спиной.
Вебер поставил на стол электрический кофейник и включил его. Потом повернулся к Равику.
Крик раздался из окна супругов Гольдберг. Равик прислушался. Неужели старик Гольдберг запустил чем-нибудь в свою жену или ударил ее? С минуту все было тихо, затем внизу забегали, захлопали дверьми, а…
— Я налил рюмочку Брюнье, а он заставил и меня выпить за компанию.
— Я знал и другого человека. Потеряв жену, он лег спать и проспал двое суток. Его теща была вне себя. Она не понимала, что можно делать самые, казалось бы, неуместные, противоестественные вещи и быть…
— Водку. И пусть играют цыгане. Хватит с меня «Сказок Венского леса» в ритме военного марша. — Она скинула туфли и забралась с ногами на диван. — Усталость уже прошла, Равик, — сказала она. — Несколь…
— Это не в моих правилах. Тебя оскорбляют, и ты же еще должен платить.
Они сели за крайний столик, откуда все хорошо было видно, и долго сидели молча.
Он взглянул на людей, толпившихся в дверях. На их лицах было одно и то же смешанное выражение страха и алчности.
— Алжирские. Черный табак. Его курят солдаты Иностранного легиона. Пожалуй, для вас слишком крепок. Других нет.
— Счастье, — сказал Равик. — Где оно начинается и где кончается?
— Действительно, почему? — сказал он. — Конечно, посмотрю.
Он остановился. Только сейчас он осознал, что все время напряженно чего-то ожидал. В этот момент она могла бы многое сказать, и все было бы невыносимо фальшивым. Но она нашла единственно верные слова…
Только ничем не рисковать… Равик подошел к багажнику и наполовину приподнял крышку. Затем поставил левую ногу на бампер и подпер крышку коленом — теперь она была открыта настолько, что можно было про…
— А мне от этого жить тошно. Будто я обманул кого-то.
Равик спустился в лифте и пошел через холл мимо бара. В холле сидело несколько американцев. Посредине стоял стол, а на нем — огромный букет красных гладиолусов. В тусклом рассеянном свете они напомин…
— Ну, а все-таки? Когда в последний раз у тебя в голове звенели серебряные колокольчики?
Он закурил сигарету и подошел к окну. Платаны уже оделись свежей густой листвой. Перед его отъездом они стояли совсем еще голые.
Опрокинутый стул на полу, лампа. Осколки стекла.
— И так было всегда, — продолжала она. — Всегда. А потом пришел человек, который захотел быть со мной, только со мной, безраздельно и навсегда, просто, ничего не усложняя. Я смеялась, играла, все это…
— Хорошо, — сказал он. — Я оставлю вам бутылку.
— Результат остается тот же, — сказал Равик. — А теперь извините меня. Хочется выпить водки. Прощайте.
— Кто это? — спросил он Зайденбаума. — Я его здесь ни разу не видел.
— Понимаю, — сказал Равик, хотя никак не мог этого понять.
— Ну что же, — сказал Равик. — Вам нетрудно найти мне замену. Например, Бино. Он отличный хирург.
— Я не хочу, чтобы меня оперировали, — прошептала она.
Запах густой листвы, сквозь которую даже днем не проникает солнце. Гуще мрак. Ярче свет фар. Равик увидел в зеркальце, как левая рука Хааке медленно сползла с подлокотника и осторожно потянулась к ка…
Он смотрел сквозь завесу дождя и улыбался.
Равик погасил сигарету и оглянулся. К чему все это? Разве минувший вечер не был кроток, как голубь, мягкий, серый голубь? Мертвых похорони, а сам вгрызайся в жизнь. Время быстротечно. Выстоять — вот …
Он охотно запустил бы сейчас в нее флаконом духов.
— Я немного попозже спущусь в ресторан при отеле.
— Заметил. Вон гляди-ка — Марс. Говорят, он давно уже не стоял так близко к Земле, как в этом году. — Морозов рассмеялся. — Скоро прочтем в газетах, что где-то родился ребенок с родинкой, похожей на …
Женщина отрицательно покачала головой. Он вгляделся в нее внимательнее.
— Мы живем как фальшивомонетчики. — Морозов высоко поднял газеты и потряс ими. — Полюбуйся! Они строят военные заводы и утверждают, что хотят мира. Они строят концентрационные лагеря, а выдают себя з…
— Вы хотите идти? — спросила Жоан. Она оглянулась, точно в комнате кто-то прятался.
— Эжени, — сказал Равик. — Среди женщин, ни разу не спавших с мужчиной, больше проституток, чем среди тех, для кого это стало горьким куском хлеба. Я уже не говорю о замужних. Кроме того, девушка не …
— Стерва. Не б…, а именно стерва. Был бы ты русским, понял бы.
— В Фьезоле, наверно, уже расцвели форситии. Стена садовой ограды вся в желтом пламени. Камин, книги, покой.
— Выпьем за коммерцию! Чем бы оказался мир без морали дельцов? Сборищем преступников, идеалистов и бездельников.
Кэт стояла на том же месте, где он ее оставил. Она стояла в своем кринолине, такая тонкая на фоне зыбкого неба, словно ее забыло здесь какое-то другое столетие и она вовсе не американка шведского про…
Это была та самая женщина, чей сын спрашивал, почему он еврей. Она сидела на кровати, забившись в угол и прикрыв ладонями глаза. Комната была ярко освещена. Горели все лампы, а на столе вдобавок еще …
— Позвоните мне, если что случится, — сказал Равик сестре; это была та самая сестра, которой Кэт Хэгстрем подарила радиолу.
— Послушайте, — нетерпеливо сказал Равик. — Убирайтесь-ка отсюда! Эта женщина умерла, и ничего тут не изменишь. В своих переживаниях разберетесь сами. Идите ко всем чертям! Вас приговорят к году тюрь…
Внезапно в комнате появилась Роланда и взглянула на Марту. Та больше ничего не сказала, но с беспокойством покосилась на Равика. Он внимательно осматривал ее.
Счастье, подумал Равик. Опять счастье. Здесь оно в виде радиолы. Он стоял и слушал. Точно голубь, вспорхнула над оркестром скрипка, жалобная и сентиментальная. Слезливая дешевка, порой хватающая за д…
Она придвинулась ближе и положила голову ему на плечо.
— Итальянский. Я выросла в Италии. Говорю еще немного по-английски и по-румынски. Отец румын. Он умер. Мать англичанка. Она сейчас в Италии, не знаю только где.
Он выпил стакан легкого вина. Какая нелепость, подумал он. Я жду женщину, с которой расстался утром. Мы не виделись три с половиной месяца, но ни разу за все это время я не томился по ней так, как се…
— Вы не хотите меня понять. Или не хотите говорить об этом. Кто там поет под оркестр?
— Зачем ты мне рассказываешь об этом? — спросил он.
— Что вы сказали? — Полицейский выдержал паузу. — Повторите! Повторите еще раз!
— Так бывает всегда при расставании, Кэт. Даже когда расстаешься с отчаянием.
Не дожидаясь ответа, он положил трубку и постарался уснуть, но сон не приходил. Снова зазвонил телефон. Он не снял трубку. Телефон звонил и звонил в серой, пустынной ночи. Взяв подушку, он положил ее…
— Итак, до свидания, — нервно проговорила Леони Вагнер. — Или гуд бай.
— Не знаю. Много лет назад. Ты уже загорела! Тебе это идет.
— Нет! Вон отсюда! Все вон! Чего вы тут не видели? Только транжирите время, а я вам деньги плати!
Равик почувствовал, как тает свинцовая тяжесть в теле. Он глубоко вздохнул. Ветер резкими порывами проносился вдоль улиц. Он снова посмотрел на освещенное окно. Там был человек, для которого он что-т…
Равик не слушал, что говорила Жоан Маду. Он все это знал и не хотел больше знать. Одиночество — извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше, чем многое другое. О нем лишь чересчур много говорят. Че…
Он задумчиво сложил бумажку с адресом и вернулся в палату.
— Знаю, что с тобой. Знаю даже, что ты сейчас обо мне думаешь. Но я здесь два года, а ты — две недели. Послушай! Можем мы чем-нибудь помочь Мессману? Нет. Ты ведь знаешь, что мы пошли бы на все, будь…
— Это господин Финкенштейн, — сказал Морозов. — Совсем недавно из Германии.
— Это гордость мадам. Сама готовит его. В своем имении на Ривьере. Он и вправду хорош. Попробуй.
— Я счастлива и хочу, чтобы ты тоже был счастлив. Я безмерно счастлива. Ты, и только ты у меня в мыслях, когда я просыпаюсь и когда засыпаю. Другого я ничего не знаю. Я думаю о нас обоих, и в голове …
— Вам бы генералом быть, — сказал Равик. — С такой-то памятью.
— Ты поможешь мне, Равик, — сказала Жоан сонным голосом.
— Спрячьте деньги в сумку, — сказал он. Она повиновалась. Равик взял счет и просмотрел его.
— Могла бы и встать, — заявил парень. — Чего разлеживаться? Давно уже поправилась. Работать не работает, а денежки летят.
— Минутку, Кэт, — сказал Равик. — Я сейчас.
— Не надо. Пока не надо. Скажи, что меня задержали, но через два-три дня все будет в порядке. Позаботься о ней.
Равик пошел за шахматной доской и фигурами.
— Им и там хорошо. Цветы надо любить, это верно, но не следует с ними церемониться.
— Нет! — Жоан порывисто схватила цветы и сбросила на пол. — Не смей так шутить! Не смей!
Машина поднималась по узким улицам на Монмартр. Дождь кончился. По небу бежали тучи, тяжелые и торопливые, посеребренные по краям, — беременные матери, желающие побыстрее родить кусочек луны. Кэт поп…
— Ты ко мне пришла. Пришла, но не вернулась.
— Что вам кажется? — спросил Равик без особого любопытства.
Женщина посмотрела на него. Он почувствовал, что она прочла его мысли, и ему стало стыдно. Но лучше на мгновение испытать стыд, зато потом наслаждаться покоем.
Вебер стоял перед Равиком, широкий и плотный. Его большое круглое лицо сияло, как спелое нормандское яблоко. На черных подстриженных усах сверкали капли дождя. У тротуара ждал «бьюик». Он тоже сверка…
— Тебе не кажется, что пора кончать эту комедию?
Неожиданно Леваль замер, бессмысленным взглядом уставившись в пространство. Затем громко чихнул, достал платок, обстоятельно высморкался, осмотрел платок и, сложив, снова спрятал в карман.
Ну, а появление Хааке в Париже? Какое это имеет отношение к Жоан? И даже ко мне самому? Не глупец ли я? Гоняюсь за миражом, за тенью страшных, спутавшихся в клубок воспоминаний, попал во власть каког…
— Я и сам вижу. Откуда вы знаете, что здесь кто-то был?
— Нет, — ответила краснощекая сестра. — Она еще не совсем пришла в себя и ни о чем не спрашивала.
— Я подумаю, — сказал он. — До свидания, мадам.
— Пять. А могло быть и три. Или семь. Ночью время стоит. Идут только часы.
— Я знаю, любимый, это легкомысленно, но, Боже мой, в нашей проклятой жизни было так мало легкомыслия! Война, голод — всего было вдоволь. А перевороты, а инфляция… Но уверенности, беззаботности, поко…
— Довольно о деньгах… Не хотите ли выпить со мной, Люсьенна?
Цыган поклонился. Равик сунул ему кредитку. Кэт встрепенулась.
Когда Боннэ закрыл за собой дверь, в комнате внезапно сделалось тихо. Гораздо тише, чем бывает, когда уходит всего лишь один человек. Шум автомобилей на улице стал каким-то приглушенным, словно ударя…
— Возвращайся! Приезжай обратно! Я погибну без тебя!
— Это профессор Дюран, — с достоинством произнес Леваль. — Он открыл мне всю подноготную. Санитары, студенты-недоучки, массажисты, ассистенты выдают себя здесь за крупных немецких врачей. Разве за ни…
Волны судорог. Равик видел, как они пробегают по ее телу. Теперь уже обе ноги были парализованы. Руки тоже. Только грудь еще поднималась и опускалась.
Он бросил сигарету… Не сделал потому, что этого было бы мало. Вот в чем все дело. Он хотел большего. Этого будет мало, даже если она придет опять и станет приходить снова и снова, даже если все бессл…
— Какая мерзость, — сказал он, оглядывая камеру.
— Налейте мне еще рюмку, и уйдем отсюда, — сказала она.
Над Францией вставало утро. Ночь была почти забыта, словно после нее прошли десятки лет. Случившееся несколько часов назад стало для него нереальным, а то, что казалось ему давным-давно потонувшим в …
— Необходимо расширить объем операции — сделать гистероэктомию, — сказал Равик. — Остальное не имеет смысла. Весь ужас в том, что она ничего не знает. Пульс? — спросил он.
— Вам необходимо чем-то заняться. — Равик закурил сигарету. — Жаль, что мы не застали Морозова. Не знал, что сегодня он свободен. Сходите к нему завтра вечером. К девяти. Он что-нибудь для вас подыще…
— А вы что скажете? Этого вы, конечно, предвидеть не могли, не так ли? — спросила она Равика.
— Да. Я работала у мадам Ланвер. Ателье на авеню Матиньон. Мы работали до пяти. А потом надо было разносить заказчицам картонки. Сейчас половина шестого. Самое время бегать со шляпками. — Она посмотр…
— Ничего не поделаешь, лето! — заметила Роланда. — Приходится смотреть сквозь пальцы. — Она взглянула на него. — В четверг мой прощальный вечер. Мадам дает обед в мою честь. Придешь?
— Да… но он не хотел ложиться в больницу…
На углу улицы де ля Боэти он попросил остановиться.
«Озирис» был большой, солидный публичный дом с огромным баром в египетском стиле.
— Равик, ревнуют даже к воздуху, которым дышит другой.
— Я этого не хотел, мсье! Клянусь вам, я не хотел в нее попасть, вовсе не хотел… Случай, слепой, несчастный случай!
— Ах, абсент. Говорят, от него французы становятся импотентами, вы слыхали? — Хааке усмехнулся. — Извините! Я не имел в виду лично вас.
— Самое правильное при расставании — уйти, — сказал Равик. — Пойдемте, я провожу вас.
— А ты — там, наверху, — сказал он, обращаясь к освещенному окну и не замечая, что смеется. — Ты, маленький огонек, фата-моргана, лицо, обретшее надо мной такую странную власть; ты, повстречавшаяся м…
— Он умер! — вскрикнула женщина. — Внезапно…
— Покорно благодарю, мсье! Желаю хорошо провести время! Вы очень помолодели, мсье!
— Ничего, — сказал Равик. — Принесите еще рюмку.
— Потому Бобо и не должен ни о чем знать?
На ней был простой черный халат мужского покроя. Равику нравилось, что она никогда не носила броских платьев из шелка или пышного тюля. Она была бледнее, чем обычно, и немного взволнована.
Они расставили фигурки. Морозов уселся в кресло. Равик расположился на диване.
В ту же секунду Равик заметил, что счетчик такси не включен. Он резко развернулся и помчался обратно.
Равик, напротив, вполне оценил достоинства вина и, великодушно отказавшись от шампанского и сладкого, получил вторую бутылку «романэ». Вместе с мадам он ел полужидкий бри со свежим белым хлебом без м…
— Потрясающий скандал! Весь Париж смеется. Ты знала, что Луи гомосексуалист? Наверняка нет. Да и никто не знал; он отлично маскировался. Лина де Ньюбур официально считалась его любовницей. И вот пред…
— Два кальвадоса, — сказал Равик кельнеру в жилетке и рубашке с засученными рукавами. — И пачку сигарет «Честерфилд».
— Нет, не узнаю… Кто вы?.. Разве мы с вами уже встречались?
Глаза, подумал Равик. В них словно молнии сверкают. Нежные красноватые молнии, рожденные из хаоса пылающих свечей.
Он взглянул на небо, усеянное звездами. В сущности говоря, он должен быть доволен такой развязкой. Не нужно ничего и никому долго и нудно объяснять. Он знал, что так будет, знала это и Жоан. Во всяко…
— У тебя есть кто-нибудь в спальне? Тут вообще есть кто-нибудь?
Дюран кивнул в знак согласия. Сестры и ассистент удалились.
— Сделайте еще один снимок отсюда, — попросил кто-то фоторепортера.
— Да, конечно. Но теперь он стал другим. Изменился к лучшему.
— Я не опасна, — сказала Жоан. — Мне самой грозит опасность, но я не опасна.
— Из русских эмигрантов? — спросил Морозов.
— Ну и ну… — изумился Морозов. — У судьбы-злодейки всегда сюрпризы про запас. Удивит так удивит!
— Альварес, — сказал незнакомец. — Хаиме Альварес. Не припоминаете?
В отеле ему сообщили, что звонила Жоан и просила не ждать ее к ужину. Равик спустился в ресторан «Иден Рок». Там было почти пусто: по вечерам вся публика отправлялась в Жюан-ле-Пен или в Канн. Он выб…
— Что-нибудь неладно с ногой? — спросил Равик.
Равик не понимал, как и почему так получилось, — горестная ли улыбка, взгляд, или пустынная улица, или ночь… Но он понимал, что нельзя так вот просто отпустить эту женщину; там, в тумане, она вдруг п…
— Да, но сперва надо найти какое-то место. А когда никого не знаешь…
— Хорошо, — сказал он. — Оставайся. Только все, что ты сейчас говорила, чепуха. Я посижу еще немного, а потом встану и уйду. Ты проводишь меня до такси, но уеду я один. Согласна?
— Бэбе, я не хотел… — сказал актер, стоявший в дверях.
— И я, Кэт. Только самые простые вещи никогда не разочаровывают. Счастье достается как-то очень просто и всегда намного проще, чем думаешь.
— Все равно будет известно, куда она уехала. — Морозов налил себе рюмку. — Равик, по-моему, тебе нужно скрыться на несколько недель.
Не слушая его, она широкими шагами ходила из угла в угол, и казалось, комната для нее слишком мала. Она всегда ходит так, словно идет навстречу ветру, подумал Равик.
— Надеюсь, вам этого хватит, — сказал он. — Так проще. Мне не придется вставать и наливать вам снова и снова. Бутылку и другую рюмку забираю себе.
— Все это, конечно, соблазнительно, — сказал он. — Покой, камин, книги, тишина… Прежде в этом видели одно мещанство. Теперь это мечты о потерянном рае.
— Я не сбегу. К тому же нам нужно еще кое-что — подушки, одеяло и прочее.
— Мсье Равик никогда этого не сделает, — холодно сказала она.
— Тоже неплохо, — проговорил Равик. — Ты сообразительный ребенок. Погоди, я подниму верх.
— Не надо. Бутылку можете оставить здесь.
— Можно взять замороженный срез и сделать биопсию. Буассон еще в лаборатории?
Дюран улыбнулся. Желтые зубы резко контрастировали с белоснежной бородкой. Словно кто-то помочился в снег, подумал Равик. И все-таки он мне заплатит.
Равик сдал машину в гараж, взял такси и поехал в «Энтернасьональ». Перед парадным на стремянке стоял сын хозяйки и ввинчивал синюю лампочку. Вход в отель и раньше освещали ровно настолько, чтобы можн…
Может быть, лучше выйти из машины, подойти к шоферу и сказать, что в «Озирисе» уже пусто? Нет, этого ни в коем случае делать нельзя. Или дать ему денег, послать куда-нибудь с поручением? Например, к …
— Сейчас ты Диана с серебряным луком. Неуязвимая и смертельно опасная.
— Ладно. Мне пора кончать разговор. До свидания, Жоан.
— Авеню Георга Пятого. Какие же мы с тобой идиоты! Пара сопливо-героических идиотов! Прощай, Борис.
— Что, Эжени, досталось? Только не вздумайте отбиваться. Влетит еще больше!
— В тяжелые времена у Бога всегда есть какой-то шанс. Не раз я уже видела здесь атеистов за молитвой. — Энергичным жестом хозяйка поправила свою левую грудь. — А вам разве не приходилось молиться, ко…
— Не жду я никакой женщины, — сказал он. — А если бы и ждал, тебе-то какое дело, черт возьми! Крутишь любовь со своим актером, да еще меня ревновать вздумала! Это же просто глупо!
Кэт откинулась на спинку дивана. Мягкий свет, лившийся из-под столика, освещал ее лицо.
Он налил полный стакан коньяку и вместе с рюмкой поставил у кровати.
Женщина, больная раком, пожирающим ее, словно безглазый серый хищник; маленький калека, подсчитывающий свою ренту; проститутка с золотоносным задом; первый дрозд на голых ветвях — все это скользит и …
Берлин. Летний вечер 1934 года; здание гестапо; кровь; комната с голыми стенами без окон; яркие электрические лампы без абажуров; в красных пятнах стол с пристяжными ремнями; ночная ясность возбужден…
— Надо что-то предпринять. Дальше так продолжаться не может.
— Скажите, мсье, — обратилась к нему одна из них, стараясь побороть смущение. — Мадам Буше живет в этом доме?
Казалось, она считает вопрос исчерпанным и вот-вот уйдет. Но она не уходила. Равик ждал. Она снова обернулась к нему.
— Что вы намерены делать? — спросил он после паузы.
— Он не уплатил мне гонорара. Да еще вдобавок обозвал стяжателем и коновалом.
— Ладно, ладно! Все понятно! Хочешь сказать, что если бы я тогда… Сама же знаешь, что это неправда.
Равик спрятал деньги. Складывая бумажки, он вдруг подумал, что не так давно брал руками еду. Он взглянул на свои ладони. Странно, что только не лезло ему в голову сегодня утром. Он взял еще ломоть св…
— Неплохая мысль. Почему же полиции до сих пор нет? Ведь у вас в отеле уже несколько часов лежит мертвый человек, и вы это отлично знаете.
— Разумеется, — сказал Равик, и она не заметила, как в темноте по его лицу пробежала тень. — Нам этого опасаться нечего.
— Этого я и сам не понимаю. У тебя все в порядке. Кто следующий?
— Послушай, — сказал он. — Незачем тебе сейчас бегать по городу. Выйдешь на одну улицу — и сразу же покажется, что он на другой. А шансов на успех никаких. Вернемся лучше в ресторан. Это самое верное…
Доброта придает человеку силы, если ему трудно живется.
Так спрашивает изнемогающий от усталости ребенок, когда его укладывают спать.
— Нет. Ждал тебя. Можем поесть у меня в номере.
Он подумал — не попытаться ли снова уснуть, но тогда она все равно станет наблюдать за ним, а это мешает. А не лучше ли вообще отделаться от нее? Если она ждет денег, то все очень просто. Да и вообще…
Он видел над собой лицо Жоан, ее волосы касались его плеч. Знакомая картина, подумал Равик, бесконечно чужая и близкая, всегда одна и та же и всегда новая. Он видел, что кожа у нее на лбу шелушится, …
— Этого недостаточно, — сказал он. — Плащ слишком тонок. Нет ли чего-нибудь поплотнее? На улице холодно.
— Что же, теперь доставим вас в отель, — сказал он, когда они вышли из кабачка под тихо моросящий дождь.
— Хорошо, — ответил Равик. — Вам следует уплатить двести девяносто два франка, — сказал он женщине.
— Пойдем, — сказал он. — Здесь, конечно, найдется кальвадос. Ты много сегодня выпила?
— Не стоит делать людям добро. Это всегда выходит боком. Очевидно, я должен был спокойно смотреть, как женщина истекает кровью. Мы живем в железный век, Вебер.
— Почему ты не даешь о себе знать? — наконец спросила она.
«Шехерезада» была отделана под восточный шатер. Русские кельнеры в красных черкесках, оркестр из русских и румынских цыган. Посетители сидели на диване, тянувшемся вдоль всей стены. Рядом стояли круг…
— Очень недурны. Вы, должно быть, знаете в этом толк, не так ли? — Он заказал еще рюмку коньяку. — Разрешите вас угостить?
— Да, я думала, ты другой, — повторила она. — От тебя я этого не ожидала.
— Ей шел двадцать первый год, — сказал он. Вебер носовым платком смахнул с усов блестящие капли.
С середины Елисейских Полей донесся резкий свисток полицейского регулировщика. Равик бросился вперед, лавируя между машинами. Темно-серое пальто… Ничего больше он не запомнил. Он пересек авеню Георга…
— Кто эта проститутка, с которой я тебя сегодня видела?
— Кларисса, принесите два двойных кальвадоса. Кларисса кивнула и ушла.
— Нет, Роланда. Пойду к себе в отель. Я до сих пор работал. Все, что мне сейчас нужно, — это горячая ванна и свежее белье.
— Невероятно, Дэзи, — сказала Кэт. — Поистине невероятно!
— Жоан, — позвал он. — Что это тебе вздумалось среди ночи принимать душ?
Равик стоял в дверях спальни. Он видел комнату с претенциозной мебелью, Жоан на кровати и ясно понимал, что вся эта обстановка как нельзя лучше подходит к ней. Он досадовал на себя, что завел этот ра…
— Лучше всего зайти часов в девять вечера. В эту пору ему еще нечего делать, и он сможет вами заняться. Я его предупрежу.
Кобыла с восторгом посмотрела на Роланду. Больше она ничего не могла придумать.
— Еще слово, и я отберу у вас деньги. — Равик подтолкнул Еву к двери. — Старые эротоманы уже ожидают вас. Не заставляйте их разочаровываться.
— Не об этом речь. Мы можем просидеть здесь сколько угодно. Но я не хочу, чтобы ты довел себя до исступления. Бессмысленно сидеть часами на одном месте и ждать. Теперь ты можешь встретить его где уго…
— Нога! — проговорила она наконец. — Нога! Это был грузовик…
— Сразу же ложитесь спать, — сказал он. — Утро вечера мудренее. Звучит глупо и затасканно, но это так. Единственное, что вам теперь нужно, это сон и немного времени. Надо продержаться какой-то срок. …
— Если ты не хочешь меня видеть, скажи, будь откровенен.
— Я не благотворительное общество, Борис. Я видел вещи пострашнее и все равно ничего не делал. С чего ты взял, будто ей именно сейчас так тяжело?
— Врач? — переспросил он и поднес к глазам листок бумаги. — А вы не знаете тут врача по фамилии Равик?
Вот ты сидишь передо мной, подумал он, невинная тихоня, скорбная страдалица; как тяжка твоя судьба, сколько мук ты приняла от меня! Теперь ты спокойна — первая буря пронеслась. О, конечно, ты простиш…
— На твоей стороне пятьдесят тысяч лет биологического развития человека. Женщина от любви умнеет, а мужчина теряет голову.
— Отправим в подвал. А вдруг опять понадобятся.
Странно: обувь мертвого мужчины. Носки. Белье. Костюм почему-то вызывал меньшее удивление. Носки, сорочка, нижнее белье — все уже стало призрачным, поблекшим, словно и они стали добычей смерти. Как о…
Она скользнула на сиденье рядом с Равиком и поцеловала его.
Люсьенна ответила не сразу, лицо ее залилось краской.
Она отдала ему плащ и берет. Он положил подушку на валик дивана.
— Я не хочу стать калекой, Равик… Что с моими ногами? Они обе уже не…
Равик пошел переодеться. В коридоре он столкнулся с Эжени. Увидев его, она очень удивилась.
Она закричала и сильнее прижалась к стене, подтянув колени к подбородку, выставив вперед руки с растопыренными пальцами и широко раскрыв стеклянные глаза. Муж попытался схватить ее за руки.
Он взглянул на кровать. Измятая, серая простыня. Не беда, что он ждет. Ему часто приходилось ждать женщин, но он чувствовал, что раньше ожидал их по-другому, — просто, ясно и грубо, иногда со скрытой…
— Конечно. К тому же мне достаточно кивнуть мажордому. Он меня хорошо знает.
Морозов откинулся на спинку стула и посмотрел на Равика.
Нет, недостаточно. А если и достаточно, то лишь тогда, когда веришь в это. Но если кристалл раскололся под тяжким молотом сомнения, его можно в лучшем случае склеить, не больше. Склеивать, лгать и см…
Он не ответил. Она стояла и в упор смотрела на него. Смотрела и молчала. Воздух, узкий коридор, тусклый свет — все вдруг наполнилось ею. Опять искушение, опять все призывно и безудержно манит, как зе…
Кровь все еще отливала свинцовым блеском.
Появились мальчишки-газетчики с вечерними выпусками. Морозов купил «Пари суар» и «Энтрансижан», просмотрел заголовки и отложил газеты в сторону.
Кэт встала и, осторожно ступая, подошла к кровати.
Она уйдет. Она уйдет. Она уже в дверях. Что-то дрогнуло в нем. Она уходит. Равик приподнялся. Вдруг все стало невыносимым, немыслимым. Всего лишь ночь, одну ночь, еще один только раз увидеть ее спяще…
Он думал о Хааке. Он хотел наметить план действий. Из этого ничего не выходило — мысли как бы растворялись в дожде. Он думал о пациентке с рыжевато-золотистыми волосами, о дождливом вечере в Ротенбур…
— Ты права, Жоан. Я с удовольствием все это осмотрел. А теперь я пойду…
— В клинике, как в монастыре, — сказала она. — Заново учишься ценить самые простые вещи. Начинаешь понимать, что это значит — ходить, дышать, видеть.
— Нет, пойду к себе. Жена ждет меня. Я и так слишком долго гулял.
— Да. И несмотря на это, все происходит ночью. Или именно поэтому.
— Равик, — сказала она тихим сдавленным голосом. — Думай обо мне что хочешь, мне все это безразлично. Я часто лгала. И буду лгать! Ведь только этого вы и хотите. — Жоан сбросила фотографию со стола. …
— Вот, доктор! Для вас! Это я вам принес. Ничего особенного, зато все из собственного магазина — хлеб, масло, сыр, яйца. Если не захочется выходить — можете совсем неплохо поужинать и дома, верно?
— Вы забываете, где находитесь! — И тут же внимательно осмотрел ладонь.
Ревность? Разве он не испытал ее? Разве не испытал все несовершенство любви, не изведал застарелую боль, знакомую всем людям? Ревность? Не начинается ли она с сознания того, что один из любящих долже…
— Спасибо, Равик, — сказала она и через секунду, не сводя с него глаз, осторожно добавила: — Ты не оставишь меня?
Вошла Марта, бледная, изящная блондинка. У нее было лицо ангела с картины Боттичелли, но изъяснялась она на жаргоне улицы Блондель.
Под высокими старыми деревьями развернулось совершенно немыслимое зрелище. Колеблющийся свет множества свечей переливался на серебряной и золотой парче, на дорогом бархате — розовом, голубом или цвет…
— Нет, я не немец, — ответил Равик. — Я марокканец, и у меня все французские паспорта, какие только есть на свете.
…Итак, какое ему дело? Одним больше, одним меньше, — из сотен тысяч столь же подлых, как Хааке, если не хуже его. Одним меньше… Равик резко остановился. Вот оно что! Сознание мгновенно прояснилось. О…
— Ты злишься оттого, что я ревную тебя к твоим друзьям? — спросила она.
— А также упиваться. Упиваться водкой, вином, философией, женщинами, надеждой и отчаянием. Но знаешь ли ты, что известно человеку, и только ему? Что он умрет. В качестве противоядия ему дана фантазия…
— Зачем вы солгали на допросе в участке? Почему назвали вымышленную фамилию?
Хааке не ответил, продолжая смотреть на Равика. Он сидел, совершенно не двигаясь. Даже его глаза были неподвижны.
— Потому что… — сказал Равик. — Прижмись ко мне теснее, любимая, вновь возвращенная из бездны сна, вернувшаяся с лунных лугов… потому что ночь и сон — предатели. Помнишь, как мы заснули сегодня ночью…
Девушка встрепенулась. Всем своим существом она приготовилась к отпору.
— Жить — значит жить для других. Все мы питаемся друг от друга. Пусть хоть иногда теплится огонек доброты… Не надо отказываться от нее.
— Не беспокойтесь, все в порядке, — сказал он кельнеру.
Равик посмотрел на горничную. Ее последние слова ему не поправились. Он сунул ей несколько франков в карман передника.
— Там они тоже нужны. Но, к счастью, в Париже осталось еще несколько отелей, где на регистрации особенно не настаивают. — Равик налил в кофе немного коньяку. — И один из них «Энтернасьональ». Потому …
— Вот ключ от твоей машины, — сказал Морозов. — Я взял другую. Теперь у тебя синий «тальбо» с кожаными сиденьями. На той машине сиденья были матерчатые. Кожу легче отмыть. Это кабриолет. Можешь ездит…
Легким движением руки Роланда приказала двум девицам подойти к посетителю, заснувшему на диване. Лишь очень немногие девушки сидели на мягких пуфиках, расставленных в два ряда посредине зала. Остальн…
Равик и швейцар ночного бара «Шехерезада» Борис Морозов сидели в том углу «катакомбы», который хозяйка именовала «Пальмовым залом»: здесь в кадке из майолики, стоявшей на тонконогом столике, коротала…
— Снимаюсь в небольших ролях. По-моему, у меня нет настоящего дарования. Но я зарабатываю достаточно, чтобы чувствовать себя независимой, и в любую минуту могу уйти. Я не честолюбива.
— Ты больше не любишь меня… — сказала она тихо и почти угрожающе.
— И четыре рюмки коньяка! — фыркнула Кобыла. — Сегодня у меня день рождения.
Штерн склонил голову набок и озабоченно посмотрел на Морозова.
— Хорошо, — неуверенно ответила сестра. — Сказать скажу, но он вряд ли…
Прожектор погас. Оркестр заиграл танго. Снова всплыли освещенные снизу круги столиков и едва различимые лица над ними. Жоан Маду поднялась и стала пробираться между столиками. Несколько раз ей пришло…
Равик облегченно вздохнул. Он продолжал ехать по городу и вдруг увидел — тьма действительно уже начала окутывать Париж. Словно короста на блестящей, глянцевитой коже, то здесь, то там проступали боле…
— Как и у женщин, Жоан. Мы ведаем смертью, вы — любовью. На этом стоит мир.
Сестра принесла кофе. Равик поставил чашку подле себя на подоконник. Он пил кофе, курил и смотрел в окно. Потом оглянулся. Комната показалась ему темной. Он слез с подоконника и посмотрел на Жоан. Ее…
— Ты играешь так, будто играл всю жизнь. Может быть, так оно и есть? Я ведь ничего о тебе не знаю. Почему крупье рассыпался перед тобой в любезностях? Словно ты военный магнат.
— Так кажется всегда, когда ты еще молод.
Было около трех часов ночи. Они стояли перед отелем «Милан».
— В кино… — бессвязно говорила Рут, — он послал меня в кино. Дорогая, сказал он, ты так мало развлекаешься, почему бы тебе не пойти в кино? В «Курсель» идет «Королева Христина» с Гретой Гарбо… Почему…
— Могут справиться, кто был в то время в «Озирисе». Роланда, пожалуй, вспомнит, что ты заходил.
Игрушечный парижский лифт! Скользящая вверх и вниз крохотная камера-одиночка, скрипучая, покряхтывающая, открытая сверху и по бокам; только пол, железные прутья ограждения, две лампочки — одна почти …
— Нет еще. Но мы знаем номер машины. Ведь ты его запомнил. Утром приходили из полиции. Хотели тебя допросить, но ты еще спал. Вечером придут снова.
— Дождитесь Розенфельда, уж он как-нибудь раздобудет денег для вас.
Равик сел в единственное кресло, стоявшее в комнате. Пружины заскрипели, и он почувствовал, что одна из них сломана.
— Морозов все твердит, что ты замечательный врач. Жаль, что тебе приходится жить нелегально. Как хирург ты мог бы зарабатывать кучу денег. Профессор Дюран…
Только теперь Равик сообразил, что не предложил ей сесть. Он поднялся и стал так, чтобы не выпускать из виду столик Хааке.
— Глупости. Это сразу же бросится в глаза. В Париже только больные обедают у себя в номере. Иди вниз. Я побуду здесь. В эту пору вряд ли кто позвонит. Время обеденное. Священная традиция. А если он в…
— Кто уложил тебя на кровать? — спросил он. — Ты сама?..
— Что вам угодно, мсье? — деловито спросила она.
Он закурил, допил рюмку и снова почувствовал на себе взгляд Жоан. Чего она ждет? — подумал он. — Что я напьюсь с горя у нее на глазах? Он подозвал кельнера и расплатился. Когда он встал, Жоан начала …
— Слава Богу, — Розенфельд с какой-то странной усмешкой посмотрел на Равика.
Над крышами всплыло красное солнце. Отель проснулся. Старик Гольдберг, проживавший этажом ниже, начал свой обычный утренний концерт. Он кашлял и кряхтел, словно у него было не два, а целых шесть легк…
— Тебе незачем ревновать. Только не тебе. Да ты никогда и не ревновал…
— Какой идиот, — произнесла она неожиданно громко и отчетливо. — Разумеется, он этого не хотел, где уж ему… этому щенку… Играл под взрослого. — В ее глазах появилось странное, почти лукавое выражение…
— Приезжай, Равик! Я сама не знаю, что это такое!
— Вы сегодня оперировали? — спросила Кэт.
— То есть как? Неужели вдова Гольдберга снова вышла замуж? Так быстро?
Равик рассмеялся и раскрыл пакет. В нем была маленькая деревянная Мадонна, которую он видел в комнате той самой женщины. Он попытался припомнить имя. Как же ее звали? Мадлен… Мад… забыл. Что-то похож…
Женщина исподлобья смотрела на Равика глазами, полными муки, тщетно силясь улыбнуться; затем, торопливо и неслышно ступая, ушла в дождь и туман.
— Ты отвечаешь за меня, — повторила она и улыбнулась.
— Дорогу знаете? Тут недалеко — авеню Ваграм.
— Так я и думала. — Теперь Буше и в самом деле напоминала чудовищно раскормленную кошку-великаншу. — До свидания, мсье. Поразмыслите на досуге над моим предложением. Я уже давно хочу привлечь к работ…
— Ах, вы не знаете… Крыса — это Маркус Майер, так мы его называем. Раньше всех чует, когда надо бежать.
Она не пошевелилась. Он даже не слышал ее дыхания.
— Я знаю, мне не следует спрашивать, где ты был…
— Ты же сама знаешь, что уйдешь — завтра, послезавтра, когда-нибудь… — сказал он.
— За то, что вы дали выговориться, не слушая меня. Это было хорошо. Я в этом нуждалась.
— Извини, Жоан. Я не думал, что разбужу тебя.
Равик поставил Мадонну на стол. Среди шахматных фигур она выглядела довольно нелепо.
Равик посмотрел на нее. Мы! — подумал он. Какое необычное слово! Самое таинственное на свете.
— Просто так, чтобы о чем-нибудь спросить.
— Чудесная вещь. Не надо вставать и менять пластинки. Лежи, слушай и мечтай в сумерках…
Он обернулся. Вот оно, подумал он. Сейчас спросит…
— Жалкий романтик, лишенный иллюзий и временно именуемый в этой короткой жизни Равик.
— Поезжайте, — прервал его Равик. — Теперь можно проехать.
— Хорошо, Жоан. Я должен идти. Поужинаем сегодня вместе?
Жоан стояла перед ним в купальной шапочке, с ее плеч, покрытых светлым загаром, стекала вода. Она походила на амазонку в плотно облегающем голову шлеме.
— Эти дамы промышляют любовью, — сказал он.
Молодая женщина, лежавшая на операционном столе, была очень красива. Стройная, изящная, с лицом, которое не мог изуродовать даже самый глубокий обморок, она была как бы создана для роскоши и любви.
Она достала из шкафа черное вечернее платье и бросила на кровать.
— Вот и день наступил, — сказал Равик. — А где-то на другом конце земли еще ночь. Когда-нибудь появятся самолеты, на которых можно будет догонять ее. Они полетят со скоростью вращения Земли. И если т…
— Слушаюсь, мсье. Откупорю и принесу в номер.
Ивонна была мясистой двадцатипятилетней блондинкой с широким носом и короткими толстыми руками и ногами, обычными для многих проституток. Самодовольно покачивая бедрами, она вошла в комнату и приподн…
— Порой попадаются весьма состоятельные клиентки… Гонорар, разумеется, только вперед. А что до полиции — можете быть спокойны, совершенно спокойны… Думаю, несколько сот франков дополнительного зарабо…
— Она ее потеряет, если уже не потеряла. Сами знаете, старый человек. Где она сейчас?
— У вас русская душа, Катя. Одному Богу известно, почему вам суждено было родиться в Бостоне. Проходи, Равик. — Морозов распахнул входную дверь.
— А вот и еще одна тележка с провиантом. Продолжим программу или вы сперва покурите?
— Зеркала, — ответил тот, не поднимая глаз.
Что-то ему мешало. Какой-то неприятный осадок. Его надо было смыть. Но не этой приторной анисовой дрянью. Ей не хватало крепости.
Сестра принесла ужин и поставила на столике у постели Жанно. Мальчик заговорил снова, только когда она ушла.
— Меня можете не осматривать, доктор, — сказала Леони, рыжеволосая гасконка.
Кофе они пили в «Колизее». Большой зал, выходящий окнами на Елисейские Поля, был переполнен, но они нашли столик внизу, в баре; верхняя половина стен была облицована стеклянными панелями, за которыми…
— Ему это не в диковинку, — сказала она. — Он знает, в чем дело. Полиция знает все. Бал у Монфоров — главное событие летнего сезона. Дом и парк окружены полицейскими.
— Вы правы, — перебил ее Равик. — В ваши годы остается одно только любопытство. Все же позовите хозяина.
— Ступай, Борис. И вообще, зачем тебе торчать тут со мной?
— Отложите операцию до завтра… или на час. Вызовите Бино.
— Выпейте с нами рюмочку, — сказал Морозов. — Очень хороший кальвадос. Хозяйка об этом, к счастью, не догадывается. Иначе непременно взвинтила бы цену.
— Ну, что прикажете делать? — спросил он расстроенным голосом. — Вшивые боши! Вшивые эмигранты! Узнай он, что мы евреи, так тут же обзовет нас sales juifs, и тогда всему конец.
Он вернулся в парк. В темноте плыл сладкий аромат цветов, смешанный с запахом земли и остывающей листвы. Цветы пахли резко, словно перед грозой. Он сел на скамью. Это не я, подумал он, стареющий любо…
— Равик, — сказала Жоан. — Я тоскую. Сама не знаю почему. Весь день. Позволь мне остаться у тебя.
— Нет. Картины, как правило, не воруют. Разве что раз в двадцать лет из какого-нибудь музея.
Машина мчалась по шоссе, как низко летящая птица.
Она доверчиво улыбнулась, соглашаясь с ним. На ее ясном, свежем лице не было и тени усталости, словно она только что проснулась. Она знала, чего хочет. Жизнь не была для нее загадкой.
Равик посмотрел на Жоан и почувствовал легкое головокружение. Он понял, что она имела в виду. Но ее откровенность обезоруживала. Казалось, ей было безразлично, как он отнесется к ее намеку. В убогом …
— Послушайте, Равик, — сказал он наконец проникновенным тоном. — Как эмигрант, которому запрещено практиковать…
Равик поднял руки Гольдберга, отвел их назад до пола, затем прижал к груди, снова отвел до пола, опять прижал к груди… В горле у Гольдберга что-то захрипело.
— Почему ты не идешь ко мне? — спросила Жоан.
— Невероятно! — сказала она. — Две войны за двадцать лет! И ведь от последней мы все еще не пришли в себя.
— Никогда не буду с тобой так шутить. Теперь ты довольна?
— Я не вправе оперировать и у вас, — спокойно договорил Равик. Теперь он ждал традиционного заявления о том, что должен быть благодарным стране, приютившей его.
Она закрыла глаза и снова уснула. Равик подошел к двери.
— Жаль, — сказал Равик. — Хотелось бы мне увидеть даму, которая выбрала ее.
— Всему свой черед, мсье, — заявил полицейский. — Сперва надо составить протокол.
Он взял сигареты со стола около кровати. Это был удобный, средних размеров стол, с книгами, сигаретами и всякой мелочью. Равик не выносил ночных столиков с резными ножками и столешницами из поддельно…
Он кивнул Эжени — пора было приступать к наркозу.
— Ты вправе так поступить, Равик, — прошептала она. — Ведь без тебя… я бы уже вообще не жила…
Равик промолчал. Что он мог ей сказать? Возможно, это была правда. Да и кому, собственно, не хочется начать жить по-новому?
— Приступайте, — нетерпеливо сказал Равик. — Возьмите за запястья. Или лучше за предплечья. Визенхоф мгновенно вспотел.
— Вы довольны? Вы ведь этого хотели? — спросил он, показывая на графин с водкой.
Роланда поставила перед Равиком бутылку бренди и рюмку.
— Нет. Я ее не видела. А не то бы уж позаботилась. Ведь я запомнила ее… еще с того самого утра.
— Что ты знаешь о Зигмунде Фрейде? Ты пьян, и я пожалуюсь на тебя распорядителю «Шехерезады» капитану Чеченидзе.
— Погасите люстру. Остальные лампы пусть горят, пока она не уснет. Она будет спать. Я ввел ей достаточно большую дозу. Завтра утром зайду. К одиннадцати.
Жоан примостилась на другом конце кровати. Она напоминала разозленную хорошенькую прачку и одновременно казалась существом, прилетевшим с Луны и ничего не понимающим в земных делах. На ее лице играли…
— Старый, черствый циник, обуреваемый мечтами, — сказал Равик.
Она посмотрела на него. Вся косметика на ее лице расплылась, тушь стекла с ресниц, губная помада с одной стороны размазалась пятном. Одна половина лица напоминала ярмарочного клоуна, другая, с черным…
— Зато — наш век. А ты слишком немногословен, Борис.
— Строптивость тут ни при чем. Просто я не такой быстрый, как ты.
— Вы правы, — сказала она, словно наконец решилась на что-то. — Вы совершенно правы. Спасибо. Больше обо мне не беспокойтесь. Где-нибудь устроюсь. Спасибо. — Она зажала в кулаке углы воротника. — Спа…
— Я ничего больше не понимаю. Все возможно. Может, наши вообще не станут драться. Просто возьмут и отдадут страну. Никто ничего не знает.
— Я ничего так не хочу, как увидеть тебя, Жоан.
— Давно я этого не слышала, — сказала она. — Салют!
Кельнер ушел. В дверях его едва не сбила с ног быстро взбежавшая по лестнице женщина в красной шляпке с пером. Она оттолкнула его и подошла к тощему мужчине, истреблявшему устриц.
— Нет, мне кажется, мы живем в век консервов.
Испанец поклонился и направился к своему столику. Морозов усмехнулся.
— Жоан, не устраивай глупых сцен. Я люблю театр, но сейчас мне не до него.
— В следующий раз я покажу вам свои инструменты. А вы мне ваш диплом. Доверие за доверие.
— Я не могла больше спать. Мне очень жаль, если я вас разбудила.
Она не пришла ни в эту, ни в следующую ночь.
— Я не люблю Морозова. Нельзя ли выпить за кого-нибудь другого?
В операционной он застал Эжени. Она до блеска начищала никелированные инструменты. Это было одно из ее любимых занятий. Работа поглотила ее настолько, что она не услышала, как он вошел.
Дюран молчал. Равик поднял глаза и увидел, что тот смотрит на него бессмысленным взглядом.
Морозов кивнул и показал на небо: над темными крышами светилась крупная красноватая планета — это был Марс.
— Я хочу уйти от него. Хочу вернуться к тебе. Если он возьмет такси, то пройдет, по крайней мере, несколько секунд, пока мне удастся остановить другое. А пока я двинусь за ним следом, я вообще рискую…
Она медленно повернула голову и указала на фотографию.
— Что же тут понимать? Все довольно просто.
— Прощай, моя кошечка. Теперь, по крайней мере, будешь знать, что творится на свете. Ты скоро выберешься отсюда? — Дэзи посмотрела на Равика.
— Минуточку, — проговорил полицейский и стал что-то записывать.
Равик смотрел на жемчуг. Он возник в бесформенных серых моллюсках, когда в них проникло инородное тело, какая-то песчинка… Случайное раздражение породило нежно мерцающую красоту. Не удивительно ли эт…
Большой зал был ярко освещен. Играла пианола. Девицы в розовых рубашках сидели в два ряда на мягких пуфиках. Груди у всех были раскрыты — клиенты хотели видеть товар лицом. Их собралось уже человек п…
Черт побери, — подумал Равик. — Неужто у меня такой голодный вид, что любая проститутка готова предложить мне кусочек продажной любви?
Дюран прекратил подачу наркоза. Он не решался смотреть Равику в глаза. Ждал, пока сестры не вывезут тележку с больной. Затем, не сказав ни слова, вышел.
— А разве до сих пор они у тебя были? И все-таки ты жил в Вене, в Цюрихе, в Испании и в Париже. Но теперь тебе пора исчезнуть.
Сильно похудевшая, она сидела в своем номере в отеле «Ланкастер». Щеки у нее ввалились, будто мышцы были выскоблены скальпелем изнутри. Черты лица обозначились резче, кожа походила на шелк, который в…
Портье принес пижаму. Это была не пижама, а мечта. Синий искусственный шелк в золотых звездах. С минуту Равик, совершенно онемев, смотрел на нее. Он хорошо понимал американца.
Равик снова закурил. Немного погодя, мельком взглянув на Хааке, он увидел, что тот опять наблюдает за ним. Это уже не могло быть чистой случайностью. Равик почувствовал, как по спине у него побежали …
— В такую погоду? Я могу вас подвезти. Нам почти по пути.
— Еще нет. Через полчаса. Как я люблю эти полчаса перед уходом в «Шехерезаду». Чего только у меня нет — и кофе, и время, которое кажется мне бесконечным. А сегодня даже и ты. У меня и кальвадос есть.
— Хотите переменить декорации? — спросил Равик.
Равик не шелохнулся. Пойти с ним, мелькнула у него мысль. Он безусловно живет в отеле, а не на частной квартире. Зайти с ним в номер и там разделаться.
— А разве это не интересно? Что же тогда интересно? Получится отличный снимок с надписью на заднем плане.
— Я боюсь его. Он мне угрожает. Грозит застрелить меня.
— Вот это я понимаю, — сказал он. — Как-никак двойной кальвадос. Хотите повторить?
— Посуди сам, только теперь она до конца почувствовала свое одиночество. До сих пор рядом с ней был мужчина, пусть даже мертвый. Но он был на земле. Теперь же он под землей… ушел… его больше нет. А в…
— Нет, Жоан… Не надо… Так проще. Так лучше.
— Сестра говорит, этого далеко не достаточно.
Он снова склонился над операционным столом.
— Ну и оставались бы у себя в Германии, — буркнул Леваль. — Не так уж там страшно. Многое преувеличивают…
— Оно и видно… А вот и следующий. Настоящая процессия. Кто же на сей раз? Уж не сам ли Франко?
Равик снова спустился вниз. Он ничего не мог поделать с собой.
— Может быть, ты еще и побьешь меня? — сказала она немного спустя.
— В Швейцарии я однажды оказался совсем близко от немецкой границы, — сказал он. — Прямо рукой подать, неподалеку от Базеля. Одна сторона шоссе швейцарская, другая — немецкая. Я стоял на швейцарской …
Он поднял воротник, намереваясь уйти. Женщина смотрела на него непонимающими глазами.
Испанец и бровью не повел. Он обратился к Равику с такой церемонностью, словно находился при дворе Филиппа II.
Он посмотрел на женщину. Она была очень бледна.
Она подошла к окну и посмотрела во двор отеля «Ланкастер». Могучий старый каштан простер к мокрому небу свои старые руки.
— Три недели. Три недели назад я прибыл из Швейцарии. Меня заставили перейти границу. Вы же знаете, что без документов мы нигде не имеем права жить, а большинство из нас пока еще не в силах решиться …
Равик заранее условился об этом с Вебером, а тот предупредил Дюрана. Фамилия Воцек звучала слишком эксцентрично.
— Ничего вы не будете для меня готовить. Позавтракаю в ближайшем кафе. Как простой скромный рабочий. Кофе с ромом и булочка. Остальное — по приходе в клинику. Хорошо бы попросить Эжени приготовить ва…
— Ничего нового, Кэт. Мир неутомимо готовится к самоубийству, но ни за что не хочет признаться себе в этом.